Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

ROBERT L.HEILBRONER
The Wordy
Phiosophers
THE LIVES,
TIMES, AND IDEAS
OF THE GREAT
ECONOMIC
THINKERS
РОБЕРТ Л.ХАИЛБРОНЕР
Философы от мира сего
ВЕЛИКИЕ
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ
МЫСЛИТЕЛИ:
ИХ ЖИЗНЬ, ЭПОХА И ИДЕИ
Перевод с английского Ильи Файбисовича
Астрель, Corpus
2011
The Wordy Phiosophers

Автор: Роберт Л. Хайлбронер
Переводчик Илья Файбисович
Издательство: Астрель, Corpus
ISBN 978-5-271-36951-3; 2011 г.
Страниц 432 стр.
Формат 60x90/16 (145х217 мм)
Тираж 3000 экз.
Переплет Твердый переплет

Когда несколько лет назад скончался Роберт Хайлбронер, некрологи сообщали о смерти известного американского экономиста и социолога. Но миллионы благодарных читателей по всему миру знали его прежде всего как автора «Философов от мира сего» — удивительного повествования о судьбах и идеях титанов экономической мысли. Удивительного еще и потому, что общий тираж книги Хайлбронера составил несколько миллионов экземпляров, наглядно опровергнув миф о том, что экономика является мрачной и неинтересной наукой. На страницах «Философов» великие теории соседствуют с описанием причудливых выходок их авторов; казавшиеся персонажами исторических трудов фигуры обретают свои неповторимые очертания. Вечно рассеянный Адам Смит и ворчливый Карл Маркс, блистательные Давид Рикардо и Джон Мейнард Кейнс изменили наш мир, и рассказ о них вряд ли оставит равнодушными как студентов, так и тех, кто всю жизнь хотел узнать об экономике побольше, но боялся заглянуть в толстенные, напичканные формулами тома.
Моим учителям

Оглавление
Предисловие к седьмому изданию…………………………... 9
Введение 13
Глава 1. Экономическая революция…………………………... 19
Глава 2. Чудесный мир Адама Смита……………………………. 51
Глава 3. Дурные предчувствия пастора Мальтуса
и Давида Рикардо 93
Глава 4. Мечты утопических социалистов 132
Глава 5. Неумолимая система Карла Маркса 171
Глава 6. Викторианский мир и экономическое подполье 214
Глава 7. Дикарское общество Торстеина Веблена 269
Глава 8. Ересь Джона Мейнарда Кейнса 316
Глава 9. Противоречия Йозефа Шумпетера 370
Глава 10. Конец философии от мира сего? 400
Рекомендации по дальнейшему чтению 414
Указатель имен и произведений 424
Предисловие к седьмому изданию
П
еред вами седьмое издание книги, впервые вышедшей в свет в 1953 году. Получается, что сегодня «Философы от мира сего» гораздо старше, чем был я сам во время работы над текстом. Учитывая совершенно удивительную живучесть этой авантюры, предпринятой еще в годы моего студенчества, я позволю себе кратко изложить историю появления книги на свет, после чего перейду к важным изменениям, сделанным специально для этого новейшего и, надо думать, последнего переиздания.
В начале 1950-х годов я учился в аспирантуре и зарабатывал на жизнь публикациями в различных изданиях, причем при необходимости или удобном случае отходил от экономической тематики. Прочитав один из моих текстов, Джозеф Варне, тогда бывший старшим редактором в издательстве «Simon & Schuster», пригласил меня перекусить, а заодно и обсудить возможные темы для книги. Ни одно из моих предложений не было выдающимся. Когда принесли салат, я понял: первый обед с издателем не принесет мне контракта на публикацию книги. Но Варнса было не так-то просто сбить с толку. В ответ на его вопрос о занятиях в Новой школе социальных исследований я начал взахлеб описывать работу замечательного семинара под руководством неподражаемого Адольфа Лоу, о котором читатель узнает в дальнейшем подробнее. Так я нашел свой предмет — это стало ясно нам

9
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
обоим раньше, чем официанты успели принести десерт. Сразу по окончании следующего занятия я поспешил поведать профессору Лоу о своем решении: я собирался написать историю развития экономической мысли.
Лоу — типичный представитель породы настоящих немецких ученых — пришел в ужас. «Вы этого сделать не сможете! » — объявил он таким тоном, что сомнений в его правоте не оставалось. Но я-то был абсолютно убежден, что на самом деле очень даже смогу — как я уже писал в другом месте, это чувство было удивительным порождением той смеси самоуверенности и самообмана, что является отличительным признаком аспирантов. Находя время между написанием текстов для разных журналов и учебой, я произвел на свет первые три главы и не без опаски показал их профессору Лоу. Надо отдать должное этому великому человеку (он оставался моим самым благожелательным критиком вплоть до самого конца — а умер он в 102 года) — завершив чтение, он сказал: «Вы должны это сделать!» Чем я — с его помощью — и занялся.
Когда книга была уже готова, возникла необходимость как-то ее назвать. Я прекрасно понимал, что слово «экономика» на обложке сразу отпугнет потенциальных покупателей, и отчаянно перебирал альтернативные варианты. Пока я мучился со1 мнениями, состоялся второй судьбоносный обед, на этот раз с Фредериком Льюисом Алленом. Аллен был главным редактором журнала «Харперз», с которым я регулярно сотрудничал, и его необыкновенную доброту по отношению ко мне вкупе с желанием помочь я никогда не забуду. Я мимоходом упомянул о своих трудностях и добавил, что думаю, не назвать ли книгу «Философы денег», хотя и чувствую, что «деньги» — не совсем то, что надо. «Ты хотел сказать, «Философы от мира сего», — поправил меня Аллен. «За обед плачу я», — был мой ответ.
