Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Десмонд Моррис
Людской зверинец

«Людской зверинец»: Амфора; 2004
ISBN 5-94278-642-9, 1-56836-104-1, 978-5-94278-642-7
Аннотация

Английский зоолог Десмонд Моррис — создатель фильмов, посвященных поведению человека и животных, автор множества научных трудов и увлекательнейших научно-популярных книг. "Людской зверинец" — своего рода продолжение его знаменитой книги "Голая обезьяна".
Интересно, что за несколько десятилетий книга ни разу не перерабатывалась, несмотря на огромное количество открытий сделанных в данной области с того времени.
Однако, по словам В. Дольника, выступившего научным редактором русского перевода "Критика автором современной цивилизации не нова, но зато очень оригинальна — с особых, неожиданных позиций. Читая книги Морриса, вы и вдоволь посмеетесь, и будете негодовать, но главное — узнаете много нового".

То есть читать можно и даже нужно, но не ради знания, а ради повода задуматься.

Десмонд Моррис. Людской зверинец

Изучение городского животного, выполненное классическим зоологом

ПРЕДИСЛОВИЕ

C тех пор, как книга "Людской зверинец" (The Human Zoo) была опубликована впервые, прошло более четверти века. За это время население Земли удвоилось — с трёх миллиардов до шести, и эти чудовищные темпы роста продолжают неуклонно увеличиваться. В результате всё более многочисленные толпы людей переполняют города — эти огромные "людские зверинцы". Как ни печально, но проблема, которую я затронул, в настоящее время стала ещё более острой. Поэтому я счастлив, что теперь книга переживает своё второе рождение (Впервые книга была опубликована в 1969 г., второе издание увиделосвет в 1996 г.).
За время, прошедшее между первым и вторым изданием, я не преминул воспользоваться шансом поближе рассмотреть некоторые наиболее показательные особенности "людского зверинца". Когда телекомпания «BBC» решила взять мою книгу за основу одной из своих новых программ, на съёмках я познакомился с последними достижениями урбанизации. В трущобах Бомбея, самых страшных трущобах мира, я увидел, насколько могут быть спрессованы человеческие жилища, — даже самые допотопные клетки для животных по сравнению с ними кажутся роскошными апартаментами. В Токио миниатюризация жилья дошла до такой степени, что номера в некоторых гостиницах представляют собой этакие забавные капсулы, куда проживающие втискиваются, как в коконы, и чувствуют себя всё равно что в гробу, оснащённом кондиционером икабельным телевидением.
В Лос-Анджелесе я исследовал самые недра гангстерских районов и убедился, что междоусобные распри вовсе не канули в Лету. Самый большой город на Земле (сейчас его площадь равна половине Бельгии) поделён разными группировками на сектора с чёткими и неприкосновенными границами. Червь первобытного племенного строя во всей красе процветает в самом центре этого огромного гниющего яблока под названием «мегаполис». Древние пещерные картины и доисторические наскальные росписи сменились современным граффити, первобытные копья — автоматическими пистолетами; ритуальным шрамам на коже теперь предпочитают модные татуировки, а разноцветным перьям на голове — стильные футболки. Все племенные признаки и родовые связи, вроде бы начавшие возрождаться во всепоглощающей паутине города, теперь снова искоренены и превратились в малопонятные законы территориальных группировок. Кое-кто считает, что это признак разрушения, но для живущих в городах сопротивление превращению в безликих насекомых громадного, битком набитого человеческого «муравейника» стало вопросом жизни исмерти.
Мы как представители класса млекопитающих всегда будем бороться за право любой ценой сохранить свою самобытность в животном мире. Есть города, жизнь в которых даже воодушевляет на эту борьбу, способствуя образованию разнообразных местных группировок на любой вкус. Тот, кто ещё не решил вопрос о своей принадлежности к одной из них, скоро поймёт, что тонкая плёнка цивилизации вот-вот будет содрана и разорвана в клочья. Горькая правда такова, что если не найдётся решения этого вопроса конструктивного, то обязательно найдётся решение деструктивное. Градостроители не понимают, что стены и заборы разукрашивают из аэрозольных баллончиков не просто так: гектары серых бетонных плит — это то, что отличает мегаполис от деревни.
Дилеммы "людского зверинца" вовсе не из тех, что решаются сами собой. На последние цифры, характеризующие "период удвоения" (промежуток времени, за который население Земли увеличивается вдвое), просто страшно смотреть. "Период удвоения" для Западной Европы вроде бы приемлемый — 700 лет (и даже 100 лет для Соединённых Штатов — тоже неплохо), так что, казалось бы, проблема перенаселённости отступает на второй план. Но дело в том, что положение вещей в остальной части планеты совершенно иное: например, в Африке "период удвоения" равняется всего лишь 24 годам. Что будет на африканском континенте через сто лет, догадаться нетрудно, и, если не принять особых мер предосторожности, нам придётся давать новоеопределение понятию "мировой хаос".
В конце 1960-х годов, работая над этой книгой, я как раз отмечал десятилетие своей деятельности в качестве куратора зоопарка. Изучение повадок зверей, заключённых в маленькие клетки, натолкнуло меня на мысль провести параллель между зверинцем и городом. Я увидел в этих пленниках вольеров тех замкнутых и скованных городских жителей, которых каждый деньвстречаю на улицах.
Любопытно, что с тех пор стало набирать силу некоторое недовольство сложившейся ситуацией: зародилось и росло год от года движение за освобождение зверей. Всё больше людей считали заключение животных за решётки неправильным, и количество посетителей зоопарков снизилось до рекордной отметки. В какой-то степени это связано с тем, что общество начало понимать необходимость заботы о "братьях наших меньших", но мне всё-таки кажется, что это — символ неумолимого прогресса, молчаливое осознание необходимости заботы о других пленниках вольеров — обитателях «зверинца» людского. Не оттого ли мы так страстно желаем выпустить львов и слонов на свободу, что сами в душе стремимся вырваться из тех клеток, которые построили для себя в нашихстремительно растущих городах?
