Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Юрий Дмитриевич Петухов
Измена, или Ты у меня одна

Метагалактика; 1990
ISBN 5-265-02222-8
Аннотация

Роман «Измена» — это эротико-лирическое повествование о любви и верности, изменах и алчном ненасыщаемом сладострастии. Автор выводит читателя из рамок штампованного «классического» любовного треугольника, ибо жизнь сложнее и любовные переплетения имеют гораздо большее число углов.
Особое место в романе отведено историко-романтической линии — походу князя Святослава на Византию. Показан быт язычников, еще не перешедших от полигамных любовных отношений к моногамным, а также нравы клонящейся к упадку Византии.

Юрий Петухов
Измена, или Ты у меня одна

Лирико-эротический роман о любви и верности

Пролог
ПРОВОДЫ

Он не собирался устраивать шумного застолья, но так уж получилось. Ребята приволокли два ящика водки, рюкзак бормотухи и для приличия — пару бутылочек коньяку, дешевого и неестественно красного.
— Серый, олух, ведь это ж раз в жизни бывает! — заявил ему друг Коля, тряся за плечи. — Нет, ты осознай, балбесина! Себя не уважаешь, хрен с тобой, уважь нас!
Коля горел, его распирало и от дружеских чувств, и от обилия спиртного, а прежде всего от горячечного зуда в преддверии грандиозной попойки.
А Сергею было не до того. Он наотрез отказался справлять не слишком радостное событие у себя дома. Еще чего! Там обстановка была неподходящая. Но друзья уладили и это — сняли на вечерок помещение в ближайшей столовке. Почти задарма — пару пузырей водяры отдали и две красненьких наличными, — за все про все вышло сорок рубликов, по нынешним деньгам вообще ничто: четверть штанины от грошовых индийских штанов или две магнитофонные кассеты.
Бескомпромиссная и непримиримая борьба с пьянством завершилась, и по стране океаном разлилась сивуха: пей до захлеба — не хочу! И потому проблем не было. Водяру брали тут же, в молочном. Бормотень давали в соседнем овощном магазине.
Закуси каждый принес из дому, что мог. Да и в столовке им оставили ушат позавчерашнего салата, непонятно из чего наструганного, плюс к нему — шесть ящиков пива-долгожителя, хранившегося, наверное, еще с доуказных времен. За это пришлось платить особо, по двойной цене.
Но ребята не скупились — и вправду, раз в жизни!
— Все по-людски будет. Серый! Не пожалеешь!
Организатор Коля был доволен.
Кого не понабилось только в крохотной обшарпанный зальчик! Сергей не то что по именам да фамилиям не всех помнил, но и в лицо не каждого признавал. Одно дело, что и незнакомцы приходили не с пустыми руками, а кое-кто и вовсе уже готовыми! Не тесно было и не скучно. Веселись, честной народ!
Любу он не позвал — знал, во что выльются проводы, сам не раз бывал на подобных мероприятиях, только не в качестве главного действующего лица.
Через полчаса после "торжественного открытия" вечера половина гостей была в дымину пьяна.
— Серега! — Один из школьных приятелей влез ногами на стул, поднял стакан с непроницаемой бормотенью. — Серега!!! Служи! Защищай нас! А мы тут остаемся. Серый! В натуре! На самом переднем крае борьбы с этой вот… — Он ткнул указательным пальцем другой руки в поднятый стакан, потерял равновесие и сверзился к всеобщему удовольствию со стула.
Хохот сотряс воздух в прокуренном помещении, задрожали, зазвенели стены. Но оратор встал, оправился и с четвертой попытки вновь влез на стул.
— Все до единого помрем! — Он всхипнул трагически. — В борьбе за святое дело поголовного уничтожения зеленых змиев! Не-е, ты понял, Серега-а-а?!
На этот раз его скинули насильственным образом, а точнее, стянули за полу пиджака. Больше оратор не поднимался. Но никто не сожалел об этом — здесь собрались те, кто не любил длинных тостов. Наливали и пили, пили и снова наливали — а вспоминали о виновнике торжества или нет, кому какое дело. Удалая шла гульба!
Сергей сидел совершенно трезвый. Не лезла в него в этот день сивуха — ни прозрачная, ни подкрашенная. Так, пригубил немного коньячку, да и то чуть не выворотило наизнанку, не принимал сегодня организм отравы, ну ни в какую нe принимал! И потому ему было странно смотреть на все происходившее, на эти у кого побагровевшие, а у кого позеленевшае рожи, на глуповато поблеcкивающие глаза, на всю эту сутолоку и бестолковость. Ох, тяжко в пиру трезвым-то, тяжко! Но и не уйдешь, коли все за-ради тебя устроено.
Мишка Квасцов, сидевший по левую руку, тискал какую-то девицу, примостившуюся у него на кoленях. Всю помаду с губ слизал. Но девица томно поглядывала почему-то на Сергея, все ловила его взгляд. Она была явно глупа и в трезвом виде, а сейчас выглядела и вовсе дурочкой. Сергей старался не встречаться с ней глазами.
Справа Коля пожирал невесть из чего сотворенный салат-винегрет прямо из ушата. Он был настолько увлечен своим занятием, что забывал наполнять стакан. Соседи рвали у него из рук ушат, им тоже хотелось. Коля держал пластиковое корытце мертвой хваткой. Но при этом успевал после каждой проглоченной порции высасывать полбутылки пива. Груда пустой сосуды перекатывалась, позвякивала у него под ногами. Со стороны Коли несло кислятиной. Кончилось все тем, что на Колю напала жуткая и непреодолимая икота. Тут-то он и спасовал, корытце с остатками травянистого месива у него отвоевали.
— Серега! Скажи слово! — выкрикнул некто малознакомый с другого конца сдвинутых столиков.
— Ага! Пускай скажет! Давай, Серый! — посыпалось отовсюду.
Пришлось встать. Наполнить до краев стакан красноватым псевдоконьяком якобы грузинского производства и подмосковного розлива. И произнести короткую речь.
— Я еще вернусь, ребята! — закончил он.
Все дружно приложились к самым разнообразным сосудам, сосудикам, посудинкам, но в основном к граненым стаканам. И одновременно врубили магнитофон.
И-эх! Одесса — жемчужина у моря!
И-эх! Одесса!!
Немногих девиц подхватили, вынесли на свободное пространство и принялись уже совершенно беззастенчиво обжимать и лапать в темпераментном и диковатом танце. Девицы повизгивали, похохатывали и были явно довольны. Нет, невмоготу было на все это смотреть сухими глазами. Сергей налил себе стакан водки и медленно, по глоточку выпил его. Немного прихватило, начало пробирать. Он сразу же повеселел.
— Получай, сучара! На тебе, на тебе!
