Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Б. Э. БЫХОВСКИЙ

ДЖОРДЖ БЕРКЛИ

ИЗДАТЕЛЬСТВО «Мысль»
Москва 1970


ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Быховский Бернард Эммануилович (1901 г. рождения) — доктор философских наук, профессор кафедры философии Московского института народного хозяйства им. Плеханова. Известен как автор одного из первых учебников по диалектическому материализму (1930), ряда монографий и брошюр: «Враги и фальсификаторы марксизма». М. — Л., 1933; «Философия Декарта». М. — Л., 1940; «Метод и система Гегеля». М., 1941; «Маразм современной буржуазной философии». М., 1947; «Американский персонализм». М., 1948; «Основные течения современной идеалистической философии». М., 1957; «Философия неопрагматизма». М., 1959; «Личность и общество». Копенгаген, 1963; «Наука, общество и будущее». Буэнос-Айрес, 1965; «Людвиг Фейербах». М., 1967, и др., а также многих статей.
Быховский Б. Э. — лауреат Государственной премии 1-й степени (1943) за авторство и редактирование 1, 2 и 3-го томов «Истории философии».


Бог мне свидетель, что я был и все еще остаюсь при полном убеждении в несуществовании материи… (Д ж. Беркли)
Епископ Беркли говорил когда-то:
«Материя — пустой и праздный бред».
Его система столь замысловата,
Что спорить с ней у мудрых силы нет,
Но и поверить, право, трудновато
Духовности гранита; я — поэт,
И рад бы убедиться, да не смею,
Что головы «реальной» не имею.
Пора оставить спор метафизический,
Философов безумную мечту,
Что есть, то есть — вот вывод мой
логический,
И больше спорить мне невмоготу.
Дж. Байрон


Глава I
РЕТРОГРАДНЫЙ НОВАТОР
Это был век Ньютона. Пора расцвета механистического естествознания. Наука готова была бросить гордый вызов господу богу:
«Дайте мне материю и движение, и я построю из них мир!» Схоластика претерпела унижения я оскорбления. Старая служанка богословия не справлялась больше со своими обязанностями. Бэкон, Декарт, Гоббс, Спиноза, Локк сделали это невозможным. Поднимало голову неверие в удобной и пристойной форме деизма. За богом подобно королю после «Славной революции» сохранилось прав? царствовать, но не управлять. Толанд, Коллинз, Тиндаль овладевали умами, сея «зловредный» материализм. Сотрясались устои веры, рушились вековые традиция.
Тогда из Дублина, из колледжа Троицы, раздался голос Беркли — молодой, звонкий, уверенный голос двадцатитрехлетнего «пророка», возвестившего миру, как повергнуть в прах многоглавую «гидру» атеизма и материализма.
За пять столетий до Беркли ортодоксаль7


ные религиозные догмы подверглись тяжелому испытанию. Опираясь на прошлые достижения философии, передовые мыслители средневековья расшатывали теологические устои, преграждавшие путь к дальнейшему развитию мысли. Точкой опоры новаторов послужило учение основателя перипатетической школы Аристотеля — вершины философских исканий древнего мира. Ибн-Рошд обратил его учение против мусульманской догматики, Помпонацци и его единомышленники в Падуе и Сигер Брабантский в Париже — против христианской догматики. В переполненных аудиториях Сорбонны слушатели восторженно вникали в пробуждавшие умы перипатетические размышления. Серьезная тревога охватывала ревнителей ортодоксии.
Проницательный Фома из Аквин понял, что проклятия и осуждения — ненадежная плотина против бурного потока мысли, а ссылки на церковные авторитеты — далеко не самое убедительное опровержение инакомыслящих. Его замысел заключался в том, чтобы обратить против еретиков их же собственное оружие — самое мощное логическое оружие, которое выковала философия за пол-торы тысячи лет, — аристотелизм. Обезвредить это учение, приспособив его к нуждам и требованиям церкви, убить в нем все живое,. мятежное, искусно преобразив из орудия крамольников в пособие церковников, — вот лучший способ борьбы с аверроистами! А сомнения, колебания, двойственность Ари8


стотеля позволяли осуществить этот замысел, если не очень считаться с объективной исторической истиной. Рационализм был запряжен в упряжку иррационализма. Это было смелое начинание. Как? Взять себе в союзники и пособники этого язычника, вдохновителя еретиков? Нет, негодовали староверы. Они отвергали предложение Фомы, осуждали его позицию как несовместимую с традициями и заветами отцов церкви. Лишь посмертно, когда затея Фомы оправдала себя в теологической практике, томизм был принят Ватиканом на вооружение, а его основоположник причислен к лику святых. Фома Аквинский вполне заслуженно получил титул «ангельского доктора». Превращение аристо-телиэма в теологическую догму — дело, требовавшее высокого софистического мастерства. Совершенная им смелая операция — пересадка перипатетических идей в католическую доктрину — оказалась успешной. Жизнь схоластики была продлена.
Пять веков спустя, в новой исторической обстановке буржуазных революций и на совершенно ином уровне развития научного познания, задача ревнителей религиозной веры была неизмеримо труднее. К началу XVIII в., когда юноша Беркли задумывал свою будущую философию, схоластика была уже обречена. «Идолы» Бэкона, «методическое сомнение» Декарта, «очищение интеллекта» Спинозой были для нее смертным приговором. Приговор был вынесен историей и апелляции не подлежал. Энциклика Льва XIII «Aeterni
9


Patris», возвестившая в 1879 г. реставрацию томизма, не свершила через полтораста лет чуда воскрешения из мертвых. Она лишь освятила авторитарно-догматический культ философских предков для тех их потомков, для кого схоластика была «золотым веком» порабощения философии теологией.
Задача, поставленная Беркли, была «несравненно труднее, чем задача, поставленная Фомой. Приверженцы Ибн-Рошда, аверроисты не порывали ни с религией, ни со схоластикой, хотя и подрывали ту и другую. Философия, против которой ополчился Беркли, отвергала и христианскую теологию, и схоластическую философию. Опираясь на естественнонаучные завоевания, она противопоставила теизму деизм, который «по крайней мере для материалиста — есть не более, как удобный и легкий способ отделаться от религии» (3, стр. 144)*, а схоластической метафизике — философский материализм. «Это новое учение не только приводило в ужас благочестивый средний класс, — оно в довершение всего объявило себя философией, единственно подходящей для ученых и светски образованных людей...» (5, стр. 310). Непримиримая борьба между религией я атеизмом перерастала в борьбу двух лагерей в философии — идеализма и материализма.
Беркли в полной мере отдавал себе отчет
* Здесь и далее первая арабская цифра в скобках означает порядковый номер в списке литературы, помещенном в конце книги, римская цифра означает номер тома. — Прим. ред.
10