На самом-то деле никакой потребности откуда-то вырываться нет, и в этом вы убедитесь, прочитав мою книгу. Есть только необходимость превратить городские условия в более подходящие для жизни многострадальных горожан. Если это получится, то нам посчастливится, сохранив все прелести городского существования, одновременно наслаждаться жизнью первобытного человека (разумеется, настолько, насколько нам это позволит мозг высшего существа).

ВВЕДЕНИЕ

Когда плотность населения в современном мире стала невыносимой, обеспокоенные городские жители начали частенько сравнивать свои переполненные города с каменными джунглями. Такое описание особенностей жизни в тесной городской среде довольно красочно, но в то же время глубоко ошибочно, что подтвердит любой, кому довелось изучать джунглинастоящие.
В нормальных условиях, в естественной среде обитания, дикие животные никогда не станут калечить друг-друга, ипсировать, воевать с детьми, зарабатывать себе язву желудка, страдать от навязчивых идей или ожирения, образовывать гомосексуальные пары или убивать друг-друга. Не стоит лишний раз напоминать, что среди жителей города всё это — не редкость. Но в этом ли разница между человеком и другими животными? На первый взгляд — вроде бы да, но это заблуждение. Другие животные действительно могут вести себя подобным образом, но только в определённых ситуациях, а точнее — когда их помещают в неестественные условия неволи. Дикое животное, находясь в клетке, демонстрирует все эти известные нам аномалии точно так же, как и наши сородичи. Совершенно очевидно, что город — вовсе не каменные джунгли, а настоящий "людской зверинец". Сравнивать нужно не городского жителя и дикого зверя, а городского жителя и зверя в клетке. Современный человек в условиях, естественных для своего вида, давно уже не живёт. Попавший в сети собственного ума, а вовсе не пленённый каким-то владельцем зоопарка, он заперся в огромном беспокойном зверинце, где постоянно рискуетнадорваться от перенапряжения.
Несмотря на невыносимые условия, преимущества такой жизни очевидны. Мир зверинца, подобно гигантскому папаше, защищает своих обитателей: еда, вода, крыша над головой, средства гигиены и медицинская помощь обеспечены. Основные проблемы выживания сведены до минимума, и появляется свободное время. Как обитатели зоопарка это время проводят, зависит, конечно, от вида животного. Одни звери тихонько отдыхают, подрёмывая на солнышке; другие же находят длительное безделье абсолютно неприемлемым.
Если вы являетесь обитателем "людского зверинца", то неизбежно оказываетесь среди представителей второй группы. Обладая чрезвычайно пытливым и изобретательным умом, вы просто не способны отдыхать долгое время. Вас распирает от стремления снова и снова находить себе какое-нибудь непростое занятие. Вы вечно что-то исследуете, организовываете, творите и, в конце концов, обнаруживаете, что из трясины «зверинца» уже не выбраться. С каждым новым сложным действием вы оказываетесь на один шаг дальше от своего естественного племенного состояния, которым ваши предки наслаждались в течение миллионов лет.
История современного человека есть история его борьбы с последствиями такого тернистого продвижения. И без того запутанная ситуация осложняется ещё больше в какой-то степени из-за того, что мы играем в ней двойную роль, являясь одновременно и зрителями, и актёрами. Возможно, она немного прояснится, если мы посмотрим на неё глазами зоолога, что, собственно, я и собираюсь сделать на страницах этой книги. В большинстве случаев я намеренно привожу примеры, знакомые только западному читателю, но это вовсе не означает, что мои заключения касаются лишь культуры западных стран. Напротив, каждый из примеров демонстрирует, что все изложенные ниже принципы в равной мере применимы кпроблемам горожан всего мира.
Если вам кажется, что я говорю: "Вернитесь! Впереди вас ждёт катастрофа!", поверьте — я не имею в виду ничего подобного. В своём непреодолимом стремлении к социальному прогрессу мы необъяснимым образом дали волю необузданным исследовательским порывам, составляющим основную часть нашего биологического наследия. В них нет ничего искусственного, ничего неестественного, эти порывы — источник нашей огромной силы, но и причина нашей слабости тоже. Я пытаюсь показать, какую цену нам приходится платить за потакание им и какую изобретательность мы вынуждены проявлять, чтобы ухитриться расплатиться по счёту, каким бы заоблачным он ни был. Ставки растут непрерывно, игра становится всё более рискованной, потери — всё более ощутимыми, дыхание с каждым шагом всё тяжелее, но, как бы то ни было, мир ещё не видел более интересной и захватывающей игры, несмотря на всю её рискованность. Глупо было бы пытаться её остановить, дав финальный свисток. Тем не менее, играть в неё можно по-разному, и если бы мы научились лучше понимать истинные чувства игроков, то, возможно, смогли бы извлечь из этой игры большую пользу, причём, не подвергая себя ещё большей опасности и избегнув катастрофическихпоследствий для всего живого.

Глава 1
ПЛЕМЕНА И СУПЕРПЛЕМЕНА

Представьте себе островок суши — тридцать километров в длину и тридцать в ширину: дикое место, населённое разным зверьём, большим и маленьким. А теперь вообразите компактную группу из шестидесяти человеческих существ, разбивших лагерь в самом центре этой территории. Попытайтесь представить себя в качестве члена этого крошечного племени, — вы сидите и любуетесь бесконечными просторами, раскинувшимися на много километров вокруг. На всей этой территории нет никого, кроме вас и ваших соплеменников. Это — ваша земля, ваши угодья. Мужчины вашего племени здесь охотятся, женщины собирают фрукты и ягоды, детишки с воплями носятся по лагерю, играя в охоту. Если жизнь племени складывается удачно и число его членов увеличивается, то скоро какая-нибудь отдельная группа двинется в путь для освоения новых территорий. Мало-помалу племя будет расти, и люди будутзаселять всё новые и новые земли.
