Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

В.И.Глазко, В.Ф.Чешко

Август – 48
Уроки прошлого

(научное киллерство, к истории советской генетики, к феномену распада СССР)

Монография

Москва
Издательство
РГАУ–МСХА им. К.А. Тимирязева
2009

УДК 575(091)
ББК 28.04Г:63.3(2)631-361
Г52
Глазко В.И, Чешко В.Ф.
Август – 48. Уроки прошлого. (научное киллерство, к истории советской генетики, к феномену распада СССР)М.: РГАУ–МСХА им. К.А. Тимирязева, 2009. 441 с.

Монография представляет собой попытку сравнительного системного исследования генезиса феномена политизированной науки, прежде всего, на примере так называемой «мичуринской генетики и советского творческого дарвинизма». Авторы приходят к выводу, что факторы, приведшие к взлету (очевидно, и к падению) Трофима Лысенко носят долговременный характер и отражают специфику конкуренции между школами и группировками научного сообщества в тоталитарной социальной среде. Выявлены особенности функционирования механизма селекции научных гипотез, школ и направлений в условиях советского политического режима. В соответствии с предлагаемой концепцией политизация науки не является, однако, уникальным атрибутом тоталитарных политических режимов. Погром классической генетики в бывшем СССР есть экстремальное проявление процессов взаимодействия между наукой, обществом, политикой, характерных для любого общества и любой политической организации. Используется ряд неизвестных или малоизвестных материалов архивов Саратова, Киева, Харькова.
Для специалистов в области истории и философии науки, генетики и селекции, эволюции.

ISBN 978-5-9675-0337-5 © Глазко В.И., Чешко В.Ф. 200
© ФГОУ РГАУ– МСХА им. К.А.Тимирязева
© Издательство РГАУ– МСХА им. К.А.Тимирязева

Предисловие
Основой жизни современного общества является развитие науки и технологии, и это – основа стратегии выживания человечества. Наука - есть способ приобретения объективных знаний о Природе, Обществе и Человеке, для разработки способов целенаправленной деятельности по их преобразованию, это её главная задача. В жизни современного человека и общества наука и созданные на ее основе технологии играют совершенно особую формообразующую роль. Будущее любого государства определяется, в конечном счете, тенденциями развития современной науки и технологии. Т.е. совокупностью материальных и духовных образований, процессом становления человеческого общества и его результаты. В основе развития лежит непрерывный расширяющийся и углубляющийся процесс преобразования природы, создаваемыми на основе развития науки технологиями. Возможно, это один из альтернативных путей эволюции культуры, реализовавшийся в Европе и Северной Америке и постепенно распространяющийся на остальную часть Ойкумены - области проживания человечества), вытесняя локальные культурные типы.
Обращаясь к ретроспективному анализу XX столетия, можно обнаружить, что противостоявшие друг другу две мировые системы в своих глубинных чертах представляли собой, по существу, разновидности одного и того же индустриального общества. «Слабым звеном» для устойчивости социальной организации в СССР оказался не столько социализм, как общественный строй, сколько сам человек. Крушение социализма и СССР это показало. Наш человек легко отказался от социализма, а перед эти от трехстолетней истории Романовых и христианства. Заодно и от СССР, легко прельстился снова капитализмом, несмотря на то, что в социальной сфере, социалистического было всего больше. Управление в стране было командно-административным, и занимался им особый чиновничий слой. Система управления была построена на принципах единоначалия и неукоснительного исполнения приказов сверху, а широкие слои трудящихся часто выступали в роли наемной рабочей силы.
Бесконечные реформы и революции в России, невзирая на гигантские потери для страны, - это исторический факт. После каждого социального потрясения большинство вновь задаются вопросом: почему в России всё именно так?
Отечественной науке в социальном и чисто научном плане повезло и не повезло одновременно. С одной стороны, представители «советской» (т.е. российской, украинской и проч.) научной школы имеют международно признанный приоритет в формировании ведущих в настоящее время научных направлений и областей, имеющих воистину судьбоносное значение для будущего техногенной цивилизации. СССР стал сверхдержавой, начиная с первого спутника, и центром притяжения всех сил человечества, которым капитализм не был близок. Советская политическая элита получила возможность объявить свою систему единственно правильным социализмом - победившим, реальным, зрелым и т. п. Поражение социализма, как и торжество капитализма, — факт. И очень важно разобраться в происшедшем, в том, почему в данный социализм уступил момент капитализму. Правда, при этом стоит оговориться: не просто капитализму, а глобализированному финансовому капитализму, располагающему эффективно действующим управляющим центром.
Достижения науки в СССР, например в биологии, определили лицо современного мира: «зеленой революции» и генных технологий (Н.И.Вавилов), молекулярной генетики и генной инженерии (Н.К.Кольцов и Н.В.Тимофеев-Ресовский), синтетической теории эволюции (С.С.Четвериков и Ф.Добржанский), социобиологии и эволюционной психологии (В.П.Эфроимсон и С.Н.Давиденков) и т.д., и т.п.
С другой, находясь в периоде стремительного роста и развития, генетика в СССР стала одной из первых «репрессированных слоев науки», ее адепты ( растреляны, репрессированы, лишились возможности заниматься в этой области, покинуть Родину...
Генетика была и первой «реабилитированной наукой», чья трагическая судьба стала достоянием гласности. Но произошло это в условиях, когда публично сказать всю правду о причинах этой трагедии в СССР было невозможно. Когда же такая возможность представилась, новые социальные бури создали впечатление, что все это имеет чисто исторический, локальный интерес, и с падением коммунистического режима полностью потеряло актуальность ( как для России, так и всего остального мира.
