Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Владислав Лебедько

Медитации
на
Joker’e

Эта книга – история о поисках любви, кризисе и сомнениях, человеческом становлении, исканиях истины, где причудливым образом переплетаются мистики древности и философы современности, атеисты и люди глубокой веры, алхимики, неоплатоники, герметисты, католики и православные, гностики и еретики... В ней сочетаются глубокий анализ внутренних конфликтов и метафизика, романтизм и постмодернизм, наивность и цинизм, все Человеческое в человеке... И, конечно, Joker, который переворачивает любое мировоззрение вверх ногами, а потом играет им, освистывает, шутит, бодрит, срывает все маски, выводит из равновесия, еще и еще раз сталкивая читателя с обнаженным нервом Бытия...
Joker играет судьбой главного героя, его взаимоотношениями с женщинами, ставит перед ним неразрешимые задачи, предлагает идти по лезвию бритвы импровизации, загоняет в тупики, дает возможность научиться любить и постичь тайну самого Joker’а – саморазвивающегося творческого принципа Вселенной, основы всего Живого и незакостенелого...

1.

О Существо Хаоса, приходящее из бесконечности,
уходящее в бесконечность, не умеющее остановиться,
ибо – живое, создатель всего из всего, разрушитель
подобий, бьющий зеркала, – многолики облики твои,
умирающие в материи... (Из личной переписки)

Где-то на задворках памяти – окно на пустынную улицу. Осень. Мокрый снег. Тихо поскрипывает, раскачиваясь, фонарь. Ночь. Я жду чего-то или кого-то... Я ловлю себя на ощущении, что так было всегда, – всегда я ждал чего-то или кого-то. Что, вдруг, прозвенит звонок и кто-то долгожданный скажет самые важные слова.
Но ведь это было уже. И звонок, и слова. И не один раз. Чего же я жду? Кого-то еще более долгожданного? Еще более важных слов? Молчания? Чего-то окончательного?
Уже давно за полночь. Сегодня я опять не дождусь. Пора бы спать. Нет, – посижу еще минут двадцать. Просто так. Вроде бы как и не ждешь уже. Но, вдруг...
Нет, не каждый день так... Вчера – купе скорого поезда, стакан чаю и мягкий сон, волнами подступающий под стук колес. Позавчера веселая компания друзей. Еще одна ночь назад – порыв вдохновения и работа почти до утра... Но память, раскручивая дни вспять, неизменно натыкается на эти остановки. Остановки среди круговорота людей, работы, вокзалов. Я жду. Сейчас только я понял это совершенно отчетливо. Я не знаю чего или кого я жду. Я не знаю, что будет, когда я дождусь... Все закончится? Или только начнется?
Если я жду, значит я хочу ждать. Улыбаюсь этому бесхитростному выводу. Ожидание чуда, которое не случится никогда. Или оно уже случилось – само ожидание и есть это чудо...
Начинаю понимать, только словами это уже не выразить...

Первое письмо Ане.

Молодой Опуич из Триеста видел мир косыми глазами. Он шептал: "Бог – это Тот, Который Есть. А я – тот которого нет". Он носил в себе самом с самого детства хорошо запрятанную большую тайну. Он будто чувствовал, что с ним, как с существом, принадлежащим к человеческому роду, не совсем так, как надо. И естественным было его желание измениться. И желал он этого тайно и сильно, немного стыдясь такого желания, как неприличного. Все это походило на легкий голод, который, как боль, сворачивается под сердцем, или на легкую боль, которая пробуждается в душе подобно голоду. Он, пожалуй, не помнил, когда именно произошло это скрытое томление по перемене, принявшее вид маленькой бесплотной силы. Словно он лежал, соединив кончики большого и среднего пальцев, и в тот момент, когда на него навалился сон, уронил руку с кровати, и пальцы разъединились. И тогда он встрепенулся, будто выпустил что-то из руки. На самом деле он выпустил из рук себя. Тут появилось желание, страшное, неумолимое... С тех пор он постоянно и много работал над тем, чтобы что-то существенным образом изменить в своей жизни, чтобы мечта, томившая его, стала реальностью. Но все это приходилось делать как можно более скрытно, поэтому его поступки часто оставались непонятными окружающим.
Милорад Павич «Последняя любовь в Константинополе»

Письмо:

Здравствуй, Анюта!
Прошло полгода, как ты уехала... Почти три месяца, как ты исчезла и никто не знает, где ты. А мне сегодня безумно захотелось поговорить с тобой. Вообще-то, я все время говорю с тобой, но сегодня я впервые пишу тебе. Пишу, не зная куда... Вряд ли ты прочтешь эти строки. Но я все равно буду писать, хоть ты тогда и сказала, что нам больше незачем общаться.
Сегодня ночью мне снился дурацкий сон. Снится, что мне почему-то девяносто девять лет. Я вижу в зеркале свое старческое тело, впалые глаза, беззубый рот. Понимаю, что жизнь закончена... Вдруг – звонок. Я поднимаю трубку, а в ней – твой голос. Ничуть не изменившийся, такой же, как полгода назад. Ты спрашиваешь меня какие-то банальные вещи, что-то вроде «как дела» и «чем занимаешься» (интересно, чем я могу заниматься в девяносто девять лет?), но я не отвечаю – я плачу. Понимаю, что жизнь закончилась, а самое главное-то прошло мимо... Я так и проснулся, продолжая плакать, а утром сразу же сел за письмо. Как будто ты его прочтешь... И как будто что-то еще можно поправить...
А я тебе, Анютка, из Краснодара пишу. Я ведь нынче семинарист – езжу по городам, провожу семинары. Помнишь, я читал тебе из Довлатова про удалого Михал Иваныча: «...Я – дружбист! ... Бензопила у меня...”Дружба”... Хуяк – и червонец в кармане...» Так вот и я теперь – семинарист. Три дня – и триста «зеленых» в кармане. Те метания, что были в октябре – ноябре прошли, а с ними и бедность и вечные долги, хотя, конечно, не каждые три дня х...якнуть удается... Ну, я не для того, чтобы этим прихвастнуть пишу, – так, к слову пришлось. Пятый месяц, не возвращаясь в Питер, разъезжаю по городам. Ну, об этом потом... Не главное это.
Главное то, что я тебя и раньше, и теперь воспринимал, – как свое зеркало, как совесть, что ли. Да мы об этом много раз говорили. Так по сей день и осталось. Но почему-то тогда, когда мы были вместе, я не рассказывал тебе об одной очень важной вещи в моей жизни. Нет, так, намеками, эта тема все время звучала, только вот впрямую я ее никогда не называл. А сейчас хочу тебе об этом рассказать. О Joker’e. О том, как все началось... Тогда очень много понятно станет.
А началось все очень давно. Наверное с самого детства... Хотя, по-настоящему, осознанно, все началось в марте девяносто пятого года. Со знакомства с Кириллом Михайловым. (Он был тогда – на моем дне рожденья, – помнишь? – Он играл роль моих «Внутренних Событий», когда меня разбирали на Театре). Так вот, в марте девяносто пятого я учился на Психфаке. И по расписанию была лекция по «методам современной психотерапии», но вместо нее почему-то выступил Кирилл Михайлов. Как он попал на Психфак с лекцией?, зачем?, почему? – мне до сих пор непонятно. Помню, что наш лектор по «методам современной психотерапии» представил (по-моему они были просто знакомыми или друзьями) нам стройного бородатого парня лет тридцати четырех и сказал:
Это Кирилл Михайлов. Он вам сейчас кое-что интересное расскажет, – а сам ушел. Кирилл обвел взглядом группу, помолчал, загадочно улыбаясь. Нескольким девушкам состроил глазки, скорчил какую-то физиономию – и как-то так легко и непринужденно «взял» аудиторию. Слушали его все очень внимательно, хотя говорил Кирилл вещи, которые вряд ли кому-то (кроме нас с Серегой Евдокимовым, который после курсов на родину в Казань уехал) были нужны и важны. Просто всех покорили обаяние Кирилла, его манера говорить... Полтора часа прошли на одном дыхании. Но едва ли кто-нибудь что-нибудь из этой лекции вынес и запомнил. Вот только для меня это очень важно было (да для Сереги еще), я ведь именно за этим на Психфак поступил и, проучившись с сентября до марта, так этого и не нашел.
А начал Кирилл примерно с такой фразы:
Прежде всего, позвольте мне констатировать тот факт, что у человека нет необходимости развиваться духовно. При этом мы определим духовное развитие, как нечто, что превосходит развитие социально-нормативное, то есть, общепринятый взрослый уровень отношений человека с миром. Так вот – оно, это нечто, не может быть непроизвольным. Для того, чтобы духовное развитие имело место, необходимо, чтобы у человека была некая особая мотивация, которая совсем не обязательна для нормальной, обычной жизни – это и будет несущий стержень духовного развития. Таким стержнем может явиться Намерение. Далеко не у каждого оно возникает. Тут нужно, чтобы сложилось несколько факторов...
И дальше – про то, как Намерение побуждает человека заниматься некой специфической деятельностью – Практикой. Потом еще о Постижении человеком своей внутренней природы и процессе Преображения... Очень простым языком, буквально на пальцах Кирилл объяснил то, что я искал в десятках книг. Но мне все равно было непонятно, зачем он читал об этом лекцию на Психфаке. Тут народ совсем другим озабочен. После лекции я подошел к Кириллу и спросил:
А для кого вы это читали? Ведь по-настоящему это все нужно одному-двум людям из всей группы...
Разве этого мало, чтобы ради них прочитать лекцию?
А можно с вами еще пообщаться?
Ну, ежели напросился, – пиши адрес, а завтра вечером часикам к семи и заходи...
Я-то с девяностого года зачитывался Кастанедой, Гурджиевым и Раджнишем (больше, кстати, никого не знал и знать не хотел) и мечтал встретить Учителя. А тут эта лекция... Вообще-то, шел я тогда к Кириллу проситься в ученики. Силу я в нем почувствовал. Силу и Знание. Но не стал он моим Учителем, и охоту Учителя искать отбил, можно сказать... А кем стал, и какие у нас с ним отношения сложились, – это я до сих пор объяснить не возьмусь. Сам он тогда сказал так:
Все, что я могу для тебя сделать, Макс, это стать комментатором. То есть, комментировать то, что с тобой будет происходить, пока ты не перейдешь в новый сюжет своей жизни.
Новый сюжет? Что это и как это произойдет?
Не волнуйся, – узнаешь. Дело не быстрое...
Жил Кирилл неподалеку от метро Автово в просторной трехкомнатной квартире «сталинского» дома. С ним жили его жена – Стэлла – красивая полногрудая блондинка лет тридцати и десятилетняя дочка – Валюша. Квартирка, конечно, шикарная, но что больше всего меня поразило, так это библиотека. Три громадных шкафа, заполненных редкими книгами, в основном, по философии – Платон, Кант, Ницше, Юнг – большинство авторов я не знал. Несколько полок были уставлены изданиями на английском и латыни. Почти из всех книг в изобилии торчали закладки.
Мы выпили замечательного красного французского вина со льдом (именно с тех пор я взял эту манеру – пить вино со льдом) и Кирилл предложил мне присоединиться к ним и посмотреть по видику постановку чеховского «Дяди Вани». Театр я люблю с детства, поэтому с удовольствием посмотрел на то, как выясняли отношения Басилашвили, Лебедев и Лавров. Видимо, Кирилл как-то связал этот спектакль с моим появлением (потом я убедился, что он ничего не делал случайно), но как – я тогда не понял. Затем Кирилл вытащил из шкафа томик Ершова и прочитал: «Видеть в пьесе борьбу – значит видеть, что действующие лица ведут себя не так, как они должны были вести себя по представлениям их партнеров. Поэтому представления эти неизбежно изменяются, и в этом в значительной степени заключается развитие каждого образа. И то, что человек собой представляет, определяется его представлениями о других людях. Все сказанное относится к любому произведению драматургии. Взаимоотношения между героями всегда, в сущности, раскрывают представления каждого о многих других, а в идеале – обобщенное представление о человеке вообще. Так, представления о партнере, взаимоотношения с партнером, перестраиваясь по ходу сюжета пьесы, говорят о взаимоотношении человека с человечеством».
Стэлла с дочкой вышли на кухню. Кирилл смотрел на меня. Слегка наклонил голову влево. Пара минут молчания. Потом – неожиданно:
Ну что, усек?
Честно говоря, не очень...
А зря. Я ведь, как и обещал, – уже начал комментировать. И заметь – все прозрачно. Никакой долбаной эзотерики. Держи, – протянул мне книгу, – почитай на досуге. А это место повнимательней – тогда кое-что поймешь.
Я, признаться, тогда обиделся за «долбаную эзотерику» и начал разочаровываться в Кирилле. Добил меня туалет, куда я сподобился зайти перед тем, как «отрекомендоваться». В туалете стоял табурет, на нем – Библия, развернутая, по-моему, на Книге Иова (Библия была тоже вся в закладках»), а на стене – лист формата А4, где было написано:

Учись мыслить абстрактно.
Если ты постигнешь этот текст, у тебя есть шанс на Преображение в этой жизни:

«Хора – понятие философии постмодернизма, фиксирующее феномен самодвижения семиотических сред, характеризующегося имманентными пульсационными верификациями своего направления и форм. Процессуальность самодвижения мыслится постмодернизмом как феномен самодвижения текста, автохронный и имманентный «разговор языка с самим собой» (Жак Деррида). В этом контексте презумпция тотальной семиотичности бытия фиксируется посредством понятия «хора». В качестве источника автохронных имманентных импульсов фундируется не что иное, как «пульсационный бином либидо» (Жиль Делез). Важнейшим параметром хоры выступает имманентная ее способность версифицировать эволюционные перспективы движущейся предметности, задавая своего рода ветвящиеся расширения ризомы – смысловые перекрестки выбора. Жак Деррида предлагает интерпретацию хоры, как феномена снятия колебательных операций бинаризма, и именно такой внебинальный логизм фундирует собою постмодернистский стиль мышления, основанный на радикальном отказе от бинарных оппозиций.»

Изучив плакатик, я понял, что сей идиотский текст не сулит мне Преображения ни в этой жизни, ни в иных (ежели таковые случатся). Только сейчас я начинаю понимать, насколько этот текст был предсказанием всего того, что далее со мной произойдет за восемь лет. Тогда же, выйдя из туалета, я был удручен до крайности. Вот ведь, свела судьба с каким-то фраером, с его дурацкими, никому непонятными «комментариями» и вычурными текстами в туалете. Короче, решил, что там больше не появлюсь. А томик Ершова ненавязчиво «забыл» в прихожей. Кирилл, конечно, это заметил, но закрывая дверь, улыбаясь сказал:
- Звони, как понадоблюсь...
Ага, как же, понадобишься! Жди, блин! – буркнул я про себя. По дороге домой я продолжал ворчать. – Тоже мне, Дон Хуан питерский нашелся! Всего-то на четыре года старше меня, а корчит из себя прорицателя. А сам – просто начитанный интеллектуал, – много мы видали таких... Еще и об эзотерике презрительно так отозвался... Фраер, одно слово. Сиди и читай про свои идиотские «ризомы» в гальюне! А я-то еще в ученики к нему хотел податься...