Издатели были довольны куда меньше моего и уже после того, как книга, к их вящему изумлению, начала хорошо расходиться, предложили переименовать ее в «Великих экономистов». К счастью, название осталось прежним. Вероятно, ими двигали сомнения в способности покупателей переварить слова «от мира сего» (действительно, в тысячах студенческих работ это выражение было так или иначе искажено).
10
Предисловие
А может быть, они предвидели трудности вроде той, о которой я узнал лишь много лет спустя. Зашедший в книжную лавку своего колледжа студент желал найти одну книгу. Имя автора вылетело из головы молодого человека, но, если память ему не изменяет, она называлась «Лобстеры от моря сего».
Прошли годы, и тираж «Философов от мира сего» превысил самые смелые ожидания. Утверждается, что книга заставила тысячи ни о чем не подозревавших жертв выбрать для изучения курс экономики. Я не готов взять на себя ответственность за все причиненные им страдания, но был чрезвычайно рад слышать от многих экономистов, что именно моя книга впервые возбудила в них интерес к предмету их нынешнего увлечения.
Новое издание отличается от всех предыдущих по двум параметрам. Во-первых, как и раньше, свежий взгляд на собственный текст позволил мне отловить ошибки, неизбежно возникающие на стадии рукописи или ставшие очевидными в результате недавних исследований в данной области. Я также воспользовался шансом изменить расстановку акцентов с тем, чтобы отразить развитие моих взглядов на те или иные вопросы. Сами по себе эти изменения довольно несущественны и, скорее всего, будут замечены лишь специалистами. Их значение не настолько велико, чтобы потребовать нового издания.
А вот другое изменение очень и очень важно. В течение долгого времени я размышлял над тем, не вредит ли моей книге отсутствие сквозной темы, нельзя ли связать отдельные главы более убедительным образом, опираясь не только на хронологическую последовательность появления замечательных людей и их интересных идей. Наконец, несколько лет назад я утвердился во мнении, что таким связующим звеном должна стать смена концепций, или «видений», лежавших в основе анализа великими умами прошлого функционирования нашего общества. В середине XX века похожая идея занимала воображение Йозефа Шумпетера, одного из самых изобретательных философов от мира сего. До недавних пор я даже не задумывался о подобном подходе к предмету. Возможно, тот факт, что сам Шумпетер по той или иной причине не использовал свою находку при исследовании истории экономической мысли, может служить оправданием и мне.
11
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
Я не буду пускаться в обсуждение нового взгляда на эволюцию философии от мира сего непосредственно в предисловии — точно так же автор детективов не объявляет имя убийцы на первых страницах книги. По ходу нашего рассказа речь не один раз будет заходить о роли мировоззрения отдельных людей, но только добравшись до последней главы, мы сможем как следует обсудить актуальность такого подхода для нашего времени.
В связи с чем я хотел бы сделать последнее замечание. Уже заглянувший в оглавление читатель мог с недоумением обнаружить, что завершающая глава называется так: «Конец философии от мира сего?». Вопросительный знак указывает на то, что речь не идет о мрачном прогнозе, но также и гарантирует, что изменений в характере предмета нашего изучения не избежать. О возможных вариантах подобных изменений мы поговорим в заключительной части книги, о чем я здесь упоминаю вовсе не для того, чтобы разжечь интерес читателя. Дело в том, что лишь в конце пути, иными словами, сегодня, эти изменения оказывают существенное влияния на предмет и значение экономической мысли как таковой.
Но не будем забегать вперед. Позвольте мне напоследок поблагодарить моих читателей, в особенности студентов и преподавателей, которые изучали книгу настолько вдумчиво, что прислали множество писем с дополнениями и исправлениями, а также с выражением поддержки или несогласия. И то и другое для меня одинаково ценно. Я надеюсь, что «Философы от мира сего» продолжат служить билетом в захватывающий мир экономики для тех, кто впоследствии станет издавать книги или ловить лобстеров, а также для отдельных храбрецов, которые отважатся вступить в ряды экономистов.
Роберт Л. Хайлбронер Нью-Йорк у штат Нью-Йорк Июль 1998 г.
Введение
Э
та книга посвящена горстке людей, слава которых странного рода. С точки зрения школьных учебников истории, они были никем: не командовали армиями, не посылали людей на смерть, не правили империями и редко участвовали в принятии решений, влиявших на ход истории. Часть из них достигла определенной известности, но никто не стал национальным героем; некоторые подвергались открытым нападкам, но ни один не считался врагом государства. И все же то, чем они занимались, зачастую оказывалось важнее для истории, чем деяния гревшихся в лучах славы государственных деятелей, потрясало мир сильнее, чем переходы огромных армий через границы, приносило больше благ и несчастий, чем королевские указы и законы.
Дело в том, что владеющий умами людей обладает властью большей, чем ее способен дать меч или скипетр: именно поэтому наши герои определяли очертания мира и управляли им. Мало кто из них пошевелил ради этого хоть пальцем; в основном они были учеными и работали тихо и неприметно, вряд ли интересуясь мнением окружающих о себе. Из-за них погибали целые империи и уничтожались континенты; они то
13
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
обрушивали, то собственными силами поддерживали политические режимы; по их велению класс восставал против класса, народ — против народа; и все происходило не вследствие коварности их планов, но из-за потрясающей силы их идей.
Кем были эти люди? Мы называем их Великими Экономистами. Но, как это ни странно, о них самих мы знаем очень мало. Казалось бы, в мире, постоянно сотрясаемом экономическими неурядицами, то с волнением, то с интересом обсуждающем экономические вопросы, великие экономисты должны быть известны не менее, чем, скажем, великие философы или государственные деятели. На самом деле они кажутся всего лишь тенями из прошлого, а так волновавшие их темы, некогда вызывавшие бурное обсуждение, сегодня удостаиваются лишь сдержанного благоговения. Говорят, что экономика, вне всяких сомнений, наука важная, но сложная и не слишком увлекательная, так что пусть лучше ею занимаются те, кто чувствует себя как дома в малодоступных сферах мысли.