Представьте себе островок суши — тридцать километров в длину и столько же в ширину. Расцвет цивилизации, дома и машины. А теперь вообразите компактную группу из шести миллионов человеческих существ, обитающих в самом центре этой территории, и представьте себя частицей этогоогромного бурлящего города.
А теперь сравните эти две картины. На каждого индивида из первого сюжета приходится по сто тысяч человеческих существ из второго, а ведь территория осталась прежней. С точки зрения эволюции такие катастрофические изменения произошли практически мгновенно. Потребовалось всего несколько тысяч лет, чтобы картина номер один превратилась в картину номер два. Человеческое существо вроде бы превосходно приспособилось к абсолютно новым для него условиям жизни, но ему не хватило времени для того, чтобы изменить свою биологическую структуру и развиться в новый, генетически цивилизованный вид млекопитающего. Этот процесс становления цивилизованного индивида уже полностью завершён, человек прошёл необходимое обучение и практику, так что с точки зрения биологического строения он остаётся всё тем же членом племени из первого сюжета. Так он жил не несколько веков, а на протяжении целого миллиона нелёгких лет, хотя в течение этого времени биологически он всё-таки изменился. Он прошёл впечатляющее эволюционное развитие: постоянная борьба за выживание сделала своё дело и сформировала его как вид.
За последние несколько тысяч лет развития процесса урбанизации и роста уровня цивилизованности человека произошло так много всего, что даже не задумываешься о том, что это — всего лишь ничтожная часть истории жизни людей как вида. Мы привыкли к смутному ощущению постепенного роста и в результате — к своей полной биологической готовности к борьбе с новыми социально опасными факторами, но если мы заставим себя совершенно объективно оценить ситуацию, нам придётся признать, что на самом деле это вовсе не так. Такие ощущения зародились в наших умах только благодаря нашей потрясающей изворотливости и удивительной способности приспосабливаться. Простой первобытный охотник надевает новую охотничью амуницию и изо всех сил старается носить её с лёгкостью и гордостью, но она настолько тяжела и громоздка, что он постоянно путается в своих одеждах. Однако прежде чем исследовать, почему ему так неудобно и отчего он всё время теряет равновесие, мы должны выяснить, как при этом ему удаётся оставатьсяобразцом цивилизованности.
Для начала придётся понизить температуру окружающей среды, чтобы оказаться снова во власти ледникового периода, скажем, двадцать тысяч лет назад. Наши древние предки уже с успехом заселили большую часть Старого Света и скоро отправятся в поход из Восточной Азии в Новый Свет. Следует иметь в виду, что их простая жизнь охотников подходила для осуществления такой экспансии лучше всего. И неудивительно, что никто не считает мозг наших предков времён ледникового периода таким же крупным и высокоразвитым, как мозг человека XX столетия, хотя строением скелета мы, в сущности, не отличаемся. Современный человек на сцене истории уже появился. Собственно говоря, если бы была возможность с помощью машины времени переместить младенца из ледникового периода в наш дом и воспитывать его как своего, вряд ли кто-нибудьзаметил бы разницу.
Климат в Европе был жёсток, но наши предки с этим вполне справлялись. С помощью простейших приспособлений они могли охотиться на огромных диких животных. К счастью, они оставили нам многочисленные свидетельства своего охотничьего мастерства не только в виде отдельных предметов, найденных в пещерах, но и в виде примитивной наскальной живописи. Силуэты косматых мамонтов, мохнатых носорогов, бизонов и оленей, изображённые на стенах, не оставляют сомнений во враждебности природы тех времён. Выбравшись сегодня из тёмных пещер мегаполиса и ступив на раскалённую солнцем землю загородного участка, трудно себе представить её заселённой этими волосатыми чудовищами. Конечно же, сразу задумываешься о разнице температур тогда и сейчас.
В конце ледникового периода льды начали отступать на север, и звери, предпочитающие холодный климат, двинулись вместе с ними. На смену ландшафту холодной тундры пришли пышные лесные массивы. Долгая ледниковая эпоха закончилась около десяти тысяч лет назад и положила начало новому этапу эволюциичеловечества.
Перевороту суждено было случиться там, где встречаются Африка, Азия и Европа. Здесь, на востоке Средиземноморья, произошли некоторые изменения в методах добычи людьми пропитания — изменения, которые коренным образом повлияли на весь дальнейший процесс эволюции человечества. Как таковые они были совершенно тривиальными и незначительными, но эффект от них был колоссальным. Сегодня мы принимаем эти методы как нечто само собой разумеющееся иназываем их "сельским хозяйством".
Раньше во всех человеческих племенах люди наполняли свои желудки одним или двумя способами: мужчины охотились в поисках мяса, а женщины собирали съедобную растительность. Благодаря комбинированию добытых трофеев рацион был сбалансирован. Фактически любой взрослый член племени являлся добытчиком пищи, но запасов было сравнительно немного. Просто люди выходили из своих пещер, когда им это было нужно, и искали то, что им было нужно. Это вовсе не было так опасно, как кажется, потому что людей в мире тогда было ничтожно мало (разумеется, по сравнению с сегодняшней массой). Но, несмотря на то, что древние охотники в своём деле весьма преуспели и понемногу заселяли всё большие территории, сами племена оставались маленькими и неприхотливыми. На протяжении сотен тысяч лет своей эволюции к своему образу жизни люди великолепно приспособились как физически, так и умственно. Но тот шаг, который наши предки сделали по направлению к сельскохозяйственной деятельности (к эпохе производства пищи, а не её добычи), привёл к неожиданным результатам и так быстро поставил их перед необходимостью вести новый, неизведанный образ жизни, что им просто не удалось поспеть за стремительным процессом и приобрести новые, генетическиконтролируемые качества. С тех пор их приспособляемость и изворотливость, их способность к обучению и привыканию к неизвестным (и более сложным) условиям жизни так часто подвергались испытаниям, что урбанизация и безумие городской жизни — это всего лишь некоторые из многочисленныхпоследствий.
