Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Елена Владимировна Чиркова
История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада». Экономический путеводитель по мировой литературе

«Елена Чиркова. История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада». Экономический путеводитель по мировой литературе»: ООО «Кейс», ООО «Омега-Л»; Москва; 2011
ISBN 978-5-91848-003-8
Аннотация

На примере литературных произведений рассматриваются важнейшие экономические концепции и понятия, ключевые эпизоды мировой экономической и финансовой истории, финансовые схемы.
О рисках заморской торговли речь пойдет на примере «Синдбада-морехода», о схемах банкротства мы узнаем из произведений Бальзака, а о тяготах долговой тюрьмы – пролистав романы Диккенса. На примере Драйзера проанализируем связи между коррупцией и большими состояниями, об эпохе процветания 1920-х годов сможем судить по произведениям Моэма, Синклера и Дос Пассоса, Великую депрессию переживем вместе со Стейнбеком, ипотечный кризис разберем по пьесам Островского и Чехова.
16 глав – 16 экономических сюжетов.
Книга представляет интерес для экономистов и финансистов, интересующихся литературой, для филологов, задумывающихся об экономике, а также для любого вдумчивого читателя.

Елена Чиркова
История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада»
Экономический путеводитель по мировой литературе

Введение

Для нас, экономистов, литература – это удивительная штука. Порой в художественном произведении можно обнаружить такое потрясающее описание экономических реалий и процессов, какого не встретишь и в научном тексте. Какие только книги не оказываются на поверку экономическими!
Художественно-экономические книги – назовем их так – я бы поделила на три разряда. Первый – это книги-аллегории, в которых современный читатель экономическое содержание никогда не выцепит, если ему не подсказать. Например, «Путешествия Гулливера» – это рассказ о Войне за испанское наследство между Англией и Испанией в начале XVIII века.
Аналогично «Удивительный волшебник из страны Оз» Фрэнка Баума 1890 года (тот самый, что переписан в виде «Волшебника изумрудного города» нашим Александром Волковым) представляет собой спор в аллегорической форме о том, какой денежный стандарт лучше, золотой или двойной, когда обращаются и золото, и серебро, – последний еще называют биметаллическим. Во второй половине XIX века американский доллар обеспечивался только золотом, что делало его очень сильным. Если упрощать, укрепляющаяся валюта выгодна кредиторам, так как кредит не обесценивается, но невыгодна заемщикам, так как занятое отдавать тяжело. «Народные» политики (тогда в США существовала «Народная партия») ратовали за переход с золотого стандарта на двойной. Под дополнительное серебряное обеспечение предлагалось эмитировать новые бумажные деньги. Доллар бы чуть-чуть ослаб, но не обесценился резко, а фермерам – основным заемщикам в стране – стало бы легче.
Небогатый южанин Фрэнк Баум выразил эту идеологию в книге «Волшебник из страны Оз», которая писалась как детская сказка, но была нашпигована прозрачными для того времени намеками, понятными, правда, только взрослым. Желтая дорога – это золотое обеспечение доллара. Изумрудный (зеленый, цвета купюры) город – собственно деньги, способные реализовать любые мечты. Глупый Страшила – простодушные фермеры; Железный Дровосек, не имеющий сердца, – города с их промышленностью; Трусливый Лев – вожди Народной партии; маленький народец – жевуны – несчастный рабочий класс; злая колдунья – корыстные интересы бизнеса, а всемогущий волшебник, он же великий обманщик, – это президент США.
Потом выясняется, что Страшила отнюдь не дурак, Дровосек умеет любить, а Лев храбр, как лев. И Изумрудный город – доллар – совсем не столь волшебен, это люди сами его таким считают, разглядывая сквозь зеленые очки. А городом заправляет не всемогущий волшебник, а обычный человек, но поскольку от него ждут чудес, он вынужден надувать щеки и делать загадочные движения руками. Чтобы исправить положение, автор предлагает ввести в обращение серебро, которое зашифровано в сказке как серебряные башмачки [Везерфорд 2001].
На практике идея «двойного стандарта» не была реализована, но «крепость» доллара удалось все же несколько понизить. Приток в казну желтого металла с вновь открытых месторождений золота в Калифорнии и на Аляске позволил нарастить обеспеченную им денежную массу. Экономическое содержание сказки вскоре забылось, и в первой голливудской экранизации Дороти (у нас – Элли) носит уже рубиновые башмачки, ибо фильм был цветной, и режиссер решил, что рубиновые будут эффектнее. И лишь доллар по-прежнему зеленый, хотя очки, приукрашивающие действительность, теперь называют розовыми.
Второй разряд художественно-экономических книжек – когда автор стремится в художественной форме донести до читателя свои социальные взгляды, но эти идеи никак не маскируются, а излагаются «в лоб», без трудночитаемых аллегорий, хотя действие книги может происходить и в вымышленном мире. Типичными примерами книг, где излагаются социальные воззрения, являются, например, утопии XVI–XVII веков: «Утопия» англичанина Томаса Мора (по заглавию этой книги стал называться и сам жанр) и «Город Солнца» итальянца Томмазо Кампанеллы.
Что-то похожее попытался сотворить и советский детский писатель Николай Носов в своей политизированной сказке «Незнайка на Луне». Мир земных коротышек, где родился Незнайка, – положительных героев, которые, видимо, скоро будут жить при коммунизме, – списан с устройства города Солнца Кампанеллы. У Носова один из земных городов даже назван Солнечным городом. На Луне (населенной, естественно, лунными коротышками), куда судьба забрасывает Незнайку, – классический мир товарно-денежных отношений, узаконенная частная собственность и свобода предпринимательства, а мерило ценности человека – его капитал. «Образ врага» подан гротескно.
Но книжка не так проста, как кажется на первый взгляд. Среди земных коротышек, у которых нет материальных стимулов к труду, полно тунеядцев: Пончик, Гунька, да и сам Незнайка, а лидер коротышек Знайка имеет диктаторские замашки. Лунные коротышки – трудяги, ибо есть куда стремиться. В довершение всего победа коммунизма над капитализмом достигается только фантастическим путем, при помощи использования «новых технологий»: земным коротышкам удается разрешить проблему редкости экономических благ за счет резкого увеличения производительности всех отраслей промышленности в результате использования невесомости и внедрения в агротехнику гигантских земных растений. Было ли это намеком на то, что «победа по очкам» невозможна?..
Еще одним классическим примером экономического трактата, написанного в художественной форме, является роман Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» 1889 года. Как ко двору английского короля перенесся янки – типичный американец со Среднего Запада, не объясняется, идея машины времени в литературе появилась позже. Перенесся и все, теперь нужно жить и выживать. Ему удается не только спастись от верной смерти через повешение, но и занять очень высокую должность при дворе – все это за счет «предсказаний» солнечного затмения. На самом деле герой почему-то помнит даты всех затмений, случившихся в прошлом, хотя он и не астроном по профессии. Получив должность, янки начинает заниматься «модернизацией» отсталой, на его взгляд, страны: строит дороги, поднимает промышленность, налаживает торговлю, вооружает армию (сажает на велосипеды). Внедряет демократические институты. Но не в коня корм. Аграрная феодальная страна к этому не готова. И вся инфраструктура гибнет в результате войны. Испытание демократией не выдерживает и сам главный герой – захватывает власть и становится диктатором, посылающим людей на верную гибель. Помимо общей идеологии «модернизации», ведущей в никуда, книга содержит ликбез по основам экономики.
Так, главный герой и король решаются инкогнито отправиться в путешествие по стране и обращают внимание на то, что сколько стоит в разных деревнях. Оказывается, что товар одинаковый, а цены разные, да и один и тот же труд оплачивается где выше, где ниже. Этим иллюстрируются понятия инфляции, покупательной способности денег, реальных и номинальных цен. Главный герой, который подает «дикарям» в качестве милостыни пуговицы, свой поступок объясняет принципом Парето-эффективности (разумеется, не употребляя этот термин), согласно которому обмен эффективен, то есть увеличивает благосостояние, если стороны меняют то, что в их глазах имеет меньшую ценность, на товар большей субъективной ценности: «для невежественного дикаря все равно что монеты, что пуговицы, а для меня монеты лучше пуговиц».
Мне гораздо больше нравится другой пассаж из этого романа. Король и главный герой попадают в плен к разбойникам, а те продают их в рабство на местном рынке. В этом эпизоде Твен рассказывает об одном из важнейших постулатов финансовой теории, гласящем, что в зависимости от состояния рынка рыночная стоимость актива может отличаться от его справедливой цены в ту или другую сторону.

