Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Паульман Валерий

Исповедь «ревизиониста из Прибалтики»

Таллинн 2010

Предисловие

Книга эта – повесть человека, трижды бывшего безработным. Создавалась она долго, не один год и может рассматриваться как приложение к главному труду всей моей жизни –монографии «Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества».Это – не мемуары и не обычная автобиография. Кому она сегодня интересна? В повести я постарался воспроизвести мои размышления об обществе, в котором я жил; в ней содержится анализ событий, в которых мне пришлось принимать активное участие, дана характеристика лиц, с кем я или сотрудничал, или боролся.
Для тех, кто возьмет на себя труд прочитать эти строки, хотел бы сказать, что в них они найдут объяснение того, почему написана вышеназванная монография.

2010 год Валерий Паульман

Содержание

Узловые, или переломные точки жизни (вместо введения) 4
Прозрение 11
На орбите статистики 25
Перевод в Госплан 35
Работа в ЦК 66
Куба 73
Министр СССР 87
«Коммерсант» и преподаватель 109
Друзья 111
Владимир Бубнов 112
Александр Соловьев 116
Владимир Полянский 119
Иосиф Бейлинсон 121
Валерий Меркин 122
Эпилог 128
Библиография 137

«Мы не должны зависеть от мнения света.
Мы должны считаться только с нашей совестью».
Фидель Кастро

1.Узловые, или переломные точки жизни
(вместо введения)

Траектория жизни человека определяется не какой-то мистической судьбой, которую якобы безошибочно предсказывают гадалки, астрологи и прочие «всезнающие» провидцы жизни, а некоторое, весьма ограниченное, число узловых точек. Для нас, смертных людей, время движется линейно – из прошлого через настоящее в будущее. И я не знаю ни одного случая, чтобы оно повернуло назад или ушло куда-то в сторону, хотя кое-кто из ученых мужей утверждает, что такое возможно с точки зрения физических законов. А фантасты даже пишут о кольце времени. Однако для всех нас в этом мире время бежит себе вперед и вперед, разделенное разумом людей на века, годы, дни, часы, минуты, секунды, и в этом реальном линейном времени на нашей прекрасной Земле все и совершается. Однако, в отличие от строгой линейности движения времени, жизнь человека протекает не столь однообразно, а состоит из нескольких отрезков, различающихся по наполнению событиями, смысл которых определяется тем или иным одним значимым событием, которое меняет скорость и направление течения нашей жизни. Вот эти-то значимые события я и называю узловыми, или переломными точками жизни.
Как образуются узловые точки? Думаю, они порождаются случайностями. Однако эти случайности не возникают сами по себе, а являются следствием тех или иных закономерностей. Другими словами, мы имеем дело со статистически интерпретируемыми случайностями, которые и формируют закономерность. Выпадение «орла» или «решки» при 100 бросках монеты дает вероятность выпадения каждой из них практически равную 50 %. Для данного конкретного человека факт его рождения является чистой случайностью, но в отношении появления на свет детей этого сказать никак нельзя. Закономерность рождения людей с определенным соотношением мальчиков и девочек является абсолютной, пока существует человечество, вместе с тем она состоит из одних случайностей.
Каждая из узловых, переломных точек оказывает влияние не только на идущий вслед за ней отрезок жизненного пути, но сказывается на траектории всей его дальнейшей жизни вплоть до гроба. В этом каждый может убедиться, проанализировав историю своей жизни.
Но пора от общих рассуждений перейти к конкретике!
Итак, первое по счету значимое событие в жизни человека - рождение, которое, разумеется, совершенно не зависит от него самого. Это - первая узловая точка в жизни каждого человека. Его дальнейшая жизнь во многом будет зависеть от того, каким он родился, например, доношенным или недоношенным, с отклонениями или без оных и т.д. Имеет также значение, кто его родители и не только они, но и их предки. Важно, в какой обстановке начинается жизненный путь: в нищете, в достатке или в роскоши и т.д. и т.п.
Я, например, родился в городе Егорьевске под Москвой, в семье военнослужащего. И папа, и мама значились эстонцами. Но поскольку это событие произошло в 1937 году 11 августа не на территории Эстонии (в границах 1991 года), то мне впоследствии после развала СССР пришлось оформлять паспорт гражданина Эстонской республики в порядке натурализаци. Видите, какая существует связь между фактом рождения (узловая точка!) и получением нового паспорта спустя 54 года (!) после моего появления на белый свет. Получается, исходя из определенных обстоятельств моего рождения, что я как бы не первосортный, а второсортный эстонец, т.е. с какими-то изъянами. Но, как говорится, все в жизни относительно. На самом же деле, у меня нет уверенности, что я в действительности эстонец, во всяком случае чистокровный. Почему я смею об этом говорить? А на основании генеалогических расследований моей сестры. Мой отец носил фамилию Паульман, в то время как его отец и дед были Паульсeнами. Как и по какой причине произошла смена фамилии – я не знаю. Но ясно другое, что фамилия Паульсeн больше похожа на шведскую, чем на эстонскую.
Кстати сказать, в 1937 году, т.е. в год моего рождения, отца уволили из Красной армии за то, что он эстонец и вернули ему офицерское звание и должность в артиллерийской части резерва Верховного главнокомандования только после рассмотрения его письма-ходатайства маршалу СССР Ворошилову. А в течение нескольких месяцев он работал в школе преподавателем физкультуры. Об этом факте своей биографии он мне рассказал уже после ХХ съезда партии, когда началась реабилитация невинно осужденных и репрессированных.
Моя мама в девичестве носила фамилию Прехинг, что свидетельствует о том, что муж ее мамы, носившая в девичестве фамилию Кийслер, был, по-видимому, немцем. Девичья фамилия моей бабушки – жены моего деда по линии отца - была Лейтен, т.е. тоже не эстонская, а скорее немецкая.