Подобное мнение ужасно далеко от истины. Человек, думающий, будто изучение экономики — удел профессоров, забывает, что именно она посылала людей на баррикады. Тот, кто заглянул в учебник и решил, что экономика скучна, напоминает человека, прочитавшего введение в логистику и заключившего, что война — унылый предмет для изучения.
Нет, экономисты вели исследование, увлекательнее — и опаснее — которого мир вряд ли видел. Идеи, с которыми они имели дело, в отличие от идей великих философов, играли заметную роль в нашей повседневной жизни; казавшиеся им нужными эксперименты, не могли быть проведены в тиши лаборатории. Теории великих экономистов потрясали мир — а их ошибки оказывались для него гибельными.
Идеи экономистов и политических мыслителей - и когда они правы, и когда ошибаются — имеют гораздо большее значение, чем принято думать, - писал лорд Кейнс, сам великий экономист. - В действительности
14
Введение
только они и правят миром. Люди практики, кото -рыв считают себя совершенно не подверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, из -влекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад. Я уверен, что сила корыстных интересов значительно преувеличивается по сравнению с постепенным усилением влияния идей1.
Что и говорить, не все экономисты были титанами мысли. Тысячи оставили после себя тексты, зачастую бывшие памятниками скуке; многие исследовали мало значимые мелочи с рвением средневековых ученых. И если сегодня экономике недостает блеска, если экономисты уже не ощущают себя участниками увлекательного приключения, то винить можно лишь их самих. По-настоящему выдающиеся экономисты не были учеными педантами. Предметом своего изучения они считали целый мир и пытались уловить самые разные его настроения, рисуя его злым, отчаянным, надеющимся. Превращение их еретических мнений в образец здравого смысла вкупе с их же обличением «здравого смысла» как набора предрассудков были важнейшими элементами при строительстве интеллектуального здания современной жизни.
Более необычную группу, участники которой меньше походили бы на тех, кому суждено изменить мир, трудно себе представить.
1 John Maynard Keynes, The Genera Theory of Empoyment, Interest,
and Money (New York: Harcourt, Brace & Word, 1964), p. 383. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, - прим. авто -ра.) (Здесь и далее русский перевод цитируется по изданию: КейнсДжон Мейнард. Общая теория занятости, процента и денег. М.,2007.)
15
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
Среди них были философ и сумасшедший, священнослужитель и брокер, революционер и аристократ, эстет, скептик и бродяга. Они принадлежали к разным народам, занимали разные общественные положения, обладали непохожими характерами. Некоторые из них были интереснейшими людьми, другие — занудами; одни обладали редким обаянием, а кого-то с трудом можно было выносить. По меньшей мере трое сколотили себе состояние, но еще больше было таких, кто так и не смог овладеть элементарной экономикой собственных расходов. Двое были знаменитыми предпринимателями, один не сумел подняться выше коммивояжера, а другой позволил своему богатству утечь сквозь пальцы.
Взгляды этих людей на окружающий мир различались чуть ли не сильнее, чем общественное положение — более пеструю группу мыслителей надо еще поискать. Один слыл убежденным защитником прав женщин; другой утверждал, что женщины очевидно неполноценны в сравнении с мужчинами. Один считал, что «джентльмены» были всего лишь варварами, надевшими маски, в то время как другой полагал, что любой, не являющийся джентльменом, — дикарь. Тот, кто был очень богат, настаивал на уничтожении богатых как класса; другой — довольно бедный — осуждал благотворительность. Некоторые из них говорили, что наш мир, несмотря на все его недостатки, — лучший из всех возможных; другие посвятили свою жизнь доказательству обратного.
Все они писали книги, но библиотека из них получилась бы весьма необычная. Один или двое написали бестселлеры, которыми зачитывались даже в отдаленных уголках Азии, а кое - кому приходилось платить, чтобы их малопонятные рабо -ты, обращенные к строго ограниченной аудитории, были опубликованы. Несколько человек писали так, что сердца миллионов по всему миру бились быстрее, проза других — не менее значимых для хода истории — лишь затуманивала мозги.
Итак, объединяли их не личные свойства, не схожие карьеры, не предубеждения и даже не идеи. Общим знаменате-
16
Введение
лем было кое-что другое — любопытство. Всех их завораживал окружающий мир, его сложность и мнимая беспорядочность, жестокость, которая в этом мире очень часто скрывается под маской лицемерия, и успех, не менее часто остающийся незамеченным. Каждый был глубоко увлечен поведением человека, сначала создававшего материальное богатство, а потом готового за частичку его вцепиться в глотку соседу.
Таким образом, их можно назвать философами от мира сего, ведь каждый стремился построить философскую систему, объясняющую наиболее приземленное из человеческих желаний — погоню за богатством. Наверное, это не самый элегантный род философии, но уж точно гораздо более интригующий и важный, чем все остальные. Кому придет в голову пытаться обнаружить Порядок и План в бедняцком быте или в поведении спекулянта, затаившего дыхание в предчувствии краха, или искать Последовательные Законы и Принципы в марширующей по улице толпе и в улыбке, которой зеленщик одаряет своих покупателей? Но все же великие философы искренне верили, что эти на первый взгляд не имеющие ничего общего лоскутки можно сшить в целое одеяло, что на достаточном расстоянии своевольное бурление мира похоже на последовательное продвижение вперед, а суматоха и суета — на гармонию.
Да уж, кажется, что речь идет о слепой вере — и только! И, несмотря на это, их взгляды оказались во многом оправданы историей. Стоило экономистам раскрыть перед современниками свои модели, как бедняк и спекулянт, зеленщик и толпа перестали быть бессвязно играющими актерами, случайно вытолкнутыми на сцену вместе; каждый исполнял роль, более или менее положительную, но абсолютно необходимую для развития спектакля, охватывающего все человечество. То, что раньше выглядело всего лишь будничным или хаотичным миром, на поверку оказалось упорядоченным обществом с вполне осмысленной историей.