В углу за его спиной втихаря били все еще икающего Колю. Сергей развел драчунов. Ему сегодня подчинялись, он был на особом положении. Коля, освободившись, принялся заливать икоту кислым пивцом, и его совсем разобрало, а потом и вывернуло наизнанку. Теперь сидеть в этом углу было невозможно. Но Сергей не осуждал Колю, знал, что тот прикладывался с самого утра, понемногу, немудрено было и сломаться.
Закончилось все диким и жутким мордобоем, в котором непонятно было, кто и кого бил. Но кулаки находили рожи, а рожи напрашивались на кулак. Побоище закончилось погромом, битьем посуды, переворачиванием столов… Но, разумеется, ни одна хотя бы и немного наполненная бутылка в этой битве не пострадала. Утихомирившись и утерев сопли да кровь, допили оставшееся, прихватили обмякший рюкзачок с собой и шумной гурьбой, сокрушая на своем пути все, что попадалось, не давая проходу прохожим, отправились по улицам и площадям — провожать…
Кого, куда?! Оставалось непонятным. Но провожали, пели, горлопанили, задирались, падали, шли шатаясь и цепляясь друг за друга толпой, стадом, оравой — одуревшей и по-пьяному бесшабашной.
А Сергей сидел в разгромленной столовке. Ждал Любу. Она обещала прийти под утро, к концу торжеств. Рядом с ним присоседился какой-то забулдыжного вида мужичонка, неизвестно как втершийся в кампанию да и обезножевший от обильной дармовой поиловки. Он смотрел на Сергея мутными и слезливыми, умильными глазками.
— Чего празднуем-то, никак не пойму?
Сергей отвернулся.
Но мужичонка был приставучий. Пришлось ответить.
— Провожают в армию, понял или нет?
— Чего ж непонятного тут!
Забулдыга сцедил из десятка бутылок почти полный стакан полупрозрачной от водки бормотени, вылакал его с прихлебом, скосоротился, поскреб ладонью в корытце и сунул в рот пучок зелени.
— Майский, стало быть? — вопросил он задумчиво.
— Чего — майский? — Сергей нервничал.
— Набор, говорю, майский, стало быть? Весенний?
— Угу, я и сам майский, — уточнил Сергей.
Мужичонка покряхтел, посупился, пошмыгал трубно носом и выдавил многозначительно, но совсем трезво:
— Родился в мае, значит, парень, всю жизнь тебе маяться!

Глава первая
"ЗЕЛЕНЕЕ ТРАВЫ"

Так выкладываться, как в этот бесконечный, суматошный день, ему еще не доводилось ни разу в жизни. Даже тогда, когда он занимался одновременно в секциях плавания и борьбы, когда приходилось, толком не отдышавшись и не усмирив дрожи в разгоряченных мышцах, бежать с одной тренировки на другую. Нет, там было легче. И проще. Там он знал, что может остановиться в любую минуту, в любую секунду расслабиться, передохнуть или, в конце концов, сославшись на недомогание, вообще уйти — неважно куда: домой, в кино, бродить по улицам, глазея на витрины и прохожих, да в тысячу самых различных мест! Здесь деваться было некуда. Сказывалось, наверное, и нервное напряжение — с непривычки, от бесконечной смены новых впечатлений, от резких, будоражащих душу команд, окриков, коротких и раздраженных перепалок с малознакомыми, по существу, ребятами, такими же внутренне взъерошенными и настороженными. Стоило лишь на мгновение остановиться, и накатывала непомерная, свинцовая усталость, сами собою слипались веки и повисали руки… И все же он нашел в себе силы и в краткий миг передышки уже перед самым отбоем примостился у тумбочки и на половинке тетрадного листа в клеточку вывел непослушными, негнущимися пальцами: "Люба, милая, любимая! Вот и прошел один день. Утром ты провожала меня, знаю точно, что сегодня утром! А кажется, будто год прошел, нет два, три года, целая вечность, все понятия о времени перепутались в моей голове, и лишь теперь я начинаю понимать, что это такое — теория относительности, это как в космосе: кто мчится на световых скоростях, теряет дни, недели, а для оставшихся проходят века и тысячелетия. Только с нами все наоборот: там у вас — минуты и часы, здесь — года, впрессованные в мгновенья. Может, это лишь поначалу так, а? Не знаю, ничего не знаю и не понимаю пока. Один день вечность! Так сколько же этих вечностей нам придется прожить…"
— Носок! Носок тянуть!
В легкой, но уверенной походке сержанта ощущалась вальяжность и даже некоторая снисходительность к стоящим перед ним «салажатам». Он слегка щурил глаза, переводя взгляд с одного новобранца на другого, и краешки губ на обветренном и загорелом уже в мае лице чуть подергивались так, будто сержант вот-вот улыбнется, а то и вовсе расхохочется. Но он не улыбался. Да и вообще упрекнуть его в чем-либо было невозможно: четкий неспешный шаг, прямая подтянутая фигура, ладно сидящая форма, серьезное лицо говорили сами за себя — сержант работал. Работал на совесть, и ему было так же нелегко, как и стоящим на плацу под пекущим солнцем молодым, только-только призванным солдатам. Даже не солдатам еще, а так, карантинникам.
— Рядовой Ребров, выше ногу.
Сержант ткнул кончиком сапога в подошву стоящего перед ним, и тот качнулся, раскинул в стороны руки, стараясь удержать равновесие.
— Стоять!
Казалось, стоять так стоять, чего проще: левая нога вытянута вперед, правая рука согнута в локте — кулак у блестящей пуговицы гимнастерки, левая рука — наотмашь назад. Просто, да непривычно. А вдобавок носок тянуть надо, да следить, чтобы вытянутая нога не гнулась в колене, да чтоб спина не прогибалась и чтоб не качало… Морока!
Капля пота выкатилась из-под пилотки с остриженного взмокшего лба, повисев немного над левой бровью, спрыгнула вниз, на ресницу, на ней и застряла. Моргнуть Сергей не смел — сержант смотрел на него в упор, прямо в глаза. И лоб у сержанта был абсолютно сух.
— Так, хорошо. Бодрости, бодрости больше!
Сержант хмурился, супил выгоревшие брови, но в глазах его не было ни злости, ни даже сердитости. Глаза как глаза — ясные, голубые, отражающие весь плац, а заодно и стоящего в журавлиной позе Реброва.
Капля наконец сорвалась с ресницы и темным пятнышком застыла на новехонькой хлопчатобумажной гимнастерке, прямо над сжатым кулаком. Сергей скосил на пятно глаз, и тут же из-под пилотки выкатилась вторая капля… "Неужели не узнает? — свербило в его мозгу. — Второй день ведь, и ни слова!" Сержант удовлетворенно хмыкнул себе под нос и отошел. Теперь он так же придирчиво всматривался в стоящего справа от Сергея лопоухого парня, нескладного, мешковатого, покрасневшего от натуги. Парень под сержантским взглядом чувствовал себя явно не в своей тарелке и краснел еще гуще, мучительнее.