Словом, благодаря исследованиям сестры у меня закралось сомнение в том, что моими истинными предками были эстонцы, а не немцы и шведы, хотя никакой уверенности в том, что в моих жилах не течет и эстонская кровь у меня нет. Ведь на протяжении последних девятисот лет кто только не побывал на территории Эстонии! И немцы, и шведы, и поляки, и литовцы, и русские, и финны и невесть кто еще! С уверенностью говорить о чистокровности того или иного человека и его безусловной принадлежности к той или иной национальности могут только политики, ибо они знают обо всем на свете.
Я считаю, что все мы на этой планете имеем равные права на то, чтобы называться человеками. Как записано в статьях 1 и 2 «Всеобщей декларации прав человека», принятой Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года, «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства. Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как-то: в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения».
Однако все это в теории. А в жизни, как мы только что имели возможность убедиться, в одной из стран Европейского Союза факт места рождения, оказывается, не столь уж безобидная вещь, так же как и национальность родителей.
Проблема принадлежности человека к тому или иному этносу, мне кажется, до сих пор научно не разрешена. Однако я уверен, что она определяется не кровью, которая течет в наших жилах, а принадлежностью к той или иной культуре. Именно поэтому мы имеем право говорить об англичанах, американцах, русских и т.д. Если исходить из принципа принадлежности к определенной культуре, то мои предки, безусловно, принадлежали к эстонцам, хотя бы потому, что родным языком для них был эстонский. Мои бабушки – Лийзи Лейтен и Хелена Кийслер – обе говорили на эстонском языке, с трудом объясняясь на русском. Со мною они говорили только на эстонском. Поэтому мальчишкой, еще до поступления в эстонскую школу в Аэгвийду, я говорил на трех языках: эстонском, русском и чувашском.
Но не только эти два признака сопровождают человека с момента рождения. Большое значение имеет, например, профессия отца – кормильца семьи. Мой папа – Федор Иванович Паульман (Эдуард Юханнович Паульсен). Он был крещен в церкви как Эдуард, а в поселке его звали Федя; это имя и попало в паспорт. А его отца крестили под именем Юхан, в поселке же звали Иваном, что и зарегистрировано в его паспорте. Отец после окончания 2-го Ленинградского артиллерийского училища (ЛАУ) служил в артиллерии большой мощности – элитном подразделении Красной Армии. Оно было вооружено уникальными наземными самодвижущимися артиллерийскими установками - огромными орудиями на гусеничном ходу, которые в финскую кампанию разрушали железобетонные доты на линии Маннергейма.
В 1937 году, т.е. в год моего рождения, отца уволили из Красной армии за то, что он эстонец и вернули ему офицерское звание и должность в артиллерийской части резерва Верховного главнокомандования только после рассмотрения его ходатайства, направленного маршалу СССР К.Ворошилову. В течение нескольких месяцев отец работал в школе преподавателем физкультуры. Об этом факте своей биографии он мне рассказал уже после ХХ съезда партии, когда началась реабилитация невинно осужденных и репрессированных.
Всю Великую Отечественную войну он прослужил в артиллерийских частях, закончив ее в должности командующего артиллерией Эстонского стрелкового корпуса. Отец – автор нескольких книг и множества статей, в которых описывает боевые действия Эстонского корпуса во время Великой Отечественной войны.
Никаким оккупантом он не был, как и тысячи других его сослуживцев в Эстонском корпусе. Они освобождали от фашистов свою этническую родину.
Тот факт, что мой отец был кадровым военным, получившим превосходное офицерское образование во 2-ом ЛАУ, не могло не сказаться на моем воспитании и мировоззрении. Отец меня любил, а я его просто обожал. После войны он был в чине полковника и в свои 34 года командовал всей артиллерией корпуса. Мы воссоединились с отцом в 1944 году, когда нас из эвакуации (а жили мы в Чувашии) привез в Таллинн его ординарец (по национальности чуваш). С тех пор отец брал меня с собой и на стрельбы, и на штабные учения, и на строительство казарм в районе Аэгвийду, и на рыбалку, и в лес по грибы, т.е. я его сопровождал повсюду. Естественно, не в учебное время, а во время каникул. С малых лет я «пропитался» артиллерийским военным духом и мальчишкой любил со своими сверстниками устраивать «боевые стрельбы» на песчаных карьерах из самодельных пушечек. Но не в детских забавах дело, не в том, что я пристрастился к рыбной ловле и стал заядлым грибником, сумев эту увлеченность передать своим детям и внукам. На самом деле общение с отцом имело значительно более серьезные последствия для всей моей жизни.
Ну, во-первых, мой отец как-то ненавязчиво, может быть, даже и не сознательно, сам того не подозревая, привил мне любовь к природе. Изумительные по красоте рассветы в тумане на озере или на речке, переход от чуткой ночной тишины, нарушаемой лишь писком надоедливых комаров, к радостному гомону, вызванному карканьем ворон, стрекотом сорок, бултыханием утят и всплеском рыбин с первыми робкими лучами встающего розового солнца. Разве в городе все это увидишь и услышишь? А панорама надвигающейся грозовой тучи, с белой бахромой, несущейся со скоростью курьерского поезда с грохотом сверкающих разрядов ослепительных молний? А чуткий сон у костра или на ароматном сеновале на берегу речки в предвкушении утреннего клева? Да мало ли красот, сюрпризов и открытий предлагает тебе природа!? Это и испуг от вспорхнувшего из-под твоих ног глухаря в дремучем лесу. И клубок змей на осенней поляне, где в изобилии растут подосиновики. И ливень во время грозы, когда рыба в безумии бросается на голый крючок, а молния обвивает ствол рядом стоящей ели. Это и испуганное удивление олененка, оставленного матерью под елочкой, ветки которой ты приподнял, чтобы найти гриб.