К счастью, длительное изучение охотничьих наук способствовало развитию таких качеств, как изобретательность и готовность помочь товарищу. Что верно, то верно: люди-охотники, обладая, как и их предки-обезьяны, врождёнными самоуверенностью и духом соперничества, были всё же вынуждены утихомирить свою воинственность и выдвинуть на первое место потребность в сотрудничестве друг с другом. В этом была их единственная надежда выиграть битву с давно уже приспособившимися ко всему, вооружёнными острыми когтями профессиональными убийцами (например, с огромными кошками), коими изобиловал плотоядный мир. Эволюция человеческого сотрудничества происходила одновременно с развитием интеллекта и исследовательских способностей, и эта комбинация качеств оказалась просто «убийственной» по своей эффективности. Люди быстро усваивали новое, хорошо запоминали пройденное и превосходно научились применять уже накопленный опыт для решения новых проблем. Если уж эти знания приносили пользу тогда, в те далёкие времена бесконечных походов в поисках добычи, то говорить о том, насколько полезными они были в период, когда человек оказался на пороге новой и намного более сложной социальной жизни, не приходится и вовсе.
На востоке Средиземноморья издавна существовали две жизненно важные растительные культуры: дикие пшеница и ячмень. На этой территории также встречались дикие козы, овцы, коровы и свиньи. Люди-охотники, поселившиеся здесь, уже успели приручить собак, но использовали их не как источник пищи, а как сторожей или помощников на охоте. Настоящее сельское хозяйство началось с культивирования двух растений: пшеницы и ячменя. Скоро последовало приручение коз и овец, а затем (несколько позже) и коров со свиньями. По всей вероятности, животных привлекали поля зерновых культур, куда они приходили полакомиться. Их отлавливали, затем выращивали и, в конце концов, употребляли в пищу.
Нет ничего случайного в том, что в двух других уголках Земли (в Южной Азии и Центральной Америке), где немного позднее зародились древние независимые цивилизации, также нашлись территории, на которых охотники начали культивировать дикие виды растительности: рис в Азии и кукурузу в Америке.
Животноводство и земледелие конца каменного века развивались настолько успешно, что окультуренные тогда растения и прирученные в то далёкое время животные остаются и по сей день основным сырьём для пищевых продуктов, производством которых занимается сельское хозяйство всего мира. Новые значительные изменения в аграрной сфере несут характер скорее механический, нежели биологический. Современное сельское хозяйство является всего лишь продолжением раннего земледелия и животноводства, давших поистине грандиозный импульс развитию нашего с вамичеловеческого вида.
Последнее станет легко понятным, если заглянуть в прошлое. До появления сельского хозяйства каждый, кто считался потенциальным едоком, должен был внести свой вклад в процесс поиска пропитания. Собственно говоря, участие в этом процессе принимали все члены племени. Но когда предусмотрительные и дальнозоркие старейшины, планировавшие и расписывавшие до мелочей все охотничьи операции, обратили свой взор на проблемы окультуривания растений, мелиорации почвы и выращивания пойманных животных, они добились двоякого результата. Оказалось, что они не только снабдили племя постоянными источниками пищи, но и обеспечили регулярное и гарантированное появление её излишков. Появление таких излишков стало тем ключом, которым предстояло открыть дверь в цивилизованный мир. В конце концов, племя получило возможность иметь больше "рабочих рук", чем было необходимо для добычи пищи. Племя смогло не только расти, но и высвободить некоторое количество людей для выполнения других обязанностей: не временных, к которым приступали в перерывах между основным занятием — поиском пропитания, а постоянных обязанностей, которым уделялось всё время. Началась эпоха разделения труда. С этих самых пор и стализарождаться первые города.
Я сказал: "это станет легко понятным", но это означает лишь, что для нас не составит труда, заглянув в прошлое, обнаружить жизненно важные факторы, послужившие стимулом для следующего значительного шага человечества на пути своей истории; безусловно, это вовсе не значит, что сделать такой шаг в то время было легко. Действительно, древний охотник был животным необыкновенным и обладал огромным невостребованным потенциалом и многочисленными нереализованными способностями. (Достаточным доказательством является тот факт, что мы с вами сейчас живём и процветаем.) Но, тем не менее, он был именно племенным охотником, а не спокойным оседлым аграрием. Действительно, он обладал дальновидным умом, был способен заранее спланировать все детали предстоящей охоты и понять особенности климатических изменений в любое время года, но, чтобы стать хорошим земледельцем или животноводом, ему пришлось напрячь свою дальновидность намного сильнее, чем когда-либо. Тактика охоты стала стратегией сельскохозяйственной деятельности, ну а, добившись своего и превратив деревни в города, охотник был вынужден задействовать мозг в полном объёме, дабы справиться со всеми сложностями, возникшими вместе с нахлынувшим на негоизобилием.
Этот факт необходимо учитывать, говоря о "городской революции". Услышав это словосочетание, можно подумать, что все города, большие и маленькие, вдруг в одну ночь выросли, стремясь скорее вступить в новые социальные условия жизни. Конечно же, нет: старые привычки отмирали долго и мучительно. Мало того, во многих уголках Земли они живы до сих пор. В современном мире есть культуры, всё ещё использующие в сельском хозяйстве принципы каменного века, а в некоторых регионах (например, в пустыне Калахари или в Северной Австралии) можно даже найти племена охотников эпохипалеолита.
Первые признаки урбанизации (первые города) не были "внезапной сыпью" на коже доисторического общества, а появились в виде нескольких отдельных крошечных пятнышек. Они возникли на юго-западе Азии как явные исключения из основного правила. По современным меркам они были очень маленькими и росли медленно, даже очень медленно. В каждом была строгая местная организация, а также тесная связь и взаимодействие с близлежащими сельскохозяйственнымиугодьями.