в этой связи материализма и атеизма: нельзя было отстоять религиозную веру, не искоренив материалистическое миропонимание. «...Учение о материи, или телесной субстанции, — писал Беркли в своем «Трактате о началах человеческого знания», — составляло главный столп и опору скептицизма, так же точно на том же основании воздвигались и все нечестивые учения систем атеизма и отрицания религии» (9, стр. 129). Вся система атеизма держится, по его словам, на «диких фантазиях Ванини, Гоббса и Спинозы» (11, стр. 61) и рушится вместе с их сокрушением.
Понимая это, Беркли не пошел, однако, в своей борьбе против материализма и атеизма по проторенному схоластами пути. Он, не отдавая себе в этом отчета, поступил так, как поступил в свое время Фома Аквинский: повернул (хотя и не с таким успехом, но не с меньшей смелостью и решительностью) против противника его же оружие — направил острие номинализма и сенсуализма в сторону безбожных учений.
Традиционные формы и методы защиты религиозной догматики не достигали цели — не способны были переубедить приобщенные к научной мысли светски образованные умы. Аргументы, основанные на опыте и рассудке, необходимо было парировать такими же аргументами. Надо было принять бой на территории врата, скрестив на ней оружие эмпирии и логики. Беркли «принадлежал к той группе англиканских священнослужителей, которые брались за перо для сражения со
11


свободомыслящими, физикалистами и вольнодумцами, стараясь их сразить их собственным оружием, аргументацией по всем правилам» (42, стр. 30).
Беркли пошел своим, для лагеря церковников новаторским, путем. «Но в одном я неповинен, — писал он в своем юношеском философском дневнике. — Я не пристегиваю свою веру к рукаву кого-нибудь из великих людей. Я руководствуюсь не предрассудками и предубеждениями. Я не разделяю какого-либо мнения потому лишь, что оно является древним, общепринятым, благопристойным...» (8, I, стр. 58). Позднее он повторил это утверждение: «Единственное преимущество, на которое я претендую, — это то, что я всегда мыслил и судил самостоятельно» (8, IV, стр. 117).
Беркли понял, что пришла пора порвать со схоластическим догматизмом, что без этого невозможна более эффективная борьба против новых веяний. «Если мне говорит, например, школьный философ: «Аристотель сказал», то все, что, по моему мнению, он намеревался сделать, состоит в том, чтобы склонить меня принять его мнение с теми почтением и покорностью, какие привычка связывает с именем Аристотеля» (9, стр. 54). Понимание негодности такого метода привело его к «бунту против метафизических понятий» (11, стр. 8). «Вопрос: что становится с Вечными Истинами? Ответ: они исчезают» (8, I, стр. 90). Его намерением стало не превозносить непререкаемые «истины» «вечной
12


философии» — «phiosophiae perennis», a «убедить скептиков и неверующих доводами разума» (11, стр. 4).
Беркли по праву считал себя реформатором в лагере философских поборников религии, хранителей веры. «Я охотно соглашаюсь, — признавался он, — что новшества в правлении и религии опасны и им должно противодействовать. Но есть ли подобные же основания к тому, чтобы отбивать охоту к ним в философии?» (11, стр. 101). Философ, закрывающий глаза на сдвиги общественного сознания, упорно придерживающийся архаических методов борьбы, обрекает на провал свои усилия. «Несомненно, что весьма слаб или весьма мало знаком с науками тот, кто отринет истину, допускающую доказательство, лишь потому, что она появилась заново или противоречит человеческим предрассудкам», — провозглашает Беркли в предисловии к своему программному «Трактату» (9, стр. 31).
По словам Ардли, «подлинный Беркли... на самом деле был незаменимым проводником по тем характерным философским проблемам, которые возникли благодаря неожиданному и прямо-таки ошеломляющему влиянию точных наук на европейскую мысль семнадцатого века» (27, стр. 47). Но «проводник» этот был своеобразный. Поняв, что нельзя попросту обойти преграды, поставленные знанием на пути веры, и стремясь их преодолеть, он вел не в науку, а пробирался через нее обратно к религии.
13


«Новаторство» Беркли было не в новых устремлениях, не в целях и конечных выводах. В этом он оставался старовером, то и дело повторяя себе, что по отношению к непонятным истинам откровения «нам подобает лишь смиренная и беспрекословная вера, подобная той, какую католический крестьянин проявляет по отношению к латинским наречениям, которые он слышит при церковной службе» (8, I, стр. 88), что «необходимо быть крайне осторожным, чтобы не давать ни малейшего повода задеть церковь или церковников» (8, I, стр. 87). «Новаторство» Беркли, которое его поклонник Люс называет «революционным тезисом» (43, стр. 160), Даво — «призывом к революции» (34, стр. 11), а Гуйэ — «манифестом в стиле новой философии» (39, стр. 228), заключалось в том, что Беркли переливал старое вино в новые меха — по-новому доказывал старое. Отвергнув томизм, Беркли сделал попытку превратить номинализм и сенсуализм из пособников материализма и атеизма в слуг теологии, перевернуть эти учения, поставить их с ног на голову.
Учение Беркли может быть правильно понято лишь «как реакция против просветительского, чуждого религии, духа механистического понимания природы... как оборонительное оружие против безбожного материализма» (52, стр. 124).