Поиск именно такого порядка и такой осмысленности лежит в сердце экономической науки. Отсюда и главная тема
17
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
моей книги. Мы не станем читать цикл лекций о принципах науки, а отправимся в путешествие по влиявшим на нашу историю идеям. На пути нам встретятся не только педагоги, но и многочисленные бедняки, спекулянты, ликующие и разоренные, разноликие толпы, и даже — хотя бы мельком — те самые зеленщики. Мы вернемся назад, чтобы обнаружить корни нашего общества в беспорядочном сплетении общественных структур, в котором великие экономисты пытались обнаружить закономерность и гармонию. Одновременно мы познакомимся и с самими великими экономистами; дело не только в том, что зачастую мы будем иметь дело с яркими фигурами, — просто на очень многих идеях хорошо заметен глубокий отпечаток личности их авторов.
Было бы весьма удобно начать с первого из великих — Адама Смита. Но Адам Смит жил во времена американской революции, и нам придется поломать голову над озадачивающим фактом: история человечества писалась на протяжении шести тысячелетий, но нет ни одного философа от мира сего, который творил бы в то время. Действительно странно: человечество начало сталкиваться с экономическими проблемами задолго до эпохи фараонов, и на сцену успело выйти бесчисленное количество философов, множество ученых, политических мыслителей, историков и художников, тысячи государственных деятелей. Почему же мы не знаем ни одного экономиста?
Нам понадобится целая глава, чтобы ответить на этот вопрос. Пока мы не исследуем природу мира, существовавшего раньше и гораздо дольше нашего, — мира, в котором само наличие экономистов было бы не только необязательно, но и невозможно, — мы не сможем подготовить почву для появления великих экономистов. Главным образом, мы будем говорить о людях, живших в течение последних трех столетий. Прежде чем начать разговор, необходимо понять мир, который предшествовал их приходу, и увидеть, как, несмотря на все потрясения и взрывы, свойственные крупным революциям, старый мир дал рождение новой эпохе — эпохе экономистов.

1. Экономическая революция
С
тоило человеку слезть с дерева, как перед ним — не индивидом, а членом социальной группы — встала проблема выживания. С одной стороны, человечество существует и по сей день, а значит, он достиг успеха при решении этой проблемы. С другой — постоянное присутствие нищеты и страданий даже в самых богатых странах заставляет предположить, что найденное решение было неполным.
Но вряд ли человека стоит судить слишком строго за то, что он не смог построить рай на земле. Выжать из этой планеты средства к существованию не так-то просто. Надо обладать богатым воображением, чтобы представить, сколько усилий пришлось потратить, прежде чем человек впервые приручил животное, обнаружил, что семена можно сажать, и начал добывать руду. Возможно, мы выжили лишь по одной причине: мы очень хорошо приспособлены к сотрудничеству внутри социальной группы.
Именно потому, что мы зависим от своих собратьев, вопрос выживания всегда стоял особенно остро. Человек — не муравей, при рождении получающий удобный набор инстинктов для поведения в обществе. Напротив, наша эгоцентричРОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
ная натура дает знать о себе уже с первого дня жизни. И если физически он относительно слаб и ищет взаимодействия с другими, то внутренний импульс постоянно толкает человека к нарушению партнерских отношений.
В примитивных сообществах исход борьбы между своекорыстием и взаимодействием определяется средой; если все сообщество окажется на пороге голодной смерти — как это произошло с эскимосами, — элементарная потребность в самосохранении заставит каждого выполнять ежедневные задания, кооперируясь с окружающими. Как утверждают антропологи, в менее жестких условиях мужчины и женщины выполняют будничные дела в соответствии с общепризнанными нормами родства и взаимности: в своей прекрасной книге об африканских бушменах Элизабет Маршалл Томас1 описывает, как антилопа распределяется между родственниками, затем между родственниками родственников, и так далее, пока «каждый получит не больше, чем все остальные». В обществах развитых не хватает именно этого осязаемого влияния среды, или сети общественных обязательств. Когда мужчины и женщины прекращают совместно выполнять задания, от которых непосредственно зависит их выживание, когда добрые две трети населения живут, не прикасаясь к земле, не представляя себе работы на шахте и вообще ручного труда, и ни разу в жизни не входили на территорию фабрики, когда значение родственных уз падает чуть не до нуля, — выживание человечества кажется невероятным подвигом всего общества.
До такой степени невероятным, что существование этого общества каждый день висит на волоске. Сегодня мы находимся в зависимости от бесчисленного множества опасностей: наши фермеры могут посеять недостаточно, чтобы собрать необходимый урожай; если машинистам вдруг взбредет в голову стать бухгалтерами, а бухгалтеры решат управлять
1 Eizabeth Marsha Thomas, The Harmess Peope (New York:
Vintage, 1958), p. 50.
20
ГЛАВА 1. Экономическая революция
поездами, если слишком немногие решат стать шахтерами, металлургами или кандидатами на соискание степени доктора технических наук — короче говоря, если обществу не удастся выполнить любое из тысяч взаимосвязанных заданий, жизнь очень скоро скатится в неконтролируемый хаос. Угроза распада висит над нашим обществом каждый день — и виной тому не губительные силы природы, а людская непредсказуемость.
За многие столетия своей истории человечество открыло лишь три способа защиты от этой напасти.
Сохранность общества можно обеспечить, связав его существование с набором традиций, когда каждое следующее поколение решает разнообразные бытовые проблемы также, как это делали их отцы, — так формируется преемственность. По словам Адама Смита, в Древнем Египте «религиозные нормы обязывали каждого мужчину заниматься тем же делом, что и его отец, и отступление от этого порядка считалось чудовищным кощунством»1. Схожим образом, до недавних пор в Индии некоторые профессии закреплялись за людьми из определенных каст; на самом деле в большинстве стран со слабо развитой промышленностью социальные обязанности человека известны уже при его рождении.