Позвонил я ему через две недели, – еще март был.
Что-то не так стало в моей жизни. Беспокойство какое-то появилось. Как будто бы, после встречи с Кириллом, я твердой почвы под ногами лишился. До этого жил я спокойно и самоудовлетворенно, знал, чего хотел, были стабильные планы на будущее. Я ведь считал себя в жизни человеком тертым, знавшим что к чему. Когда еще был женат, прошел с женой курс семейной психотерапии (после чего, кстати, развелся), потом групповую психотерапию, – с чего и пошло увлечение психологией, затем занятия йогой и эзотеризмом. Короче, – видал виды. На Психфаке меня уважали. Я даже группу среди студентов вел – еще когда только поступил. В перспективе была аспирантура, создание собственного Центра, занятия йогой. Все в порядке было у меня. А тут, вдруг, беспокойство появилось. Глубокое беспокойство, по существу... Ну, аспирантура, диссертация, Центр – и что? Была во всем этом какая-то почти неуловимая фальшь, и словами-то ее не определить. И проявилась она, фальшь эта, как туча на безоблачном небе. Успокоенность пропала, исчезла уверенность, что все в жизни так и есть, как я предполагаю.
Дня через три после того, как я встретился с Кириллом, он мне приснился. И сказал, – очень внятно и четко так произнес ту фразу из Ершова: «Видеть в пьесе борьбу – значит видеть, что действующие лица ведут себя не так, как они должны были вести себя по представлениям их партнеров. Поэтому представления эти неизбежно изменяются, и в этом в значительной степени заключается развитие каждого образа. И то, что человек собой представляет, определяется его представлениями о других людях». И потом добавил, или это я уже сам себе сказал, – не помню, – что пьеса – это моя жизнь и теперь мне никуда не деться, потому что в ней обнаружилась эта самая борьба...
Затем уже, на другой день, я сопоставил эту фразу с тем, что говорил Кирилл на лекции, – о Намерении, благодаря которому возникает духовное развитие, о том, что это Намерение далеко не у каждого присутствует, а чтобы оно возникло, должны совпасть какие-то факторы. Дело-то было просто: я обнаружил, что мои представления о людях и о мире вовсе не совпадают с тем, что есть на самом деле (если это «на самом деле» существует) и то, что я это обнаружил, стало одним из факторов, которые должны были запустить развитие. Вроде бы так. Но я чувствовал, что запутался. И какое-то беспокойство, какая-то болезненная неудовлетворенность нарастала с каждым днем. Сначала я сходил в факультетскую библиотеку и прочитал Ершова. В результате – запутался еще больше. Вот мне и потребовались разъяснения, что же со мною происходит. Я позвонил Кириллу. Безо всякой гордыни позвонил – как будто забыл, как ругался на него.
Встретились в Таврическом саду – так Кирилл предложил. Вечер был теплый. Сначала просто гуляли. Я и спросить-то не знал о чем. Отчитался:
Я Ершова-то прочитал.
Угу, – кивнул равнодушно, хоть бы одобрил что ли...
Слушай, а что это за новый сюжет моей жизни, о котором ты говорил прошлый раз? Он уже начался?
Начинается. Хотя, до того, чтобы развернуться в полной мере, еще далековато.
Ты говоришь загадками. Со мной что-то начало происходить. Беспокойство какое-то. Ощущение, что все не так, как я привык считать, причем сильно не так.
И вот тут-то Кирилл впервые упомянул Joker’a. Так и сказал:
Все дело в том, что ты начинаешь знакомиться с Joker’oм...
Что это за штука?
А вот целью этого нового, довольно большого сюжета твоей жизни и является выяснение того, что же такое Joker. Давай зайдем в кафе.
Ясности не прибавилось. Мы вышли из садика и зашли в кафе. Возле Таврического есть кафе, одно из немногих в Питере, где подают горячий шоколад. Я заказал себе две порции и немного коньяку. Выкушав рюмку и попивая шоколад, я ждал объяснений. Уже без тревоги, скорее с любопытством. Кирилл не торопился. Взгляд задумчивый, движения медленные. Мне показалось, что ему трудно найти слова, с которых начать. Я уже допил вторую чашку, когда он произнес:
Видишь ли, я начну тебе постепенно рассказывать о Joker’e, рассказывать с разных сторон, так как тема эта необъятная. Но самым главным будет то, что Joker сам тебе покажет...
Это что – живое существо?
Знал бы ты, что своим вопросом попал в десятку! Можно сказать, что самое живое, что только есть в этом мире. Пусть это будет одной из первых его характеристик. Теперь о существе... Существо ли Joker? И да, и не совсем. Существо, безусловно существо, но и нечто невообразимо большее, чем существо... Некий самораскрывающийся Принцип, – хотя и это не то. Впрочем, я хотел с другого начать. Давай с азов подойдем к этой теме: наше восприятие мира двойственно, – что для тебя, конечно же, не секрет. Ведь с самого рождения мы сталкиваемся с огромным количеством противоречий, которые неразрешимы с точки зрения обыденного сознания. Противоречия начинаются с самых простых, банальных, бытовых случаев и разворачиваются вплоть до предельных человеческих и общечеловеческих. Как говорил старик Державин: «Я раб, я царь, я червь, я Бог».
Антиномии Канта, это тоже отсюда?