Во-вторых, будучи мальчишкой, я присутствовал на офицерских совещаниях, проводившихся в полевых условиях на полигонах, сидел рядом с отцом на многочисленных послевоенных застольях, где велись разговоры на самые разные темы (не только и не столько о службе). Со мной на равных были и шофер отца – Вески, и адъютант – В.Полль, ставший позже мужем сестры моей мамы. Я спорил со взрослыми и они меня слушали и всерьез отвечали, не отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи. Отец любил читать и покупал много книг, главным образом, по истории. В домашней библиотеке были собраны произведения всех русских классиков (писателей, поэтов, критиков). Все эти книги я перечитал. А когда стало не хватать чтива, то ходил в библиотеку Дома офицеров, который после войны располагался на Ратушной площади. С отцом мы часто беседовали на самые разные темы. Он мне много рассказывал про войну, про свою жизнь. Мы нередко спорили и всерьез. Короче говоря, все это вместе взятое предопределило, наверное, мои интересы ко времени окончания средней школы. Последнюю точку в ориентации на будущее поставил нелепый случай. Весной 1954 года, учась еще в 9-ом классе, во время игры в футбол у меня случилась судорога ноги и я в конце апреля месяца оказался в больнице на улице Рави. И там начал читать «Капитал» К.Маркса. Почему именно эту книгу? Наверное, к ней подвели как моя общественная деятельность (был секретарем комсомольской организации школы), так и чтение литературы по истории. Я настолько хорошо ее знал, что преподаватель истории доверял мне вести вместо него урок, если ему надо было срочно отлучиться. Сначала я ничего не понимал в прочитанном. «Капитал» оказался для меня крепким орешком. Однако, обдумывая текст «Капитала» и перечитывая его вновь и вновь, я постепенно стал вникать в смысл понятий, которыми оперировал К.Маркс. Знакомство с этим великим произведением, а затем и с работами Ф. Энгельса («Анти-Дюринг», «Диалектика природы»), В.Ленина («Материализм и эмпириокритицизм»), видимо, оказали решающее влияние на выбор профессии. Я пошел учиться на политэконома в Ленинградский государственный университет, а не на журналистику в Московский государственный университет, как этого хотели мои родители и классный руководитель Александра Васильевна Щеглова – интеллигентнейшая женщина.
Исключительно огромное впечатление на меня произвела одна фраза из вышеупомянутой книги «Диалектика природы», в которой говорится о том, что рано или поздно, но наша планета Земля погибнет, ибо все в этом мире конечно. Воспроизведу ее полностью: «Но как бы часто и как бы безжалостно ни совершался во времени и в пространстве этот круговорот; сколько бы миллионов солнц и земель ни возникало и ни погибало; как был долго ни длилось время, пока в какой-нибудь солнечной системе и только на одной планете не создались условия для органической жизни; сколько бы бесчисленных органических существ не должно было раньше возникнуть и погибнуть, прежде чем из их среды разовьются животные со способным к мышлению мозгом, находя на короткий срок пригодные для своей жизни условия, чтобы затем быть тоже истребленными без милосердия, - у нее есть уверенность в том, что материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет – мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время. (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. второе. Т.20, с.363).
Я прочитал эту страницу поздно вечером на кухне, когда родители уже спали и был до глубины души потрясен этой мыслью Ф.Энгельса. Моя юношеская натура не могла смириться с этим утверждением философа. Я пришел тогда к выводу, что человечество должно сделать все, чтобы не погибнуть вместе с планетой, которая его породила, и что главная задача людей – обеспечить продолжение рода человеческого во что бы то ни стало. А все эти войны, в том числе и классовые, смехотворны перед той грандиозной задачей, которую предстоит решить Человечеству. Всех людей планеты должна объединить одна общая цель – выживание во Вселенной. Эта мысль сопровождала меня всю жизнь, и я с ее высоты оценивал поступки и деятельность людей.
Завершая это вступление, следует отметить еще две узловых точки, которые предшествовали выбору специальности и вуза, который являлся четвертой поворотной точкой в моей жизни.
Второй узловой точкой была, вне всякого сомнения, благополучная эвакуация нашей семьи из Риги летом 1941года, где в предвоенный период располагалась воинская часть отца. Если бы оказались в оккупированной Латвии, то маму с детьми, как жену офицера Советской Армии, непременно упрятали бы в концлагерь, где шансы на выживание были минимальные.
Как я уже выше упомянул, мама с двумя малолетками, сестрой Лайне и матерью Хелене были эвакуированы в Чувашию. Отец два года не знал, живы мы или нет, и где находимся. В конце концов, благодаря его настойчивости и счастливому стечению обстоятельств, ему удалось узнать наш адрес и связь между нами была восстановлена. Он стал посылать письма и денежные переводы. А в середине войны, кажется, летом 1943 года отец на несколько дней приехал к нам, получив краткосрочный отпуск. Думаю, что мы спаслись от голодной смерти в суровые зимние месяцы благодаря помощи отца, хотя мама и Лайне работали. Как-никак они должны были содержать трех иждивенцев. Летом же и осенью мы не голодали. Выручал огород. Кроме того, вокруг была масса подножного корма: крапива, щавель, орехи, грибы, ягоды, зерно и горох, который мы подбирали на полях после жатвы.
Таким образом, третьей поворотной точкой в своей жизни я считаю то, что отцу в хаосе войны удалось нас найти. Осенью 1944 года после освобождения Таллинна наша семья воссоединилась. А ведь все могло сложиться иначе. Если бы отец нас не нашел и мы остались бы жить в Чувашии, то я вряд ли поступил бы в университет. Стал бы, к примеру, рабочим совхоза, а, возможно, получив среднее образование, работал бы служащим в какой-нибудь конторе.
Рассуждая об узловых, поворотных точках жизненного пути человека, повторяю, волей-неволей приходишь к выводу о том, что Господин Случай играет в так называемой Судьбе человека решающую роль. Например, если бы я не оказался весной 1954 года в больнице, то наверняка не прочитал бы в школьные годы «Капитал» и никогда не стал бы экономистом, точнее, политэкономом. И если бы на следующий год в конце сочинения по литературе о творчестве молодого М.Горького на выпускном экзамене в школе не написал в сердцах по латыни «DIXI” (в вольном переводе это означает следующее: «Я высказался и тем самым спас свою душу»), то получил бы по этому предмету не четверку, а пятерку, поскольку ни по содержанию, ни по грамматике у экзаменаторов ко мне претензий не было, и стал бы обладателем не серебряной, а золотой медали. Однако экзаменационная комиссия решила меня наказать за вольнодумство, что в те времена было совершенно недопустимо. И не исключено, если бы я стал золотым медалистом, то меня направили бы учиться от республики на факультет журналистики в МГУ. Однако по цепочке взаимосвязанных случайных факторов я летом 1955 года оказался в Ленинграде и подал документы для поступления на экономический факультет ЛГУ. Это была четвертая переломная точка.