Есть и иной способ решения проблемы. Чтобы гарантировать выполнение всех необходимых заданий, общество может прибегнуть к кнуту авторитарного правления. Знаменитые египетские пирамиды были построены не потому, что некий предприимчивый подрядчик решил возвести их, а советские пятилетки не являлись результатом богатых традиций взаимопомощи или преследования каждым индивидом своих целей. И Советская Россия, и Древний Египет — это команд1 Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Weath
of Nations (New York: Modern Library, 1937), p. 62. ('Здесь и далее русский перевод цитируется по изданию: СмитАдам. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 2007.)
21
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
ные общества; если оставить в стороне политический аспект, их экономическое выживание обеспечивалось указами, спускавшимися сверху, и жестокими наказаниями за их неисполнение.
В течение многих столетий человек решал проблему выживания одним из двух приведенных выше способов. И пока все проблемы решались по традиции или в соответствии с приказами сверху, не могло быть и речи об отдельной области знаний, именуемой «экономикой». Существовавшие общества были ошеломляюще разнообразны с экономической точки зрения. Одни возвышали королей, а другие — комиссаров; в одних деньгами служила вяленая треска, а в других — валуны, которые нельзя было сдвинуть с места; где-то продукты распределялись элементарными коммунистическими методами, а где-то — посредством сложнейших ритуалов, но поскольку все общества функционировали по традиции или по приказам, ни одно не нуждалось в экономистах для объяснения своей сущности. Им были нужны теологи, политические мыслители, государственные деятели, философы, историки — но, как ни странно, не экономисты.
Экономистам пришлось ждать до тех пор, пока не был изобретен третий способ борьбы за выживание. Пока не возникла потрясающая воображение система, при которой общество гарантирует непрерывность своего существования, позволяя каждому индивиду делать то, что ему кажется верным, — при условии, что он или она руководствуется главным и общим для всех правилом. Эта система получила название «рыночной», а правило было предательски простым: каждый должен поступать так, чтобы максимально увеличить свое богатство. Именно манящая выгода, а не бремя традиции или кнут властителя заставляют большинство людей заниматься тем или иным делом при рыночной системе. Хотя каждый из них был абсолютно свободен в выборе пути, взаимодействие отдельных людей привело к выполнению обязательных для общества заданий.
22
ГЛАВА 1. Экономическая революция
Это парадоксальное, тонкое и трудное решение проблемы выживания предопределило появление экономистов. Когда жизнь идет не по традиции и не по команде, совершенно неочевидно, что общество, каждый член которого стремится лишь к собственной выгоде, будет успешным и вообще выживет. Стоило традициям и приказам утратить силу, как исчезла и гарантия, что общество решит все свои проблемы и выполнит все задания, от наиболее грязных до самых непыльных. Общество может избавиться от гнета тирана, но кто теперь будет указывать, как ему жить?
Эту роль взяли на себя экономисты. Их задача была тем труднее, что они не могли приступить к ее решению до тех пор, пока сама рыночная система не завоевала достаточного доверия к себе. Еще несколько сотен лет назад идея рынка зачастую всгречаласьс сомнением, густо замешенном на неприязни. На протяжении многих веков мир привычно катился по колее традиции и плана; принесение стабильности в жертву неоднозначным и непроверенным рыночным механизмам требовало по меньшей мере революции.
С точки зрения оформления нашего общества в его современном виде, этой революции не было равных по значимости — она имела куда более серьезные последствия, чем французская, американская и даже русская революции. Чтобы по достоинству оценить ее масштабы и то влияние, что она оказала на общество, нам необходимо погрузиться в древний и уже полузабытый мир, из которого в итоге появился мир сегодняшний. Только тогда мы поймем, почему экономистам пришлось ждать так долго.
Первая остановка: Франция, 1305 год1. В разгаре ярмарка. Прибывшие еще утром в сопровождении вооруженной охраны купцы разбили пестрые шатры
1 См.: Henri Pirenne, Economic and Socia History of Medieva Europe
(New York: Harcourt, Brace:n.d)p. 102-103,145.
23
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
и ведут между собой бойкую торговлю, не забывая и о местных жителях. Чего тут только не купишь: шелк и тафту, специи и духи, кожу и меха... Часть товаров прибыла из Леванта, часть — из Скандинавии, а иные купцы проехали всего несколько сотен миль. Помимо простого люда, по шатрам прогуливаются землевладельцы с женами, отчаянно пытающиеся расцветить свою унылую жизнь. Вместе с причудливыми аравийскими товарами они жадно впитывают новые слова из далеких восточных земель: диван, сироп, тариф, артишок, шпинат.
Внутри самих шатров нас ожидает странное зрелище. Журналы торговли лежат на столах в раскрытом виде и часто представляют собой не более чем собрание записей о сделках; так, один из купцов отметил следующее: «Человек из Витсун-тайда остался должен десять гульденов. Его имени не помню»!. Подсчеты производятся по большей части в римских цифрах, так что ошибки нередки; тайны деления в столбик открыты далеко не всем, да и функции нуля еще толком не изучены. И хотя выставленные товары пленяют взор, а посетители явно возбуждены, сама ярмарка остается крошечной. Общего количества товаров, ежегодно попадающих во Францию через перевал Сен-Готар2 (первый в истории подвесной мост), не хватит, чтобы наполнить современный товарный поезд; объем перевозимого великим венецианским торговым флотом груза недостаточен, чтобы заполнить сегодняшний грузовой корабль.
Наша следующая остановка: Германия, 1550-е годы.
Бородатый, облаченный в меха купец Андреас Рифф возвращается к себе домой в Баден; в письме к жене он сообщает, что успел побывать на тридцати рынках, и ему здорово досаждает стершееся седло. Еще больше ему мешают пошлины — бич того времени: на пути купца останавливают почти
Mariam Beard, A History of the Business Man (New York: Macmian, 1938), p. 83.