Поначалу между городами особой торговли или натурального обмена не наблюдалось. Этот серьёзный шаг сделать ещё предстояло, и для него требовалось время. Сделать такой шаг мешал и психологический барьер — боязнь потерять местную самобытность, но это было не столько синдромом "племени, потерявшего свою индивидуальность", сколько нежеланием индивида терять связь со своим племенем. Человек развивался как стадное животное, а стадо живёт по собственным законам, основанным на межличностных отношениях. Отказ от фундаментальных социальных принципов, типичных для условий проживания древнего человека, воспринимался как некое чужеродное зерно, противоречащее самой идее племенных отношений, а, между тем, это зерно, умело выращенное и доведённое до потребителя, было основным двигателем прогресса. После зарождения сельского хозяйства, когда городская элита, избавившаяся от необходимости принимать участие в производственном процессе, получила возможность сконцентрировать свою умственную активность на других проблемах, появление организованной (в соответствии со строгой иерархией) сети взаимодействующих друг сдругом городов стало неизбежным.
Самый древний из известных городов — Иерихон — возник восемь тысяч лет назад, но первая по- настоящему городская цивилизация Шумер зародилась к западу от него, посреди Сирийской Пустыни. Здесь пять или шесть тысяч лет назад была основана первая империя, и именно тогда заканчивается доисторическая эпоха. Развиваются контакты между городами, старейшины превращаются в правителей, появляются постоянные профессии, совершенствуются способы обработки металла и транспорт, приручаются вьючные животные (в отличие от употребляемых в пищу), появляется монументальная архитектура.
По нашим меркам города шумерской цивилизации были маленькими, с населением от семи до двадцати тысяч человек, и всё же неприхотливый горожанин достиг уже многого. Теперь он именуется гражданином, членом суперплемени, но главное отличие состоит в том, что гражданин суперплемени не знает всех членов общества, в котором он живёт, лично. Именно это обстоятельство — переход от тесного, сплочённого племени к безликому обществу — и стало причиной всех страданий человеческого рода на протяжении последующих тысячелетий. Человек оказался не приспособлен к восприятию такого количества незнакомых ему соплеменников биологически. Жить среди незнакомых людей ещё предстояло научиться, и это было нелегко. В дальнейшем мы убедимся, что сопротивление этому (как открытое, так и неосознанное)продолжается и по сей день.
Результатом искусственного вознесения уровня социальной жизни человека до высшей ступени стала необходимость в более совершенной системе управления для удержания стремительно разбухающего общества под контролем. За огромные материальные преимущества высшего племенного строя и платить нужно соответственно. В древних цивилизациях, зародившихся на территории Средиземноморья — Египте, Греции, Риме, — системы исполнительной и законодательной власти достигли высокого уровня совершенства и сложности, наряду с постепенным расцветом искусстваи прикладных наук.
Процесс этот шёл медленно. То, что осталось от древних цивилизаций, поражает своим великолепием, и создаётся впечатление плотной заселённости средиземноморского региона, но это вовсе не так. Рост населения суперплемён был постепенным. В 600-х годах до нашей эры самый крупный город — Вавилон — насчитывал не более 80 тысяч жителей. В знаменитых Афинах проживало всего 20 тысяч, и только четвёртая часть принадлежала к городской элите. Общая численность населения Афин, города- #.ac$ `ab", включая иностранных торговцев, рабов и жителей пригородов, составляла 70-100 тысяч человек. Заглянув в наши дни, можно обнаружить, что это даже немного меньше, чем в современных университетских городках, таких как Оксфорд или Кеймбридж. А проводить сравнение с крупнейшими современными мегаполисами и вовсе некорректно: сейчас в мире более сотни городов-миллионников.
Продолжая расти с той же скоростью, древние города-государства не могли долго рассчитывать на собственное производство. Им пришлось пополнять свои запасы одним из двух способов: либо торговать, либо воевать. Римляне делали и то, и другое, но с акцентом на политику завоевания, проявляя такие недюжинные организаторские способности и умение вести боевые действия, что Древний Рим с его полумиллионным населением до сих пор считается самым великим городским конгломератом всех времён и народов, ставшим образцом для подражания на много веков вперёд. Мудрость и работа мысли его жителей и по сей день остаются примером не только для организаторов, изобретателей и талантливых творческих личностей, но и для бесконечно ленивой, падкой на развлечения городской элиты, численность которой достигла взрывоопасного уровня. В искушённом жителе Римской Империи нетрудно разглядеть прототип представителя современного суперплемени.
Продолжая повествование об истории развития городов, мы, затронув Древний Рим, подошли ко времени, когда человеческое общество стало настолько многочисленным, а плотность населения настолько высокой, что это уже было близко к современному уровню. В течение последующих веков ситуация становилась всё более сложной: народу прибавлялось всё больше, элита становилась всё элитарнее, наука развивалась всё интенсивнее. Стрессы и разочарования для городского жителя становились всё более ощутимыми, а междоусобицы в высшем племенном обществе — всё кровопролитнее. Когда народу слишком много, появляются лишние люди, которых можно принести в жертву. Отношения в перенаселённом обществе становятся всё более безличностными, а принципы гуманности и человеколюбия низвергаются до ужасающего уровня. Да это и неудивительно: ведь, как я уже говорил, безличностные отношения способствуют биологическому превращению человека в животное. Удивительно то, что суперплемена, увеличиваясь в размерах, не только выжили, но и процветают. Этим фактом можно только восхищаться. Он является убедительным доказательством изумительной приспособляемости, целеустремлённости и изобретательности человеческого рода. Как, скажите на милость, нам это удалось? Всё, что нам, как представителям животного мира, было нужно для существования, — это набор биологических качеств, прошедших эволюционное развитие за время нашей долгой охотничьей истории. Ответ на наш вопрос следует искать в природе этих качеств, а также в наших способностях использовать их и манипулировать ими, причём, не пытаясь применять их во вред, как мы (в силу нашего легкомыслия) привыкли делать. Давайтеизучим их более подробно.