В большом городе на людном рынке за нас дали бы хорошую цену; но тут было страшное захолустье, и нас купили так дешево, что мне даже стыдно вспомнить об этом. Король Англии пошел за семь долларов, между тем за короля можно было дать двенадцать долларов, а за меня все пятнадцать. Но так бывает всегда: если рынок плох, какой бы хороший товар вы ни предлагали, вы очень мало на нем наживете...

Своей рыночной ценой недоволен и король, о котором янки говорит:

Он так надоел мне, доказывая, что на настоящем рынке за него дали бы никак не меньше двадцати пяти долларов, что было полнейшей нелепицей и ерундой, наглым самомнением. Да я сам столько не стоил! Однако вопрос щекотливый, и я дипломатически решил не возражать. Пришлось пойти против совести и смело подтвердить, что именно двадцать пять долларов он и стоил бы. А сам я между тем был твердо убежден, что с сотворения мира до сего дня не было короля, который стоил бы и половины этой суммы, а в последующие тринадцать веков за него не дали бы и четверти. &t;…>
…Он так надоел мне своим нытьем, что я был бы счастлив, если бы за него дали сто. Но надежды не было, ибо нас каждый день осматривали всевозможные покупатели и большей частью так отзывались о короле:
– Этому болвану и вся цена-то два с половиной доллара, а чванливости у него на тридцать пять.

И, наконец, третий разряд книг с экономическим содержанием. Это собственно художественные произведения, а не закамуфлированные трактаты, без морализаторства. Просто их авторы умеют наблюдать экономическую жизнь общества, ухватывают финансовые коллизии и наделены даром отразить это в художественном тексте, да так, что порой и у экономистов лучших описаний существа дела не найдешь. У этих писателей герои не плоские, есть психологизм, словом, их тексты – настоящая литература. К таким можно отнести произведения Шекспира, Гете, Скотта, Бальзака, Золя, Диккенса, цитировавшегося выше Твена, Лондона, а из наших – Островского, Мамина-Сибиряка, Боборыкина и Чехова. Такие вот совершенно непохожие по стилю примеры из произведений, относящихся к разным литературным направлениям и жанрам... А еще экономическими бывают сказки!
В эссе «Библиотека всемирной литературы» великий немецкий писатель Герман Гессе писал о том, что бы он подумал о владельце «идеальной» библиотеки, в которой по два романа Бальзака и Диккенса, если бы такового встретил: «Довольно неплохое собрание, сплошь проверенные вещи, но увлечений, предпочтений, пристрастий?.. Если у него, к примеру, есть лишь по два романа Диккенса или Бальзака, то, значит, ему их навязали. Если бы он выбирал действительно лично и свободно, то он или любил бы обоих авторов и имел бы как можно больше книг того и другого, или предпочел бы одного из них, куда бы больше, к примеру, любил милого, доброго, прелестного Диккенса, чем грубоватого Бальзака, или, напротив, любил бы Бальзака, хотел бы иметь все его книги и выбросил бы из библиотеки слишком сентиментальные, слишком добродетельные, слишком обывательские книги Диккенса» [Гессе 1990]. Как экономист я отношусь как раз к первому разряду людей – люблю того и другого, ибо оба они прекрасные «экономикописатели», если образовывать слово по аналогии с «бытописатели». В третьей главе мы это увидим.
Ну что ж, впереди «сборная солянка» имен, жанров и тем. Объединены они все тем, что парадоксально актуальны. Оказывается, еще Шекспир предупреждал, что для потока инвестиций в страну надобно иметь благоприятный климат – инвестиционный, конечно же. Эптон Синклер разложил по полочкам приемы «кидания» миноритарных акционеров начала XX века, с успехом используемые и в наше время. Драйзер рассказал, как на связях с государственными органами делаются олигархические состояния. Боборыкин увидел и представил в романе «Китай-город» зарождавшийся в конце XIX века слой новых русских, практически в малиновых пиджаках… Островский живописал последствия жизни в кредит, а Чехов, будто вещун, в «Вишневом саде» и вовсе современный ипотечный кризис изобразил.
Надеюсь, что с помощью моего «путеводителя» по экономическим художественным произведениям изучение экономики будет для читателя не скучным, а в хитросплетениях финансового дела разберутся не только финансисты, но и вся читающая публика.