Глава II
ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ
В 1705 г. восемь студентов колледжа Троицы в Дублине организовали тайный кружок по изучению «новой философии». Для обсуждения интересовавших их вопросов они собирались каждую пятницу в 5 часов пополудни не менее чем на три часа, как гласил выработанный ими устав, определявший регламент и распределение обязанностей. Отсутствовавшие и опоздавшие на заседание подвергались штрафу. Вдохновителем кружка был двадцатилетний Джордж Беркли.
Джордж родился 12 марта 1685 г. на юге Ирландии в Килкрине, неподалеку от Килкеяни. Он был старшим из семи детей в семье мелкопоместного дворянина Уильяма Беркли. Когда в Англии вспыхнула «Славная революция», закончившаяся в 1689 г. свержением Якова II и компромиссом между буржуазией и [феодальной аристократией, компромиссом, приведшим новый 'класс к участию в государственной власти, Джорджу минуло три года. Политическая обстановка в последующий период вовсе не была «идиллической», и сло15


жившиеся в этот период воззрения Беркли не могли быть «философским отражением этой идиллии», хотя и существует такое мнение (15, стр. 154). «Год за годом партийные распри все возрастали. Тори боролись против вигов, церковь — против диссидентов, приверженцы Якова — против сторонников ганноверской династии. После смерти королевы Анны встал вопрос о престолонаследии» (46, стр. 277). Попытка реставрации Яковом II феодальной монархии закончилась провалом после поражения на реке Бойн в Ирландии в 1690 г. Ирландское население подверглось репрессиям. В стране начался голод, вспыхнули эпидемии, разразились восстания.
В то же время это был период, когда пришедшая к власти буржуазия начала борьбу за мировое владычество, за грядущую Великобританию, борьбу, сопровождавшуюся серией войн с целью захвата новых колониальных владений и внешних рынков. Промышленный переворот в Англии был уже не за горами.
На одиннадцатом году жизни Джордж начал учебу в Килкенни, в той самой школе, где ранее учился великий сатирик Джонатан Свифт, ставший впоследствии его другом. Пятнадцати лет Джордж — студент колледжа Троицы в Дублине. Здесь он учился, задумал свое учение, написал свои основные произведения, учил, прожил лучшие годы своей жизни. «Я хожу, — пишет в наши дни профессор Артур Астон Люс, возглавляющий кафедру имени Беркли в том же кол16


ледже, — по тем же переходам, по которым ходил он. Он слышал тот же колокол на часовне, который слышу я. Он смотрел на те же серые, поблекшие стены, на которые смотрю и я. Я поднял глаза. Я поднял их в то время, когда я пишу эти слова, и увидел ту же длинную цепь дублинских гор, которые созерцал и он» (46, стр. 305).
В 1704 г. Беркли получил первую ученую степень «бакалавра искусств», в 1707 г. — звание feow (научного сотрудника) и начал преподавание в колледже. В том же году были опубликованы анонимно его первые научные произведения — два трактата по математике. Два года спустя Беркли получил первый сан священнослужителя (deacon).
В 1707 г. Беркли начал вести философские тетради, в которые на протяжении двух лет заносил свои раздумья и критические соображения, день за днем формулируя по мере их созревания основоположения своего нового философского учения. Этот философский дневник молодого Беркли, позволяющий проникнуть в сокровенный ход его мыслей и стремлений, был обнаружен и впервые опубликован А. К. Фрейзером более чем через полтораста лет (в 1871 г.) под названием: «Книга заметок о различных метафизических мыслях»; в наше время его издал, коренным образом переработав его в результате тщательного анализа манускриптов, А. А, Люс под названием: «Философские комментарии».
Философские тетради Беркли заключают 888 заметок, помеченных автором, очевидно
17


для систематизации материалов при последующем их использовании, буквенными символами: S — для заметок о духе и душе (spirit, sou), M — для материи, E — для существования (existence), Т — для времени (time) и т. д.
Из этих тетрадей видно, что Беркли был уже в то время знаком не только с традиционными теологическими и философскими догмами, но и с учениями Декарта, Мальбранша, Бэкона, Гоббса, Гассенди и Локка. Философское учение Локка входило в программу обучения, хотя Питер Браун (впоследствии епископ Коркский), возглавлявший колледж, в собственных работах подвергал резкой критике материалистические воззрения Локка и Толанда.
В 1709 г. вышла в свет первая работа Беркли, предвещающая его философское учение — «Новая теория зрения», она была посвящена не столько оптике, сколько психологии восприятия и вплотную подводила к его отчетливо намеченной в философских тетрадях гносеологии, но еще последовательно не формулировала ее, как бы останавливаясь на полпути.
Уже в следующем году Беркли издает «Трактат о началах человеческого знания», где во весь голос высказывает свои философские взгляды, новую философскую концепцию, вошедшую в историю философии под названием берклианства. «Трактат» был и остается главным философским произведением ирландского мыслителя. Разбросанные
18


в философских тетрадях размышления приведены здесь в целостную систему (бросается в глаза довольно редкое в истории философии раннее созревание мировоззрения Беркли: в двацать пять лет это был совершенно сложившийся философ). Собственно говоря, это была лишь первая часть «Трактата». Вторая часть, .рассматривавшая вопросы психологии и этики, была написана и безвозвратно утеряна Беркли во время его путешествия, а третья часть, задуманная как натурфилософия, так никогда и не была написана.
Когда рассматриваешь литературное наследство Беркли, поражает необычайная разносторонность его интересов. Философия и математика, физика и медицина, экономика и психология, политика и геология — всем этим отраслям знания он уделял свое внимание, по всем высказывал свое суждение. Он владел греческим, латинским, древнееврейским, французским языками и с большим литературным мастерством писал на родном языке. Вся разнообразная деятельность Беркли была подчинена единой цели, единому устремлению. «Его философские сочинения перерастают в религию, а религиозные сочинения — в политику, социологию, экономику...» (43, стр. 160).
Страстью, поглощавшей его в продолжение всей жизни, была борьба с неверием, которое, по его глубокому убеждению, было источником всех зол на земле. А так как главной опорой безбожия и свободомыслия является материализм — искоренить, сокру19