— Дела-ай… — Сержант выдержал паузу и зычно рявкнул: — Д-два!
Дробное эхо прокатилось по плацу, подошвы впечатались в его бетонные плиты — строй сменил ногу. И смена эта отозвалась гулким выдохом облегчения.
"Ну хорошо, полтора года, ну и что? — Сергей мучился от наплыва тягостных мыслей сильнее, чем от изнурительной и надоевшей позы. — Что это, сто лет, что ли! Ведь не мог забыть, ведь я-то его помню, как не помнить? Пускай изменился, пусть форма эта, привычки новые и все прочее, но мозги-то ведь не отшибло, поди!" Пот уже заливал лицо. Струйки его стекали по вискам к подбородку, одна капелька повисла на носу, и, как Сергей его ни морщил, как ни раздувал ноздри, стряхнуть ее не удавалось.
Солнце пекло в затылок, его лучи сушили гимнастерку на спине, даже хотелось передернуть лопатками, чтобы отогнать их как назойливых мух. Так ведь дергай не дергай, а не отгонишь. И солнце как лампочку не выключишь! Было до того неуютно и тоскливо, что временами казалось: вот сейчас кто-то посторонний, но всесильный добродушно-веселым голосом из-за спины пропоет тихонечко: "Ну, ребятушки, дорогие, соколики ненаглядные, поиграли немного, и хорош! Мотайте домой живенько, небось, мамки вас заждались там!" Но голоса такого не раздавалось почему-то, и все происходящее было далеко не игрой — реальностью. Неприятной, гнетущей, но все же реальностью.
Все, что было дорого, любимо и привычно, оставалось где-то за бортом: и Люба, и друзья-приятели, и родные, и надежды с мечтами, даже неосуществившиеся попытки поступить в институт или продлить отсрочку, — все, все было за бортом, в какой-то совсем другой жизни. А на смену дорогому и любимому пришли плац, палящее солнце, пыльный, не приносящий прохлады ветер, незнакомые парни, жмущие сапоги и натирающий шею ворот гимнастерки… и сержант Коля Новиков, упорно не желающий узнавать Сергея.
Сейчас сержант был далеко, на левом фланге, но казалось, что и оттуда он следил за каждым застывшим в разомкнутой шеренге солдатом. И от этого пристального внимания становилось совсем не по себе.
Солнце забралось высоко — тени стоящих напоминали уродливых карликов с короткими ногами и непомерно большими головами. Карлики карикатурно повторяли движения своих хозяев, смотреть на них было и смешно, и противно. Сергей не смотрел, да и вообще ему было не до смеха.
Наконец сержант дал команду шеренгам сомкнуться и, когда все во взводе застыли плечом к плечу, более или менее напоминая воинский строй, произнес негромко:
— Вольно! — и глубоко вздохнул, будто ему предстояло сказать нелегкую правду. — Ничего, ничего не первый раз, — вяло начал он, поглядывая поверх голов, но с каждым новым словом ужесточая тон, — но, доложу я вам, дорогие товарищи курсанты, одной ногой вы пока еще на гражданке стоите, не вышли еще из вас с потом домашние пирожки и пышки, ватрушки и крендебобели. Зелены еще, ох зелены! И намучаюсь же я с вами — прям мурашки по телу уже сейчас бегают! И откуда вас понабирали на мою голову? За что наказание такое?! Ведь вы ж мне последние полгода дожить не дадите. Ведь угробите ж! Ой, зеленые, ну и подобрали зелень! — Сержант говорил жестко но ощущалась в его голосе вовсе не злость и не издевка — нечто мягкое, успокаивающее, как бы говорящее: пора привыкать, ребятки. Он впервые, пожалуй, слегка раздвинул губы в улыбке, но не стал от этого менее начальственным, внушающим уважение и даже легкий трепет. — Да вас по вашей зелени прям хоть в траву клади — не отличишь, где вы, где трава, это ж и маскировки не надо! — Говоря все это, он прохаживался вдоль строя, присматривался, то поправляя ремень кому-то, указывая на скособочившуюся пилотку или еще что. Остановившись совсем рядом с Сергеем, возле лопоухого и краснощекого парня, сержант вздохнул совсем тягостно и, переводя взгляд с одного на другого, добавил печально и тихо: — Да еще и позеленее травы будете, та хоть под солнышком немного дошла, точно, зеленее!
Будто окончательно утвердившись в своих подозрениях насчет новобранцев, он покачал головой и отошел подальше от стоящих, оценивая всех их вкупе.
Сергей глядел в пространство, стараясь не встречаться глазами со своим теперешним командиром. Ноги у него ныли, в спине что-то покалывало.
— Взвод, слушай мою команду!
Сержант отдернул рукав и уже в который раз посмотрел на часы, потом задрал голову к солнцу и, видимо, убедившись, что ни часы, ни солнце не врут, скомандовал:
— Нале-е-ево! Правое плечо, шагом…арш!
Занятия по строевой подготовке окончились. На сегодня, по крайней мере. Сергей шел, уставившись в затылок лопоухого паренька, и думал лишь об одном — как бы не сбиться с ноги.
— Раз! Раз! Раз, два, левой! Раз- Перед казармой, после чистки сапог и очередного тщательного осмотра, их распустили. До обеда оставалось минут десять. Ничего лучшего, кроме того как провести их в курилке под старым, разросшимся кленом, Сергей, придумать не смог. Он мечтал сейчас лишь об одном, чтоб его оставили в покое хоть ненадолго, дали бы собраться с мыслями, расслабиться, передохнуть. Но, как назло, время, такое тягучее и нескончаемое на плацу, в минуты отдыха летело, будто сорвавшееся с цепи после длительного и вынужденного застоя.
В курилке кроме Реброва было еще двое парней из второго взвода. Сидели они обособившись, трепались о своем, не обращая внимания на соседа, лишь дым сносило ветерком, да так, словно смолила целая рота.
Сержант появился незаметно, бесшумно. Сергей даже слегка вздрогнул, когда перед ним возникла фигура в выцветшей, почти белой гимнастерке, фигура, будто сконденсировавшаяся из знойного и тягучего воздуха вездесущим призраком. Призрак этот имел вполне реальные очертания, был весом и зрим.
— Ну, Серега, привет, что ли?! — сказал сержант.
Но руки Реброву не протянул.
Когда все это было? И было ли вообще? Может, вся предыдущая жизнь — лишь прелюдией прозвучала или просто пригрезилась в коротком сне перед самым подъемом, в те считанные минуты, когда душераздирающий крик дневального еще не вырвался из его горла, но уже вот-вот готов вырваться? А почему бы и нет, ведь сны, как говорят сведущие люди, за доли секунды могут прокручивать в головах спящих целые жизни? Да, давно это было.