ЧАСТЬ I
Торговцы, купцы, ростовщики, должники и долговые тюрьмы

Глава 1
Импорт-экспорт по-восточному
Заморская торговля в «Сказке о Синдбаде-мореходе» из цикла «Тысяча и одна ночь»

А начнем мы со «Сказки о Синдбаде-мореходе» из цикла «Тысяча и одна ночь». На нее как на источник ссылается выдающийся французский историк материальной цивилизации Фернан Бродель в «Играх обмена» – одной из книг своего фундаментального трехтомника о материальной истории человечества [Бродель 1988]. Действительно, «Синдбад-мореход» прекрасно описывает экономику заморской торговли докапиталистических времен: колоссальный риск и соответствующая ему высокая доходность. (В экономической теории есть такой постулат, который касается любых экономических решений: чем выше риск, тем выше должна быть доходность.) Кстати, ничего сверхъестественного в том, что сказка отражает реалии того времени, нет. Диковинные подробности семи странствий Синдбада заимствованы составителем «Тысячи и одной ночи» из различных арабских «дорожников» IX–XIII веков. Но кому сейчас были бы интересны эти тексты, а вот «Синдбада» – одну из самых популярных сказок «всех времен и народов» – и по сей день читают детям на ночь.
В чем же риски сказочного купца-мореплавателя из Багдада? Синдбад продает свои земли и «все, чем владели его руки», собирает три тысячи дирхемов, накупает товаров и садится на торговый корабль. Первый остров, к которому пристает судно, оказывается не островом, а большой рыбой, на которую «нанесло песку, и стала она как остров» и на которой «деревья растут с древних времен». Когда же высадившиеся купцы разожгли на рыбе огонь, она «почувствовала жар» и опустилась на дно моря со всем, что на ней было. Герой спасается в корыте, попадает на другой остров, по всей видимости, Яву, а оттуда – в Индию. Как всегда бывает в сказках, в порт, где теперь служит Синдбад, приходит тот самый корабль, который приставал к острову-рыбе, а на нем в целости и сохранности обнаруживаются тюки Синдбада. Он их сбывает с колоссальной прибылью, а на вырученные деньги прикупает местный товар, с которым отправляется в Багдад. Рентабельность торговли такова, что в Багдаде Синдбад покупает себе «слуг, прислужников, невольников, рабынь и рабов», накупает «домов, земель и поместий больше, чем было у него прежде». Деньгами он сорит направо и налево – «развлекается наслаждениями и радостями, и прекрасной едой, и дорогими напитками…».
Во втором путешествии Синдбад на одном из островов отстает от корабля. Там он видит огромный купол «с окружностью в пятьдесят полных шагов», который оказывается яйцом огромной птицы Рух, «которая кормит своих детей слонами». Синдбад привязывает себя к птице веревкой из распущенного тюрбана, и она переносит его на другой остров. Местность пустынная, прокормиться невозможно, к тому же здесь водятся огромные змеи. За ними-то и прилетала птица Рух. Зато здесь земля «из камня алмаза» (по всей видимости, речь идет о знаменитой «долине алмазов» на о. Шри-Ланка).
Отсюда Синдбад перебирается на очередной остров волшебным образом – в когтях у орла. Когда он находит людей, то выясняется, что из той местности никто еще живым не спасся. Тамошним купцам он отдает часть собранных им алмазов, а они его снабжают деньгами и товарами. Чем конкретно, не сказано, но можно предположить. На острове есть сад из прекрасных камфорных деревьев, «под каждым из которых могли найти тень сто человек». Из них добывают камфару – сверлят на верхушке дырку и «льется из нее камфорная вода и густеет, как клей», а засохшее дерево идет на дрова. А еще, наверное, дали ему купцы носорожьей кости: на острове водится диковинное животное аль-каркаданн, или носорог, у которого «толстый рог посредине головы длиной в десять локтей, и на нем изображение человека». Возвратившись в Багдад, Синдбад опять принимается кутить. Он стал «раздавать милостыню, дарить и оделять, делать подарки всем своим родным и друзьям, и начал хорошо есть, и хорошо пить и одеваться в красивые одежды… и позабыл обо всем, что претерпел».
Синдбад «нажил большие деньги», «Аллах возместил ему все, что у него пропало», но захотелось его душе «попутешествовать и прогуляться, истосковалась она по торговле, наживе и прибыли», и мореход отправляется в третий вояж. Он покупает товары, «подходящие для поездки по морю», едет в Басру – порт, через который проходят все его путешествия, садится на корабль. Сначала кораблю сопутствует удача – он «едет» «из моря в море, от острова к острову и из города в город», в каждом месте купцы «покупают и продают», но вдруг корабль прибивает к «горе мохнатых» – обезьяноподобных людей, откуда никто еще не спасся. Обезьяны небольшого роста с желтыми глазами и черными лицами, как саранча, окружают корабль, берут его на абордаж, рвут канаты, хватают все, что там есть, и исчезают. Купцы исследуют остров, находят там дворец «с высокими стенами», заходят внутрь, видят кухню с сосудами для стряпни и жаровнями, усыпанную костями, но не придают этому значения. Вдруг появляется огромное существо черного цвета с видом человека, походившее «на громадную пальму», и с клыками, точно у кабана. Людоед стал ощупывать купцов, «как мясник убойную овцу», и поджаривать одного за другим. Синдбад выжил только потому, что «ослаб от великой грусти и похудел из-за утомления и пути» и на нем «совсем не было мяса». В итоге чудище удается ослепить раскаленными прутьями, и у троих путешественников, включая главного героя, получается бежать с острова в наспех сооруженном новом корабле.
На следующем острове новая напасть – дракон, который проглатывает обоих сотоварищей Синдбада, а тот слышит, «как кости съеденного ломаются у него в животе». Синдбада подбирает корабль, который – о, волшебная сказка! – опять везет тюки Синдбада-морехода. Тюки возвращаются к хозяину, тот «умело распоряжается своими товарами». Корабль достигает «стран Синда», где «в море рыба в виде коровы и нечто в виде осла, где «птицы выходят из морских раковин» и тому подобные чудеса. Купцы же «покупают и продают». Синдбад возвращается в Багдад. Некоторое время ведет ту же праздную жизнь – ведь он «нажил в этом путешествии столько денег, что их не счесть и не исчислить».