- Да. Кант выделяет четыре основных антиномии, то есть, противоречия, которые сосуществуют одновременно: «Мир безграничен – и мир ограничен, Все в мире просто – все в мире сложно, В мире есть причинность через свободу – и в мире нет причинности через свободу, Все в мире необходимо – и все случайно». Мы же не будем ограничиваться какой-то выборкой или составлять типологии противоречий. Если говорить совсем просто, то есть масса противоречий, которые сосуществуют одновременно. Но вся штука состоит в том, что человеческому сознанию не справиться обычно именно с одновременностью существования противоречий. Я считаю себя либо рабом, либо царем, но не могу принять, что я и то и другое в одно и то же время. Не имея сил и навыка принять эти противоречия и осознавать их, как одновременно сосуществующие, мы вытесняем какую-то их часть...
Но это же не остается без последствий. Об этом известно любому, кто хоть в популярном виде знаком с идеями психоанализа.
Конечно. За вытеснение приходится платить. Невротическими симптомами, неадекватностью поведения, ограниченностью мировоззрения и, что самое главное – Живым в себе.
Как это?
Чуть позже об этом. Позволь я зачитаю тебе одно место из Юнга, – Кирилл извлек из своего кожаного рюкзачка томик «Психологии и Алхимии» – как бы я хотел в то время иметь эту книгу! (через некоторое время я привыкну к этому его ритуальному действию – извлечению из рюкзачка какой-либо книги), раскрыл и прочитал:
«Разве не видно было до сих пор, что все религиозные высказывания содержат в себе логические противоречия и принципиально недопустимые утверждения, и что это составляет суть религиозного высказывания? В пользу этого есть признание Тертулиана: "И умер сын Божий, что безусловно вероятно, потому что нелепо, и погребенный воскрес. Это верно, потому что невозможно". Если христианство призывает верить в такие противоречия, то можно же, мне кажется, не отвергать того, кто принимает несколько более сильных парадоксов. Парадоксальность поразительным образом принадлежит к величайшему духовному достоянию. Зато однозначность - признак слабости. Поэтому внутренне оскудевает та религия, которая теряет или ослабляет свои парадоксы, а их усиление обогащает, ибо только парадоксальное может приблизительно уловить полноту жизни. Однозначность, непротиворечивость же односторонни и потому не годятся, чтобы выражать неуловимое».
Понятно, к чему я клоню?
Начинаю догадываться.
Возвращаюсь к вопросу о расплате Живым в себе за вытеснение противоречий: в определенный момент жизни человек имеет шанс познакомиться с Joker’oм, задача которого (одна из задач, – хотя говоря о Jokere, я прибегаю к понятию задачи условно, – он ведь Играет, а не целенаправленные задачи решает) как раз и состоит в том, чтобы обнажить противоречия, расковырять душу, принудить ее работать. Тут-то человек и начинает отбрыкиваться что есть мочи, – ведь Живое возвращается – бо-ольно!
Здорово! – отчасти от коньяка, а в большей степени от объяснений Кирилла, я уже некоторое время находился в эйфории, – Кажется, я начинаю понимать, что же такое Joker!
Ни хрена ты еще не начал понимать! Я скажу тебе даже дальше, что если человек не слишком сильно отбрыкивается, то Joker подводит его к предельно драматическому противоречию, противоречию между абсолютной механистичностью и обусловленностью существования и чем-то невыразимым, неуловимым, по чему дух томится. И ты, конечно же, со мной согласишься.
Естественно!
А толку-то? Хоть соглашайся, хоть нет, толку от этого пока никакого. Вот лет через пять-семь, ежели примешь условия игры, то может и доживешь до момента, когда взвоешь во весь голос от того, что всем нутром своим ощутишь это безумство, – вот тогда-то то самое духовное развитие, о котором я говорил на лекции, и начнется...
А сейчас что мне делать?
А сейчас я тебе еще кое-что прочту, чтобы было о чем поразмышлять в ближайшее время.
Да и так уже выше крыши...
Ладно, слушай, – Кирилл достал из рюкзака следующую книгу, развернул на одной из закладок:
«Повторяю: удивление лежит в основе философии. Иногда легко понять удивительность, если осуществить простой акт самонаблюдения. И конечно, выражение Гете: "остановись, мгновение, ты прекрасно" – вовсе не гедонистическое выражение такого чувства, нет, за этим стоит сознание действительно странной какой-то и непонятной обреченности всего высокого и прекрасного. Оно как бы не держится ни на чем. Не на чем ему держаться. Только у существ и только в таком мире, где хрупко и неминуемо обречено все высокое и благородное, есть и возможна мысль, потому что такие существа можно назвать историческими существами. Они являются таковыми, поскольку находятся в точке, которая сама находится за какой-то бешено закрученной кривой, окруженной хаосом и гибелью.»
Чье это?
Мераб Мамардашвили, наш великий современник. Совсем недавно ушел из жизни. Мне посчастливилось однажды в Москве слушать его лекцию об античной философии. Очень сильно жил человек! По-Человечески... Ну, пойдем к метро. Тебе куда?
На «Черную речку». Я на Савушкина живу.
Пока мы шли до «Чернышевской», я испытывал двойственное чувство. С одной стороны, я еще пребывал в эйфории. А с другой, недоумевал: зачем Кирилл взялся возиться со мной, «комментировать» мою жизнь? Мне было неловко. Уже на эскалаторе я спросил:
Слушай, я тебе... чем-то обязан?
Когда-нибудь ты поймешь, что это я обязан тебе. Звони... – пожал мне руку.