Ребров познакомился с Любой у нее в институте, на предновогоднем вечере. Он попал туда благодаря своему приятелю. Мишке Квасцову, студенту, лодырю и повесе, человеку крайне уверенному в себе и до подозрительности не уверенному в окружающих. Всех таковых Мишка не слишком-то уважал, и по большей части из-за того, что подозревал в недостаточном к его собственной персоне внимании и любви. Причем Сергей не был исключением. Но с кем-то надо было поддерживать дружеские отношения.
Вот Мишка их и поддерживал. Был он невысок и плотен, но какой-то сыроватой плотностью, словно из теста слепленный. Темные редкие волосы слегка вились, падая прядышками на лоб и уши, но не прикрывая последних, а лишь топорщась над ними. Широкое, плоское лицо ничем примечательным не отличалось, пожалуй, лишь два зеленовато-карих глаза, живых и подвижных, придавали лицу какое-то особое, настороженное выражение. Короче, был Мишка Квасцов самой заурядной личностью, каких на белом свете пруд пруди.
Перед тем как заявиться на вечер в институт, они основательно посидели в соседнем баре, задрипанном и совершенно не пользующемся популярностью у местной молодежи. Бар этот, когда-то бывший молодежным кафе, захирел постепенно и превратился в обычную распивочную точку, пристанище ханыг-алкашей и редких залетных прохожих, уже разгоряченных и желающих добавить. Но он был рядышком с институтом, и потому особого выбора приятелям делать не приходилось, да и, что там скрывать, ни Мишка Квасцов, ни сам Серега брезгливы не были, как не были и избалованы в отличие от некоторых своих сверстников распивочными, проходившими по интуристовскому ведомству.
Идти "на сухую" в институт им не хотелось — настроение было не ахти какое, тем более что в этот непродолжительный период своей послешкольной жизни бывших подружек порастеряли и теперь пребывали в одиночестве.
Для пущей коммуникабельности не хватало как раз дву-трех коктейлей, которые им и приготовил с видом огромного одолжения забулдыга-бармен, уже осоловелый, с набрякшим лицом самодовольного и пыжащегося перед окружающими неудачника.
Но Мишке с Сергеем было наплевать на такие мелочи.
Они принимали жизнь такой, какая она есть.
В предыдущий вечер Сергей с Мишкой бесцельно болтались по центру, искали развлечений. Но так ничего особого и не нашли. Популярные злачные места были забиты до отказа, не проскользнешь, а в большинство из них и вовсе не пускали по причине коренного происхождения выдать себя за малайцев или хотя бы финнов им не удавалось никак. Хотя множество шустряков именно таким образом проходили в престижные трактиры и увеселительные заведения для людей особого сорта, обладающих отнюдь не местной пропиской.
Но плевать на все это хотели и Мишка и Сергей. Очень нужно! Во дворике за Моссоветом они раздавили бутылочку красного крепкого, утерлись рукавами, посидели, покурили и уже в приподнятом настроении влились в толпу на Тверской — куда вынесет. Часа полтора их носило и крутило, не прибивая ни к какому берегу. Потом людская волна выбросила их прямо на магазинчик где-то у Солянки, и не магазинчик даже, а тесненькую винную лавчонку. Пришлось взять еще парочку бутылок, на этот раз вермута розового, но тоже крепкого — в девятнадцать градусов.
Не откладывая в долгий ящик важного дела, они пехом протопали две остановки и в «Шашлычной» у Яузских ворот выглушили содержимое бутылок под двойную порцию пельменей и один стакан компоту — бледненького, видно, прямо из-под крана налитого.
Не так часто Мишка с Сергеем встречались. И потому позволили себе в этот день немного расслабиться. В забегаловке было невероятно гразно. Но зато там было спокойно: местные блюстители знали, что персонал забегаловки живет не только с обвеса, но и с посуды, оставляемой посетителями, и потому никого не трогали, им, видно, тоже обламывалось кое-что.
И не стоило бы обо всем этом упоминать, если бы события предыдущего вечера не повлияли на день последующий. Причем самым определенным образом.
Друзья собирались просидеть в «Шашлычной» долго, может и до закрытия, — благо магазины рядом, всегда можно пополнить запасы выпивки. Но не понравились чем-то местным завсегдатаям или, кто знает, просто подвернулись под горячую руку.
Какой-то толстый и обрюзгший лицом малый в латаных варенках и расхлюстанной клеенчатой — под кожу куртенке подсел за их столик. Со своим стаканом подсел.
— Плесните, ребятки! — попросил он плаксиво. — Душа горит.
Мишка оттопырил нижнюю губу и сказал просто, без обиняков:
— Вали на хер отсюда!
Толстяк все понял и свалил. Но через две минуты он подсел снова. И уже не один. Два пропитых и явно уголовных типа приволокли свои стульчики и пристроились по бокам от толстяка. Оба выглядели близнецами: спутанные волосы, черные и сальные, красные глазки, щетина, наколки на руках. У обоих не хватало не меньше трети передних зубов. Короче, те еще ребятки.
— Ну что, суки?! — прямо в лоб спросил тот, что сидел левее.
Сергей сжал в кулаке ножку стула под собой, чтобы в случае надобности тут же его выдернуть и обрушить на визитеров, — ничего более серьезного под руками не было. Мишка полез в карман. Сергей знал, ничего у него там, кроме ключей, нету.
Но толстяк смягчил обстановку.
— Вы нам по стакашку налейте, ребят, и лады! — предложил он вполне миролюбиво.
Его дружки щербато заулыбались, закивали. Первый дополнил:
— По-божески, кореша, ну чего вы в натуре! Угостите инвалидов соцобщежития!
Лучше всего было разойтись спокойно, без потасовки.
И Сергей уже полез во внутренний карман за бутылкой.
Но Мишка все испортил.
— Хрен вам моржовый, а не по стакашку! — сказал он.
И неожиданно сильно и резко толкнул от себя стол.
Противоположным краем столешницы всех троих опрокинуло вместе со стульями назад. Грохот и крик, мат, ругань переполнили забегаловку.
— Валим! — выкрикнул Мишка.
Сергей вскочил на ноги и пару раз двинул ближнему к нему близнецу-блатарю ногой в бок. Мишка отделывал другого вымогателя тем же образом. Но длилось это долю секунды.
— А-а!!! — сиреной завопила с раздачи краснолицая тетка. — Убива-ю-ют!!! Милиция! Бандиты! Эй! На помощь! — И непонятно было, кого же она звала.
Многочисленные посетители с интересом наблюдали за происходящим. Но никто не приподнялся со своего места.