На наш взгляд это неверно. Именно сейчас пришло время проанализировать не эмоционально-этическую и конкретно-фактографическую, а социально-историческую и социально-философскую стороны процесса политизации современной науки. Этот процесс в начале ХХ века породил доктрину «классовой» (пролетарской) науки и сделал возможной карьеру Трофима Лысенко, которой не должно было быть по определению, но которая, тем не менее, была. Феномен «мичуринской агробиологии» как предмет объективного системного исследования имеет определенные преимущества в сравнении с биополитологическими конфликтами конца прошлого ( начала нынешнего веков. Последние еще не исчерпали себя и поэтому вызывают сильную эмоциональную реакцию и исследователя и общественного мнения. К тому же общие тенденции взаимодействия науки, идеологии и политики в современном гражданском обществе дают «смазанную» картину происходящего. Их мониторинг в этом слтучае позволит прогнозировать возрастание степени социального риска до опасного предела только тогда, когда она достигнет зоны бифуркации.
Знакомясь с генезисом так называемой «пролетарской науки» в СССР, сразу же наталкиваешься на несколько парадоксов. Прежде всего, в своих конкретных проявлениях (в том числе, печально известных «мичуринской агробиологии и советском творческом дарвинизме», привлекших в свое время наибольшее внимание и любопытство и на Западе и в СССР) она зачастую не только не могла опереться на высказывания К.Маркса, Ф.Энгельса и В.Ленива по философским вопросам естествознания, но иногда и прямо им противоречила. В ходе «научных дискуссий» (на знаменитой IV сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 г., в частности) отдельные смелые представители акдемической науки, такие как Немчинов, И.А.Рапопорт, И.М.Поляков, Б.М.Завадовский и другие, считавшие себя диалектическими материалистами и ленинцами прямо указывали на эти несоответствия. Современные исследователи в принципе согласны с этим утверждением. Адепты «пролетарской науки» оставались глухи к подобного рода логическим неувязкам.
Нельзя, однако, избавиться от ощущения, что активная поддержка партийно-государственным аппаратом Т.Д.Лысенко, В.Р. Вильямса и т.п. «лидеров» советской науки проистекала из последовательного применения некоей философской методологической концепции, которую идеологи и представители государственной власти отождествляли с марксизмом-ленинизмом.
С другой стороны, и В.И.Ленин, и другие руководители страны на протяжении десятилетий выдвигали требование единства теоретического научного знания и практических хозяйственных и социальных нужд, признавая одновременно абсолютную необходимость фундаментальной науки с точки зрения стратегических политических задач строительства социализма и коммунизма. Однако, вместо гармоничного развития «чистых» и прикладных исследований произошло, в конечном счете, нечто противоположное – авторитет теоретической науки, не имеющей очевидного и непосредственного выхода в практическую жизнь, был скомпрометирован; в системе «теоретические исследования – прикладные разработки – технология» появились симптомы антагонизма между отдельными ее элементами.
И, наконец, согласно официальной доктрине, наиболее отчетливо сформулированной В.И.Лениным, «пролетарская культура» и соответственно науки есть закономерный результат развития мировой культуры, ассимилирующий из нее все самое ценное. Но, как показало время, советская наука оказалась боковым ответвлением эволюции мировой культуры. И это естественно, потому что партия требовала отпредставителей науки "определиться, за они или против, потому что другого ответа здесь нет и быть не может"
Для неё оказалось очевидное стремление к самоизоляции и неспособностью, несмотря на политическую трескотню, к практическому использованию в технологии опыта, основанного на развитии фундаментальной и прикладной науки за рубежом. И самое страшное равно выраженная тенденция к отторжению собственных наиболее опережающих средний уровень достижений. Судьба советской генетической научной школы наиболее яркий пример подобного рода (к сожалению, не единственный).
Каковы были основные принципы советской концепции государственного управления наукой и внедрения ее достижений в практику и как они соотносились с исходными представлениями основоположников марксизма, с одной стороны, и с привнесенными извне стереотипами массового сознания, с другой. Каковы бы ни были мотивы, определяющие поведение государственных деятелей послереволюционных лет. Они, манипулируя сознанием и деятельностью масс, они были вынуждены обращаться к марксистко-ленинской доктрине. В результате, резкое расхождение между ее официально объявленными (по крайней мере, во многих случаях – искренне) целями и конечными практическими результатами, затруднявшими, в частности, внедрение научно-исследовательских разработок в производство.
Капитализм, в в этом отношении, оказался сильнее. Возможно, это и так, но мне думается, что он просто оказался ближе к человеческому фактору в дарвинском смысле, то есть ближе к природе человека. Потому и выиграл. В отличии от социализма, капитализм, ничего особенного от человека по сути, не требует. Это естественно, поскольку сам капитализм не может до конца последовательно опираться на нравственные нормы, для которых, кстати, закон просто и не нужен. Капитализм построен на индивидуальном соревновании, борьбе за личное благополучие, что, конечно же, далеко не всегда согласуется с нормами морали — отсюда лишь соблюдение внешних норм общежитейского приличия и необходимого для жизни социального порядка.
Сохранилось не так много свидетельств о творчестве ученых в СССР. Судьба оказалась к ним жестокой и несправедливой. Значительная часть документов, касающихся деятельности ученых, была безвозвратно утрачена, а та, что имеется, остается по-прежнему неполной и запутанной. Для уточнения и восстановления исторической правды требуется еще очень большая работа.
Тем не менее, проанализировать и рассмотреть прошедшего – весьма полезно. Работа над ошибками полезна всегда. На этом пути есть шанс сохранения страны, науки, культуры. Можно предположить, что, начиная с XX1 в., единственный путь не превратиться в деградирующее в культурном и научном отношении «дополняющее пространство», заключается в том, чтобы найти и защитить приемлемый для собственной науки и культуры проект развития. Однако для этого необходимо вернуться назад и попытаться проанализировать работы отечественных ученых, которые жили и предлагали другие пути, отвергнутые государством.