2.Прозрение

Я шагаю по бесконечному коридору Ленинградского университета, испытывая противоречивую гамму чувств. Еще минуту назад комиссия после так называемого собеседования объявила, что я принят на экономический факультет. Да, с этой минуты – это уже мой университет. Мне принадлежит здесь все – и библиотека, и аудитории, и профессура. И история университета. Каждый мой шаг сопровождают глаза знаменитых ученых, взирающих с портретов, развешанных вдоль гулкого коридора. В этих древних стенах они учили, созидали храм науки. Но весь этот оглушительно огромный мир для меня еще terra incognita. Мир таинственный и незнакомый, даже чужой, как и этот город на Неве. Через несколько месяцев все решительно изменится. Университет и город станут близкими и родными. Но сегодня меня окружает неизвестное, непознанное и поэтому очень заманчивое.
Через несколько дней нас, медалистов, поступивших в университет без сдачи экзаменов, направят на Карельский перешеек заготавливать древесину, в то время как другие наши сверстники будут продираться через частокол конкурса. И там, в краю озер и лесов, меня ждали первые испытания.
Трелевка бревен срубленных сосен из леса, их вывозка на склад, кто это знает, - изнурительный физический труд. Никакой техники у нас не было, кроме лошади, веревок и наших мускулов. На ладонях сразу же вздулись кровавые волдыри, все тело заныло, как будто меня избили. Однако недели через две работа стала привычной, мускулы окрепли. Наши молодые тела ощутили прилив сил. Но кое-кто все-таки не выдержал, покинув лагерь раньше срока. Махнули рукой на унизительную повинность: «Разве так университет должен встречать м е д а л и с т о в?» Но для большинства оставшихся ребят тяжелый труд был в радость, и в маленьком коллективе царило беззаботное веселье.
Меня не могли удивить восхитительные красоты озерного карельского лесного края, так как эстонские Аэгвийдуские чистые и звонкие сосновые леса с озерами в окружении холмов, где прошло мое раннее детство, нисколько не уступали им по красоте. Меня поразило другое – образ жизни и привычки белорусов, которые прибыв в эту местность, видимо, после советско-финской войны, выбрали для своей деревни самое низкое место около озера. Нет, чтобы поставить дома на возвышенности и наслаждаться не только красивым пейзажем, который открывается с вершины холма, но и сухим воздухом. А ведь, следуя вековечному обычаю жить в болотистой местности, они, как и их предки, срубили свои дома также на болоте. Вот что значат привычки, образующие этнос!
В лагере я близко сошелся с Потаповым с математического факультета. С ним вдвоем мы и возвращались в Ленинград. Помню, настроение у нас в тот день было распрекрасное. Добрались на катере до какой-то железнодорожной станции. Купили билеты и поскольку времени до прихода поезда было еще предостаточно, то зашли перекусить в пристанционную забегаловку. Сидим, обедаем и потягиваем пиво. К нашему столику подошел лысый старикашка. Кости и желтая кожа. “Нищий” – подумал я. Предложили ему кружку пива. Сидим втроем. Вдруг он спрашивает: “Как вы думаете, ребята, сколько мне лет?” Мы с приятелем переглянулись. Я не сомневался, что бродяге лет шестьдесят, если не больше. Эту цифру и назвал. Он как-то криво усмехнулся и говорит: “Да не гадайте. Мне недавно тридцать стукнуло.” Мы вытаращили глаза, конечно же, не поверив ему. Он это почувствовал и после непродолжительной паузы поведал свою нехитрую историю:
- Меня взяли в трамвае, когда я ехал на работу. Брякнул недозволенное. Словом, что три шкуры с нас, работяг, дерут без зазрения совести. Вот и оказался я в лагере близ Архангельска на лесозаготовках. И вот итог, в буквальном смысле, налицо. Ни волос, ни зубов, ни здоровья. Ничего. Да и в Питер, хотя из лагеря освобожден, не пускают. Вот и перебиваюсь с грехом пополам в этих краях.
Мы, естественно, ничего подобного до сих пор не слыхали. Эта дикая, по нашим понятиям, история показалась нам совершенно невероятной. До чего же мы были тогда наивными!
Наш собеседник, допив пиво, вновь зашамкал:
- Вы на меня, ребята, не обижайтесь. Вы - еще желторотые птенцы. Из вас, как из мягкой глины, можно лепить все, что угодно…
Заканчивался август 1955 года. Возвращались в Питер, совершенно подавленные этой случайной встречей с зэком. Его рассказ нас ошеломил и, как заноза, крепко засел в наших душах. С этого, собственно, и началось мое знакомство со сталинщиной.
Позже, знакомясь с ленинградцами, я подобных исповедей выслушал великое множество. Но этот эпизод образовал первую трещину в моем миропонимании, сформированной школой и комсомолом.
Как же так? В нашей великой стране Советов должно быть все прекрасно. Еще два года назад я оплакивал смерть Сталина. Будучи комсомольским вожаком в школе, участвуя в районных и городских конференциях, я жил кипучей жизнью. Да и в университет поступил изучать политэкономию, чтобы строить коммунизм. И вдруг такое!
Но сомнений быть не могло, ведь молодой старик из Приозерья говорил чистую правду. Не поверить его незатейливому рассказу о загубленной жизни было невозможно.
В сентябре начались регулярные занятия. Я набросился на книги. В моем распоряжении оказались богатейшие фонды общеуниверситетской и факультетской библиотек. Тонкие брошюры по политэкономии тех времен меня мало интересовали. Классиков марксизма мы, конечно же, изучали основательно. От нас требовалось составление подробных конспектов. Но меня интересовали и другие книги, на которые ссылались Маркс и Энгельс в своих произведениях. Рикардо, Смит, Гегель, Фейербах, Морган. Но не только они, но и Гомер в прерасном переводе Жуковского, Библия и т.д.