Вскоре Синдбад «забыл все, что с ним было, из-за великой прибыли» и захотел снова «продавать и наживать деньги». На корабль, на который он погрузился на этот раз, напали ветры, он стал тонуть, Синдбад же опять спасся на обломке доски. На острове, куда попал мореход и другие выжившие, жили голые люди, которые кормили всех прибывших странным кушаньем и поили кокосовым маслом. Тогда «брюхо у них расширяется, чтобы они могли есть много. И они лишаются ума, и разум их слепнет, и становятся они подобны слабоумным, а маги заставляют их есть еще больше этого кушанья и масла, чтобы они разжирели и потолстели, и потом их режут и кормят ими царя…». Тощего Синдбада, который кушанья отведать не смог, оставляют в покое. Он бродит по острову «семь дней с ночами», встречает сборщиков перца, а те переправляют его на свой остров.
Там все люди «ездили на чистокровных конях без седел», что такое седло, они попросту не знали. Синдбад изготавливает местному царю седло и стремена, а тот дает за него денег. Затем седло заказывает визирь и т.д., а Синдбад скапливает большие деньги. Царь не хочет расставаться с Синдбадом, женит его на прелестной девушке, дарит дом и слуг. Тут у соседа Синдбада умирает жена, и мореход узнает, что в этой стране мужей заживо хоронят в одной могиле с покойными женами, и наоборот, «чтобы не разлучать супругов после смерти». Разумеется, жена Синдбада через какое-то время тоже заболевает и умирает. Дав семь лепешек и кувшин воды, его спускают в огромный колодец, куда помещали всех умерщвляемых супругов. Этот колодец оказывается пещерой в скале. Синдбаду удается продержаться до тех пор, пока к нему не спустят еще одну жертву, которую он убивает и завладевает ее водой и пищей. Так он живет некоторое время, каждый раз овладевая богатыми украшениями, в которых людей опускали в могилу. В конце концов мореходу удается найти брешь в скале, «которую проломили дикие звери». Прихватив с собой «много разных ожерелий, драгоценных камней, жемчужных цепочек и украшений из серебра и золота, отделанных разными металлами и редкостями», Синдбад попадает на проходящий мимо острова корабль и добирается до Багдада.
Он опять забывает обо всем, что вытерпел, так сильно он «радовался наживе, прибыли и доходу». Для своего пятого путешествия Синдбад покупает роскошные товары, а когда видит в Басре «большой, высокий и прекрасный корабль», то и его. И берет с собой других купцов. На очередном острове компания напарывается на яйцо птицы Рух, разбивает его по глупости (Синдбад не в курсе, чем они развлекаются), когда же последствия становятся очевидны, путешественники пытаются спастись морем. Но поздно – птицы Рух атакуют корабль огромными камнями, и его мотает так, что он «видит дно». В итоге судно разлетается на двадцать кусков, а Синдбад вновь спасается на корабельной доске. Он попадает на цветущий остров, где встречает немощного старика, который просит перенести его с места на место. Как только Синдбад соглашается, тот вцепляется ему в шею мертвой хваткой, не сходит с него ни днем, ни ночью, «мочится и испражняется у него на плечах». Избавиться от шайтана удается, только напоив его самодельным вином – Синдбад засовывал спелый виноград в засохшие тыквы и оставлял их на солнце. Синдбад опять оказывается единственным, кто спасся от «шейха моря», как просвещают героя купцы с подобравшего его корабля.
Корабль же приходит в «город обезьян», жители которого на ночь уплывают на лодках в море, чтобы их не погубили спускающиеся с гор животные. Здесь бизнес такой. Люди собирают на берегу моря голыши, днем идут в горы, где на деревьях живут обезьяны, закидывают их голышами, а те в ответ – орехами с деревьев. Это некие индийские орехи. «Дурные» Синдбад продает, а хорошие хранит, а когда накапливает много, продает, выручает много денег и покупает все, что «приходится по сердцу». Вместе с новым товаром и индийскими орехами он грузится на корабль, который проходит мимо острова, где растут корица и перец (Занзибар?), мимо острова Аль-Асират, на котором произрастает «камарское алоэ», затем еще одного острова, до которого нужно идти пять дней, и где растет «китайское алоэ», после чего путешественники прибывают к «жемчужным ловлям», где Синдбад выменивает на орехи жемчуг.
В шестом путешествии корабль сбивается с пути и разбивается о скалы. Синдбада выбрасывает на берег острова, где он видит «множество разных драгоценных камней, металлов, яхонтов и больших царственных жемчужин». Еще на острове растут все уже известные нам сорта алоэ – китайское и камарское, и в придачу бьет ключ из амбры, «которая из-за сильного жара солнца текла, как воск, по берегам ручья и разливалась по берегу моря». «И выходили из моря звери, и глотали ее, и погружались с нею в море; и амбра согревалась у них в брюхе, а потом они извергали ее изо рта в море, и амбра застывала на поверхности воды… И волны выбрасывали ее на берег моря, и путешественники и купцы… собирали ее и продавали». Купцы опять гибнут как мухи – «от боли в животе из-за морской воды». Синдбад, как всегда, выживает, строит лодку, прихватывает с собой «благородных металлов, драгоценных камней, богатств и больших жемчужин… а также сырой амбры, чистой и хорошей», выбирается с острова и попадает в край «индийцев и абиссинцев». Дальше все благополучно. Синдбад одаривает царя, тот в ответ – его, платит за его поездку на корабле в Басру, да еще и посылает багдадскому халифу дорогие подарки. «Ветер хорош», Синдбад прибывает в Басру, едет в Багдад, преподносит дары халифу, а тот оказывает ему «великое уважение».
Пожив «сладостнейшей жизнью» пару месяцев, Синдбад собирается в седьмое и последнее путешествие. Прибывает в «город Китай», а там корабль настигает порывистый ветер и сильный дождь. Капитан в страхе. Он развязывает мешок из хлопчатой бумаги, высыпает оттуда порошок, похожий на мел, смачивает водой и нюхает. (Наркотики действительно в те времена везли из Китая). Корабль окружают три огромные рыбы, способные поглотить его, но его поднимает ветер и разбивает о большую гору. Синдбад выкарабкивается, на доске достигает острова, где ест плоды с деревьев и пьет воду из каналов.
Встретив реку, Синдбад решает смастерить лодку и сплавиться на ней. Под руку попадаются «сучья деревьев – дорогого сандала, подобного которому не найти» (но Синдбад не подозревает, какова его ценность). На сандаловой лодке он достигает крупного города, где на базаре купцы «за лодку набавляли цену, пока она не достигла тысячи динаров». Местный шейх – да-да, именно шейх, Синдбад как-то умудрился из Китая попасть к шейхам – выдает за него свою дочь, затем умирает, а зятек прибирает к рукам и продает его имущество, строит корабль, на котором возвращается домой. Скоро сказка сказывается… Последнее путешествие Синдбада заняло аж 27 лет!