Имея в виду наше обезьянье прошлое, рассмотрим особенности общественной организации некоторых видов обезьян, — это может послужить отправной точкой в наших заключениях. Присутствие сильных, главенствующих особей, руководящих всей стаей, — среди высших приматов явление широко распространённое. Более слабым членам группы приходится смириться с ролью подчинённых. Они не пытаются выделиться и лишь выполняют свои обязанности — в этом сила и безопасность стаи. Когда отряд становится слишком большим, естественно, образуются группы особей, которые от основной стаи откалываются и покидают её, но в любом случае гуляющие сами по себе отдельные обезьяны считаются исключением из правила. Стая передвигается как единое целое, и никто из её членов никогда не отрывается от коллектива. Такая верность обуславливается не только жёсткой диктатурой группы лидеров, главенствующих самцов. Какими бы тиранами они ни были, они играют роль охранников и защитников. В случае возникновения угрозы отряду (например, при нападении голодного хищника) именно они защищают стаю наиболее активно. Перед лицом внешней опасности лидерам приходится объединяться, позабыв о внутренних склоках, однако в обычных условиях взаимопомощь внутри стаи минимальна.
Возвращаясь к обезьянам, именуемым людьми, можно заметить, что основы данной общественной системы — сотрудничество при внешней опасности и соперничество внутри коллектива — присутствуют и в человеческом обществе, хотя наши древние предки и вынуждены были кое в чём эти принципы нарушать. Их титанические усилия превратиться из поедателей фруктов в охотников требовали укрепления и активизации взаимоотношений между членами племени. Природа не только заставляла людей паниковать перед неизведанным и загадочным, но практически постоянно бросала новоявленным охотникам вызов. Результатом стало смещение акцентов в сторону принципов взаимопомощи, разделения и комбинирования пищевых запасов. Но не стоит думать, что в каждом племени древних людей установилось полное взаимопонимание и каждое племя начинало существовать как единый организм, подобно стае рыб, — жизнь была для этого слишком сложна. Соперничество и борьба за власть никуда не делись и продолжали оставаться движущей силой племени и средством укрепления его мощи, но авторитарность власти значительно уменьшилась. Необходимая гармония была достигнута, что (как мы уже отметили) позволило древнему человеку-охотнику с успехом заселить большую часть земной поверхности — и это при минимальном развитии наук и технологий, способных помочь ему на этом пути.
Что же случилось с этой гармонией, когда крохотные племена расцвели и превратились в гигантские суперплемена? С потерей тесных личностных отношений внутри племени маятник сотрудничества- соперничества стал раскачиваться с угрожающей интенсивностью, причём его разрушительное действие продолжается и по сей день. Поскольку не являвшиеся лидерами члены суперплемени превратились в безликую толпу, наиболее опустошающие удары маятника приходились на область, где правили борьба за власть и конкуренция. Городские племена-переростки быстро стали жертвами гипертрофированных форм тирании, деспотизма и диктатуры. Суперплемена породили суперлидеров, пользовавшихся такой властью, что обезьяньи тираны, о которых мы говорили ранее, казались по сравнению с ними просто невинными младенцами. Они также породили суперподчинённых в виде рабов, способных на такое подхалимство и раболепие, какое даже самым низшим по статусуприматам и не снилось.
На этой стадии для руководства суперплеменем власти одного диктатора было уже недостаточно. Даже с появлением новых смертоносных технологий (оружия, тюремных камер, пыток), призванных помочь тиранам искусственно создавать условия для подчинения себе всех и вся, кроме всего прочего, чтобы с успехом склонять биологический маятник в свою сторону, требовалось ещё и умение повести массы за собой. И это было им вполне по силам, так как народ тоже (вместе с диктаторами) был заражён вирусом безличностных отношений высшего племенного строя. Это обстоятельство привело к образованию подгрупп, или псевдоплемён, в составе собственно суперплемени, что в некоторой степени ослабило стремление диктаторов к сотрудничеству. Каждый индивид старался установить с отдельными группами своих сослуживцев или соседей особые, личные взаимоотношения, вроде старых добрых племенных отношений. В рамках данных подгрупп он мог удовлетворить свою потребность в совместной деятельности и взаимопомощи. Членов других подгрупп, рабов, например, теперь было удобно считать чужаками, лишёнными всех прав. Был установлен социальный двойной стандарт. Хитрость и сила этого нового разделения общества заключалась в возможности обезличить личные взаимоотношения членов суперплемени. И пусть подчинённый — раб, слуга или крепостной — был лично знаком с хозяином, его попадание прямиком в низшую социальную группу означало, что с ним можно было обращаться так же скверно, каки с членом безликой толпы.
Разложение властных структур — это только часть правды. К деградации суперплемени с таким же успехом приводит и раболепие, доведённое до крайности. Когда социально-биологический маятник начинает двигаться от активного сотрудничества в сторону диктатуры, деградирует всё общество, хотя такое движение может принести и огромные материальные выгоды (может, например, переместить 4 883 000 тонн камней для возведения пирамиды). Но вместе с тем при таком искажении социальной структуры амплитуда колебаний маятника не может быть большой. Можно установить очень сильную диктатуру на очень большой территории и наслаждаться ею очень долго, но при напряжённой обстановке внутри своего суперплемени ей когда-нибудь придёт конец. И если, когда это произойдёт, социально-биологический маятник хотя бы слегка качнётся обратно, стремясь к точке устойчивого равновесия, общество может считать, что ему крупно повезло. Но если он начнёт интенсивно раскачиваться в разные стороны (что более вероятно), это повлечёт за собой столько крови, сколько наши примитивные предки-охотники не могли бы увидеть дажев самом страшном сне.