Вскоре я обнаружил, что уровень преподавания основного предмета – политической экономии – меня и многих из нас совершенно не устраивает. Чистейшей воды талмудистика, годами отработанные шаблоны, словом, мертвячина.
Конечно, были и замечательные преподаватели: по бухгалтерскому учету, по истории народного хозяйства, почвоведению и другим дисциплинам. Но, к сожалению, не по политэкономии.
Мы пытались протестовать. Например, курс политэкономии социализма вел один старейший преподаватель, однако, его потенциала хватало лишь на 20-25 минут двухчасовой лекции. А остальное время каждый из нас делал в аудитории все, что хотел. Кто читал, кто играл в карты, кто флиртовал. Но уходить из аудитории категорически запрещалось. Мы обратились в деканат с просьбой заменить преподавателя. Но, увы! Безрезультатно. Сработала система круговой поруки. Совершенно некомпетентный преподаватель был и по научному коммунизму. Когда в аудитории уже никто его не слушал, то он выходил из себя и начинал читать нам мораль о том, какие же мы испорченные и плохие. Разошедшись в своем обвинительном экстазе, он одной девушке сказал, что та приходит в университет без трусиков. Такого издевательства мы уже стерпеть не могли и делегация от нашего курса во главе со старостой Володей Бубновым отправилась в деканат. Поведение этого преподавателя все-таки сочли несовместимым с его обязанностями просвещения молодых людей в коммунистическом духе и его вскоре заменили на другого (думаю, тут сыграло свою роль то обстоятельство, что распоясывшийся преподаватель был с другой кафедры).
В те времена и речи не могло быть о свободном посещении лекций и семинаров. Так что выбора у нас не было.
Оставалось полагаться на собственные силы и друзей-единомышленников. К счастью, в нашей группе учились Владимир Александрович Бубнов и Марат Иванович Качалкин. Володя -–потомственный ленинградец, переживший блокаду, на 10 лет старше меня. Марат, с кем мы вместе жили в снимаемой на Васильевском острове комнате, - мой одноклассник, испытавший в раннем детстве ужасы немецкого концлагеря. Нас троих спаяла тяга к философии и политэкономии. Мы часами напролет обсуждали спорные проблемы. Дискуссионные баталии были поистине захватывающими и, я бы сказал, весьма плодотворными. Этому способствовало не только страстное стремление каждого из нас к поиску истины, но и различия темпераментов, жизненного опыта, а также склада ума.
Читая, думая, споря, каждый из нас постепенно вырабатывал свое понимание политэкономических и философских проблем. И оно, разумеется, с каждым днем все больше и больше отдалялось от официальной науки.
Через год, в 1956 году, мы вместе с Владимиром Бубновым пришли к выводу, что всем общественно-историческим формациям (первобытная община, рабовладение, феодализм, капитализм, социализм) свойственны общие закономерности и существенные признаки. И, следовательно, необходима выработка целостного аппарата общей теории политической экономии. И мы начали его создавать. Если открыть 3-й том энциклопедии “Политическая экономия”, изданного в 1979 году, т.е двадцать с лишним лет спустя, то можно в ней прочитать следующее: “О необходимости создания П.Э. в широком смысле впервые писал Энгельс в “Анти-Дюринге”, подчеркивая, что такая наука еще только должна быть создана (см. К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч. 2 изд. т.20, с.153-154) П.э. в широком смысле является не суммой П.э., изучающих каждый исторически определ. способ произ-ва в отдельности, а единой целостной наукой.” (с. 280 цит. изд.) Вроде все верно, только с двумя оговорками. Во-первых, как там же написано, “не существует отдельно П.э. в широком смысле наряду с П.э исторически определ. способов производства.” Во-вторых, общая теория политэкономии авторами робко называется политэкономией “в широком смысле”, хотя тут же пишется об единой целостной науке, т.е налицо явное логическое противоречие. Это, как в народе говорят, что она наполовину беременна. Таким образом, даже в конце 70-х годов прошлого века автор этой статьи академик Л.Абалкин еще не рисковал оторваться от пуповины официальной трактовки догматической политэкономии.
А мы, студенты первого курса ЛГУ осмелились еще в 1956 году четко сформулировать не только необходимость общей теории политэкономии, но и определить сущность ряда ее важнейших категорий и закономерностей. У меня сохранилась тетрадь с названием “Политэкономические заметки (1956-1959 гг.)”, в которой содержатся записи по 11 проблемам этой теории, как результат наших дискуссий.
Эта крамольная идея, конечно же, была встречена в штыки при первой же попытке изложить ее в систематизированном виде на кафедре. Я написал курсовую работу на тему о законе планомерного, пропорционального развития, утверждая, что он присущ не только социализму, т.е. одной формации, но и капитализму, а также в определенных чертах – и предыдущим формациям. Сдал я ее на кафедру. К счастью, курсовая попала в руки подлинному ученому, профессору Рыбакову, который замечательно читал нам курс “История экономических учений”.
Ознакомившись с моей курсовой, он посоветовал мне во избежание крупных неприятностей написанное уничтожить и быстренько написать новую курсовую работу по общепринятым правилам. Что пришлось и сделать, затратив на нее два вечера, чтобы уложиться в заданные сроки и не “запороть” стипендию, без которой в Ленинграде делать было нечего. Мы и так с Маратом жили не сладко. Я также запомнил откровенный рассказ доброго профессора о том, что он дома в “сундуке” хранит рукописи неопубликованных своих работ, которые не вписывались в официальную версию. Вот в каких условиях приходилось работать экономистам-ученым еще три года спустя после смерти Сталина. О чем это говорит? Да о том, что сталинщина как феномен исторического развития государственного социализма была порождена не только Сталиным – “вождем всех времен и народов”, но и теми, кто верноподданически служил такому политическому режиму из страха или же по убеждению.
Месяц за месяцем нарастал конфликт между мной и порядками, существовавшими в те времена в университете. Меня уже прозвали на факультете “ревизионистом из Прибалтики”.