От метро до дома я шел три остановки пешком. Был теплый мартовский вечер. Впереди было что-то неизвестное, зовущее, манящее, но и пугающее (пока несильно). Я шел и улыбался сам себе...
Вот так в мою жизнь вошел Кирилл. Так в мою жизнь начал заглядывать Joker. Я еще напишу тебе, что было потом. Потом было много всего...

Три часа писал тебе это письмо. Устал, но рад, ведь все это время я ощущал тебя рядом. Спокойней стало. Хотя не спокойствия и не облегчения ищу я. Я начал рассказывать тебе о Joker’e, потому что жалею о том, что тогда, когда мы были вместе, не поведал тебе эту историю. Возможно, если бы ты поняла это, все сложилось бы иначе... Через полгода разлуки и разных испытаний я хочу сказать тебе то, в чем не был уверен в октябре и ноябре, то, в чем сейчас уверен, то, к чему я дошел: я люблю тебя, Анютка... И верю, что найду тебя, хоть и не знаю, что дальше...
Максим
(25.07.03)

3. Второе письмо Ане.

- "Я вас спросил: верите ли вы, что есть привидения?"...
- "Нет, ни за что не поверю", – с какой-то даже злобой вскричал Раскольников.
"Нет? Вы так думаете?" – продолжал Свидригайлов, медленно посмотрев на него. – "Ну, а что если так рассудить: привидения - это, так сказать, клочки, обрывки других миров, их начала. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть. Потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одной земной жизнью для полноты и порядка. А чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, – тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше."
Федор Михайлович Достоевский «Преступление и наказание»

Письмо:

Здравствуй, Анюта!
Дней десять я не писал. За это время успел из Краснодара перебраться в Воронеж и провести там семинар. А сейчас еду на поезде – в Саратов. Вчера был последний день семинара, и мы ставили этюды из классической драматургии. И вот та роль, что когда-то исполнила ты, вчера досталась одной очень своеобразной девушке – Оле Андреевой. Тут двойное совпадение, поэтому я напишу поподробнее. Ты, наверное, помнишь тот монолог Нины Заречной, который произносится от имени Мировой Души: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, - словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно... Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа – это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря и, Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь...»
Тогда, когда мы репетировали это с тобой, я не уловил одной вещи, которая кажется мне важной сейчас (хотя тогда мы поставили все интуитивно так, что ты как раз сыграла как надо). Дело в том, что этот монолог должен быть очень драматичным. Я не знаю, был ли знаком Чехов с учением неоплатоников о Мировой Душе, но монолог, который читает Заречная, это учение великолепно отражает, причем всего несколькими строками. Вот что пишет о Мировой Душе сам Плотин (это из записных книжек, которые я вожу с собой – у меня тут чего только не выписано): «Поскольку Психея (женская Душа Мира) была наделена творческой силой, она возжелала обратить ее не на вечное настоящее, которое ее окружало, а на что-то другое. И возжелав создать подобие Вечности, она принялась времениться и породила Космос, подчиненный времени и пребывающий в ней самой, ибо сама она стала Временем...»
И еще одно место оттуда же, которое, кстати, имеет уже прямое отношение к Joker’у (к этому я позже еще вернусь): «Материя нереальна, – она чистая и полная пассивность, принимающая любые универсальные формы, как их принимает зеркало; формы будоражат материю, не меняя ее сущности. Ее наполненность – это именно наполненность зеркала, прикидывающегося наполненным; но на самом деле оно пусто, это призрак, который не исчезает, потому что ему недостает сил даже на то, чтобы перестать быть...»
Так вот, – Оля – девушка, страшно запустившая свою внешность (как она сама выражалась – «материальную оболочку»), толстая, неуклюжая, живущая по идиотскому принципу «от медитации до медитации» и пренебрегающая всем мирским (кстати, таких как она, – тысячи в современной «долбаной», – теперь я понимаю Кирилла, – эзотерической тусовке). Я и дал ей для проигрывания именно этот кусочек, чтобы ее «до печенок пробрало» сознание того, в какой заднице она живет, думая, что это-то и есть настоящий духовный рост. Естественно, сразу до нее не дошло. Она начала декламировать этот отрывок, размахивая руками и изображая нелепую улыбку. Я подошел к ней:
Оля, чего ты улыбаешься? Тут ведь предельный накал драматизма. Вот смотри: «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно...»
Вот этого я и не могу взять в толк. Чего же страшного, когда тяжелые оковы материи наконец сброшены, и ты пребываешь на свободе, вмещая в себе все души?
Читай внимательно. Она ведь говорит о безумном одиночестве. В ее возгласе – смертельная тоска по воплощению!
Чего же хорошего в воплощении? Одни мучения!
Вот! Тот образ жизни, которым ты живешь, и есть мучения. Ты же бежишь от воплощения, от необходимости привести свое тело в порядок... От отношений с мужиками, – понятно, ведь отец был мерзавцем по твоим представлениям, – отсюда и все дела...
Выходит, я убегаю от жизни и это тупик?
Выходит...
Когда Оля играла уже «на сцене» этот отрывок, она по-настоящему, искренне плакала. Сложно ей теперь будет жить – глаза открылись, и обратный путь к манихейству невозможен. Но, надеюсь, начнет постепенно оживать, хоть и трудно это...
Я вот к чему клоню: когда мы с тобой были вместе, мне казалось, что ты тоже каким-то образом тяготеешь к такому вот манихейству. Я не отдавал тогда себе в этом отчета, но именно из-за этого, из-за какой-то твоей набожности, – нет, не бросающейся в глаза, а проявляющейся исподволь, – как раз и появился у меня скепсис, потом раздражение, дальше – начало пропадать желание и угасать мое чувство к тебе. И только теперь, вспоминая ту искру раздражения, которая промелькнула у меня к Оле, я понял, что манихейство-то присуще и мне. Это я сам прячусь, отбрыкиваюсь от Живого... А ты... Ты ведь – мое зеркало, Анюта. Это я тебе тогда еще говорил, помнишь, когда сравнивал, что ты для меня как совесть, как Алеша Карамазов для брата своего Дмитрия... Говорил, да, видимо, не понимал того, что сам сказал. Иначе бы все было по-другому... Теперь ведь тоже обратной дороги нет, и не вернуть тебя... Но я все же буду писать. Ехать мне еще часов пять. В купе все спят, – душно, жарко. А я попишу... Напишу, что же дальше-то было с Кириллом. И с Joker’ом...