шить его было главной задачей философии Беркли, философия воинствующего, непримиримого, агрессивного идеализма.
Присмотритесь к подзаголовкам его важнейших произведений: «Трактат», «в котором исследуются главные причины заблуждения и трудности наук, а также основания скептицизма, атеизма и безверия»; «Три диалога между Гиласом и Филонусом» (1713) — «в опровержение скептиков и атеистов»; «Алсифрон» (1732) — «апология христианской религии против так называемых свободомыслящих»; «Аналитик» (1734) — «рассуждение, адресованное неверующему математику».
Но Беркли понимал, что старые, традиционные формы и методы защиты религиозного мировоззрения безнадежно обветшали и что необходимы новые, средства овладения умами Современников, соответствующие новому уровню науки и культуры, новому, буржуазному строю общественного бытия и сознания. В этом смысле Беркли был своеобразным новатором, изобретателем нового оружия для борьбы за старое дело.
Он был настолько радикален в разрыве со старыми методами религиозной апологетики, что взгляды его показались стародумам парадоксальными и были встречены не только неодобрительно, но с явным озлоблением и даже нескрываемым Презрением. «Знакомый врач, — писал Беркли его друг Джон Персиваль (впоследствии герцог Эгмонтский) по получении посвященного ему «Трактата», — характеризуя вашу личность, уверял
20


меня, что вы, наверное, сумасшедший и нуждаетесь в лечении. А один епископ жалеет вас из-за того, что тщеславное желание придумать что-нибудь новое побудило вас предпринять такую затею» (38, стр. 70). Против Беркли развернулась ожесточенная полемика не только тех, против кого он боролся, но и тех, чьи интересы по существу совпадали с его собственными. У староверов нет чувства нового даже по отношению к собственным единомышленникам и соратникам в охране старого.
С 1713 г. начались странствования Беркли. После поездки в Лондон он в качестве капеллана лорда Петерборо, чрезвычайного посла при дворе сицилийского короля, отправился в Италию. По дороге он пробыл месяц в Париже, где встретился с Николаем Мальбраншем — философом, шедшим к геоцентризму параллельным берклианскому, хотя и иным, путем. С произведениями Мальбранша Беркли познакомился еще в студенческие годы. После этой встречи долго распространялась легенда, будто встреча с Беркли привела Мальбранша в такое возбуждение, что он вскоре умер.
На следующий год Беркли вернулся после долгого путешествия в каретах на родину, а в 1716 г. снова отправился в Италию, на этот раз в качестве гувернера сына Эша, епископа Клоферского (оттуда он вернулся в Лондон в 1721 г.). Посланный им на конкурс во Французскую королевскую академию написанный по-латыни трактат «О движении» не
21


получил искомой премии. Основным содержанием трактата была идеалистическая критика понятия физической причинности.
Но этим скитания Беркли, его «охота к перемене мест» не были исчерпаны. Его тянуло за океан, туда, где, покоряя и уничтожая туземное население. Британская империя утверждала свое колониальное владычество. Его влекло в очень далекую в то время Америку.
В расцвете лет Беркли одолела жажда миссионерской деятельности. Он мечтал об организации на Бермудских островах колледжа для подготовки миссионеров из сыновей английских колонизаторов, а также из местного индейского населения. Почему англиканская церковь отстает в этом отношении от католической? А приезжие миссионеры не могут оказать такого влияния, как туземцы. Беркли не только мечтал. Он проявил огромную энергию и настойчивость в разработке и осуществлении своего «Проекта лучшего обеспечения церквей в наших зарубежных владениях и обращения диких американцев в христианство при посредстве колледжа, который следует организовать на Летних островах, иначе называемых островами Бермуды». Несколько лет продолжалась упорная борьба Беркли и его друзей за утверждение проекта парламентом и королем. Пришлось преодолеть «серьезную оппозицию, диктуемую различными интересами и мотивами» (письмо Т. Прайору от 12 мая 1726 г.). Наконец проект был санкционирован и на построение
22


колледжа на Бермудах была утверждена правительственная субсидия а 20 000 фунтов. Тем временем были собраны с той же целью некоторые средства по добровольным пожертвованиям, позволившие отправиться в желанный путь. Помогли также деньги, нежданно-негаданно полученные Беркли по завещанию Эстер ван Омри (Van Homrigh) — покинутой подруги Свифта, «Ванессы», с которой Беркли никогда не встречался.
Незадолго до своего отъезда сорокатрехлетний Беркли женился на Анне Форстер. «Я избрал ее, — писал он Персивалю 3 сентября 1728 г., — за ее умственные достоинства и за ее стихийное влечение к книгам». Свадебным подарком, преподнесенным Беркли Анне, была прялка. Семейная жизнь их оказалась счастливой. «Как все мыслители, — пишет биограф Беркли, — он ценил блаженство одиночества» (46, стр. 305), наслаждаясь семейным уютом. Как и в семье его отца, у Беркли было семеро детей, к которым он относился с большой любовью и заботой.
Итак, наконец в сентябре 1728 г. Беркли с женой и несколькими друзьями, наняв 250-тонное судно и нагрузив его бесчисленными книгами, отправились в дальнюю дорогу. Но поехали они не на Бермудские острова, а на Род-Айленд, по-индейски называвшийся Аквиднек, что значит Остров мира. Четыре месяца спустя, в конце января 1729 г., Беркли сошел на берег Род-Айленда в Нью-Порте. «Это — господин среднего роста, приятной, привлекательной и импонирующей
23


внешности», — как писала на следующий день местная газета.
Почти три года прожил Беркли обособленной, замкнутой жизнью в доме, построенном на купленной им ферме в предместье этого городка, отстоявшего около 70 миль от Бостона, в тщетном ожидании ассигнованных правительством средств на постройку колледжа. Из-за сплетения политических интриг и столкновения противоречивых интересов ассигнования все откладывались. А время шло бесплодно. Семейная изоляция изредка нарушалась встречами с местной «элитой». В 1730 г. было организовано немногочисленное Литературно-философское общество.
В Нью-Порте было около пяти тысяч жителей, в подавляющем большинстве белых (около 650 негров и 250 индейцев). Впоследствии, вернувшись в Лондон, Беркли в одной из своих проповедей рассказывал о том, что среди белых на острове преобладают сектанты, что индейцы гибнут от оспы и вырождаются от пьянства, что негры, будучи рабами, считаются недостойными крещения (ом. 43, стр. 155)*. Бeзотpaднaя картина. А денег на постройку колледжа все нет и нет. Так и не дождавшись, не достигнув поставленной цели, Беркли отправляется осенью 1731 г. в обратный путь в Лондон. «Его пребывание в
* Поселившись на Род-Айленде, Беркли, по тамошним обычаям, купил себе в услужение рабов. Его «либерализм» в этом вопросе состоял в том, что в отличие от местных церковников он не считал рабство несовместимым с крещением.
24