Доклад Н. Хрущева на ХХ съезде партии с разоблачениями “культа личности” явился последней каплей, переполнившей чашу. Вся разрозненная информация, сочившаяся из различных источников и встреч в общем-то случайных, вдруг слилась в единый бурный поток, который быстро и до основания разрушил в моей юношеской голове последние остатки ортодоксального понимания того строя, в котором мы жили.
Начался мучительный поиск модели, адэкватной объекту познания. Он, собственно, начался в 1956 году и с перерывами длился полвека, завершившись в 2007 году изданием книги “Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества”.
Не знаю, сколько в Союзе было таких, как я, но могу сказать, что потрясение после ознакомления с материалами доклада Н.Хрущева на ХХ съезде было серьезным, а кризис глубоким.
Наряду с общей теорией политэкономии надо было вырабатывать научное понимание природы социализма, существовавшего в СССР. И эту работу предстояло начинать с нуля и на развалиных официальной версии.
На втором курсе, после каникул, проведенных на целине в Казахстане, конфликт с факультетом обострился и к весне 1957 года я уже вполне созрел для принятия бесповоротного решения об уходе с очного отделения факультета на заочный. Мне удалось оформить необходимые документы благодаря проректору университета Горбунову и с осени 1957 года я уже был заочником ЛГУ.
Здесь необходимо сделать еще одно пояснение о причинах моего ухода с очного отделения на заочный. Дело в том, что в начале 1957 года я и еще некоторые мои товарищи по учебе выступили в защиту нашего сокурсника – румына (его фамилию, к сожалению, забыл), которого хотели отправить на родину за крамольные разговоры о порядках в Румынии, где в то время правил Чаушеску. О нашем протесте стало известно с помощью “стукача” в КГБ (кроме того, в органы пошло, наверняка, соответствующее сообщение и по линии деканата). Вокруг моей фигуры стали сгущаться тучи. Я это почувствовал по многим косвенным признакам. Кстати, мои подозрения оказались вполне реальными, в чем я смог через несколько месяцев убедиться, когда в зимнюю сессию 1958 года, учась уже на заочном отделении, я случайно встретил в коридоре университета декана очного отделения экономического факультета Воротилова, который от неожиданности, увидев меня, выдохнул: “И Вы разве не в тюрьме?” Вернувшись в Таллинн, я уже был под контролем не Ленинградского, а Эстонского управления КГБ. А здесь хорошо знали моего отца, авторитет которого, я думаю, спас меня от «дальнейшей разработки». Тем более, что все это происходило уже после ХХ съезда КПСС. Я до сих пор не знаю, ведал ли Горбунов об этой истории с румыном или нет, но я благодарен ему за то, что он дал мне возможность закончить обучение в ЛГУ.
И еще несколько слов о поездке на целину, которая также внесла свой вклад в сокровищницу моего жизненного опыта. Целину Н.Хрущев стал осваивать в 1955 году, а наш отряд студентов университета (около 2 тысяч человек) отправили отдельным эшелоном в Казахстан летом 1956 года. Добирались мы туда довольно долго – около двух недель. Ехали мы не в пассажирских вагонах, а в «теплушках». Долго стояли на различных станциях, где нас кормили горячей пищей. Длительная остановка по каким-то причинам была в Свердловске. Мы успели побродить по городу и даже поесть в столовой настоящих сибирских пельменей, которые по своему вкусу и виду значительно отличались от тех пельменей, которые мы ежедневно вынуждены были покупать в ленинградских магазинах.
После приезда в «наш район» - сравнительно недалеко от Атбасара, мы были распределены по совхозам и бригадам. Нас, человек тридцать студентов, высадили в чистом поле на взгорке на берегу какого-то озера, заросшего камышами. Затем привезли три вагончика, где разместился наш отряд и механизаторы из города Горького, с которыми весь сезон мы и отработали. Первым делом вырыли колодец на берегу озера. Вода в нем была соленая из-за большой концентрации различных солей, в том числе глауберовой. На большинство из нас эта вода действовала положительно, ибо мы не ведали запоров. А вот некоторым пришлось вскоре покинуть лагерь, так как они беспрерывно сидели в чистом поле, как суслики, из-за мучившего их поноса. Однако и я понес потери от этой соли, так как она разрушала эмалевое покрытие зубов. На целине я впервые в жизни узнал, что такое зубная боль и после возвращения с целины мне выдрали аж шесть пораженных зубов сразу.
Сначала мы заготовляли сено. Работа эта не из самых приятных, особенно в июльскую жару. В августе мы приступили к уборке пшеницы. Работа была организована следующим образом. Часть механизаторов посменно жала хлеб комбайнами (экипаж состоял из двух человек – комбайнера и его помощника). А студенты работали при автомашине в качестве грузчиков. Мы были прикреплены по двое к определенной машине. Нашим шофером был солдат из специальной автомобильной колонны Министерства обороны, которая дислоцировалась неподалеку. Его звали Виктор и родом он был из Ленинграда – чудесный парень. После пребывания на целине их сразу же демобилизовали, а новенькие автомашины за три месяца работы были превращены в металлолом. В нашу задачу входило подбирать с земли зерно, которое комбайнеры сваливали прямо на стерню, вместо того, чтобы дожидаться автомашины и ссыпать его из бункера в кузов. Собирали мы зерно и швыряли его в кузов специальными совками. Вначале на заполнение кузова с наращенными бортами уходило примерно час, а к концу сезона наши мускулы окрепли и мы справлялись с этой задачей уже за двадцать - тридцать минут. Собранное зерно мы везли на зерносклад. Работали посменно: сутки «вкалывали», а затем сутки отсыпались и отдыхали. Помню, что особенно трудно было работать на самой заре, где-то в районе 4-5 часов утра. Мы, когда ехали на зерносклад, засыпали, несмотря на то, что машина все время подпрыгивала на ухабах, ибо никаких асфальтированных дорог на целине тогда не было. Огромные поля были разбиты на квадраты: 2х2 км. И эти квадраты окаймляли так называемые дороги, хотя шофера далеко не всегда по ним ездили, а мчались напрямик по стерне. Такой способ передвижения привел однажды к трагедии, когда грузовик, мчавшийся ночью по сжатому полю, наехал на сваленную комбайном кучу соломы, в которой спали двое студентов. И еще один человек в нашей небольшой бригаде погиб в этот уборочный сезон – помощник комбайнера по имени Виктор, который ночью задремал на мостике комбайна и его стряхнуло на хедер, который отрезал ему полноги. Пока через несколько часов прилетел самолет из Алма-Аты с бригадой скорой помощи, парень истек кровью и скончался.