член-кор., проф., д.э.н.
В.М. Баутин

Глава 1. Феномен лысенковизма, феномен которого не должно быть

Один из первых (и наиболее последовательных) вариантов концепции «пролетарской науки» как особой ее формы, противоположной буржуазной не только по методологическим основам, но и по своему содержанию, сформулировал А.А.Богданов в 1918 г. Для обоснования классовой природы науки (одного из элементов культуры) он вынужден был проигнорировать собственно его духовное, интеллектуальное содержание. Если «наука, – как утверждал А.Богданов, – есть орудие организации общественного труда» [32,Богданов А., 1924], а, следовательно, и «орудие организации сил для победы в социальной (классовой) борьбе» [33,Богданов А., 1924], то пролетарской по его определению является «наука, воспринятая, понятая и изложенная с его (пролетариата) жизненных задач, наука, организующая его с классовой точки зрения, способная руководить выполнением его силы для борьбы, победы и осуществления социального идеала» [34,Богданов А., 1924]. Выдвигая идею демократизации и социализации науки, А.А.Богданов делал отсюда вывод о необходимости пересмотра доставшейся по наследству от буржуазного общества науки, как но» содержанию, так и по форме изложения [35,Богданов А., 1924]. Несмотря на то, что взгляды А.А.Богданова резко критиковали В.И.Ленин, Н.И.Бухарин, не говоря уже о представителях послереволюционной, «сталинской» интеллигенции, основные черты этой концепции, прежде всего – инструментально-прагматический подход к науке, научному сообществу и его отдельным членам, достаточно хорошо характеризуют основные черты взаимоотношений науки, как социального института с иными элементами социальной организации СССР. (Любопытна перекличка некоторых постулатов А.А.Богданова и положений разрабатывающейся в 70е годы на Западе гипотезы «финализации науки», о которой будет сказано ниже). В дальнейшем мы попытаемся проследить, насколько эффективным оказался этот подход с точки зрения практического использования результатов развития фундаментальной науки.
Историография этого вопроса чрезвычайно обширна, даже если не принимать во внимание огромного числа апологетических советских источников 1929-1965 (отчасти и более поздних) г.г. [474,Поповский А., 1948; 604, Фиш Г., 1946]. (Сам по себе этот материал представляет значительную ценность с точки зрения социальной психологии и истории современного мифотворчества) – Весьма подробно изучена фактографическая сторона истории «биологических дискуссий» в СССР 30-60х годов [671,Ashby E.,1947; 693,Dobzhansky Th., 1952; 533,Сойфер В.Н., 2002; 161,Грэхэм Л.Р., 1991; 323,Левина Е.С., 1999; 404,Колчинский Э.И. (ред.), 1997; 15,Бабков В.В., 1998; 739,Mataova A. et a., 2004], то же самое касается биографий представителей «мичуринского» [383,Медведев Ж., 1993; 721,Joravsky D., 1970] и «формально-генетического течений в советской биологии» [14,Астауров Б.Л. с соавт., 1975; 26,Бахтеев Ф.Х., 1987; 476,Поповский М.А., 1991; 392,Медведев Н.Н., 1978; 17,Бабков В.В. с соавт., 2002; 657,Шноль С., 1997]. Существует обширная мемуарная литература [183,Дубинин Н.П., 1973; 8,Александров В.Я., 1993; 29,Берг Р.Л., 1989; 424,Никоро З.С., 2005]. В глубокой и обстоятельной монографии В.В.Бабкова [16,Бабков В.В., 1985] на широком научном и культурном фоне исследуется история становления внесшей заметный вклад, а развитие мировой науки московской школы эволюционной генетики, у истоков которой стояли Н.К.Кольцов и С.С.Четвериков. Подробному анализу подверглись [161,Грэхэм Л.Р, 1991; 718,Joravsky D., 1961; 726,Lecourt D, 1977; 761,Regemann J.-P., 1980; 607,Фролов И.Т., 1988. 416 с.; 28,Беляев Д.К. с соавт., 1977; 267,Колчинский Э.И., 2000] философские аспекты «мичуринской агробиологии» и «пролетарской науки», в целом.
В целом, можно выделить несколько подходов к решению этой задачи. Среди советских авторов по вполне понятным причинам достаточно большой популярностью пользовались два предположения. Первое одной из основных причин успеха «мичуринской агробиологии», например, считает психологические особенности И.В.Сталина и Т.Д.Лысенко [185,Дубинин Н.П., 1990; 187,Дубинин Н.П,, 1992]. Необходимость учета личностных характеристик советских государственных лидеров и деятелей «пролетарской науки» не подлежит сомнению. Достаточно упомянуть о явной перекличке цитат из статьи И.В.Сталина «Анархизм или социализм», опубликованной на грузинском языке в 1906 г. и вошедшей впоследствии в первый том его собрания сочинении, и позднейших высказываний Т.Д.Лысенко [432, 558]. как заметил еще Т.Добржанский, взгляды Т.Д.Лысенко на наследственность повторяют ламаркистские концепции конца XIX века [693,Dobzhansky Th., 1952]. Очевидно, сведения по биологии были почерпнуты И.В.Сталиным из публикаций того «е периода, когда ламаркистская реакция на дарвинизм достигла своего апогея, в результате чего у него и могло сложиться впечатление, что «теории ламаркизма уступает место неодарвинизм».