Цивилизация чудесным образом продолжает жить благодаря тому, что человеческое стремление к сотрудничеству заявляет о себе вновь и вновь с ещё большей энергией. Оно встречает активное противодействие, но неуклонно продолжает своёнаступление.
Нам нравится считать это победой мощного интеллектуального альтруизма над животными инстинктами — как будто этика и мораль принадлежат к изобретениям современности, — но если бы это было истинной правдой, вряд ли мы дожили бы до сегодняшних дней и говорили об этом. Человеческому роду никогда не удалось бы выжить, если бы мы не развили в себе биологически обусловленное стремление к сотрудничеству с нашими собратьями. Будь наши предки-охотники настоящими тиранами, жестокими и алчными носителями "первородного греха", славная история человека давным-давно бы завершилась. Единственная причина, по которой теория "первородного греха" так или иначе прививается нам с детства, в том, что искусственно созданные отношения высшего племенного строя продолжают соперничать с нашим биологическим альтруизмом и именно ему необходимооказать посильную помощь.
Я понимаю, что найдутся специалисты, которые станут активно оспаривать вышесказанное. Они считают человека по природе своей слабым, жадным и злым, способным стать сильным, щедрым и добрым только под надзором жёсткой системы контроля, но, высмеивая теорию "благородного дикаря", они только усложняют дело. Они утверждают, что невежество или суеверие не могут быть благородными, и в этом смысле они правы, но ведь это только часть проблемы. Другая её часть касается взаимоотношений древнего охотника со своими соплеменниками: здесь всё иначе. Такими качествами, как сострадание, доброта, готовность помочь, врождённое стремление к сотрудничеству с членами своего племени, древний человек был просто обязан обладать, если хотел выжить в своём полномопасностей мире.
И только когда племена разрослись и превратились в безликие суперплемена, старые правила поведения вышли из моды и стали пересматриваться. Именно тогда действительно возникла необходимость придумать законы и дисциплинарные правила, призванные восстановить утраченное равновесие. Если бы они были разработаны в соответствии с требованиями новых условий жизни, всё было бы прекрасно, но человек раннего периода развития цивилизации был в этом деле ещё новичком и не знал, как достичь необходимой гармонии. Многочисленные неудачи приводили к печальным последствиям. Сегодня мы стали более опытными, но совершенной системы так и не создали, поскольку суперплемена продолжают расти, и решать проблему всё время приходитсязаново.
Если позволите, я изложу свою теорию другими словами. Часто можно услышать фразу: "Закон запрещает человеку делать только то, что он склонен делать инстинктивно". Отсюда следует, что раз существует закон, запрещающий воровать, убивать или насиловать, то человек по своей природе должен быть вором, убийцей и насильником. Действительно ли это описание раскрывает истинную сущность человека как социально-биологического вида? Для людей эпохи развития племенных отношений такая характеристика неприемлема, однако она может иметь место при описании человека периода расцвета суперплемён.
Хорошим примером может послужить, наверное, самое распространённое из преступлений — воровство. Человек высшего племенного строя постоянно находится в состоянии стресса и напряжения, вызванном искусственно навязанными ему социальными условиями. Большинство членов его суперплемени ему незнакомо, никаких личных отношений и связей с ними у него нет. Обыкновенный вор не станет красть у своих знакомых: он старается не нарушать старый биологический кодекс племени и выбирает жертву среди чужаков. Чтобы положить конец его деятельности, необходимо установить соответствующий закон суперплемени. Всем известны выражения "воровская честь" и "законы преступного мира". Это доказывает, что мы рассматриваем преступников в качестве членов отдельного и отличного от других псевдоплемени в составе суперплемени. Между прочим, мы ведём себя с преступившим закон довольно странно: просто помещаем его за решётку в общество таких же, как он, преступников. На короткий срок проблема решена, но в перспективе оказывается, что такие действия только усиливают самобытность псевдоплемени, вместо того, чтобы её ослаблять, и в дальнейшем помогают ему расширять свои псевдоплеменные связи.
Переосмыслив идею о том, что "закон запрещает человеку делать только то, что он склонен делать инстинктивно", мы можем перефразировать её так: "Закон запрещает человеку делать только то, что искусственно созданные условия цивилизованного общества вынуждают его делать". В этом случае закон выступает в качестве средства достижения гармонии, призванного ликвидировать издержки высшего племенного общества и помочь установить в неестественных условиях нормы социального поведения, естественные длячеловека.
Однако, как бы гладко это ни выглядело, чтобы всё было так же просто и на деле, необходимы идеальные лидеры, то есть те, кто устанавливает законы. Тираны и деспоты, конечно, могут издать суровые и несправедливые законы для удержания подчинённых в жёстких рамках, обусловленных существующими условиями суперплемени. В свою очередь, законодательная система, разработанная руководящей верхушкой со слабыми лидерскими качествами, оказывается неспособной управлять толпой. И в том, и в другом случае неизбежна культурная катастрофаили деградация общества.
Но есть вариант законодательной системы, имеющий мало общего с тем, о чём я говорил выше, кроме того, что он служит для укрепления порядка в социальной среде. Это так называемые "изолирующие законы", которые делают одно культурное общество непохожим на другое. Они укрепляют сплочённость социума, наделяя его уникальными индивидуальными характеристиками. Законы данной системы играют в деятельности судебных органов роль лишь незначительную. Они, скорее, обусловлены религией и традициями и предназначены для того, чтобы создать у каждого члена общества иллюзию принадлежности к одной семье, а не к стремительно растущему и расползающемуся по швам суперплемени. Эти законы, хоть их и критикуют за кажущуюся условность и бессмысленность, верны традициям и должны выполняться неукоснительно. Они также не подлежат обсуждению потому, что сами по себе действительно довольно условны и зачастую бессмысленны. Их ценность заключается только в том, что они распространяются на всех членов сообщества. Когда их действие ослабевает, ослабевают и тесные связи внутри сообщества. Эти законы могут быть самыми разнообразными: регламентирующими порядок проведения общественных мероприятий — свадеб, похорон, праздников, парадов, фестивалей и так далее; определяющими правила поведения в обществе, положения дипломатического этикета; усложняющими особенности стиля в одежде различных слоёв общества; навязывающими единообразие украшений, интерьера и церемониальныхпредставлений.