Во время жатвы у нас случилось еще одно ЧП. Видимо, от искры, вылетевшей из выхлопной трубы грузовика, загорелась стерня и воспламенились кучи разбросанной по полю соломы. Из-за сильного ветра пожар быстро распространялся и загорелось несжатое поле пшеницы. Фронт огня достигал нескольких сот метров. Произошло это как раз в обеденное время. И мы все, кто находился в лагере, на грузовиках отправились тушить пожар. Механизаторы распахивали пшеничное поле полосой метров пятьдесят, а мы рубахами, снятыми с себя, тушили очаги возгорания уже по другую сторону полосы, так как ветер нес с бешеной скоростью искры и горящие стебли, несмотря на приличную ширину вспаханного поля. В этот день я спалил половину своей шикарной бороды, которую растил с момента приезда на целину и под звонкий смех девушек из нашей бригады пришлось сбрить и другую ее половину.
Кстати, питались мы за счет заработанных денег. С нас высчитывали ежемесячно определенную сумму, в зависимости от того, сколько продуктов мы со склада завозили. У нас в бригаде была своя кухня и питались мы сообща, т.е. жили коммуной (механизаторы и студенты вместе). Одно время я был назначен ответственным за покупку и завоз продуктов со склада. В ту злосчастную поездку на продовольственный склад я с одним товарищем кроме продуктов для общего пользования, купил и пачку печенья, естественно, за свои деньги. Приехали мы в лагерь, отдали продукты на кухню и стали есть печенье. Девочки страшно обрадовались, что на этот раз мы привезли и что-то вкусненькое. Но каково было их справедливое возмущение, когда мы сказали, что купили печенье только для себя. Само собой разумеется, мы девочек угостили. Но это не сняло их обвинения в том, что мы поступили не по-товарищески, что мы жуткие эгоисты. И вообще надо было привезти не только всем печенья, но и конфет. На общем собрании бригады нас как следует «пропесочили» и отстранили от снабжения кухни продуктами. Это был для меня урок на всю жизнь: думай не только о себе, но и о других, когда совершаешь тот или иной поступок.
Возвращались мы с целины, убрав не только пшеницу, но и кукурузу, уже в конце сентября. Но на этот раз нам на железнодорожную станцию в Атбасаре подали не «теплушки», а поезд с новенькими пассажирскими вагонами международного класса. Доставили нас в Ленинград буквально за несколько дней. И не только потому, что мы были «целинниками», но, видимо, в силу того, что были при деньгах и многие из нас пили водку и пиво беспробудно (на целине был «сухой» закон; работяги, которые не могли жить без выпивки, уничтожили весь одеколон, который продавали в местном магазине, а также пудру, которая, оказывается, изготовляется с применением этилового спирта). Наш поезд практически без остановок гнали до Ленинграда. Как бы то ни было, но в один прекрасный день мы очутились на Балтийском вокзале, а ленинградцы, которые в тот момент, когда мы вываливали из вагонов «экстра-люкс» загоревшие и в обносках, были, наверняка, сражены видом и воплями одичавших молодцов. Экзотику дополняли шокирующие публику надписи на вагонах, написанные мелом: «А ты ежа барал!» или «Закон – тайга». Кстати, среди студентов были и такие, которые отсидели срок по так называемому Ленинградскому делу, набравшись в лагерях ГУЛАГА блатных привычек, песенок и жаргона.
Хотя до ордена и медали я не дотянул, однако в моем семейном архиве я с гордостью храню до сих пор почетную грамоту Акмолинского ОК ВЛКСМ Казахстана, выданную мне за отличную работу по уборке урожая целинных земель в зерносовхозе «Днепропетровский» летом 1956 года.
О том, что привело меня к уходу с очного отделения, знали только мои близкие друзья. Остальные однокурсники ничего не понимали. Ведь я учился на пятерки, получал повышенную стипендию, входил в состав общеуниверситетского Совета студентов. И вдруг – уход. В семье, когда я вернулся домой, также сначала начали меня ругать за глупый поступок. Для родителей мое решение было серьезным ударом. Но отец после длительных бесед, в конце концов, все-таки одобрил мой переход на заочное отделение. А вот мама так и не смогла понять причин случившегося. Правду сказать, отец не мог согласиться с моими сверх радикальными оценками окружающего нас общества и мы многие годы вели на эту тему длительные дискуссии. Споры порой принимали довольно острые формы. Одно время отец даже отрекся от меня и мы не разговаривали с ним несколько месяцев. Думаю, до самой смерти отец не разделял моих взглядов на природу социализма, в котором мы жили. К счастью, он скончался еще до горбачевской перестройки и не дожил до тех дней, когда все знаки в политической жизни поменялись местами. Особенно в Эстонии. Те, кто освобождал Эстонию от фашистов, стали называться оккупантами, а те, кто воевал на стороне гитлеровских войск, именуются сегодня защитниками родины.
Университет я закончил, как и мои друзья, в 1960 году, сдав экзамены за V и VI курсы одним махом. Два года, прожитых в Ленинграде, привели меня к полной переоценке всех ценностей. Я сумел вырваться из болота официальной политэкономии, сделав первый серьезный поступок в своей жизни.
Но Ленинград, переименованный “демократами” в Санкт-Петербург, сыграл еще одну важнейшую роль в моей жизни: я познакомился в университетском общежитии на Мытне со своей будущей супругой – Галиной Федоровной Спасковой, которая училась на историческом факультете. Влюбились мы друг в друга с первого взгляда и на всю жизнь. Поженились мы в 1961 году после того, когда она закончила ЛГУ и год проработала на Алтае директором школы. Это событие стало пятой узловой точкой в моей жизни.