Правда, толстяк успел вскочить и загородил Мишке проход. Но тут же вновь полетел на пол — развоевавшийся Мишка пнул его пяткой в живот, а потом, уже падающему, навесил хорошенько по загривку.
— Фрайера! Суки! Порежу. — развопился один из блатарей.
Но было поздно, приятели выскочили из забегаловки. Сергей собирался рвануть прямо по улице, без оглядки.
Но более хитрый Мишка придержал его за локоть.
— Куда, осел?! Сразу накроют!
Они спрятались тут же за «стекляшкой», решили переждать хотя бы минутку, не высовываясь и не привлекая к себе внимания. Только когда два постовых неспешно прошли внутрь заведения, Мишка сказал тихо:
— Ну, теперь пошли! Только, Серый, спокойненько, отдышись, не дергайся!
Они не заметили, как сзади появился один из беззубых блатарей.
— Ну что, суки?! — прошепелявил он, загораживая проход к площади.
Глаза блатаря были безумными, то ли от пьянства, то ли от злобы. Он был весь в мусоре и объедках, так, видно, и не почистился, после того как на него опрокинулся стол.
— Ну, что? — повторил он. — Приехали, фраерочки?!
В руке у блатаря был зажат нож — настоящая финка, какие умеют выделывать лишь специалисты в зонах, тесак тесаком с хищно выгнутым острием.
— Ша! — выпучив глаза, прошипел Мишка. — Менты, кореш, сзади обходят. Шухер!
Блатарь лишь чуть скосил глаза в сторону. Но этого хватило. Сергей со всей силы ударил его ногой в пах так, что заболели пальцы. Мишка ударом в челюсть сбил «кореша» с ног, каблуком вдавив в землю руку, сжимавшую нож. Но нагибаться не стал. Для надежности они слегка попинали его по ребрам ногами. И ушли — потихоньку, стараясь сдерживать шаг, не суетиться. Что там творилось внутри забегаловки — им, по понятным причинам, выяснить не удалось.
На Ульяновской забрели в тихий уютный дворик с качелями. Отдышались. Сергей посокрушался спьяну:
— Зря мы их так, зря!
Мишка был настроен практичнее.
— Ничего, в следующий раз, когда тебя будут бить по левой стороне рожи, подставляй правую — сразу искупишь грешки! — проворчал он. — А вообще кончай. Серый! Ушли-и слава богу! Давай, распечатывай!
Тут же на качелях они допили розовый вермут, отвоеванный-таки у алкашей-блатарей, явно полубессильной и дошедшей до ручки братии, на которую и обижаться-то по их убогости не следовало. Если б только не нож…
— Все! Забыли!..
Мишка встал. Выйдя из-под арки, натолкнулись еще на один магазинчик-клетушку. Взяли алжирского крепкого.
Там же увидали и побитого толстяка — ушел, видно, от милиции, или отпустили. Толстяк скромно потупил набрякшие очи, предпочел не узнать.
Но Мишка ему шепнул на выходе с усмешечкой:
— Еще плеснуть?!
Толстяк вздрогнул и отвернулся.
Бутылку решили не распивать сразу, оставить. Поехали по Мишкиному предложению на "три бана" — в просторечье на трехвокзальную площадь, к Ленинградскому, Ярославскому и Казанскому. Там было проще всего подхватить парочку недорогих, а то и вовсе бесплатных девочек — но поприличнее, не шушеру привокзальную, рублевую и затасканную, а приезжих искательниц приключений и развлечений.
Чтобы не тратить понапрасну времени. Мишка сразу вытащил бутылку, зажал ее в одной руке, другой принялся накручивать на пальце ключом. Объяснений для смышленых девочек не требовалось. Но не каждая шла на ключик как на приманку, многие боялись чужих квартир и предпочитали подъезды, чердаки, стройки, подворотни или, в лучшем случае, собственные комнаты. Только Мишке, так же как и Сергею, надоело в этот день подзаборничать и отирать пыль на лавках. И потому Квасцов — не особо щедрый в трезвости, но купечески разгульный в подпитии решил привести компанию, если она состоится, к себе.
Состоялась!
— Стаканчик к бутылочке не нужен? — спросила девочка в черненькой шапочке, похожая на школьницу-активистку, но явно не малолетка — малолеток Мишка сторонился, закон есть закон.
— Вот именно стаканчика нам и не хватало! — умильно прошептал он. — А еще лучше, парочку!
Сергею девица не понравилась, но он тоже улыбался, пялил глаза. Второй «стаканчик» по мановению первого неспешно, покачивая бедрами, подрулил к стоявшим от газетного стенда.
— Отличненько! — заявил Мишка сиропным голосом и прихватил появившуюся блондиночку в мохеровом платочке за талию.
Та рассмеялась, кокетливо попыталась высвободиться — ну и, конечно, не получилось. На долю Сергея осталась «активисточка» с черными живенькими глазками, сочетающимися с ее шапочкой.
Разговора о деньгах не было, и Сергей отчетливо понял, что они имеют дело не с профессионалками, а с такими же искательницами приключений. Оно и к лучшему было — во времена-то сексуальной революции, совпавшей с эпохой СПИДа! Впрочем, о всех страстях после розовых и красных крепленых просто-напросто забывалось. Ну их, страсти-мордасти эти! Чай, не в Африке живем, где каждый первый сифилитик, а каждый второй — спидонос, и не в Индии даже, где проказа за насморк почитается! Так думалось не только Сергею, но и Мишке.
О чем думали девицы — вообще неизвестно, если и думали о чем-то, так это должно было проясниться позже.
Пришлось заехать по дороге в магазин и взять еще пару бутылок — на этот раз ничего, кроме кагора, не было. Но Мишка клялся, что у него в конуренке припрятана бутылочка пятизвездного коньяку. Ему не слишком-то верили. Но девицы были уже навеселе — так что должно всем хватить, ну, а не хватит, так и к таксистам недолго сбегать деньжата пока имелись.
— Посидеть бы для начала в ресторанчике, потанцевать! Или в баре?! — предложила блондиночка, которую звали Вика. Явно напрашивалась на дорогие развлечения.
Но Мишка сразу пресек эти притязания.
— Лапушки, щас не пробьешься, опоздали! — прошептал он на ушко. Но так прошептал, что вопросы отпали сами собой.
А Сергею подмигнул: ишь, мол, хитрюги, «мотористки»! Знаем эту породу — попить, поесть, погулять, за счет фраеров-лопухов, да и отчалить?! Не-е, так не пройдет, девочки! И те, видно, поняли это. Сразу спало еще присутствовавшее поначалу напряжение.
В троллейбусе Мишка посадил блондиночку на колени, запустил ей под курточку руку, выражая всем своим лицом неподдельный восторг от испытываемых ощущений.