Америке было трагичной потерей времени... Он ничего не делал; ничего не делал и ждал; ждал в надежде на обещанные ассигнования» (43, стр. 125).
Находясь в Америке, Беркли обрел, однако, своего первого ученика и последователя — Сэмюеля Джонсона, впоследствии президента Королевского колледжа, занятия в котором велись по планам, намеченным Беркли в письме к Джонсону, колледжа, послужившего основой будущего Колумбийского университета. Свой труд «Eementa phiosophica» (1752) Джонсон посвятил своему учителю. А учеником самого Джонсона был Джонатан Эдварде — самый влиятельный американский теолог и философ-идеалист первой половины XVIII в., утвердивший в этой стране берклианскую линию в философии. В память о неосуществленных замыслах ирландского философа-миссионера его имя носит американский приморский город, где расположен Калифорнийский университет.
Не трудно представить, какое чувство горечи и разочарования испытывал Беркли, возвращаясь из-за океана. Столько тщетных усилий, хлопот, ожиданий — и все напрасно. Мечта оказалась несбыточной. Беркли не был тщеславен, не гонялся за славой, карьерой и богатством. «Он — абсолютный философ в том, что касается денег, титулов и властолюбия», — писал о нем Свифт (38, стр. 125). Беркли верил в свое дело. История, однако, судит общественных деятелей не по их моральным побуждениям, а по целенаправлен25


ности их общественной деятельности, по ее объективной роли в историческом прогрессе. Беркли же, как мы отмечали выше, был глубоко убежденным консерватором, он был уверен, что ратует за правое дело, непримиримо борясь против наиболее передовых идейных течений современности.
Сразу же после приезда в Лондон Беркли публикует свою наиболее пространную работу — «Алсифрон», написанную в томительные годы род-айлендского уединения. Написанный в форме диалогов, «Алсифрон» отстаивает христианское вероучение и религиозную мораль от свободомыслящих, обрушиваясь на их этические учения. «Предписания и изречения неба, — проповедует Беркли, — несравненно более доступны народу и 'более пригодны для блага общества, чем рассуждения философов, и мы в соответствии с этим ни в одной стране не находим, чтобы естественная или рациональная религия, как таковая, стала народной и национальной религией» (8, III, стр. 182 — 183). Этот довод в высшей степени характерен для консервативного склада ума: «Так есть, стало быть так должно быть».
За «Алсифроном» последовало полемическое сочинение против критиков первой работы Беркли — «Новой теории зрения» и философско-математическое произведение «Аналитик», где борьба в обычном для Беркли направлении ведется на математической арене. «Это произведение, — гласит красноречивый подзаголовок, — в котором исследуется,
26


являются ли предмет, принципы и выводы современного анализа более отчетливо понятыми или более достоверно доказанными, чем религиозные таинства и верования» (8, IV, стр. 53).
Поворотным пунктом а биографии Беркли, определившим весь его дальнейший образ жизни, было посвящение его в мае 1734 г. в духовный сан епископа Клойнокого. Сорокадевятилетний Беркли вернулся в Ирландию и поселился в небольшом южном местечке Клойн, в двадцати милях от Корка. В этой бедной, отсталой епархии он провел восемнадцать лет, практически всю свою дальнейшую жизнь. «Я, — писал Беркли 8 марта
1751 г. Прайору, — стал человеком, чуждым политических развлечений, визитов и всего того, что в свете называют наслаждениями». «Вечер своей жизни, — писал он за год до смерти (письмо к Джервейсу от 6 апреля
1752 г.), — я предпочел провести в спокойном уединении. Прежде меня забавляли честолюбивые проекты, интриги и политические столкновения, теперь же они представляются мне пустым, мимолетным видением».
Последним произведением Беркли, очень странным и тем не менее приобретшим значительную популярность и переведенным на французский, немецкий, голландский и португальский языки, был изданный в 1744 г. «Сейрис» (от древнегреческого — цепь) — «цепь философских размышлений и исследований...». Его содержание — причудливая помесь терапии, философии и мистики.
27


Своим успехом «Сейрис» обязан главным образом пропаганде раствора дегтярной воды как панацеи, исцеляющей чуть ли не от всех болезней. Применение дегтярной воды как лечебного средства Беркли наблюдал у аме-рикаиских индейцев и испытал на себе. Рецепты Беркли получили широкую рекламу. Не берусь судить, принесли ли они много пользы пациентам, но для фармацевтов разных стран они оказались безусловно полезными. По поводу дискуссии о дегтярной воде, возникшей в медицинской прессе, его преосвященство сложил даже шутливое стихотворение, начинающееся словами: «Пить или не пять; вот в чем вопрос» (письмо к Т. Пра-йору от 19 июня 1744 г.).
В той же работе мы находим такую версию философского идеализма, совместимость которой с прежними философскими принципами Беркли поныне вызывает оживленные споры среди историков философии. Связующим звеном между медициной и философией служит в «Сейрисе» алхимия и магия — учение об «огненном начале», исходящем из «мировой души». Нельзя не согласиться с тем, что «Сейрис» — «одна из самых причудливых книг, когда-либо написанных философом» (30, стр. 1). Но мы еще вердемся к этому причудливому апофеозу философского творчества Беркли.
В августе 1752 г. епископ Клойнский покинул свою епархию и переехал в Оксфорд, где поступил в университет его второй сын Джордж. Пребывание в Оксфорде продолжа28