См.: Pirenne, op. cit., p. 35, n. 1.
24
ГЛАВА 1. Экономическая революция
каждые десять миль и требуют уплатить пошлину; между Базелем и Кельном это происходит тридцать один раз.
Мало того — каждая община, которую он посещает, обладает своими деньгами, правилами и регуляциями, своими законами и порядками. Только в окрестностях Базеля насчитывается 112 различных мер длины, 92 меры площади, 65 мер сыпучих тел, 163 меры емкости для злаков и 123 — для жидких веществ, 63 — для напитков и более 80 мер веса.
Наша экскурсия продолжается. Дело происходит в Бостоне, на дворе 1639 год1.
Мы становимся свидетелями судебного процесса. Некто Роберт Кейн, «давний проповедник Евангелия, человек высокого происхождения, обеспеченный и бездетный, по велению совести приехавший благовествовать о Христе», обвиняется в ужасном преступлении: он получил более шести пенсов прибыли с одного шиллинга — возмутительное вознаграждение! Суд решает, должно ли отлучить грешника от церкви, но ввиду его безупречного прошлого в итоге смягчается и отпускает его со штрафом в двести фунтов. Несчастный господин Кейн столь потрясен, что публично, «со слезами признает свою порочность и алчность». Разумеется, главный священник Бостона не мог упустить столь удачную возможность с пользой употребить этот пример сбившегося с пути грешника и в воскресной проповеди, ссылаясь на жадность Кейна, обрушивается на негодные принципы торговли. Среди них и такие:
/. Человек может продавать по произвольно высокой цене и покупать так дешево, как только сумеет. 2. Если человек теряет в море, или по любой иной причине, часть своего товара, то он может поднять цену оставшейся части.
1 См.: John Winthrop, Winthrop's Journa (New York: Chares
Scribner's Sons, 1908), vo. 1, p. 315-317.
25
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
3. Человек может продавать по той же цене, что купил, даже если он заплатил очень много...
Все это порочно, от начала до конца порочно, надрывается священник; искать выгоды ради выгоды — значит оказаться во власти страшного греха: алчности.
Итак, мы возвращаемся в Англию и Францию.
В Англии составлен устав крупной торговой организации, Компании путешествующих купцов; среди прочего он указывает на нормы поведения: запрещены ругань, перепалки между членами Компании, игра в карты, содержание охотничьих собак. Никто не должен нести по улице неприглядные узлы. Деловое предприятие получается странноватое, больше похожее на братство со своим особым уставом.
Текстильное производство Франции в последнее время проявляло куда больше самостоятельности, чем ему положено, и в 1666 году было обнародовано распоряжение Кольбера1, призванное положить конец этой опасной и разрушительной тенденции. Отныне ткани, производимые в Дижоне и Селанжи, должны состоять из 1408 нитей, включая кайму, — не больше, но и не меньше. В Осере, Авалоне и двух других городах-производителях число нитей должно равняться 1376; ткачи Шатильона должны иметь в виду число 1216. Любая ткань, не соответствующая стандартам, будет пригвождена к позорному столбу. Случись такое трижды, к позорному столбу отправится торговец.
Эти пестрые фрагменты давно ушедших эпох кое-что объединяет. Во-первых, идея пристойности (не говоря уже о
1 Жан Батист Кольбер (1619-1683) — генеральный контролер
(министр) финансов Франции с 1665 г. Экономическая политика Кольбера (так называемый кольбертизм) — одна из разновидностей меркантилизма. Кольбер добивался роста государственного дохода главным образом созданием крупных мануфактур, увеличением вывоза и сокращением ввоза промышленных изделий. (Прим. перев.)
26
ГЛАВА 1. Экономическая революция
необходимости) системы, основанной наличной выгоде, еще не укоренилась в умах людей. Во-вторых, отдельный, самостоятельный экономический мир еще не вырвался из социального контекста своего времени. Мир практических сделок до сих пор неразрывно связан с миром нашей политической, общественной и религиозной жизни. Лишь после того, как они окончательно разъединятся, жизнь человека станет представлять собой более-менее привычную для нас картину. Это разъединение не досталось нам даром — за него велась очень долгая и изнурительная борьба.
Кому-то наверняка покажется странным тот факт, что концепция выгоды сравнительно нова; с детства мы привыкли к тому, что каждому человеку свойственно стремление к богатству, дай ему волю — и он будет вести себя не хуже любого уважающего себя бизнесмена. Мотив получения прибыли, говорят нам, стар, как само человечество.
Это не так. В той форме, в которой он известен нам, мотив получения прибыли появился не раньше, чем «современный человек». Даже сегодня идея извлечения выгоды исключительно ради выгоды чужда большой доле населения земного шара, не в последнюю очередь потому, что на протяжении многих и многих веков этой идеи просто-напросто не существовало. Сэр Уильям Петти1 — потрясающий персонаж из XVII века, в течение своей жизни успевший побывать юнгой, сокольником, врачом, профессором музыки, а также основать школу Политической арифметики, — утверждал, что при высоких зарплатах «рабочую силу трудно найти, столь безнравственны те, кто работает лишь затем, чтобы есть или, скорее, пить». Сэр Уильям не просто выражал буржуазные предрассудки своего времени. Он обращал наше внимание на свойство, до сих пор присущее обществам со слабо развитой
1 См.: The Economic Writings ofSir Wiiam Petty, C.H. Hu.ed. (New
York: Augustus Keey, 1963), p. 274.