Однако по справедливому замечанию Л.Грэхэма делать далекоидущие выводы на основании единственной фразы, написанной И.В.Сталиным в молодости не корректно. Альтернативная точка зрения В.И.Сойфера на наш взгляд аргументируется не совсем убедительно. В высказываниях И.В.Сталина по поводу столкновения «мичуринцев» и «вейсманистов-менделистов-морганистов», как мы увидим, превалируют не теоретические, а прагматические мотивы. Ему казалось, что Т.Лысенко способен решить продовольственную проблему, саботируемую его противниками. Научный багаж, накопленный Сталиным в юности, вряд ли может служить основной причиной подобной убежденности, хотя его, конечно, необходимо учесть.
Заметим, к тому же, что вождь «мроичуринской агробиологии» пользовался не меньшей поддержкой Н.С.Хрущева.
Еще одну причину победы Т.Д.Лысенко в советское время связывали с идеологическими ошибками и «уступками идеализму» ведущих «формальных генетиков», что вызвало соответствующую реакцию коммунистического руководства [186,Дубинин Н.П., 1990]. Однако предположение об антагонизме между отдельными высказываниями А.С.Серебровского, Н.К.Кольцова и других менделистов и диалектическим материализмом убедительно опровергается Д.К.Беляевым и П.Ф.Рокицким [28,Беляев Д.К. с соавт., 1977].
Периодически в развитии любой научной дисциплины наступает время, когда новые необъяснимые в рамках существующей теории факты накапливаются значительно быстрее, чем ранее, для их объяснения приходится прибегать к гипотезам, которые логически несовместимы с данной парадигмой, противоречат ее основным исходным постулатам. Возникает своеобразная «кризисная ситуация». Признаками такого кризиса являются:
необходимость теоретического осмысления нового эмпирического материала;
накопление логических противоречий внутри научной теории;
радикальный пересмотр основных представлений о природе.
Разрешение кризиса в науке – научная революция, т.е. смена научной парадигмы. Достаточно часто исходный пункт научной революции – отдельное научное открытие (квантовый характер излучения, постоянство скорости света, выяснение молекулярной структуры ДНК и т.п.), вызвавшее последовательность событий, приводящих к коренным изменениям в научной картине мира. Но, в СССР научнойреволюции не случилось.
В Западной историографии, особенно в публикациях, написанных по горячим следам событий 40х – 50х годов [713,Hudson P.S. et a., 1946; 671,Ashby E., 1947; 793,Zirke C., 1949; 792,Zirce C., 1956], тезис о существовании особой формы науки – пролетарской – излагается зачастую без каких либо оговорок, а сам Т.Д.Лысенко объявляется сознательным фальсификатором. (Этой точке зрения противоречит, по мнению Н. Ролл-Хансена интерес, проявленный как советскими, так и западными специалистами к его первым публикациям по теории стадийного развития растений [765,Ro-Hansen N., 1985]). Столь же безоговорочно делается вывод о непосредственной связи отрицательных последствий становления «пролетарской науки» с философией марксизма. Концепция «двух наук» не потеряла своих сторонников и позднее. По давнему утверждению Дианы Пол [750,Pau D.B., 1979] теория буржуазной и пролетарской науки присуща российскому варианту марксизма, однако, если В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий в своей практической деятельности ограничивали сферу его применения гуманитарными дисциплинами, то другие русские марксисты (к их числу она относит А.А.Богданова, Н.И.Бухарина и А.А.Жданова) распространяли принцип партийности науки и на естествознание. При этом, по ее мнения доктрина классовой природы науки не зависела от веры в объективное отражение законами диалектики закономерностей развития природы, а базировалась на представлениях о функциях науки в социальной и культурной инфраструктуре [750,Pau D.B., 1979].
В то же время Д. Джоравски [719,Joravsky D., 1961] Л.Грэхэм [160,Грэхэм Л.Р., 1991], В.Сойфер [533,Сойфер В.Н., 2002] и Н.Ролл-Хансен [765,Ro-Hansen N., 1985] отрицают реальность существования особой формы науки в СССР, выводя закономерности генезиса «пролетарской науки» из взаимодействия науки, как социального института, с иными элементами тоталилитарной социополитической организации. В конечном итоге делается вывод о тоталитарном политическом режиме как основной причине возникновения идеологизированной науки вообще и «мичуринской генетики» в частности. После распада СССР эта точка зрения, получившая хождение в диссидентской среде доминирует и среди отечественных историков [544,Сорокина М.Ю., 1997].
Наиболее близко к позициям, отстаиваемым в настоящем исследовании, приближается концепция Л.Грэхэма, утверждавшего, что сущность «пролетарской науки» заключается в «бракосочетании централизованного политического контроля с системой философии, которая претендовала на универсальность» [158,Грэхэм Л.Р., 1991].
Тенденция рассматривать социальные, эпистемологические и генетико-эволюционные процессы как гомологичные, некие общие закономерности приобрела в последние десятилетия значительную популярность. По крайней мере, сходные в некоторых основополагающих чертах концепции развивают как специалисты в области философии и социологии науки (Д.Кемпбелл, К.Поппер, С.Тулмин), так и известные биологи и генетики (Р.Докинза, К.Лоренц) и физики (И.Пригожин). Эвристические возможности такого подхода по нашему мнению наиболее адекватна интересующей нас задаче. Если воспользоваться моделью «концептуальных популяций» С.Тулмина [583,Тулмин С., 1984], «научная революция» оказывается эквивалентной резкому изменению популяционной структуры, ведущего к распаду исходной популяции на две генетически изолированных и последующему вытеснению одной популяции другой. Такой процесс «концептуального видообразования» мог бы осуществляться либо по типу квантового видообразования, когда две парадигмы изначально несопоставимы друг с другом (к этому варианту приближаются взгляды Т.Куна [320,Кун Т., 1977]), либо в соответствии с механизмами симпатрического видообразования и постепенного нарастания структурных отличий (более соответствующих идеям С.Тудмина). В этом смысле история «мичуринской генетики» представляет собой достаточно редкий пример, когда изменения экологической обстановки (иными словами, социального контекста) развития науки повлекли за собой локальное вытеснение в целом куда более эволюционно прогрессивной концепции прежней, «стремительно приближающейся к полному исчезновению из популяции.