В этой сказке много чего – быль. К I веку до н.э. арабские купцы плавали на Восток до Цейлона (Шри-Ланки), а к VI н.э. установили фактическую монополию на торговлю с Китаем. При этом им ничего для этого не нужно было делать, просто европейцы путь в Китай пока не нашли. Этот путь, длиной примерно 10 тыс. километров, занимал около 120 дней и был самым длинным морским торговым путем в мире – неким морским аналогом Великого шелкового. Арабы везли золото, слоновую кость и алмазы из Индии, шелк и фарфор – из Китая, и сделали Багдад самым важным коммерческим центром в мире.
Арабское доминирование в морской торговле растянулось на 500 лет. В XIII веке Китай оккупируют монголы, которые не придумают ничего лучше, чем поднять портовые сборы для заходящих кораблей. Восточная торговля затухает, арабские купцы встречаются с китайскими на нейтральной территории – на о. Цейлон или в Малайзии. А в 1448 году португальский мореплаватель Васко да Гама огибает мыс Доброй Надежды и обнаруживает путь из Европы в Индию – он высаживается на территории современного штата Гоа, что кладет конец господству арабов в морской торговле.
Многочисленные истории приключений арабских купцов в индийском океане или Китайском море и легли в основу цикла о Синдбаде-мореходе. Как мы увидели, «Синдбад» очень точно передает не только куда плавали багдадские купцы и чем торговали, но и риски дела. В те годы в реальной жизни риски заморской торговли были весьма велики: корабль мог сбиться с пути, а люди погибнуть без воды и пищи, судно могло попасть в шторм и разбиться о скалы, сесть на мель, быть атакованным морскими пиратами (в те времена и в тех краях это были, в основном, вьетнамцы). Люди также могли погибнуть от эпидемии. Товар мог испортиться в пути, его могло и смыть за борт во время качки или шторма. Все это и происходит с «коллегами Синдбада по цеху». Удивительно, но в «Синдбаде-мореходе» описаны все риски морской торговли, известные современным экономическим историкам.
Шансы вернуться целым и невредимым, да еще и с сохранным товаром, были невелики. Поэтому те, кто возвращался, увеличивали вложенные деньги раз, наверное, в десять. Разбогатеть можно было за пару «ходок». Синдбаду это удалось. Он начинает с малого, но уже скоро способен снарядить собственный корабль, а в последней сказке легендарного мореплавателя и торговца начинают принимать во дворце самого халифа.
Еще одну сложность в те времена представляли скорости, которые могли развивать суда. Они были парусными, зачастую нужно было ждать попутного ветра. Средние скорости были такими низкими, что путешествие на Восток могло занимать несколько месяцев и даже годы. И это тоже нашло отражение в «Синдбаде-мореходе».
Из арабских сказок можно выкопать еще много чего экономического. Мы же на этом остановимся, а тем, кого заинтересовала тема экономического содержания «Тысячи и одной ночи», порекомендуем вдогонку прочитать любопытную статью турецкого историка экономики, рассказывающую о том, что можно узнать благодаря этому циклу о средневековых рынках [Ozveren 2007].

Глава 2
Бездушные хищники или «санитары леса»?
Образ рос товщика в пьесе Уильяма Шекспира «Венецианский купец», романе Вальтера Скотта «Айвенго» и повести «Гобсек» Оноре де Бальзака

Как я упоминала в прошлой главе, арабы (их еще называли сарацинами) господствовали в восточной торговле примерно с начала нашей эры аж до XV века. C IX века важную роль в торговле начинают играть итальянские города и особенно Венеция – город без прилегающих земель, который только торговлей и мог существовать (позднее к ней присоединяется Генуя). В Венеции сложилась ситуация, обратная «ресурсному проклятию». Даже религиозные предрассудки не могут удержать венецианцев от того, чтобы торговать с мусульманами-сарацинами – деньги не пахнут. Венецианцы экспортируют в гаремы Египта и Сирии молодых белокурых славянок, и этот бизнес, возможно, является основной статьей доходов венецианской торговли. Вдобавок к этому сарацинам поставляют железо и дерево, имевшие в то время в основном военное применение. Призывы Папы и угрозы византийского императора ни к чему не ведут.
Все население города живет торговлей. Возникает класс богатых купцов. Город постоянно богатеет на протяжении нескольких столетий. В XII веке Венеция – крупная морская держава, избавившая Адриатическое море от пиратов, установившая свое господство на всем восточном побережье Италии и победившая многих конкурентов с западного. Город создает свои поселения – основу его коммерческого превосходства на территории современных Турции и Греции, на Кипре, а также в Леванте. Венеция монополизирует торговлю в восточной части Средиземного моря. С XIV века венецианцы пересекают Гибралтарский пролив и начинают торговать с Европой – Фландрией и Англией. На чем же делали деньги венецианские купцы в более позднее время? Как пишет Бродель, «купец, живший в Венеции около 1500 года… мог располагать мешочками серебряных монет, зеркалами, стеклянными бусами, шерстяными тканями… Закупленные в Венеции, эти товары будут отправлены в Александрию и проданы там, в обмен, вероятно, будут закуплены тюки перца, пряностей или разных снадобий…» [Бродель 1998, с. 127].
Торговля была сверхрентабельной. Так, килограмм перца в Индии стоит 1–2 грамма серебра, в Александрии – 10–14 граммов, в Венеции – 14–18 граммов, в потреблявших его странах Европы – 20–30 граммов [Бродель 1998, стр. 403]. Но, как можно видеть из этих цифр, сливки все же снимали сарацины. Это естественно: как уже упоминалось, до XV века они возили товар из Индии монопольно.
Развитие торговли стимулирует и развитие необходимой для ее обслуживания инфраструктуры. Корабли строятся на месте – в городе имеются судостроительные верфи. В XII веке появляются морские брокеры, занимающиеся фрахтом судов. Чеканится монета, разрешенная к вывозу и получившая широкое хождение в Европе и Леванте, возникают мощные банки, создаются крупные торговые компании. В XIII веке в обращение внедряется вексель – финансовая инновация своего времени… В XIV веке создается биржа, торгуются гособлигации. В начале XV века Венеция, завоевав владения на материке, становится не только морской, но и великой земледельческой державой.