27
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
промышленностью: неквалифицированные рабочие, не привыкшие к наемному труду, в заводской обстановке чувствуют себя неуютно и не воспринимают постоянно возрастающее качество жизни как нечто само собой разумеющееся. Если зарплата внезапно поднимется, то они не станут работать усерднее, а предпочтут больше отдыхать. Идея, согласно которой каждый работник не только может, но и должен постоянно стремиться улучшить свое материальное благополучие, была по большей части незнакома многочисленным представителям нижних и средних слоев египетского, греческого, римского и средневекового обществ и начала проникать в сознание отдельных людей лишь в эпоху Ренессанса и Реформации. Почти во всех восточных культурах она отсутствует как таковая. Неотъемлемой характеристикой нашего общества эта идея стала настолько же недавно, как, скажем, книгопечатание.
Концепция выгоды не только не столь распространена, как нам кажется, — с момента получения одобрения ее обществом, да и то неполного, прошло совсем немного времени. В Средние века церковь учила, что христианин не должен заниматься торговлей; в основе подобного учения лежало убеждение, что торговцы, подобно дрожжам, создают нежелательное брожение в головах. Во времена Шекспира главной задачей обычных людей, а на самом деле и всех, за исключением знати, было не улучшение своего положения, но поддержание его на определенном уровне. Даже для первых американских колонистов сама идея о том, что преследование собственной выгоды можно считать заслуживающей право на существование или даже мало-мальски полезной целью в жизни, казалась измышлением дьявола.
Разумеется, богатство существовало всегда, да и алчность сопровождает человечество еще с библейских времен. Но исключительно важно различать зависть, вызываемую богатством сильных мира сего, и стремление к улучшению своего достатка, когда оно пронизывает все общество снизу до28
ГЛАВА 1. Экономическая революция
верху. Путешествующие торговцы появились никак не позже финикийских мореплавателей; их следы протянулись по всей истории: от римских спекулянтов, через предприимчивых венецианцев и купцов Ганзы, к великим первооткрывателям из Испании и Португалии, для которых поиск пути в Индию означал и движение к личному обогащению. Но приключения немногих — это совсем не то, что преобразование всего общества, охваченного духом предпринимательства.
В качестве иллюстрации рассмотрим поразительное семейство Фуггеров1, знаменитых немецких банкиров XVI века. На пике своего могущества Фуггеры обладали золотыми и серебряными рудниками, торговыми концессиями и даже правом чеканить собственные деньги; состояния королей и императоров, чьи расходы на войны (и самих себя) Фуггеры финансировали, могли показаться им смешными. Но когда стоявший во главе дома Антон Фуггер умер, его старший племянник Ганс Якоб отказался взять управление семейным делом на себя на том основании, что на финансовые дела и личные заботы времени у него не хватит; Георг — брат Ганса Якоба — сказал, что предпочитает жить мирно; третий племянник, Кристофер, проявил не больше интереса, чем его братья. По-видимому, все потенциальные наследники финансовой империи решили, что игра не стоит свеч.
Если не считать королей (тех из них, кто был платежеспособен) и горстки семей наподобие Фуггеров, первые капиталисты, как правило, были не опорой общества, а отвергнутыми им изгоями. Время от времени попадались предприимчивые люди, вроде святого Годрика2 из Финчейла, который сначала промышлял поиском ценностей в обломках потерпевших крушение судов, заработал таким образом достаСм.: Lewis Mumford, The Condition of Man (New York: Harcourt, Brace & Word, 1944), p. 168.
См.: Henri Pirenne, Medieva Cities (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1925), p. 120-121.
29
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
точно, чтобы стать купцом, и, сколотив приличное состояние, завершил свой жизненный путь праведным отшельником. Подобные персонажи были редки. До тех пор пока преобладала идея о земной жизни лишь как мучительной прелюдии к жизни вечной, предпринимательский дух не только не поощрялся, но и не находил достаточной поддержки. Короли нуждались в деньгах и поэтому ввязывались в войны; дворяне стремились обладать землей, а поскольку ни один уважающий себя дворянин не продал бы земли предков по собственному желанию, заземлю опять-таки сражались. Но подавляющее большинство людей — сервы, деревенские ремесленники и даже цеховые мастера — просто желали прожить свою жизнь так, как жили их отцы и как, в свою очередь, будут жить их дети.
Отсутствие мотива получения выгоды как основного двигателя повседневной деятельности (а в реальности и безоговорочное осуждение этого мотива церковью) составляло важное отличие странного мира позднего Средневековья от того начавшего зарождаться за пару веков до Адама Смита мира, который вполне привычен для современного человека. Но даже это отличие не было самым важным. Тогдашние обитатели Земли не понимали, что значит «зарабатывать на жизнь». Экономическая жизнь и жизнь общественная были неразделимы. Работа еще не стала средством для достижения цели — богатства и тех благ, которые оно позволяет приобрести. Она была целью в себе — разумеется, включающей деньги и товары; люди трудились лишь постольку, поскольку так делали их деды, и считали свой образ жизни естественным. Иными словами, время для открытия такой потрясающей социальной конструкции, как «рынок», еще не наступило.
Рынки являются неотъемлемой частью истории человечества. Таблицы из Тель-эль-Амарны рассказывают об оживленной торговле между фараонами и левантийскими царями, происходившей за четырнадцать веков до нашей эры: золо30
ГЛАВА 1. Экономическая революция
то и военные колесницы обменивались на рабов и скакунов. Хотя сама идея обмена стара как мир, мы, памятуя об истории концепции выгоды, не должны предполагать, будто все обитатели земного шара обладают предприимчивостью современного американского школьника. Согласно некоторым источникам, вам не стоит интересоваться у представителей новозеландских маори количеством еды, которое необходимо, чтобы выменять крючок для ловли бонито, — подобный обмен никогда не производится, а вопрос считается неприличным. Напротив, в определенных африканских племенах вопрос о цене женщины, выраженной в волах, является абсолютно приемлемым — хотя сами мы смотрим на подобную сделку не лучше, чем маори на обмен еды на крючки (впрочем, наличие приданого в некоторых культурах заметно сокращает разрыв между нами и этими африканцами).