Характер влияния, ведущего к деформациям стандартных верификационных процедур социального контекста на структуру «концептуальных популяций» может быть двоякого рода. В случае относительно мягких форм социального давления и возможности финансовой поддержки многих альтернативных концепций (r-отбор) может наблюдаться резкое возрастание числа гипотез и разрабатывающих их научных группировок. Нечто похожее произошло с экзобиологией в 60-е годы. Случай «мичуринской агробиологии» в СССР описывается иной моделью – жесткий политический и административный контроль (К-отбор), который может привести к быстро прогрессирующему обеднению «концептуального фонда» (по аналогии с генофондом). Соответственно этому адаптивная стратегия Т.Л.Лысенко была рассчитана на эксплуатацию существующей политической среды и оказалась более адекватной в конкретной «экологической обстановке» (социальном контексте) по сравнению со стратегией и исследовательской программой Н.И.Вавилова (максимальное использование научного потенциала для оптимизации экономической ситуация в стране). Успешной она была пока характеристики существующей государственной машины оставались константными и имелись необходимые для нормального функционирования науки экономические резервы. Однако «Мичуринская биология» предлагала только имитацию или эрзац реального решения технологических и экономических проблем. Результатом стало разрушение благоприятствующей им социальной среды. Таким образом, анализ закономерностей отбора и элиминации научных школ и направлений, составивших ядро «пролетарской науки», равно как и социально-психологические последствия ее утверждения должен учитывать крайне жесткий контроль научно-исследовательской Деятельности. Если продолжить популяционно-генетическую аналогию, то можно сказать, что мы имеем дело с «эволюцией, направляемой волей человека» (Н.И.Вавилов), т.е. с селекцией. Понимание закономерностей развития науки в СССР и постсоветских государствах означает реконструкцию образа предполагаемого результата государственного вмешательства (самого по себе также эволюционировавшего), критериев и методов отбора научных группировок и теоретических концепций. (В такой формулировке эта задача становится однотипной с разрабатываемыми эволюционной экологией и биоценологией вопросами влияния различных биотических и абиотических факторов на генетическую структуру популяций и филогенез). Иными словами, методологические аспекты генезиса доктрины «классовой науки» и последствий ее осуществления на практике могут быть раскрыты с помощью системного исторического анализа. Необходимо учесть влияние на прикладное использование фундаментальной науки в технологии и экономике трех комплексов взаимосвязанных социальных факторов – философии марксизма, централизованного государственного контроля над развитием науки и в значительной мере обусловленной ими трансформации менталитета, как самого научного сообщества, так и других слоев населения, касавшейся мифологизации представлений о социальной роли и возможностях науки в решении практических задач, а также о методологии научно-исследовательской деятельности; динамики развития экономического потенциала и процессов, протекающих внутри собственно науки как социального института. При такой постановке вопроса процессы, приведшие к зарождению и конкретным воплощениям этой доктрины, утрачивают свою уникальность в истории (по крайней мере – качественную), приобретая взамен заметную актуальность.
Отметим, однако, что этот аспект исторического опыта СССР, скорее всего, остался вне поля зрения философов и социологов науки на Западе, которые, вслед за С.Тулмином, признают роль «социального контекста» развития науки. Они же, тем не менее, зачастую заявляют, что анализ последствий политического давления, дезинтеграция коммуникаций внутри научного сообщества и тому подобных обстоятельств и процессов, значение которых гомологично эколого-генетическим и (или) биоценологическим факторам в биологической эволюции, «согласно нынешним дисциплинарным стандартам не имеют никакого отношении» к развитию научных дисциплин [321,Кун Т., 1977].
Исключение представляют труды П.Фейерабенда, исходящего из безусловно позитивной роли в развитии науки процесса пролиферации (увеличения численности) концептуальных популяций, независимо от их совместимости с уже существующими научными теориями и эмпирическим базисом. Для стимуляции новообразования концепций «нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящийся сохранить «status quo» [598,Фейерабенд П, 1986]. Вытекает этот тезис из отрицания науки как специфической формы мышления, отличной от религии, мифологии, идеологии и т.п. Примером позитивного идеологического вмешательства государства, по его мнению, служит всплеск интереса к восточной медицине, начавшееся после того, как правительство Китая, инициировавшего в 1954 г. борьбу с научной медициной как с одной из разновидностей буржуазной культуры. В результате «политически навязанный дуализм [сосуществование научной и нетрадиционной медицины] привел к весьма интересным и даже ошеломляющим открытиям как в самом Китае, так и на Западе и осознанию того обстоятельства, что существуют явления и средства диагностики, которых современная медицина не может воспроизвести и для которых у нее нет объяснения» [598,Фейерабенд П., 1986]. Явный неуспех такого вмешательства в развитие генетики в СССР П.Фейерабенд склонен объяснять не самим фактом государственного контроля, а элиминацией одной из двух конкурирующих доктрин.
Куда менее экстремальный и «эпатажный» вариант «решения проблемы социального контекста науки предложил М.Малкей в своей теории «социального конструирования научного знания», в соответствии с которым процесс создания научной парадигмы реально осуществляется с использованием идей и представлений из самых различных источников (языковых, культурных). Вследствие этого эпистемологическое содержание науки оказывается включенным в общую систему культуры и открытым для влияния различных социальных и политических факторов [120,Гилберт Дж.Н. с соавт.,1987].