«Венецианский купец», вероятнее всего, был написан Уильямом Шекспиром в 1596 году, впервые издан – в 1600-м. Действие происходит в Венеции и на близлежащей вилле Бельмонте в современное Шекспиру время. Для Венеции – это все еще период расцвета ее могущества. Антонио, богатый венецианский купец, снаряжает в путь несколько – как понятно из текста, не меньше шести-семи – торговых кораблей. Это очень масштабная операция, доступная исключительно богатому человеку. (Вспомните, что в «Графе Монте-Кристо» герои с напряжением ждут прибытия одного корабля, от которого зависит полностью их финансовая судьба.) Вдруг выясняется, что Бассанио – верный друг Антонио – надумал жениться на богатой невесте, и ему срочно нужны деньги на покрытие старых долгов. Бассанио хочет «с честью выйти из больших долгов, в какие мотовство его втянуло». Антонио решает помочь другу, но у него свободных средств сейчас нет, придется брать кредит, что он и обещает сделать:

Ты знаешь, вся моя судьба – на море:
Нет у меня ни денег, ни товаров,
Чтоб капитал достать; ступай, узнай,
Что может сделать мой кредит в Венеции.
Его я выжму весь и до предела.

Бассанио мчится к Шейлоку, английскому ростовщику, «тусующемуся» в Венеции. С конца XIII до середины XVII века верующие евреи были лишены права жительства в Англии, а те немногие, кто там жил, были иностранными подданными. Так что семья Шейлока оказалась в Венеции не случайно. Бассанио просит три тысячи дукатов на три месяца с поручительством Антонио по векселю. Шейлоку этого мало: Антонио – «хороший», то есть «состоятельный», человек, но его «капитал весь в надеждах. У него одно судно плывет в Триполи, другое в Индию; …третье у него сейчас в Мексике, четвертое – в Англии, и остальные суда тоже разбросаны по всему миру. Но ведь корабли – это только доски, а моряки – только люди; а ведь есть и земляные крысы и водяные крысы, и сухопутные воры и водяные воры, то есть пираты; а кроме того – опасности от воды, ветра и скал». Ну, примерно те же самые риски, о которых мы говорили в главе о Синдбаде-мореходе. Морские технологии ко времени действия «Венецианского купца» изменились мало.
Шейлоку Антонио «ненавистен», ведь «взаймы дает он деньги без процентов // и курса рост в Венеции снижает», а еще Антонио «ненавидит народ священный» – со всеми вытекающими. Шейлок готов дать взаймы, но назначает неустойку:

Фунт вашего прекраснейшего мяса,
Чтобы выбрать мог часть тела я любую
И мясо вырезать, где пожелаю.
«Пусть никто не насытится им, – оно насытит месть мою». Антонио согласен, ведь в ближайший месяц он должен получить в десять раз больше, а комментарий его таков: «Еврей придет к Христу. Он стал добрей!»

Но жизнь идет не по сценарию Антонио. Вскоре возникают слухи, что «корабль Антонио с богатым грузом потерпел крушение в Узком проливе». Кредиторы Антонио, приехавшие в Венецию, клянутся, что он должен неминуемо обанкротиться. Мы видим, как множатся слухи – от крушения одного корабля до «погибло все»:

Ужель погибло все, без исключенья?
Из Триполи, из берберийских стран,
Из Мексики, двух Индий, Лиссабона,
Из Англии? И ни один корабль
Не спасся? Все разбились об утесы,
Грозу купцов?

Вексель просрочен, а Шейлок неумолим. Даже если бы Антонио имел деньги, тот не взял бы: «хочет получить он лучше мясо // Антонио, чем в двадцать раз ту сумму, // что задолжал он». И не просто мясо – сердце! Шейлок обхаживает дожа, который играет и роль верховного судьи, «твердит, что попрана свобода будет // В Венеции, когда ему откажут». Деньги для уплаты по векселю находятся: в двадцать раз дороже номинала готова дать Порция, возлюбленная Бассанио, но уже поздно. Друзья не надеются и на защиту дожа. Антонио объясняет:

Не может дож законы нарушать:
Ведь он, отняв у чужестранцев льготы,
В Венеции им данные, доверье
К законам государства подорвет;
А наши и торговля и доходы —
В руках всех наций.

Торговля и доходы Венеции действительно в руках других стран, потому что ресурсов особо нет, страна выполняет роль торгового хаба, а торговля легко может переместиться в другой прибрежный порт. Пожалуй, это мое самое любимое место в пьесе. По сути Шекспир говорит о том, что для инвестиций в страну нужен хороший инвестиционный климат. Это в XVI-то веке!
Поневоле начинаешь задумываться о том, откуда берутся такие познания у актера провинциального театра. Подобные примеры из пьес Шекспира, видимо, и заставляют подозревать, что под этой маской скрывался куда более влиятельный человек, вплоть до версии о принадлежности автора к королевской династии.
Наступает время суда. Дож пытается образумить Шейлока, надеясь, что тот «сохранит видимость (курсив мой. – Е.Ч. ) злодейства до развязки дела», но Шейлок тверд как скала. Он демонстративно точит нож, «чтобы резать у банкрота неустойку».
Выход из положения находится через софистику. Вдруг обнаруживается, что в векселе речь идет о мясе, но не о крови. Шейлоку грозят тем, что если он прольет «хоть каплю христианской крови, // его добро и земли по закону // к республике отходят». Кроме того, ему нужно отрезать «не больше и не меньше, чем фунт».

Хотя б превысил иль уменьшил вес
На часть двадцатую двадцатой доли
Ничтожнейшего скрупула, хотя бы
На волосок ты отклонил иглу
Твоих весов, – то смерть тебя постигнет,
Имущество ж твое пойдет в казну.