Блондиночка таяла, млела, закатывала глазки и все время подставляла ушко под Мишкины губы. Тот ей шептал что-то приятное. Сергей не слышал. «Активисточка» черноглазая прижималась к нему, смотрела снизу вверх огромными глазищами. Чего-то ждала. Звали ее Светой. А может, и совсем иначе, ведь никто ни у кого паспортов не спрашивал — была нужда!
Сергей пытался себя распалить, дважды обнимал Свету за плечи, поглаживал по спине, пробовал шутить, рассказывать анекдоты… Но что-то не удавалось растормошиться.
Лишь когда они ввалились в Мишкину «конуренку», а по сути, вполне приличную и вместительную однокомнатную квартиру, и когда Света сняла свое пальтишко, он начал оживать. И еще бы — под пальтишком оказались такие формы — грудь, бедра, талия — все скульптурное, точеное, наполненное и притягивающее, что он закатил глаза и показал Мишке поднятый большой палец. Но тот не заметил, был увлечен Викой, бесстыдно поправляющей чуть приспустившиеся колготки, — жесты были явно рассчитанные, манерные, но это не меняло дела.
Через минуту они сидели за столом. Мишка не обманул насчет коньяка ~ запыленная порядком бутыль была выставлена в центре, посреди самого простецкого угощения — грубо нарезанного черного хлеба, капусты, двух неумело распотрошенных когда-то и уже подсохших селедок и трех или четырех сморщенных яблок. Зато аппаратура у Мишки была классная, японская, от папаши. И потому мягкая, обвораживающая музыка лилась, казалось, из самих стен.
— Ништяк! — выдохнула Вика из пухлых губок. — Мне тут нравится.
— То ли еще будет! — заверил Мишка и разлил для начала бутылку кагора.

Зелье оказалось не таким уж и плохим — в головы шибануло здорово. Видно, настаивали кагор не на монастырских травках, а как меньшее, на табаке или курином помете, да и потом щедро разводили на спирту. Сергей начинал косеть не на шутку, в глазах поплыло. Но усилием воли он вернулся в сознательное состояние. Привалился к Светочке, охватил ее пониже талии рукой, губами прильнул к шее — стало тепло и сладостно. Она положила ему руку на плечо, легонько поглаживала.
— Уф! Жарища! — пробасил Мишка и стянул через голову свитер.
В комнате и на самом деле было жарко, топили так, будто за окном Оймякон или Якутск, по меньшей мере.
Но форточка в этой квартире открывалась лишь в знойные летние денечки — Мишка смертельно боялся сквозняков, по этой части у него просто заскок был какой-то.
Сергей расстегнул ворот рубахи на две пуговицы. Нашептывания певца становились все интимнее, мелодия вкрадчивей.
Мишка снова оторвался от раскрасневшейся блондиночки.
— Не-е, не могу! — заявил он. — Если дамы не возражают. — Последовали взгляды в стороны «дам», и плотоядная улыбка свела его губы. — Если дамы не возражают, я разоблачусь немного.
Мишка стянул через голову рубаху и остался по пояс голый, немного грузноватый, но в меру, с сохранившимся еще с лета загарчиком.
— Представим, что мы на пляже в Сочах! — протянул он певуче и вновь приник к Вике. — Палит ласковое южное солнце, аромат магнолий щекочет ноздри, плещутся волны, набегают на желтый горячий песок.
Вика, расслабленная и безвольная, вдруг резко отшатнулась, вскочила на ноги. Глаза ее были туманны.
— Я тоже хочу в Сочи! — провозгласила она немного капризно, притопнув каблучком и свысока поглядела на улыбающегося Мишку. — Под магнолии, на песочек! Хочу-у!
Она расстегнула «молнию» на зелененькой бархатистой кофточке, аккуратно сняла ее и не менее аккуратно повесила на стул, стоявший у стены. Потом вернулась к Мишке.
Совсем узенький и полупрозрачный бюстгальтер почти не скрывал ее высоких и полных грудей.
Вика прислонилась к Мишке спиной, и он, простонав нечто неопределенное, изловчился и через плечо опустил ей руку на грудь, еле касаясь кожи и чуть перебирая длинными ухоженными пальцами.
— Солнышко припекает, — еле слышно пролепетала Вика и прикрыла глаза.
Света поглядела на Сергея. Но он, ощутиз вдруг непонятно почему кахую-то искусственность, надуманность ситуации, не стал следовать Мишкиному примеру, а прошептал ей на ухо.
— Потанцуем?
Света сразу же встала, протянула к нему руки. Они перебрались на свободное место, прильнули друг к другу. В этот миг из-за спины послышался томный громкий стон-подвыванье. Но это был уже не Мишка, это вытягивала рулады Вика.
Невнятный и нечленораздельный стон послужил будто сигналом для Светы. Она резко отстранилась от Сергея, отпихнула его обеими руками. Глаза сверкнули зло, она сразу перестала напоминать школьную комсомольскую активисточку и стала похожей на разгневанную, но ждущую чего-то женщину.
— И я хочу на пляж! — почти выкрикнула, с вызовом, упрямо.
Сергей пожал плечами и улыбнулся. Он заметил, что пальцы у нее подрагивают и лицо становится каким-то нервным, беспокойным.
— Ну так… — пробубнил он, глядя ей в глаза.
И этого оказалось достаточно. С каким-то непонятным вздохом облегчения Света дрожащими руками стянула с себя свитерок и небрежно бросила его на диван. Сергея снова повело — под свитером не было ничего, совсем ничего, кроме чистого белого женского тела: над плоским животом, переходящим в узкую и гибкую талию, чуть покачивались от резкого движения два неожиданно больших полушария грудей с темными влекущими сосками… Но она не дала ему времени рассматривать себя, снова привлекла, прижала. Они закачались в ритмах нехитрой и чарующей мелодии.
От прикосновения нежного и упругого женского тела Сергей на какое-то мгновение протрезвел. Он почувствовал, как она впилась ему пальцами в плечи — с силой, страстно и уверенно, будто требуя от него чего-то.
Но в это время Мишка крикнул от стола:
— Бокалы полны, товарищи отдыхающие! Просьба отольнуть от дам и прильнуть к ним.
Сергей почти на руках поднес ее к столу. Усадил себе на колени. Она по-прежнему вжималась в него, словно стыдясь наготы, не желая поворачиваться к Мишке, к Вике.
А Вика распустила свои белокурые волосы и стала похожа на русалку, только что вышедшую из реки или омута, не хватало лишь чешуйчатого хвоста.
— Вздрогнули! — произнес тост Мишка и проглотил смесь коньяка и кагора. Крякнул, закусил яблоком.
Света с Викой выпили по полстакана, не церемонясь, без упрашиваний. Сергей плыл, его будто по волнам несло.
Он потянулся было к стакану, наполненному до краев. Но Мишка вдруг, заглянув в глаза, сказал глухо:
— Может, пропустишь?! Нет? Ну смотри, чего-то ты кислый какой-то!