Так или иначе, эти построения служат дополнительным доводом необходимости социально-исторического и философского исследования филогенеза «пролетарской науки» в сочетании с анализом параллельной трансформации «экологической среды», в которой он происходил. Тенденция к подчинению науки интересам отдельных социальных групп и необходимость учета разнообразных социальных и политических последствий научных инноваций, рост государственно-правового, экономического и иных форм контроля исследовательской деятельности являются очевидными атрибутами современной цивилизации, и только нормальное функционирование механизмов социального гомеостаза может предотвратить потенциальные негативные последствия политического вмешательства в эту сферу жизни социума. Отсюда и то значение, которое приобретает методологическое и социально-историческое исследование предпосылок и условий инициации и развертывания деструкции науки и связанных с ней социальных институтов, являющихся, как легко убедиться близкими аналогами процессов экологических катастроф, зачастую с не менее тяжелыми последствиями.
И последнее, глобальные научные революции вызывают не только радикальное расширение наших знаний о мире и о самих себе. Неизбежным следствием их становятся радикальные изменения в способах технологического преобразования мира, духовной и материальной культуре, ментальности, философии, социально-политической организации и т.д. Глобальные научные революции послужили причиной глубокого и масштабного ускорения научно-технического прогресса – научно-технической революции, а последняя – послужила стартовой точкой процессов глобализации и, вероятно, – причиной близящихся наиболее глубоких и радикальных преобразований самих основ цивилизации со времен неолитической революции.
Следует заметиь, что настоящее исследование ни в коей мере не претендует на полноту охвата темы. Ее жанр, можно определить как очерки, в которых анализируются некоторые аспекты этого явления, наиболее актуальные в настоящее время. Если же говорить о дисциплинарной принадлежности, то публикация носит междисциплинарный характер на стыке концептуальных полей эволюционной эпистемологии, социальной философии и социальной истории науки.

Глава 2. ПРЕДПОСЫЛКИ ЛЫСЕНКОВЩИНЫ И ФОРМИРОВАНИЯ СОВЕТСКОЙ СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ НАУКОЙ.
«Организационная творческая дружная работа должна сжать буржуазных специалистов так, чтобы они шли в шеренгах пролетариата, как бы они не сопротивлялись и не боролись на каждом шагу»
Владимир Ленин
Истоки создания концепции «классовой (пролетарской) науки».
Анализ проблемы, очевидно, целесообразно начать марксистских взглядов на факторы развития и ее место среди других социальных институтов. В логическом плане центральным пунктом марксисткой гносеологии оказывается цикл взаимных трансформации материального мира и его идеального отражения в человеческом сознании, причем в отличие от Гегеля акцент делается на материи как первоисточнике этой трансформаций [374,Маркс К., Энгельс Ф.]. Если первая ветвь этого цикла (от материи к сознанию) соответствует начальному звену процесса познания, то замыкающая цикл вторая ветвь (от сознания к материи) представляет процесс актуализации теоретических представлений об окружающем мире для его преобразования в соответствии с жизненными потребностями человека, т.е. практику [375]. Последовательный ряд оборотов этого цикла приводит к постепенному приближению человечества в историческом плане ко все более полному познанию окружающего мира и к его преобразованию в соответствии с собственными интересами. Итак, практика, в философском значении этого термина (деятельность людей по преобразованию существующей вне их материи), позволяет производить проверку их теоретических концепций, моделирующих окружающий мир.
Отсюда сразу же напрашивается несколько следствий. Прежде всего, любая научная теория лишь тогда может считаться обоснованной, когда ее положения были реализованы в социальной и производственной деятельности человечества. Судя по некоторым высказываниям К.Маркса (в частности, знаменитом 11-м тезисе о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [370]), этому положению он придавал совершенно глобальное гносеологическое значение, распространяя его на создание любой научной, философской или идеологической концепции.
Здесь необходимо сделать оговорку. Принцип единства теории и практики оперировал с философским пониманием этих терминов, чго позволяло избежать логической ловушки, связанной с исторической ограниченностью любой научной теории или гипотезы, которая, даже будучи широко используемой в различных областях жизни, впоследствии могла быть заменена другой, позволяющей объяснить более широкий круг явлений. Эта коллизия разрешалась марксизмом путем различения объективной и абсолютной истин. В каждой, проверенной практикой теории скрыты объективные элементы абсолютной истины, число которых постепенно увеличивается, хотя в целом абсолютная истина так и остается недостижимым идеалом. Любая наука оказывается продуктом исторического развития и содержит в себе потенциальную возможность дальнейшего преобразования своих теоретических основ [372]. Представление, что изучая историю любого явления, в том числе, науки, становится возможным получить некий ориентир в дальнейших поисках объективной истины пронизывает творчество обоих основоположников диалектического и исторического материализма [371]. Так или иначе, развитие естествознания коррелирует с развитием материи.
Другой стороной этого утверждения («практика – критерий истины» – афоризм, ставший расхожим штампом у советских последователей марксизма) стало признание социально-экономической обусловленности научного знания. В конечном итоге технико-экономические практические потребности привели к возникновению и дальнейшему прогрессу науки, в целом, и ее отдельных дисциплин. Техническая потребность, писал Ф. Энгельс, способствует научному прогрессу больше чем десяток университетов [376]. Этот постулат имеет, так сказать, двухуровневый характер: интеллектуальные процессы любого социума детерминируются структурой социально-экономических отношений [373], но и сама постановка конкретных научных проблем, и способы их разрешения вытекают из технологических потребностей [378]. В сущности, это утверждение не являются специфическим для марксизма (вероятно, оно было унаследовано от французских энциклопедистов), хотя вполне логично укладывается в его концептуальную структуру.