лось недолго. 14 января 1753 г. совершенно неожиданно, сидя за чайным столом в кругу своей семья, когда дочь наливала отцу чашку чая, шестидесятивосьмилетний Джордж Беркли мгновенно скончался от апоплексии. В своем завещании, написанном незадолго до смерти, он выразил желание, чтобы его похороны не были пышными и дорогостоящими («не дороже 20 фунтов») и чтобы тело его было погребено не ранее пяти дней после его кончины. Епископ не спешил расстаться с землей и войти в царство небесное, он знал, что туда он никогда не опоздает...
К двухсотлетию со дня смерти Беркли английский философ Джон Уисдом опубликовал посвященную ему монографию, ставящую целью подвергнуть анализу философию Беркли при помощи психоаналитического метода. Медицинские упражнения Беркли в «Сейрисе», видимо, не давали Уисдому покоя. И этот философ, следуя примеру Беркли, решил испытать свои силы на медицинском поприще. Диву даешься, читая рассуждения Уисдома о психогенезе берклианства и о «механизме психосоматической неуравновешенности Беркли». Порой кажется, будто Уисдом задумал сочинить пародию на психоанализ. С ученым видом знатока он рассуждает о состоянии кишечника и уринарной системы Беркли как ключе к философской эволюции, отмечаемой в «Сейрисе». А между тем, пока Уисдом не переходит к психоанализу, в его монографии встречаются некоторые здравые размышления о философии Берк29


ли. Справедливость требует отметить, что Уисдом не считает, будто поисками бессознательных истоков философских воззрений того или иного мыслителя исчерпывается их объяснение. «Вполне правомерно сказать, — пишет он, — что объяснением философии Беркли служит философская обстановка того времени». Но такое объяснение, оговаривает Уисдом, еще не дает ответа на вопрос о том, «что привело именно Беркли в данной исторической обстановке к определенным взглядам» (67, стр. 137).
Итак, ирландский мыслитель усаживается в кресло самозванного кембриджского психоаналитика. Странно, очень странно, твердит Уисдом, «как может человек посвятить большую часть своей жизни атакам на материю!» (67, стр. 136). Не правда ли, вся история борьбы идеализма против материализма предстает с этой точки зрения в совершенно новом, неожиданном свете? Антиматериалистическая одержимость Беркли, как оказывается, основывалась на том, что «материя символизировала для Беркли отраву во внешнем мире... А его esse — percipi (быть — это быть воспринимаемым)... это своего рода очистительный принцип» (67, стр. 143). Но может быть, размышляет наш психоаналитик, «материя (matter) была производной по отношению к концепции дурной матеря (mother)...» (67, стр. 185) и дело пахнет «эдипо-вым комплексом»? А критика Беркли ньютоновского метода исчисления флюксий — этого «фекального элемента в математике» (67,
30


стр. 160) — не была ли она сублимацией детской «анальной эротики», как и концепция денежного обращения в экономических работах Беркли? (67, стр. 163). В заключение Уисдом ставит вопрос: «Следует ли из предшествующего анализа, что исследованный субъект был совершенно ненормальным человеком? Может быть да, а может быть и нет» (67, стр. 226). Но кто может всерьез сомневаться в том, что философ, интерес к учению которого не ослабевает вот уже более двух с половиной веков, был не только нормальным человеком, но и ярким выразителем идеологии послереволюционной буржуазии, идеи которого до сего дня используются некоторыми течениями идеалистической философии в борьбе против материализма?
Долголетняя борьба вокруг учения Беркли и судьбы этого учения служит хорошим уроком для тех, кто хочет учиться философии на опыте ее истории. Умаление исторического значения своих противников, потворствующее идейному разоружению, никогда не способствовало как теоретическому, так и практическому их преодолению.


Глава III
ИСХОДНЫЕ ПОЗИЦИИ
Беркли использовал установленные Уильямом Оккамом номиналистические принципы, направленные против схоластического «реализма», для опровержения материализма. Осужденная по распоряжению папы Иоанна XXII радикальная концепция Оккама была «антирелигиозной, если и не по своему намерению, то по своему влиянию», тогда как Беркли использовал ее в интересах «консервативной, религиозной и антиматериалистической философии» (36, стр. 89). Отрицание Беркли не только реальности «универсалий», но и самой возможности абстрактных понятий было в его гносеологии отправным пунктом наступления на материализм.
В признании того, что идеалистически переработанный номинализм играл решающую роль в борьбе Беркли против материализма, нет расхождений среди историков философии. «Критика абстрактных идей представляет собой стержень всех рассуждений Беркли», — писал советский философ Варьяш (15, стр. 129). «Номиналистическую теорию, от32


носящуюся к абстракции, Беркли сделал краеугольным камнем своего идеализма», — писал сорок лет спустя индийский философ (58, стр. 113). Недаром этой именно теории посвящено «Введение» к основному произведению Беркли. Уже в своих философских тетрадях он отдавал себе в этом отчет, замечая, что теория абстракции — это «смертельный удар» (8, стр. 84), наносимый им противнику.
Однако оценка его теории абстракции последующими философами крайне различна. В то время как Юм считал эту теорию «одним из величайших и значительнейших открытий, сделанных за последние годы в области наук» (25, I, стр. 106), а неопозитивист Альфред Айер находит, что и поныне подход Беркли к проблеме абстракции является правильным (см. 28, стр. 18), другие отвергают эту теорию как несостоятельную. Так, датский психолог Расмуссен утверждает: «...уверен, что современные психологи согласятся со мной, что Беркли заблуждался в этом пункте» (30, стр. 18).
В чем же заключалась эта теория, предназначенная для подрыва самих корней материализма? «Общепризнанная максима гласит, что все, что существует, единично» (11, стр. 35). Это номиналистическое основоположение служит для Беркли отправным пунктом, из которого следует, что ничто соогвег-ствующее действительности не может быть неединичным и абстрактные понятия суть понятия ложные. Но они не только ложны,
33