Света, чуть отпрянув и не обращая внимания на разговоры, расстегивала рубаху на Сергее.
— И мы хряпнем! — сказал он.
И выпил. До дна. До последней капельки вытянул, пролив лишь с наперсточек ей на спину. Света вздрогнула, но тут же прижалась плотнее — она наконец-то стянула с Сергея рубаху.
— Ну, тогда и мы повторим! — Мишка снова разлил всем. Всем, кроме Сергея. Тот мотнул головой.
Вика первой выпила. Поморщилась. Но тут же рассмеялась.
— А теперь я хочу в море! — проговорила она, сюсюкая, как маленькая девочка. — Хочу в воду!
— Вперед, лапка! — приободрил Мишка и слегка отпихнул ее от себя.
— В море-е! Все в море! Купаться! — объявила Вика и полезла на стол.
Она раскачивалась в ритме музыки из стороны в сторону. И никак не могла справиться с молнией на юбке, при этом грудь, с которой уже давно сполз бюстгальтер-полоска, она шаловливо и кокетливо прикрывала другой рукой.
— Стриптиз! Номер люкс! — громогласно проговорил Мишка, встал и поклонился так, будто он сам раздевался на виду у всех.
— Нет! В море! — вновь притопнула ножкой Вика. — В ласковые волны! Все! Купаться!
У Сергея пересохло в горле. И он в два глотка осушил стакан, в котором было налито для Светы. Она и не заметила этого, вывернув шею и продолжая тереться об него грудью, она наблюдала за Викой, губы подрагивали, тянулиськуда-то.
— Опа!
Вика наконец справилась с «молнией», через голову сняла юбку и принялась накручивать ею вверху, сжимая краешек в вытянутой руке. Почти в такт этому вращению вращались и ее полные бедра, обтянутые полупрозрачной и ничего не скрывающей тканью колготок.
— В море! — еще громче выкрикнула она и спрыгнула со стола. Тут же уселась Мишке на колени.
— Море принимает купальщицу! — доложился Мишка и чмокнул ее в щеку. — Ну, поехали!
Он вытянул свой стакан. Потом поднес другой стакан к губам Вики, она выпила из его рук, потом слизала капельки вина с пальцев.
Сергей плеснул себе коньяку, выпил. Он уже не понимал, что делает. Ему вдруг стало плохо. До того плохо, что он спихнул Свету с коленей и побрел, придерживаясь за стены, в ванную — думал, сейчас начнет рвать. Но нет, его не рвало, лишь мутило — очень сильно. В голове все смешалось, перепуталось. Но он еще понимал, что происходит вокруг. И потому расслышал Мишкины слова, обращенные к уже натянувшей на себя свитерок Свете.
— Прогуляй дружка, лапа, прошу тебя! Через десять минут он будет огурчиком, точно говорю. Ну давай, давай! А мы с девочкой Викой, ягодкой, — он зачмокал ее в ухо, пока передохнем немножечко на диванчике, лады?! Потом в мы продляемся! Ну, вот и славненько!
Мишка вдруг прильнул к Свете а долго, взасос целовал ее, потом выпустил, подтолкнул к Сергею.
— Ну-у, вперед!
Это было последнее, что помнил Сергей.
Правда, он очень смутно ощущал какое-то время Светy рядом с собой. Они сидели на заснеженной лавочке, потом пытались идти куда-то, он падал, она его поднимала, и снова, и снова… Потом вообще образовался черный провал, з котором не было никого, ни Мишки, ни Вики ни Светки, ни даже улиц и домов.
Прочухался Сергей к утру. Еще не рассвело. Но знал каким-то образом — вот-вот должно рассвести. Ничего не было. И вдруг все появилось вновь! Он стоял посреди двора — того самого, Мишкиного. Шапка была не на голове, она торчала из кармана. И, пришлось ее вынимать, расправлять, натягивать на обледеневшие и оттого мокроватые волосы. Было страшно холодно, его просто трясло самой крупной дрожью, какая только бывает. Да и вообще он был весь в снегу, тело болело, ноги ныли. "Бросили! — молнией мелькнуло в мозгу. — Сволочи!" Ведь он же мог подохнуть здесь, в любом из этих сугробов! "Вот ведь сволочи!" Теперь Сергея трясло не только от холода, но и от злости.
Кое-как совладав с собою" нетвердой подходкой он направился к Мишкиному подъезду.
Дверь в квартиру оказалась незапертой. "Видно, не слабо и Мишаня поднабрался!" — подумалось на ходу. Он пнул дверь ногой. Потом прошел в комнату. Ничего не видя, нашарил на столе бутылку, выпил остатки прямо из горлышка. И только тогда включил торшер. Слабенький зеленоватый свет залил комнату.
То, что увидал Сергей, не прибавило ему спокойствия. На широкой, раздвинутой тахте лежал Мишка. Лицом вверх. И даже не лицом, а рожей — именно так можно было назвать одутловатую физиономию, помятую и перемазанную помадой. Он был по пояс под одеялом. Слева от него обвивая руками шею спящего, лежала голенькая и беззащитная в своей наготе Вика — сейчас она напоминала размякшую сдобную булочку — сладенькую, но очень привлекательную. Она вздрагивала во сне, подергивала посиневшей ножкой. На каждое такое подергивание Мишка хмурился, морщился, но не просыпался.
Но не это взбесило Сергея, вовсе нет! Справа от Мишки, а точнее, наполовину на нем, на его груди, примостилась столь же откровенно и бесстыдно Светочка — и во сне жаркая, волнующая, вся словно состоящая из живых перекатывающихся шаров. Она спала, но и в этом состоянии продолжала впиваться губами в Мишкино плечо. Черные волосы были растрепаны.
"Ну сволочи!" Сергея чуть не перевернуло. Он там, можно сказать, околевал во дворе! Его бросили! И никто не вспомнил! А они тут!
Сергей вцепился рукой в эти черные, спутанные, но густые, будто конская грива, волосы, дернул, сильно дернул, зло. Она слетела с тахты, не успев толком проснуться. И тут же завизжала, заголосила, прикрываясь руками.
Проснувшийся Мишка выразительно, сразу сообразив, что к чему, показал ей кулак. Визг смолк. Вика сидела, ничего не соображая, — голая, с глупым ненакрашенным лицом. И вся эта картина своей экспрессией, напряженностью вполне заслуживала, чтобы ее увековечил живописец, по крайней мере, фотограф.
Сборы были недолгими. В три минуты девицы и оделись, и привели себя в порядок. Мишка, знавший, что сейчас приятеля лучше не трогать, не задерживал их. На Сергея было страшно смотреть.
— Привет, шизоиды! — попрощалась Вика и утянула-таки со стола сморщенное яблоко.