К тому же, К. Маркс разделял мнение, согласно которому расширение социальных масштабов производства ведет лишь к соответствующему количественному росту научных не к качественному преобразованию концептуального фундамента науки (научной революции) [381]. Развитие науки носит относительно самостоятельный характер, а замыкание цикла взаимодействия «теория-практика» позволяет рассматривать науку и как активный фактор, влияющий на экономику и социум, в целом.
Вовлечение науки в производство ведет к тому, что научно-исследовательская деятельность включается в общую структуру социально-экономических взаимосвязей (производственных отношений), научная работа становится разновидностью «всеобщего труда» [380]. Марксизму оказалась присуща тенденция рассматривать производство и науку как две стороны одного явления – создания материальных продуктов и интеллектуальных ценностей (материальное и духовное производство). В соответствии с общей гегелевской схемой отделение собственно научной деятельности от производственного труда, которое, как считал К. Маркса произошло в результате эксплуатации науки капиталом, является необходимым этапом развития и реализации потенциальных возможностей научного знания [382], но в соответствии с той же схемой эта стадия должна смениться новым синтезом науки и производства. С возникновением индустриального общества наука непосредственно вовлекается в технологию, начинает оказывать определявшее воздействие на нее, как писал К. Маркс, становится «непосредственной производительной силой» [379].
Если следовать Марксу, то можно увидеть, что тот проводил четкую градацию производительного и непроизводительного труда. Причем к последней он относил категории сферу услуг, образование, медицину, систему коммуникаций и саму науку. Между тем, в мире - время не Маркса, время начинающийся НТР. Тем более в условиях соревнования двух систем, наука и другие сферы деятельности начинают играть роль главного фактора роста производительности и благосостояния страны. Н.Д. Кондратьев в работе, «Предварительный эскиз», фактически впервые преодолевает прежнее противопоставление производственной и непроизводственной сфер приложения труда. Он отмечает, что ошибка рассматривать хозяйственную деятельность как деятельность, направленную только на удовлетворение материальных потребностей. Хозяйственная деятельность в действительности составляет столь же неотъемлемую характеристику в организации нематериального производства, как и материального. Развитие сферы услуг на современном этапе сделало ее привлекательной для вложения капитала. В экономически развитых странах, таких как Германия и Италия, в непроизводственной сфере занято более 40% рабочей силы, в США — более 50%. Кроме того, услуги большей частью являются трудоемкими и низко материалоемкостью. Развитие непроизводственной сферы выгодно, поскольку оно требует относительно небольших капитальных вложений в расчете на каждое рабочее место. Все эти тенденции подчеркивают экономическую важность нематериального производства, о которой говорил Кондратьев.
Функция естествознания по «обслуживанию» производства была также средством решения социальных коллизий. В качестве примера – прогресс агрономии, как полагал Ф. Энгельс, должен предотвратить негативные оциальные последствия перенаселения (Мальтус) [369]. Разумеется, должна существовать определенная структура, усваивающая с этой целью научные достижения – социалистическая формация.
Таков был тот теоретический фундамент, который был унаследован следующим поколением марксистов, в том числе – российских.
В.И. Ленин в своих, написанных до 1917 г., работах достаточно близко придерживался гносеологической концепции, созданной его идейными учителями, призывая рассматривать философские проблемы с точки зрения практики, «которая неизбежно приводит к материализму» [328,Ленин В.И.]. Историческая ограниченность практики (не позволяющая в любой данный момент ни окончательно подтвердить, ни полностью опровергнуть, какой-либо конкретной научной теории), была ему также достаточно ясна: «Этот критерий тоже настолько «неопределенен», чтобы не позволять знаниям человека превратиться в «абсолют», в то же время настолько определенен, чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями агностицизма и идеализма» [328].
Цитата взята из книги «Материализм и эмпириокритицизм» (1909), бывшей для советских философов Библией – моделью, в соответствии с которой следовало решать те или иные проблемы. Вслед за этим, однако, следовал пассаж, позволявший взглянуть на соотношение теории и практики несколько с другой стороны: «Единственный вывод из того, разделяемого марксистами мнения, что теория Маркса есть объективная истина, состоит в следующем: идя по пути марксовой теории мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее), идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему иному, кроме путаницы и лжи». Итак, научный прогресс, т.е. познание объективной истины, связывался теперь с единственной философской концепцией, могущей, таким образом, служить критерием адекватного отражения окружающего мира наряду с практикой.
В мировоззрении В.И.Ленина значительное место занял постулат о социально-классовой обусловленности научных концепций, принявший жесткую форму так называемого «принципа партийности». Его излюбленным афоризмом было утверждение, что, если бы математические аксиомы задевали интересы людей (классовые, по его мнению, в первую очередь), то они, безусловно, оспаривались» [331]. История «пролетарской науки» дала тому блестящие подтверждения. Поскольку развитие науки социально обусловлено, то научные теории должны носить на себе следы экономических интересов того или иного класса. Ожидать научной объективности в «обществе наемного рабства» по мнению В.И.Ленина – «глупенькая наивность» [330]. К «партийным» наукам относятся, прежде всего, социальные и гуманитарные дисциплины – философия, политэкономия. Но и естественнонаучные теории могут использоваться для зашиты социальных интересов господствующих классов и теологических спекуляций. Поэтому «пролетарская наука» должна, усвоив конкретно-научные данные и концепции отсечь их от философской надстройки и дать собственную диалектико-материалистическую интерпретацию [329]. Принцип партийности вносил определенную трансформации в марксистское понимание практики – возникла проблема актуализации теоретических концепций в рамках капиталистического социума (зародыш последующей дивергенции «пролетарской» и «буржуазной» науки). Уже в послереволюционных программных работах В.И. Ленин среди признаков «буржуазной» науки, преодолеваемых государственной системой организации науки в условиях диктатуры пролетариата назвал «полный разрыв книги [теории] с практикой жизни» [340] – прямое следствие «партийности» науки в условиях классового антагонизма. Отметим, что идеи и предложения В. И. Ленина относящиеся к конкретным проблемам послужили впоследствии алгоритмом решения других, отнюдь не гомологичных задач, как в политической, так и научно-мировоззренческой областях. В результате «наука – марксистская идеология»: принцип партийности был постепенно, но последовательно распространен на все конкретно-научные теории. Влияние этой закономерности оказалось тем более велико, что смысл понятия «практика» в его послереволюционных работах ввиду многочисленных экономических и организационных проблем резко изменился. В подавляющем большинстве случаев имелось в виду уже решение чисто прикладных задач[341]. Между тем эти работы послужили методологическим фундаментом, на котором строилась система государственного контроля и управления научно-исследовательской деятельностью.