И больше. Дело поворачивают так, что Шейлок уже обвиняется в покушении на убийство:

В Венеции таков закон, что если
Доказано, что чужестранец прямо
Иль косвенно посмеет покуситься
На жизнь кого-либо из здешних граждан,
Получит потерпевший половину
Его имущества, причем другая
Идет в казну республики, а жизнь
Преступника от милосердья дожа
Зависит...

Милосердный дож дарит Шейлоку жизнь, но собирается поделить его имущество между Антонио и государством, если тот не покается. Шейлок каяться не желает. Тогда, помимо отъема имущества, ему еще и повелевают принять христианство. Вот так оказывается обобран венецианскими властями кровожадный ростовщик, правда, благородный Антонио отдает свою долю в его имуществе дочери Шейлока и ее жениху. Чуть позже три корабля Антонио «с богатым грузом возвратились в гавань».
История о жестоком заимодавце, пытавшемся вырезать фунт мяса у неисправного должника, рассказывается в целом ряде средневековых произведений и, скорее всего, является историческим фактом.
Ростовщики были озлоблены на своих должников не случайно. Они подвергались гонениям и страдали от экспроприации почти во всех странах Европы. Распространено убеждение, что это связано с религиозной нетерпимостью средневекового христианства и христианства эпохи Возрождения. Однако современные экономисты имеют на этот вопрос более прагматичный взгляд. Они считают, что изгнание евреев из Англии, Португалии, Испании в первую очередь являлось своеобразной формой реструктуризации кредитов. Знать сначала набирала долгов, а когда критическая масса накапливалась – должники не могли или не хотели расплачиваться – знать изгоняла кредиторов-евреев под каким-нибудь «благовидным» предлогом.
Как-то я рассказывала о «Венецианском купце» на одной лекции в Нижегородской школе бизнеса «Грин Сити». Ее ректор, Василий Дорофеевич Козлов, который там присутствовал, посоветовал посмотреть и фильм «Венецианский купец» – недавний голливудский блокбастер. Говорит, что там экономико-политическая линия очень хорошо передана. Предлагаю его рекомендацию вниманию читателя.

В романе «Айвенго», действие которого относится к XI веку, времени Ричарда Львиное Сердце, показано, что никакой «правовой защиты» ростовщиков не существовало. Опустошить их карманы мог любой рыцарь «по праву сильного». Приходилось всячески лавировать и скрывать наличие денег.
Вот ростовщик Исаак, возвращающийся к себе домой из дальних странствий, попадает в руки группы рыцарей, следующих на турнир:

– Нечестивый пес, &t;…> так ты тоже пробираешься на турнир?
– Да, собираюсь, – отвечал Исаак, смиренно кланяясь, – если угодно будет вашей досточтимой доблести.
– Как же, – сказал рыцарь, – затем и идешь, чтобы своим лихоимством вытянуть все жилы из дворян, а женщин и мальчишек разорять красивыми безделушками. Готов поручиться, что твой кошелек битком набит шекелями.
– Ни одного шекеля, ни единого серебряного пенни, ни полушки нет, клянусь богом Авраама! – сказал еврей, всплеснув руками. &t;…> Я совсем разорился. Даже плащ, что я ношу, ссудил мне Рейбен из Тадкастера.

Спокойно спать в этой компании Исаак не может:

Лицо его выражало мучительное беспокойство; руки судорожно подергивались, как бы отбиваясь от страшного призрака; он бормотал и издавал какие-то восклицания; …среди них можно было разобрать следующие слова: “Ради бога Авраамова, пощадите несчастного старика! Я беден, у меня нет денег, можете заковать меня в цепи, разодрать на части, но я не могу исполнить ваше желание”.

Один добрый пилигрим предупреждает Исаака о готовящемся рыцарями покушении на его кошелек и советует скрыться рано утром.

Мне понятен твой страх: принцы и дворяне безжалостно расправляются с твоими собратьями, когда хотят выжать из них деньги. &t;…> Уходи из этого дома сию же минуту, пока не проснулись слуги, – они крепко спят после вчерашней попойки. &t;…> Я провожу тебя тайными тропинками через лес.

Пилигрим уговаривает сторожа открыть ворота замка, опустить подъемный мост и выпустить его с ростовщиком.

Как только они достигли того берега, еврей поспешил подсунуть под седло своего мула мешочек из просмоленного синего холста, который он бережно вытащил из-под хитона, бормоча все время, что это “перемена белья, только одна перемена белья, больше ничего”. Потом взобрался в седло с таким проворством и ловкостью, каких нельзя было ожидать в его преклонные годы, и, не теряя времени, стал расправлять складки своего плаща так, чтобы не видно было мешочка. &t;…> …Путешественники торопились и ехали с такой скоростью, которая выдавала крайний испуг еврея: в его годы люди обычно не любят быстрой езды.

В «лирическом отступлении» Скотт объясняет современному ему читателю, почему Исаак был так испуган:

Чтобы содержать банды (как поясняет Скотт, речь идет о бандах, “мало чем отличавшихся от разбойничьих шаек”, при помощи которых феодалы оборонялись от недовольных притеснениями крестьян. – Е.Ч .) и вести расточительную и роскошную жизнь, чего требовали их гордость и тщеславие, дворяне занимали деньги у евреев под высокие проценты. Эти долги разъедали их состояние, а избавиться от них удавалось путем насилия над кредиторами.
…В те времена не было на земле, в воде и воздухе ни одного живого существа, только, пожалуй, за исключением летающих рыб, которое подвергалось бы такому всеобщему, непрерывному и безжалостному преследованию, как еврейское племя. По малейшему и абсолютно безрассудному требованию, так же как и по нелепейшему и совершенно неосновательному обвинению, их личность и имущество подвергались ярости и гневу. Норманны, саксонцы, датчане, британцы, как бы враждебно ни относились они друг к другу, сходились на общем чувстве ненависти к евреям и считали прямой религиозной обязанностью всячески унижать их, притеснять и грабить. Короли норманской династии и подражавшая им знать, движимые самыми корыстными побуждениями, неустанно теснили и преследовали этот народ. Всем известен рассказ о том, что принц Джон, заключив какого-то богатого еврея в одном из своих замков, приказал каждый день вырывать у него по зубу. Это продолжалось до тех пор, пока несчастный израильтянин не лишился половины своих зубов, и только тогда он согласился уплатить громадную сумму, которую принц стремился у него вытянуть. Наличные деньги, которые были в обращении, находились главным образом в руках этого гонимого племени, а дворянство не стеснялось следовать примеру своего монарха, вымогая их всеми мерами принуждения, не исключая даже пыток. Пассивная смелость, вселяемая любовью к приобретению, побуждала евреев пренебрегать угрозой различных несчастий, тем более что они могли извлечь огромные прибыли в столь богатой стране, как Англия. Несмотря на всевозможные затруднения и особую налоговую палату, называемую еврейским казначейством, созданную именно для того, чтобы обирать и причинять им страдания, евреи увеличивали, умножали и накапливали огромные средства, которые они передавали из одних рук в другие посредством векселей; этим изобретением коммерция обязана евреям. Векселя давали им также возможность перемещать богатства из одной страны в другую, так что, когда в одной стране евреям угрожали притеснения и разорения, их сокровища оставались сохранными в другой стране.