После той встречи возле «Чернышевской», я не видел Кирилла около месяца. И потребности особой не было. Не скажу, что ушло беспокойство и ощущение отсутствия твердой опоры под ногами. Жить с этим ощущением стало сложнее, но разговор с Кириллом подбодрил меня. Появился какой-то привкус возвышенной трагичности жизни, и я даже сделал из этого повод для своеобразного самолюбования типа: я – человек, осознающий трагическую хрупкость бытия. Часто вспоминались слова Мераба Мамардашвили о неминуемой обреченности всего высокого и прекрасного, которому не на чем держаться в этом мире. Вспоминалось также из Кастанеды – о переживании ужаса и восторга от того, что ты человек... Короче говоря, возникшие беспокойство и шаткость как-то компенсировались романтизмом и патетикой. А тут еще я купил «Степного волка» Германа Гессе, о котором давно уже слышал, но пока руки не доходили. Прочитал на одном дыхании. В то время я был одержим Гештальттерапией и Психодрамой – я использовал эти методы в группе, которую вел на Психфаке, – и то, как у Гессе был описан «Магический Театр», завладело моим воображением, начавшим уже вынашивать идею нового метода работы. Были у Гессе фразы, которые прочно обосновались в моем уме: «...Как писатель строит драму из горстки фигур, так и мы строим из фигур нашего расщепленного “я” все новые группы с новыми играми и напряженностями, с вечно новыми ситуациями... Он взял фигуры, на которые распалась моя личность, всех этих стариков, юношей, детей, женщин, все эти веселые и грустные, сильные и нежные, ловкие и неуклюжие фигуры, и быстро расставил из них на своей доске партию, где они тотчас построились в группы и семьи для игр и борьбы, для дружбы и вражды, образуя мир в миниатюре.... и так этот умный строитель строил из фигур, каждая из которых была частью меня самого, одну партию за другой, все они отдаленно походили друг на друга, все явно принадлежали к одному и тому же миру, имели одно и то же происхождение, но каждая была целиком новой. – Это и есть искусство жить, – говорил он поучающе, – вы сами вольны впредь на все лады развивать и усложнять, оживлять и обогащать игру своей жизни... Фигуру, которая сегодня выросла в несносное пугало и портит вам партию, вы завтра понизите в чине... а из милой, бедной фигурки, обреченной, казалось, на сплошные неудачи и невезения, вы сделаете в следующей партии принцессу...»
Так в течении двух недель у меня сформировалась идея Магического Театра. Было это в апреле девяносто пятого года, а через семь с половиной лет ты неоднократно видела то, что из этого получилось – действительно магический и действительно театр. В апреле девяносто пятого мне понятно было, что можно «разобрать» личность «главного героя» в группе на части, затем эти части, в качестве ролей, раздать остальным членам группы и дальше «строить партии». В принципе, что-то подобное я делал уже, занимаясь Психодрамой, но не хватало какого-то магического элемента – как сделать так, чтобы это была не Психодрама, а Магический Театр, где «фигуры» сами знали бы, что им делать и как играть. Для этого нужно было изобрести механизм передачи состояний. Как это делать, я пока только догадывался и вот с этими-то догадками и планом Магического Театра позвонил Кириллу. Он внимательно выслушал меня, затем произнес:
Многообещающая идея. Но советую тебе не торопиться. В том, что ты собираешься делать мне видится и мощная сила, но и опасность. Можем встретиться, – я кое-что покажу тебе.
Кирилл через несколько дней зашел на Психфак и мы уселись в свободной аудитории. На этот раз он вытащил из рюкзака не книгу, а листы бумаги, испещренные мелким, но вполне разборчивым почерком.
Это рукопись. Вся книга еще не готова. А автор – киевский психолог, экстремолог и, если угодно, маг, – Олег Бахтияров. Мы с ним – хорошие знакомые. Он разработал способ вхождения в особое состояние сознания, которое назвал «объемным». Мне думается, это как раз то, что тебе нужно, и не только для идеи Магического Театра. Прочитай-ка вот это, – Кирилл подал мне несколько страничек: «Основа объемного сознания – тотальное внимание. Осваивая деконцентрацию внимания, внимание становится тотальным, включающим в себя и обычное, и объемное, и видимое, и то, что ранее было невидимым». Далее Бахтияров писал о том, что тотальное внимание – это иное качество внимания, чем то, к которому мы привыкли. В этом состоянии человек может осознать и то, что стоит за самим вниманием – то есть – его источник. Объемное сознание – вечно длящееся актуальное настоящее. И далее: «Объемное сознание позволяет вместить в одном сознании весь спектр состояний развивающейся системы, от начального неделимого состояния до конечного, выявляющего всю потенцию системы. Такой системой может стать психика человека, сформировавшего объемное сознание. Объединение объемно-пространственной и объемно-временной деконцентрации внимания – это объемное сознание, оно создает основу и для осознания ограничений космоса, и для принятия факта невидимых реальностей за его пределами. Введение в такую деконцентрацию внимания невидимых областей восприятия завершает построение своего рода перцептивного языка, наглядно задающего метафизический контекст и основные составляющие мира. Объемная деконцентрация внимания представляет нам актуально сосуществующие предметы в их истинной пропорции; всеобщая связь, объединяющую мир в единое целое – фон как самостоятельную единицу восприятия, знак и перцепцию prima materia; небытие, спроецированное на опыт восприятия, как поле за пределами восприятия – место, где нет ничего…»
Текст был написан довольно сложным языком и мне пришлось несколько раз перечитать эти несколько страниц, чтобы хоть как-то уловить смысл того, что там было написано. И Объемное сознание и деконцентрация, как метод его достижения, казались чем-то очень заманчивым, но и очень сложным. Я к тому времени уже лет пять, как занимался йогой и разными способами концентрации внимания, но то, о чем писал Бахтияров, выглядело как нечто запредельное.
А деконцентрации можно научиться?
Думаю, что это как раз то, чем тебе стоит заняться. В Киев для этого ехать не обязательно. Я познакомлю тебя с другом Олега – Алексеем. Если ты ему понравишься, он пожалуй и научит тебя, как входить в деконцентрацию. Будешь регулярно тренироваться – может через несколько месяцев у тебя начнет что-то получаться. А там и про Магический Театр поговорим.
Я не буду подробно рассказывать про встречу с Алексеем и про то, как он показал мне вход в деконцентрацию. Сама техника оказалась хотя и сложной, но вполне усваиваемой.
Через три месяца ежедневных тренировок произошло событие, о котором я никому, кроме Кирилла, пока не рассказывал. Но тебе я хочу о нем написать. Может, оно тоже что-то объяснит тебе про мою жизнь, ибо слова, тогда произнесенные, были пророческими. А случилось так, что мне явилось привидение. Да-да, – можешь верить, можешь нет, но самое настоящее привидение. Это было один только раз. С тех пор ни привидения, ни «голоса» мне не являлись.
Это произошло в июле. Психфак к тому времени я уже окончил. Вечер был душным. Перед сном я принял душ, сделал несколько йогических упражнений и сел с открытыми глазами и прямой спиной. Минут через десять я находился уже в хорошо расфокусированном состоянии. В комнате было еще не темно. И тут на расстоянии метра от меня, чуть слева, появился силуэт пожилой женщины. Я вздрогнул, но из состояния деконцентрации не вышел. Удивительно, но я не испугался и даже не заподозрил в появлении женщины ничего удивительного, – в том состоянии сознания все воспринималось совершенно естественно. Я узнал в женщине свою бабушку Ирину Ивановну, которая умерла в восемьдесят четвертом году, когда я служил в армии в Казахстане. Бабушка была учителем литературы в моей школе. Она была очень доброй и мудрой женщиной. Именно она научила меня любить литературу и театр... Несколько минут она сидела на стуле молча. Потом позвала:
Максим! – голос ее звучал очень внятно и не в моей голове, а снаружи.
Я еще раз вздрогнул и начал «вываливаться» из деконцентрации. Но призрак оставался на месте. Более того, он произнес фразу, которая запомнилась мне на все эти годы:
Максим, если ты не хочешь дальше обманывать сам себя, то в твоей жизни не будет больше спокойствия и гармонии, а будет много бессмыслицы, душевной смуты и безумия.
Тут я окончательно вышел из деконцентрации и испугался. Призрак исчез. Я ощупал себя, включил свет, осмотрел стул, на котором сидел призрак. Стало по-настоящему страшно. Не призрака я испугался, а того, что «крыша поехала». Симптомчик шизофрении, что называется, налицо. Было уже поздно, но я схватил телефон и набрал номер Кирилла...
Поздравляю, – прозвучал его веселый голос в трубке, – Его Величество Joker засвидетельствовал тебе свое почтение. Теперь вы лично знакомы. Здорово!
Да, но при чем тут моя бабушка? Что за шутки такие?
Конечно же шутки. Это ведь Joker! Он сам выбирает, в каком образе явиться. Хотя, насколько я знаю, он очень редко является в виде призрака. Обычно он проявляется через знакомого или незнакомого, но реального человека, через ощущения, через ситуации, книги, фильмы, мысли, но тебе, считай, повезло. Не думаю, что он будет докучать тебе как призрак, поэтому не бойся и продолжай свои упражнения.
А то, что он сказал мне?
Ну, так он выразился без обиняков. Так прямо и сказал то, что я тебе уже объяснял и о чем мы еще будем не раз говорить. Оставим пока эту тему... Как там у тебя продвигается идея Магического Театра?
Есть кое-какие мысли, – я начал успокаиваться, – я заметил, что во время деконцентрации, когда мое физическое внимание – зрение, слух, ощущения – расфокусировано, начинает проявляться еще какое-то, нефизическое внимание, с помощью которого я могу строить в пространстве даже какие-то конструкции. Я пока не проверял с другими людьми, но мне кажется, что мог бы передать эти конструкции-состояния другому человеку. Одно из таких состояний я не могу назвать иначе, как «зеркало». Думаю, что это и есть ключ к Магическому Театру.
Что ж, пожалуй, ты созрел. Попробуй собрать небольшую группу. Действуй.