Но рынки, будь то обмены между примитивными племенами или потрясающие воображение средневековые ярмарки, это вовсе не то же, что рыночная система. Ведь рыночная система не только и не столько способ обмена одних товаров на другие; что гораздо более важно, она является механизмом, который обеспечивает выживание целого общества.
Как мы увидели, устройство рыночного механизма было неведомо обитателям средневекового мира. Упоминание концепции выгоды звучало едва ли не богохульством. Более отвлеченное замечание, что общее стремление к выгоде может способствовать сплочению общества, назвали бы безумным.
Подобная слепота была не беспочвенна. В Средние века, эпоху Ренессанса, Реформации, да и вообще вплоть до XVI или XVII века люди не могли вообразить рыночную систему в действии по той простой причине, что еще не существовали Земля, Труд и Капитал — главные факторы производства, используемые рыночной экономикой. Без сомнения, земля, труд и капитал — почва, люди и средства
31
РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
производства — являются неотъемлемыми атрибутами любого общества. Но сама идея абстрактной «земли» или абстрактного «труда» начала занимать умы не раньше, чем абстрактная энергия или материя. Земля, труд и капитал как безличные «агенты» в производственном процессе — концепции не менее современные, чем интегральное исчисление. И появились они лишь немногим раньше.
Возьмем землю. Еще в XIV или даже XV веке не существовало понятия земли в качестве подлежащей свободной купле-продаже собственности, приносящей доход в виде ренты. Конечно, земель в виде поместий и имений было сколько угодно, но участки не подлежали купле или продаже даже в том случае, если возникали самые выгодные расклады. Земли составляли ядро общественной жизни, служили свидетельством высокого статуса и авторитетности их владельцев, а также фундаментом для военной, юридической и административной организации общества. Хотя при определенных — и очень жестких — условиях земля могла быть продана, в общем и целом она не была товаром на продажу. Средневековому дворянину возможность продажи своих земель виделась не менее абсурдной, чем губернатору Коннектикута — мысль о продаже пары округов губернатору Род-Айленда.
Недостаточно продаваемым был и труд. Когда сегодня мы говорим о рынке труда, то подразумеваем огромное количество индивидов, предлагающих свои услуги тому, кто заплатит больше остальных. В докапиталистическом мире подобного рынка просто-напросто не существовало. Конечно, и тогда была масса выполнявших определенную работу сервов и ремесленников, но большая часть этих трудовых ресурсов не являлась предметом купли или продажи. Жизнь крестьян была неразрывно связана с поместьем их хозяина; они пекли хлеб в хозяйской печи и мололи муку на его мельнице, возделывали его угодья и служили ему на войне, но редко когда вознаграждались за свои услуги — то были их обязанности как сервов, а не свободно продаваемый «труд». В городе подма-
32
ГЛАВА 1. Экономическая революция
стерье поступал в обучение к мастеру, и практически всё: продолжительность обучения, число подмастерьев, количество рабочих часов и уровень платы, а также непосредственные методы работы — определялось цехом. Слуга и хозяин почти не торговались, за исключением тех редких случаев, когда условия ухудшались настолько, что провоцировали волнения. Все это походило на рынок труда ничуть не больше, чем картина, наблюдаемая при приеме медсестер на работу в больнице. С капиталом почти та же история. Безусловно, капитал как богатство отдельных лиц существовал и до прихода капитализма. Свободные средства имелись — не было достаточно сильного стимула использовать их по-новому и гораздо агрессивнее. Риск и нововведения были не в почете, девиз звучал так: «Безопасность прежде всего». Способ производства, требовавший значительных трудозатрат и времени, предпочитался более быстрому и эффективному. Реклама была запрещена, и сама мысль о том, что один цеховой мастер может производить конкретный продукт качественнее, чем его коллеги, считалась предательской. Стоило массовому производству текстиля в Англии XVI века поднять свою уродливую голову, как цеха направили королю протест. В результате «чудная мастерская», якобы состоявшая из двух сотен ткацких станков и имевшая своих мясников с пекарями, обслуживавших основную рабочую силу, была объявлена Его Величеством вне закона: подобная эффективность и концентрация капитала могли создать опасный прецедент.
Тот факт, что средневековый мир не породил рыночную систему, легко объясним: населявшие его люди не могли даже представить себе абстрактных элементов производственного процесса. В отсутствие земли, труда и капитала Средние века были вынуждены обходиться и без рынка; без рынка же (оставим в стороне живописные ярмарки и базары) развитие общества определялось волей местных царьков и традициями. Производство чахло или росло в зависимости от приказов землевладельцев. Если таких приказов не было, жизнь шла в
 33РОБЕРТ Л. ХАЙЛБРОНЕР
Философы от мира сего
соответствии с обычаем. Живи Адам Смит в XIV веке, он вряд ли почувствовал бы необходимость создания теории политической экономии. В том, что держало средневековое общество на плаву, нет никакой загадки; внешний вид и устройство этого механизма не были тайной за семью печатями. Этика и политика? Безусловно. Очень многие аспекты отношений мелких землевладельцев и крупных, а также последних и королей могли быть изучены и объяснены. Точно также налицо был конфликт между учением церкви и мятежными устремлениями торгового сословия. Но к чему здесь экономика? Ни к чему. Кого могли заботить абстрактные законы спроса и предложения, издержки или ценность, если абсолютно все правила функционирования мира содержались в законах о земле, принятых финансовых правилах и церковных установлениях вместе с общепринятыми обычаями того времени? Адам Смит мог стать великим моралистом позднего Средневековья, но ни в коем случае не великим экономистом — ему было бы просто нечего делать.
Экономистам было бы нечем заняться в течение еще нескольких столетий — до тех пор, пока огромный самодостаточный и самовоспроизводящийся мир не изверг из себя суетливый, неугомонный и открытый для всех мир XVIII века&heip;