Мы с Галиной Федоровной прожили все эти годы, поддерживая друг друга, вместе испытав все превратности судьбы. Но все это – в будущем. А пока шел 1957 год. Было лето, я проводил его на хуторе у деда Ивана (Юхана) и бабушки Лийзи, который располагался на полдороге между Кехра и Алавере.
Это было лето раздумий и поисков истины в одиночку. Друзья мои остались в Ленинграде.
Мятежные мысли терзали мою душу.
В то лето я сделал первую попытку как-то систематизировать свои умозаключения, осмыслить проблему сущности социализма во всей ее полноте и многообразии, найти верный метод ее разрешения. Итог был, как и следовало ожидать, весьма прозаичным: научный анализ этой громадной системы, существующей в СССР, займет годы и годы и впереди – огромный труд. А пока – одни безответные вопросы на каркасе нечетких контуров рабочей гипотезы. Содержание ее было вкратце таково.
Мы имеем дело с естественно-историческим процессом, суть которого надо еще понять и объяснить. Замечу, между прочим, что этот методологический подход оказался единственно верным и кардинально отличался от выводов, к которым впоследствии пришли мои друзья – Владимир Бубнов и Марат Качалкин, считающие, что социализм – это тупиковая ветвь в истории человечества. Владимир Бубнов даже написал книгу “Антимарксизм”, в которой он раскритиковал теорию прибавочной стоимости К.Маркса. Я уже тогда понимал, что попытки оправдать сталинизм или же, напротив, заклеймить существовавший в СССР общественный социалистический строй, т.е все, что было и есть, – совершенно бесплодны с позиции научного понимания исторического процесса.
Хотя корни всех явлений и уходят в конечном счете в экономику, тем не менее своеобразие данного исторического процесса состояло в том, что радикальные трансформации в сфере экономических отношений предопределялись политическими решениями и действиями партии большевиков, т.е. организованным коллективным разумом и волей людей. И военный коммунизм, и НЭП, и пятилетние планы – все это результат действия политических сил. Именно поэтому надо было в первую очередь понять природу политических процессов, протекавших на территории СССР, начиная с октября 1917 года. Именно здесь надо было искать ключ к пониманию многих существенных граней экономических явлений, а, следовательно, нужен был п о л и т и к о –экономический анализ.
Но политика может влиять на экономику только в рамках определенных объективных границ. Они – абсолютны. Короче говоря, пространство для волюнтаризма очерчено жесткими рамками. Выход за эти границы приводит к экономической катастрофе. И большевики, реализуя свою политику военного коммунизма, столкнувшись с этим объективным законом, были вынуждены в 1921 году после восстаний в Кронштадте и на Тамбовщине внести в экономическую политику кардинальные коррективы. Недаром военный коммунизм был сменен НЭПом, а волевое централизованное планирование, как показал большой скачок в начале 30-х годов, привело к диспропорциям и карточной системе. И совершенно не случайно, что именно в Советском Союзе впервые в истории был разработан метод баланса народного хозяйства, который позднее был положен в основу системы национальных счетов и межотраслевого баланса.
Большевики пришли к власти не случайно. Я имел возможность благодаря отцу Владимира Бубнова – Александру Петровичу, старому большевику – прочитать в 1956 году подшивки газет за 1917 год, запрещенную при Сталине книгу Джона Рида “10 дней, которые потрясли мир”, а также истпартовскую литературу, в частности, стенограммы съездов, конференций и пленумов ВКП(б), которую он, рискуя жизнью, долгие годы хранил в куче опилков на чердаке дома на Невском проспекте. Он извлек эту литературу уже после ХХ съезда партии. Кроме этой информации, я использовал для анализа в своих размышлениях воспоминания живых очевидцев и участников тех великих событий в Петрограде, которыми они охотно делились, а также опирался на логический анализ книг и статей В.Ленина того периода.
Большевики взяли власть, воспользовавшись всей совокупностью противоречий, которые раздирали тогда Россию. За ними шли массы рабочих и крестьян, многие из которых были одеты в солдатскую форму.
И гражданская война не была спровоцирована большевиками. Она была просто неизбежна, когда решался вопрос о власти, о собственности на землю, на производственный и финансовый капитал. Никто и никогда еще добровольно не отдавал свою власть и собственность.
Партия большевиков, неоднородная по своему составу (уровню образования, социальному происхождению, опыту революционной борьбы), оказавшись у власти, стала претерпевать быстрые превращения. Самая активная ее часть встала у кормила власти. Причем, по мере огосударствления экономики эта власть становилась все более сильной, пока не стала абсолютной, присвоив себе все ее мыслимые и немыслимые функции. Такого феномена еще история человечества не знала: власть до сих пор всегда была в том или ином виде разделенной. Противовеса этой абсолютной власти в СССР не было. Власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов довольно быстро стала лишь формальной оболочкой единовластия партийно-государственного аппарата, который жил и развивался по классическим законам бюрократии. А эти законы хорошо описаны в гегелевской “Философии права” и комментариях К.Маркса к ним (я до сих пор храню конспект этого произведения со своими пометками). Кстати, пока я учился в Ленинграде, мне удалось в букинистических магазинах купить все тома полного собрания сочинений Гегеля на русском языке, изданных в тридцатые годы.
Бюрократическое перерождение партии, точнее ее аппаратной прослойки, а шире – так называемой номенклатуры, и предопределило всю динамику политической жизни страны. И сам феномен Сталина и “культа личности” (не только Сталина, но и последующих генсеков, и не только в СССР) – являлся естественным продуктом этой политической системы.
Партия начала процесс обобществления, точнее подчинения государству всей экономики, вводя шаг за шагом механизм централизованного планирования. Что же в итоге получилось – социализм или государственный капитализм?
Сосредоточение материальных и финансовых ресурсов благодаря государственной форме собственности и жесткой системе централизованного планирования в условиях диктатуры партийно-государственного аппарата позволило осуществить в стране радикальные структурные преобразования &heip;