Этот феномен был досконально изучен многими этнологами и антропологами, поражёнными многообразием его форм. Множество вариантов, определяющих различия между культурами, безусловно, было основным предназначением этих норм поведения, но, восхищаясь их разнообразием, не следует забывать об их принципиальном сходстве. Одежда или обычаи разных народов могут иметь кардинальные различия в деталях, но в разных культурах они имеют одну и ту же основную функцию и одни и те же основные формы. Если составлять список обычаев какого-нибудь народа, в традициях практически всех остальных народов обязательно найдутся аналоги почти каждого из них. Различия будут только в незначительных деталях, но они будут такими существенными, что иногда принадлежность этих деталей к одинаковым социальным явлениям не так-то просто разглядеть.
Приведём пример: у некоторых народов для участия в траурных церемониях принято надевать одежды чёрного цвета; у других совсем наоборот — траурные одежды белые. Более того, если копнуть глубже, можно найти культуры, у которых в таких ситуациях принято надевать тёмно-синее, или серое, или жёлтое, или обыкновенную мешковину. Если вы с малых лет росли в обществе, где один из этих цветов (скажем, чёрный) ассоциируется не иначе как со смертью и трауром, даже мысль о том, чтобы в такой ситуации надеть жёлтое или голубое, вызовет недоумение. Таким образом, ваша первая реакция — удивление по поводу того, что где-то на траурные церемонии действительно принято надевать одежды этих цветов, — демонстрирует колоссальное различие между этими культурами и вашей. Здесь и кроется ловушка, так тщательно приготовленная для удовлетворения требований культурной изоляции. Поверхностный взгляд на разнообразие траурных цветов не позволяет сделать более важный вывод о том, что во всех рассмотренных вариантах используется одинаковый принцип организации траурной церемонии и что традиционным всегда считается ношение одежды того цвета, который принципиально отличается от "нетраурного".
Точно так же, когда англичанин впервые попадает в Испанию, он с удивлением обнаруживает, что вечером общественные места городов и деревень наполняются праздно гуляющими людьми. Его первой реакцией будет мысль не о том, что это всего лишь аналог хорошо знакомых ему вечеринок с коктейлями, а о том, что это, наверное, какой-то местный обычай. Как видим, основные принципы традиционных мероприятий в этих двух странах одинаковы, несмотря на различия в деталях.
Подобные примеры можно найти при рассмотрении почти всех форм социальной активности, и чем большее количество народных масс вовлечено в конкретное мероприятие, тем сильнее разница в деталях и тем более странным, на первый взгляд, оно кажется представителям других культур. Все грандиозные общественные события (такие как коронации, похороны государственных деятелей, балы, банкеты, празднования дней независимости государств, инавгурации, крупные спортивные мероприятия, военные парады, фестивали и уличные праздники или их аналоги) являются самой благодатной почвой для действия изолирующих законов. Каждый из этих законов имеет тысячи мизерных отличий по сравнению с любым другим, и каждый из них выполняется неукоснительно, как будто от этого зависит жизнь и смерть граждан. А всё потому, что, только принимая участие в общественных мероприятиях, человек может воспитать и развить в себе чувство собственной социальной исключительности, ощущение принадлежности к определённому культурному слою общества, и чем крупнее мероприятие, тем сильнее это чувство.
Революционеры, удачно совершившие государственные перевороты, часто не удостаивают вниманием или недооценивают это обстоятельство. Избавившись от старой, ненавистной структуры власти, они вынуждены избавиться и от большинства старых традиций. Даже если ритуальные церемонии свергнутого режима напрямую с ним не связаны, они слишком сильно напоминают о нём и должны исчезнуть. Вместо них на скорую руку можно придумать несколько новых, но ведь изобрести ритуал за одну ночь не так-то просто. (Любопытный факт: христианскому движению с самого начала сопутствовал успех, и не в последнюю очередь благодаря использованию в основе своих религиозных праздников многих старых языческих обрядов, соответственным образом замаскированных.) Когда вся эйфория революции позади и народные волнения улеглись, многие неудовлетворённые постреволюционеры, заметив исчезновение некоторых общественных праздников и торжественных обрядов, возможно, чувствуют себя несчастными, хотя и скрывают это. Революционным лидерам нужно бы предугадать возникновение такой проблемы. Их последователи захотят разрушить не просто основу социальной исключительности общества, а основу особой социальной исключительности общества. Как только это произойдёт, им понадобится новая основа, и скоро они будут разочарованы, увидев всю абстрактность понятия «свобода», в чём, собственно, и состоит цель изолирующих законов.
В качестве связующих сил активно используются также и другие аспекты социального поведения. Один из таких аспектов — язык. Мы привыкли считать язык исключительно средством коммуникации, но на самом деле его роль гораздо сложнее: если бы это было не так, мы бы все говорили на одном языке. Пролистав назад страницы истории суперплемён, можно легко проследить, как внекоммуникативная функция языка становилась почти такой же необходимой, как и коммуникативная. Она способствовала установлению непреодолимых межкультурных барьеров в большей степени, чем любая другая индивидуальная особенность общества. Сильнее, чем что-либо, она помогала индивиду почувствовать себя членом отдельного суперплемени и препятствовала его переходу в другоеплемя.
По мере того, как суперплемена росли и сливались друг с другом, местные языки тоже сливались или совсем исчезали, так что общее чи&heip;