но и невозможны, это философские фантомы. «...Я не могу образовывать отвлеченные представления вообще...» (11, стр. 36). «Если ты можешь образовать мысленно отчетливое абстрактное представление... то я уступаю... Можешь? А если не можешь, то с твоей стороны было бы неразумно настаивать дольше на существовании того, о чем ты не имеешь Представления» (11, стр. 35).
В дневниках Беркли мы еще находим утверждения: «Я никоим образом не могу постичь общую идею» (8, I, стр. 62). Но в дальнейшем он различает общие и абстрактные идеи. Первые — это такие, которые могут быть восприняты как наглядные представления. «...Я отрицаю абсолютно, — пишет он в «Трактате», — существование не общих идей, а лишь отвлеченных общих идей...» (9, стр. 43). Беркли различает при этом два вида отвлечения (см. 9, стр. 40). При первом из них представляются отдельные части или свойства предмета, которые в действительности могут существовать порознь. При втором виде отвлечения — такие, которые в действительности неотделимы друг от друга. Их-то и отвергает Беркли как иллюзорные, как пустые слова, которым не соответствует никакое восприятие. В качестве примеров таких абстрактных понятий приводятся: протяжение, движение, число, пространство, время, счастье, добро. Нельзя, уверяет Беркли, образовать отчетливое абстрактное представление о движении или протяжении без конкретных чувственных качеств, как скорое и мед34


ленное, большое и малое, круглое и четырехугольное и т. п. Нельзя образовать и абстрактную идею круга, четырех- или трехугольника, «который не будет ни равносторонним, ни неравносторонним, ни равнобедренным» (9, стр. 47).
В отличие от фикции абстрактных понятий общие понятия — это единичные образы, отличающиеся тем, что они служат в нашем сознании как бы представителями однородных вещей, их образчиками, примерами многих частных идей: «...известная идея, будучи сама по себе частною, становится общею, когда она представляет или заменяет все другие частные идеи того же рода» (9, стр. 43). Поскольку за такими словами, как «это», «вещь», или «число», «бесконечность», не стоят наглядные образы, — это не более как пустые слова, выдаваемые за идеи. «Если бы люди не пользовались словами вместо идей, они никогда не придумали бы абстрактных идей» (8, I, стр. 70).
Но что значит: общие идеи представляют частные идеи «того же рода»? Для номинализма «род» не есть нечто общее самим вещам вследствие наличия в них объективного тождества. Однородность не обнаруживается, а устанавливается сравнивающим сознанием, исходя из его координирующих установок. Здесь мы видим, как используется идеализмом метафизическая односторонность номи-нализма, во имя единичного отвергающего объективность общего в единичных вещах, противопоставляющего единичное общему, не
35


видящего их диалектического единства. Так, например, «число, — по его словам, — есть всецело создание духа» (9, стр. 68), как и все другие абстракции, причем произвольное творение, не имеющее объективного основания. Для Беркли общее не отражение реального единства, единообразия, присущего самим вещам, а искусственное творение человеческого ума. Я могу, иронизировал Энгельс по адресу тех, кто отрицал это объективно реальное основание общих, родовых понятий, зачислить половую щетку в класс млекопитающих, но от этого у нее не вырастут молочные железы...
Отсюда непонимание Беркли великой роли абстрактного мышления в познании мира. «Я не думаю также, — пишет он, — чтобы отвлеченные идеи были более нужны для расширения познания» (9, стр. 47). Будучи лишь словесными знаками, они нужны лишь для «сообщения» наличного познания. Номинализм смыкается здесь с эмпирической ограниченностью, с недооценкой рационального познания.
«Нет такой вещи, — уверяет Беркли, — как десятитысячная часть дюйма, но есть десятитысячная часть мили...» (9, стр. 160). Почему же? Да потому, что «мы при точном исследовании найдем, быть может, что не в состоянии представить себе самый дюйм, состоящим из тысячи частей» (9, стр. 161) «Нет такой вещи», так как мы «не в состоянии представить»: возможность представления определяет возможность бытия Вся тео
36


рия абстракции Беркли направлена к тому, чтобы доказать, что реально только то, что воспринимаемо или представляемо, но не то, что мыслимо. Понятие сводится им к представлению, рациональное к эмпирическому, общее к отдельному. Исчезает качественная грань между двумя формами познания, и высшая из них, позволяющая проникнуть в сущность вещей, растворяется в низшей.
Сведение понятий к представлениям и однородности к субъективно определяемому упорядочению восприятий игнорирует различие между сходным и общим. Хотя в основе того и другого лежат объективные признаки, сходство познается в результате непосредственных чувственных восприятий, общее — путем абстрактного мышления в отличие от представлений, имеющих опосредованный характер.
В чем «рациональное зерно» рассуждений Беркли? В том, что невозможно наглядное представление того, что доступно лишь абстрактному мышлению. Нельзя представить одну десятитысячную дюйма или скорость света, их можно только мыслить. Всякое представление в отличие от абстрактных понятий наглядно, чувственно (хотя и представлению присуща относительная абстрактность: когда вы представляете «треугольник вообще», вы не представляете его из дерева или из мела)
Беркли прав, когда он направляет свою номиналистическую теорию против схоластического гипостазирования абстракций, против
37


превращения неотделимых свойств и отношений вещей в самостоятельные «сущности» — quidditates. Но эта доля истины, которая имеется в его рассуждениях, как всегда в идеализме, односторонне раздувается им, абсолютизируется и тем самым перерастает в собственную противоположность — в ложь. Познание в образах, исключающее познание в понятиях, притом в абстрактных понятиях, не только нечто убогое, это — номиналистическая фикция. Когда Маркс говорит, что логические понятия — это «деньги духа» (4, стр. 625), он выражает этим огромную силу и значение понятийного, логического мышления в процессе познания, возносящего все отражение сознанием бытия на качественно иной, высший уровень, открывающий новые горизонты, новые возможности проникновения в сущность вещей, их закономерность и взаимозависимость.
Да и сам Беркли, отвергая на словах абстрактные понятия, на деле шага не может сделать без того, чтобы не пользоваться ими в своих рассуждениях. Даже само опровержение абстрактных понятий осуществляется им при помощи абстрактных понятий. Разве «качество», «идея», «восприятие», «бытие» и «возможность» не абстрактные общие понятия, которыми он непрестанно оперирует при построении своей философской системы? Разве «восприятие» не абстракция зрения, слуха, осязания и т. д., которые в свою очередь являются абстрактными понятиями, в какой бы грамматической форме их ни выражать: су
38