В начале сентября я развесил на том же Психфаке объявления и провел свой первый Магический Театр...

За окном стемнело... Через час поезд будет уже в Саратове. Опять увижу Волгу... Когда пишу тебе письма – ощущение твоего присутствия – поразительное. Как призрак тогда... Только не видимый, а ощущаемый.
Пока, Анюшка. До следующего письма...
Максим
(4.08.03)

4. Третье письмо Ане

- А почему же писателям не удается строить личные отношения?
А мы всегда можем придумать отношения получше. И придуманные удовлетворяют нас гораздо больше, чем реальные.
Джон Фаулз «Дэниел Мартин»

Письмо
Здравствуй, Аня!
Здравствуй, властительница души моей! Перечитал я вчера первые два своих письма тебе и лишний раз убедился, что сколько замечательные люди ни тратили на меня времени и сил, а остался я неисправимым засранцем. Сентиментальный воздыхатель, блин, зануда. Как от такого было не уйти... Хоть бы куража какого припустил! Когда работаю, – там да, бывает кураж и игра: «Замрите ангелы, смотрите, – я играю; моих грехов разбор оставьте до поры и насладитесь красотой игры!» А в обычной жизни – ну полный пердомонокль! Не пронял меня еще Joker, не научил смеяться над собой, над всей этой смутой, которая жизнью зовется. Ну да и ладно: буду серьезен и уперт всем Joker’ам назло!
Сегодня днем на семинаре (я пока в Саратове) был такой случай. Вызвалась одна женщина лет сорока. Худая, бледная, и все такое: жизнь, говорит, кончена, мол, ни на что не надеюсь, один «депресняк». Муж бросил пять лет назад, и с тех пор она с мужиками не общается – боится их и не верит никому. Вижу, тут внешне – заниженная самооценка, а внутри – потребность, чтобы как маленькую девочку похвалили и оценили. Ну там во все эти психоаналитические игры я не полез, а сказал ей прямо:
Выбери, Ира, в группе такого мужчину, перед которым ты бы больше всего комплексовала.
Выбрала: плечистый и крепкий красавец Ян. Попросил я его встать на стул повыше, а Ире говорю:
Ты теперь вокруг него ходи, воздевай руки и пой следующий гимн: «О великий носитель Хуя»! (Дело нехитрое – я сразу просек, что вокруг этого вся петрушка).
Тут и вся группа засмущалась, а сама Ира сидит в полуобморочном состоянии и чуть языком своим не подавилась:
Да я, да как же, да я и вообще-то не могу ничего сказать, а тут еще слова такие...
Да, именно такие, и не промямлить их нужно, а спеть, как гимн. А слово Хуй еще Венедикт Ерофеев вычеркнул из списка нецензурных слов и сказал, что писать его следует именно с большой буквы. Может Ерофеев для тебя и не авторитет, но без того, что я тебе предлагаю, ты никуда из своей депрессии не вылезешь!
Группа постепенно оживилась, Иру подбадривают. Где-то полчаса бились, пока она с чувством (так что сам Станиславский закричал бы «верю!») не пропела эту фразу, воздевая руки и бегая вокруг довольного таким ходом дела Яна. Разрумянилась, похорошела – видно, что часть запретов слетела. Но это только полдела.
Теперь, – говорю, – ты сама залезай на стул, а вокруг тебя будут все мужчины ходить и кой-чего в твой адрес восклицать.
Не знаю, кто тут что подумал, но замысел мой был лихим. Собрал я мужиков и тихонько сказал им, что они петь будут. И вот, ходит хоровод уже вокруг Иры и поет ей:
- О великая Властительница Хуя!
Прикинь, – она все поняла про себя. И остальные в группе тоже просекли, что к чему. Короче, красивый поворот восприятия! – это я сам собой доволен. Правда, «в остальном я фальшив, и фальшив до мозга костей», как говорил Тригорин...

Расскажу, что было дальше в деле моего просвещения и знакомства с Joker’ом. До-олго еще рассказывать, восемь лет и жизнь меня утюжила (это только сознательно, а так – с самого рождения, как и любого из нас), и Кирилл объяснял, но я так и не взял в толк, что же это такое – Joker. Он – как Дао: сразу и то, и это, и в то же время – и не то, и не это. Как неуловимый Джо из анекдота – которого никто не ловит. А зря, что никто не ловит! Ведь именно Joker, со всеми сложностями, смутой и безумием, которые он вносит в судьбу и от чего так хочется убежать и укрыться, может привести к тому, что (Кто!!!) есть «Путь, Истина и Жизнь»...
В сентябре девяносто пятого года мы вновь повстречались с Кириллом. Встретились на Литейном и он завел меня в кафе, в котором мы потом частенько общались. Символическое очень кафе – «Арлекино». На стенах маски, фотографии клоунов и шутов всех времен и народов... Меню, правда, не сильно отличается от обычного хорошего кафе или ресторана...
Что это у тебя, Кирилл, за привычка, – общаться в кафе?
За едой усваивается лучше. А что до хорошего вина, так от него и Господь не отказывался...
Ну, гулять, так гулять. Деньжат у меня никогда особенно много не было, но на этих встречах с Кириллом я отрывался. В тот раз заказал себе шашлык из осетрины. Взяли на двоих бутылку хорошего итальянского вина... Кирилл выложил на столик стопку из нескольких книг.
Ты уже понял и начал переживать на своей шкуре, что обнажение каждого нового конфликта и противоречия, которые ранее были вытеснены, приводит, мягко говоря, к некоторому усложнению жизни. А именно: теперь тебе приходится принимать во внимание все больший круг жизненных обстоятельств. Сложнее становится жить, а?
Ну уж не легче, это точно.
Но зато мы имеем здесь явный плюс: твоя жизнь становится все более и более уникальной. Тебе это надо?
И хочется, и колется...
- Отлично. Еще одно противоречие. Вот как по этому поводу метафорически выразился сам Гермес Трисмегист, – в руках у Кирилла оказалась какая-то сильно потрепанная книжка:
- «И человек, оказавшись в демиургической сфере, узнав в огне создания демиурга, он возжелал и сам стать демиургом, и получил на это согласие своего отца, и заключил он в себя всякую энергию семи планет-правителей. Те же, в свою очередь, возлюбили его, и каждый передал ему часть собственной природы. Познав же их сущности, причастившись их природы, возжелал он расторгнуть облачение их кругов и взглянул он сквозь небесную гармонию, и явил он низшей природе прекрасную форму Бога. Природа же, узрев красоту форм Бога, улыбнулась от нескончаемой любви человека, воспроизведя вид наипрекраснейшей формы в воде и тень на земле. И человек, увидев подобную самому себе форму, нашедшую свое место на земле и в воде, радостно приветствовал ее, и возжелал поселиться в ней, и поселился в неразумной форме. А природа, получив его – предмет своей любви, вся объяла его, и смешалась с ним, ибо любовь была взаимной. И потому, в отличие от всех живых существ, населявших землю, человек двойственен. Телом он смертен, а как сущностный человек – бессмертен. Ибо, будучи бессмертным и обладая властью над всем, он претерпевает то же, что и смертные, будучи подвластен року».
Уникальность и двойственность... То есть страданий нам никак не обойти?
Давай определимся, что такое страдание?
Ну, как, – это мучения, боль, страх...
В принципе верно, – Кирилл разлил по третьей рюмке, – но не совсем. Достоевский, например определял страдание, как видение лучшего, при невозможности его достичь.
Мне нравится это определение. В нем содержится намек на то, что боль может быть, а может и не быть страданием. Если ты сравниваешь ее с чем-то лучшим, то тогда и страдаешь. А если просто проживаешь, как элемент своей судьбы, ни с чем не сравнивая и не претендуя на лучшее, – такое состояние можно назвать принятием своей боли, – то это уже и не страдание.
- Вино определенно придает красноречия. Крас&heip;