Света ничего не сказала. В глазах у нее были боль и страх. И вместе с тем она все еще была пьяна — что взять?!
После того как дверь захлопнулась, Сергей подошел к Мишке и без размаха ткнул ему кулаком под глаз. Тот отшатнулся к стене. Но промолчал.
— Сучары! — процедил Сергей.
— Это точно, — закрепил Мишка, — чего с них возьмешь, шалавы!
Он явно не принял слов Сергея на себя, хотя тот имел в виду и его. И от этого Сергей размяк. Упал на тахту, развалился. Ему очень хотелось спать.
— Все, Сергей, — заверил Мишка на полном серьезе, — с этими мочалками уличными больше не связываемся, лады! Все! Ты меня убедил, Серега! Они нас с тобой до гробовой доски доведут. Все! Ну их на хрен, шалашовок! Развелось, понимаешь, на наши головы! И надо же — умеют подкатить, тю-тю, сю-сю! Не-е, на хрена нам эти удовольствия?!
Под эти заклинания Сергей и уснул, окончательно уверившись в невиновности Мишки и в его твердом дружеском плече.
Проснулся он в четыре часа дня. Свежим, бодрым.
Будто и не было ничего. Мишка прибрался в комнате, почистил одежду.
— Ты помнишь, куда мы идем? — спросил он.
Концерт самодеятельности пропустили, подошли к началу танцев — веселые и самоуверенные, не вызывающие подозрений у дежуривших в дверях института старшекурсников, так как пригласительными билетами Мишка запасся заблаговременно, а легкий винный запашок отбили мятными конфетами. Институтские оперативники явно принюхивались, водили носами и раздували ноздри, у них было указание — не пропускать подвыпивших. Но то ли они сами слегка подзарядились перед вечером, то ли просто ничего не заметили, одним словом, Квасцов и Ребров миновали их благополучно, пронеся к тому же с собой еще и бутылочку сухого, которую тут же, не откладывая на лучшие времена, и распили в туалете, среди таких же парней, озабоченных поднятием тонуса.
Ребята из институтской рок-команды с привычно ненормальным для подобных групп названием "Каменное облако" расставляли в углу зала свою громоздкую аппаратуру. В отличие от их коллег из "Пинк Флойда" они не имели штата грузчиков в сорок человек, все приходилось таскать на собственном горбу и двигать своим же животом. Но ребята были настоящими подвижниками, им ли привыкать!
Аппаратура не желала настраиваться — что-то дребезжало, фонило, громыхало, потрескивало, скрипело… и в совокупности создавало предстартовую атмосферу — в воздухе прямо-таки носились заразительные вирусы предстоящего буйства.
Публика постепенно собиралась, и чем больше студентов и студенток, а также и прочих приглашенных скапливалось вдоль стен, тем отчаяннее музыканты терзали свои инструменты, не желающие поддаваться настройке. И когда какофония достигла наивысшего предела, за которым ничего осмысленного и гармоничного быть не могло, не имело права, — все будоражащие, раздражающие своей дикостью звуки слились воедино и сотворили чудо, породив мощный и чистый, вырвавшийся из немыслимого хаоса аккорд. Он прокатился под сводами зала, подавил гул голосов, выкриков, смеха и резко оборвался, уступая место хриплому и словно сдавленному баску склонившегося над микрофоном лидера-гитариста:
Развеет ветер облака И в клочья тучи разорвет, И нас с тобой одна рука Сведет и снова разведет.
Ведь мы на каменном облаке По Вселенной плывем…
Ударник выбивал почву из-под ног, требовал подчиняться его ритму. В центре зала свободного места уже не было, танцующих пар тоже. Была сплошная человеческая масса, содрогающаяся в такт ударнику, было колышущееся море голов и плечей — все двигалось, прыгало, вертелось, извивалось, тряслось и дергалось. Но главное, всем было приятно и весело до самозабвения. Некоторые, особо возбужденные, в тщетной попытке перекрыть многоваттные усилители, пытались подпевать лидеру группы. Слышали их только самые ближние.
Свет как-то сам собою пропал — над танцующими царил полумрак, разрываемый яркими вспышками, разноцветными молниями. И это ослепляло, лишало ориентации и кружило голову. Мельтешение красок могло свести с ума. Хоть глаза закрывай!
Песня была коронным номером рок-команды, ее визитной карточкой.
И если облако расколется, Две половины разлетятся, Дай Бог, паи на одной остаться И не теряться, не теряться!
Ведь мы на каменном облаке По Вселенной плывем…
Песня была бесконечной, изматывающей, и в то же время она завораживала, не давала бросить танца и отойти к стене, где в степенных позах, важно и неприступно, стояли немногие из преподавателей, осмелившихся прийти на этот безумный вечер.
Сергей взмок, выпитые коктейли и сухое вино улетучились, но в голове было ясно и пьяняще весело. Он успел мельком подумать, что в бар, в общем-то, заходили зря можно было обойтись и без допинга. Рядом топтался Мишка — деловито и сосредоточенно, как, впрочем, всегда и во всем.
Оборвалась песня так же неожиданно, как и началась, вызвав шумный рев и рукоплескания. Начало было положено, вечер обещал быть таким, какого все и ожидали, — веселым, шумным, бесшабашным.
Сергей подошел к Любе не потому, что она чем-то особенным привлекла его внимание, нет. В зале было полным-полно и стройных, и красивых, и просто привлекательных и модно одетых девушек — веселых, искрящихся, обаятельных. Но не что-то внешнее послужило причиной, нет, просто следующий танец был медленный, передышка после «облака», и нужна была пара. А Люба стояла ближе всех, и он, не раздумывая, протянул ей руку:
— Потанцуем?
Она кивнула, даже не скрывая своего расположения, — не придется стоять и ждать приглашений. Да и партнер сразу приглянулся ей, видный парень, чего еще желать для обычного двух-трехминутного танца! Высокий, худощавый, но совсем не тощий и хилый, а, наоборот, подтянутый, крепкий. Приятное и умное лицо, чуть насмешливое — но в самую меру, мягкие, еще совсем юношеские губы, прямой небольшой нос со шрамиком у переносицы, густые светлые волосы, подстриж. ояные немного небрежно и оттого кажущиеся взъерошенными… Рядом уже танцевали.
Сергей положил обе руки на талию девушке и, не давая ей времени на кокетничанье и отказы, мягко, но властно привлек к себе.
Люба посмотрела вверх, в лицо этому чересчур самоуверенному парню, собираясь сказать что-нибудь резкое — не слишком обидное, но достаточно колкое. Первым порывом пришло желание сбить с него спесь…
Ее решимость потонула в очень добрых, чуть прищуренных серых глазах, широко поставленных на склонившемся над нею бледном и немного усталом лице.

"Командиру уче&heip;