ществительной, глагольной (видеть) или прилагательной (зрительный)? Разве его философская система не категориальный анализ, не исследование самых общих и предельно абстрактных понятий — категорий? Разве формула «esse est percipi» (.«быть — это быть воспринимаемым»), являющаяся, как мы увидим в дальнейшем, сердцевиной всей его философии, не есть типичное понятийное уравнение, исчисление «деньгами духа»?
Идеалистический номинализм Беркли дает, таким образом, совершенно неудовлетворительное, .не выдерживающее критики решение проблемы соотношения образа, понятия и слова в процессе познания. А это несостоятельное решение делает шаткой всю его последующую аргументацию. «Деньги духа», которыми он .расплачивается, на поверку оказываются фальшивыми.
Впрочем, не номиналистическая теория абстракции предрешает дальнейшее развитие системы Беркли, а, наоборот, сама она была предрешена поставленной им целью — опровержением материализма, служа лишь средством к этой его заветной цели.
* * *
Параллельная колонна аргументов, направленных против материалистической крепости, движется от локковского сенсуализма.
Основоположник английского сенсуализма дал философское обобщение и обоснова39


ние кардинального принципа механистического материализма, принципа, лежащего в основе естественнонаучных построений Гали-лея, Декарта, Ньютона. Разделение качеств на два рода, один из которых признается первичным, присущим вещам самим по себе, а второй рассматривается как вторичный, производный, неадекватный, по сути дела было сведением качеств к количественным, механически-геометрическим, определениям. К первичным качествам, объективным и объективно отражаемым в восприятии, относятся, по Локку, протяжение, плотность, движение (трактуемое только как механическое), фигура и число. Все остальное чувственное многообразие дает неадекватное воспроизведение в сознании перечисленных первичных форм существования материи.
Беркли строит свою теорию идеалистического сенсуализма, беря за основу локковское понятие вторичных качеств. С самого начала он выступает при этом не как продолжатель материалистической тенденции Локка, а как его антипод. В этом смысле Уисдом прав, утверждая, что «по отношению к Локку он находится в полном противоречии как в своей доктрине, так и по духу, и его философия, рассматриваемая негативно, есть опровержение или попытка опровержения Локка» (67, стр. 4). Беркли отрицает разделение качеств на первичные и вторичные, сводя первые ко вторым. При этом он абсолютизирует локковское противопоставление вторичных качеств первичным. В сущности говоря, вторич40


ные качества для Локка были не чисто субъективными, а чувственным преломлением объективных. Беркли совершенно отрывает вторичные качества от их объективной основы, дает им законченно-субъективистскую интерпретацию. Затем он старается доказать, что субъективность, характеризующая вторичные качества, в равной мере присуща и первичным, и, таким образом, все качества в равной мере вторичны, т. е. субъективны. Ан-тимеханицизм непосредственно перерастает здесь в антиматериализм. Все качества у Беркли по сути дела уже не вторичны, поскольку первичные качества аннулируются, их нет больше как объективной реальности. Субъективные качества не выступают как отличные от объективных, не противопоставляются им, ввиду аннигиляции последних. Сфера качеств становится однозначной сферой субъективности. «Но всякий, кто поразмыслит и постарается понять то, что он говорит, признает, если я не ошибаюсь, что все ощущаемые качества суть равно ощущения и равно реальны...» (9, стр. 133).
Беркли не сразу выступает с последовательной теорией феноменализма. В своей «Новой теории зрения» (1709) он начинает продвижение к феноменализму с половинчатой концепции, останавливаясь на полпути, чтобы в дальнейшем продолжить свой путь до последовательных феноменалистических выводов.
Берклианская теория зрения не оптическая и не физиологическая теория. Она не
41


занимается исследованием линзы, сетчатки, зрительного нерва. Это — психологическая теория с отчетливой философской тенденцией. В ней Беркли стремится утвердить качественное — психологическое и гносеологическое — различие между зрительными и осязательными восприятиями. Расстояние, величина и положение, характеризующие протяженность, вопреки общепринятому мнению непосредственно относятся, согласно Беркли, не к зрительным, а к осязательным восприятиям. Непосредственно зрением ощущаются лишь свет и цвета, недоступные осязанию. Опыты Молинэ (друга Локка) со слепорожденными, обретшими зрение (впоследствии Беркли упоминает и аналогичные опыты Чеселдена, произведенные в 1728 г.), доказывают вторичный, производный характер зрительного восприятия качеств протяженности по отношению к осязанию. Беркли особенно подчеркивает несоответствие зрительных и осязательных восприятий одних и тех же вещей:
величина, положение, расстояние «на глаз» отличны от их восприятия «на ощупь». Причем субъективны зрительные, а объективны осязательные восприятия. Здесь мы с особенной наглядностью обнаруживаем половинчатость позиции Беркли по отношению к Ломку на данном этапе. Различение осязательных и зрительных восприятий сохраняет следы разделения на первичные и вторичные качества. Лишь часть качеств, признаваемых Локком первичными (а именно качества, воспринимаемые посредством осязания), еще отно42


сится к первичным, тогда как их зримая часть уже переносится в разряд вторичных. Видимые восприятия протяженного трактуются как знаки ранее приобретенных через осязание идей, как опосредованные осязанием и субъективированные. Половинчатость такого понимания признает и Люс, называющий эту концепцию полуматериализмом — «semi-materiaism» (43, стр. 161).
Восприятие бытия вне сознания (outness), отрицаемое для зрения, сохраняется за осязанием. Но шаг в сторону субъективизации протяжения, имеющего решающее значение для механистического материализма, все же сделан. Для Беркли «было необходимым показать его субъективный характер, поскольку пространство — одна из тех идей, которые могут в самой высокой степени способствовать нашему убеждению в существовании чего-то независимого от нас самих» (30, стр. 9). Сам Беркли в своей работе о теории зрения, написанной двадцать четыре года спустя, прямо признает ошибочным прежнее провед&heip;