Организация науки при диктатуры пролетариата.
Формирование новой организационной структуры научных исследований началось практически сразу после прихода к власти большевистского правительства. Очевидно, этому придавали достаточно важное значение. Функционирование вновь создаваемой системы подчинялось двум правилам – прикладная ориентация и жесткий контроль со стороны вненаучных (первоначально – даже не профессиональных) органов новой власти. Эта установка была предельно четко сформулирована В. И. Лениным за две недели до взятия Зимнего [332]. Первоначально он предполагал, что продовольственное снабжение интеллигентов будет осуществляться по результатам еженедельного отчета перед профсоюзами «рабочих или служащих, к которым ближе всего относится их область деятельности» [333]. Хотя недостаточность специальных знаний для управления наукой у «масс трудящихся» вполне осознавалась, тем не менее, считалось, что для организации такого контроля их аканий вполне достаточно [334], поскольку наука должна была в условиях кризиса использоваться для достижения чисто утилитарных целей по организации производства и решения конкретных технологических задач.
Идея всеобщего государственного контроля характерна для ленинской концепции социализма в целом, причем этот контроль представлялся ему в по-военному централизованных формах, идеалом которых служила Германская империя [332]. «Снятие» диалектического противоречия между спонтанно действующими социальными законами и сознательными действиями отдельных членов социума мыслилось как результат социальной революции и соединения марксисткой теории с повседневной жизнью, благодаря чему становилось возможным рациональное планирование дальнейшего развития человеческого общества Такая интерпретация тезиса «свобода есть осознанная необходимость», в сущности, означала отказ от принципа самоорганизации социальной системы в пользу жестко детерминированного государственного контроля.
«Единство теории и практики» подразумевало в данном случае актуализацию доктрины перехода к социализму и коммунизму через государство диктатуры пролетариата и использование Данных науки для адаптации различных областей реальной жизни общества к существованию в новых социальных условиях. Иными словами, дальнейшее развитие науки должно было подчиняться идеологическим критериям.
Отношения между властью и наукой были далеки от идиллии. Хотя политизация науки в Российской науке началась завдолго до 1917 г., но с приходом к власти большевиков она резко усилилась. В подготовленной К.А.Томилиным «Хронике социальной истории отечественной науки: ХХ век» значиельное место занимает перечень репрессий, которым были подвергнуты ученые, начиная с послеоктябрьских событий. Упомянем только некоторые из них [576,Томилин К.А.].
Понятно, что уже через три недели после Октябрьских событий Общее собрание РАН приняло обращение к ученым, в котором было высказано отрицательное отношение к захвату власти большевиками. Спустя неделю последовал ответный ход. 11 декабря (28 ноября) 1917 г. Партия конституционных демократов (кадеты), была объявлена ленинским декретом «Партией врагов народа». Ее членами были виднейшие отечественные ученые самых различных специальностей, академики и члены-коррреспонденты Российской академии наук (  "ihst.ru/projects/sohist/repress/academy/vernadsky.htm" В.И.Вернадский (впоследствии ( первый Президент АН Украины),  "ihst.ru/projects/sohist/repress/academy/odenburg.htm" С.Ф.Ольденбург (академик с 1908, непременный секретарь АН,  "ihst.ru/projects/sohist/repress/academy/kizevetter.htm" А.А.Кизеветтер, М.А.Дьяконов, А.С.Лаппо-Данилевский, А.С.Фаминцын и др. Этот факт послужил формальным поводом для последующих (в течение нескольких десятилетий) преследований.
В мае 1918 г. создаются одновременно два антибольшевистских центра "Национальный центр", составленный в основном несоциалистических партий и "Союз возрождения", возникший в результате объединения членов различных демократических, прежде всего, социалистических партий.
В сентябре 1919 г. прокатилась волна арестов среди ученых, сотрудничавших с кадетами, наиболее известным из них был акеадемик Ольденбург. В августе следующего года, ( сообщает «Хроника...» ( «привлечен в качестве обвиняемого в Верховный революционный трибунал по делу "Тактического центра" генетик, член-корреспондент Петербургской АН, проф. Моск. ун-та, организатор и директор Института экспериментальной биологии  "ihst.ru/projects/sohist/repress/academy/kotsov.htm" Н.К.Кольцов (был арестован еще в феврале, но после ходатайства вскоре освобожден). Вечером 19 августа 1920, после речи обвинителя Н.В.Крыленко, Кольцов арестован повторно и провел ночь в Особом отделе ЧК. 20 августа 1920 вынесен приговор, по которому 24 обвиняемых приговорены к расстрелу, тут же замененному более мягкими формами условного наказания. Кольцов получил расстрел с заменой на 5 лет тюрьмы условно, после чего был немедленно освобожден».
Естественно, первым затруднением, с которым столкнулась новая государственная власть, была необходимость знаний и навыков «унаследованных» от прежнего режима специалистов-профессионалов. Предполагалось, что эта проблема будет решена&heip;