Но вернемся к Исааку. Ему становится понятно, что пилигрим, спасший его, – рыцарь, направляющийся на турнир: под его одеянием спрятаны рыцарская цепь и золотые шпоры. Но он беден, у него нет ни коня, ни оружия, необходимых для участия в турнире. В порыве благодарности за спасение жизни он решает помочь, но так, чтобы не выдать, что у него есть средства. «…Меня разорили, ограбили, я кругом в долгу. Жестокие руки лишили меня всех моих товаров, отняли деньги, корабли и все, что я имел… Но я все же знаю, в чем ты нуждаешься, и, быть может, сумею доставить тебе это. Сейчас ты больше всего хочешь иметь коня и вооружение». Исаак пишет письмо своему знакомому еврею с просьбой предоставить Айвенго – «пилигрим» и есть главный герой романа – любые доспехи и коня на выбор. На самом же деле этот знакомый «фронтует» самого Исаака. Айвенго предупреждает, что если он потерпит поражение, то его конь и вооружение сделаются собственностью победителя. Предлагая помощь, Исаак об этом не подумал:

Еврей, казалось, был поражен мыслью о такой возможности, но, собрав все свое мужество, он поспешно ответил:
– Нет, нет, нет. Это невозможно, я и слышать не хочу об этом. Благословение отца нашего будет с тобою… И копье твое будет одарено такою же мощной силой, как жезл Моисеев.&t;…>
– Нет, постой, Исаак, ты еще не знаешь, чем рискуешь. Может случиться, что коня убьют, а панцирь изрубят, потому что я не буду щадить ни лошади, ни человека. &t;…> Исаак согнулся в седле, точно от боли, но великодушие, однако, взяло верх над чувствами более для него привычными.&t;…>
– Если случатся убытки, ты за них не будешь отвечать.

Исаак с дрожью в сердце следит за турниром: «…тревогу и волнение испытывал почтенный еврей при каждом новом подвиге рыцаря, всякий раз пытаясь наскоро вычислить стоимость лошади и доспехов, которые должны были поступить во владение победителя». Айвенго побеждает на турнире и может вернуть коня и доспехи ростовщику, и даже «с процентами» – ведь ему достались трофеи побежденных. Однако Исаак не надеется на ответную благодарность: «у меня так же мало надежды на то, что даже лучший из христиан добровольно уплатит свой долг еврею, как и на то, что я своими глазами увижу стены и башни нового храма». И не угадывает. Айвенго посылает к нему своего верного слугу Гурта, чтобы рассчитаться. Вот какая сцена происходит в доме Исаака:

– О, бог отцов моих! Ты принес мне деньги? &t;…> От кого же эти деньги?
– От рыцаря Лишенного Наследства (под таким именем Айвенго выступал на турнире. – Е.Ч. ), – сказал Гурт. – Он вышел победителем на сегодняшнем турнире, а деньги шлет тебе за боевые доспехи… Лошадь уже стоит в твоей конюшне; теперь я хочу знать, сколько следует уплатить за доспехи. &t;…>
– А сколько же ты принес денег? &t;…>
– Сколько я денег принес? &t;…> Да небольшую сумму, однако для тебя будет довольно. Подумай, Исаак, надо же и совесть иметь.
– Как же так, – сказал Исаак, – твой хозяин завоевал себе добрым копьем отличных коней и богатые доспехи. Но, я знаю, он хороший юноша. Я возьму доспехи и коней в уплату долга, а что останется сверх того, верну ему деньгами.
– Мой хозяин уже сбыл с рук весь этот товар, – сказал Гурт.
– Ну, это напрасно! – сказал еврей. – Никто из здешних христиан не в состоянии скупить в одни руки столько лошадей и доспехов. Но у тебя есть сотня цехинов в этом мешке, – продолжал Исаак, заглядывая под плащ Гурта, – он тяжелый.
– У меня там наконечники для стрел, – соврал Гурт без запинки.
– Ну хорошо, – сказал Исаак, колеблясь между страстью к наживе и внезапным желанием выказать великодушие. – Коли я скажу, что за доброго коня и за богатые доспехи возьму только восемьдесят цехинов, тут уж мне ни одного гульдена барыша не перепадет. Найдется у тебя столько денег, чтобы расплатиться со мной?
– Только-только наберется, – сказал Гурт, хотя еврей запросил гораздо меньше, чем он ожидал, – да и то мой хозяин останется почти ни с чем. Ну, если это твое последнее слово, придется уступить тебе.

Здесь Гурт неправильно торгуется. А нужно как на восточном базаре: начинать издалека и медленно менять цену. По тому, как быстро соглашается Гурт на предложение Исаака, последний понимает, что продешевил и пытается отыграть назад.

– Маловато будет восьмидесяти цехинов: совсем без прибыли останусь. А как лошадь, не получила ли она каких-нибудь повреждений? Ох, какая жестокая и опасная была эта схватка! И люди и кони ринулись друг на друга, точно дикие быки бешанской породы. Немыслимо, чтобы коню от того не было никакого вреда.
– Конь совершенно цел и здоров, – возразил Гурт, – ты сам можешь осмотреть его. И, кроме того, я говорю прямо, что семидесяти цехинов за глаза довольно за доспехи, а слово христианина, надеюсь, не хуже еврейского: коли не хочешь брать семидесяти, я возьму мешок (тут он потряс им так, ч&heip;