Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Оливье Револь
Ничего страшного: неуспеваемость излечима!

«Ничего страшного: неуспеваемость излечима!»: Ломоносовъ; Москва; 2009
ISBN 978-5-91678-009-3
Аннотация

Книга детского психиатра Оливье Револя рассказывает о том, как адаптировать к школе детей, страдающих школьной фобией, испытывающих трудности в обучении чтению и формировании словарного запаса, усвоении правил орфографии, склонных к гиперактивности. Написанная на основе богатого личного опыта, просто и доходчиво она содержит множество полезных советов и адресована прежде всего родителям и педагогам.

Предисловие

Элиотт, Малик, Антуан и другие реально существуют, я с ними со всеми знаком.
Я только изменил имена, чтобы сохранить тайну этих ребят — обычных ребят, всего лишь страдающих «школьной болезнью» — неприятием школы или хронической неуспеваемостью..
Пройденный ими путь весьма показателен. Рассказ о нем поможет не только отчаявшимся родителям, но также братьям, сестрам, другим родственникам и всем, кто стремится, чтобы школьные годы близкого человека перестали быть непрерывным кошмаром. Чтобы они могли приносить радость. Чтобы радостно стало учиться, играть, взрослеть.
Невозможно было бы столь внимательно изучить наших юных пациентов без помощи целой команды — патронажных сестер, психологов, физиотерапевтов, методистов, которых я хотел бы поблагодарить за их работу. Каждое мнение и наблюдение учитывается в ситуации, когда надо все увидеть, все понять и сделать все, что в наших силах.
И тогда школьная неуспеваемость перестанет быть приговором.

Часть I. Школьная болезнь

Доктор, я не могу больше …

Понедельник. 10 часов утра.
Звонит телефон. И понеслось — два часа непрерывных звонков.
Родители, учителя и врачи, которым нужно со мной поговорить, всегда могут позвонить. Как правило, я с ними не знаком. Им нужно мое мнение, совет, или же они хотят что-то обсудить. Совместно принять срочное решение. Эти разговоры ценны для обеих сторон. Они дают возможность разрешить самые неотложные вопросы, облегчить душу, вновь обрести уверенность. Они позволяют сохранить связь с моими пациентами, за судьбой которых я продолжаю следить. Избавляют от долгих поездок тех, кто далеко живет. А иногда — смущают меня и переполняют чувствами. Так бывает, когда я слышу детский голосок, который называет свое имя и сообщает: «Слушай, можешь быть доволен, у меня теперь хорошие отметки…»
Подобные консультации на «горячей линии» — моя идея, и я горжусь ей. Пусть многое не успеешь за два часа, пусть это капля в море неиспользованных возможностей и безмерных ожиданий…
На другом конце провода раз за разом прокручиваются фрагменты живой жизни. В одних голосах слышится гнев, в других огорчение. Голоса рассказывают. Усталость, безысходность — не жизнь, а каторга… Иногда наоборот, голоса исполнены радости. Найден выход, принято верное решение, появился прогресс. Эти голоса, от самого унылого до самого бодрого, дают силы для дальнейшей работы, увлекают меня и волнуют. Годы напролет по понедельникам, с 10 до 12, я говорю с ними — и тем не менее они не перестают удивлять. Так начинается моя рабочая неделя. И эти два часа священны для меня.
«Доктор, у Кевина в подготовительном классе дела пошли просто ужасно. Учительницу раздражает, что он такой возбудимый и неусидчивый. Нас с отцом уже два раза вызывали в школу. Она хочет показать его школьному психологу перед осенними каникулами. Что нам делать?»
«Доктор, Аурелия не хочет больше ходить в школу. Каждое утро она жалуется на боли в животе. Говорит, что ей стало трудно учиться. В начальной школе все было нормально. Вы можете нам помочь?»
«Доктор, я не могу больше… Моего сына Оскара в который раз выгнали из школы, я уже не знаю, куда его определить. Никто не хочет с ним заниматься, потому что он и пальцем не желает шевельнуть. С его способностями он вполне мог бы нормально учиться… Я уже обежала несколько врачей, они ничего толком не сказали, может быть, вы поможете?»
Мне трудно вот так сразу успокоить этих мам, я пытаюсь дать им какие-то общие рекомендации до того, как увижу их на приеме. К сожалению, им придется подождать: очередь на несколько недель. Длинные списки ребят, у которых проблемы со школой… Груда медицинских карт, заполненных со слов родителей… Родителям не позавидуешь — перед их детьми одна за другой закрываются двери разных учебных заведений, и в отчаянии они уже готовы обратиться к врачу. Они умоляют сделать хоть что-нибудь. Даже госпитализировать, если нужно.
Иногда в непрерывной череде звонков — за два часа примерно около двадцати — проскальзывает добрая весть.
«Она стала менее импульсивной, пытается контролировать себя, у нее постепенно улучшаются оценки, нет, не зря она пила то лекарство, что вы ей прописали. Возможно, без него ей не справиться было с учебой».
Я всегда смотрю тетради моих маленьких пациентов. Кривая их отметок часто соответствует кривой их психического здоровья. Можно выразиться так: «порядок в голове — порядок и в школе».
«Лукас пока еще несколько рассеян и по-прежнему немного медлителен, но учится гораздо лучше, я пришлю вам копию его дневника».
С согласия родителей мне звонит директриса школы, где учится Матильда: «Меня заботит поведение Матильды. Она держится особняком, тревожится по любому поводу, она в себе не уверена. Я волнуюсь, удастся ли ей перейти в старшую школу. И вот в чем вопрос: не стоит ли ей выбрать профессионально-техническое училище?»
Мне нравится общаться с преподавателями. Их мнения и замечания необходимы для постановки диагноза. Они тоже часто прислушиваются к моему мнению — в частности, когда я прошу не оставлять ученика на второй год из медицинских соображений. Если, конечно, они понимают, зачем это нужно. В противном случае приходится долго и тщательно растолковывать им мои выводы.
Бывают и рецидивы. У детей, с которыми я работаю, хрупкая душевная организация, они нуждаются в поддержке на каждом важном этапе школьного обучения.
«Доктор, вы видели моего сына несколько лет назад, у него были проблемы в подготовительном классе. В начальной школе все было хорошо, а в средней опять началось… Я не понимаю, что происходит, он все делает кое-как и не может вписаться в школьный ритм».
Я отлично помню Янника — беспокоен и тревожен, но уж в средней школе точно способен учиться. Записываю его пораньше, между двумя пациентами. Совершенно необходимо с ним поговорить.
Терапевты и педиатры — внимательные наблюдатели, часто их замечания имеют первоочередную важность: «Привет, Оливье, у меня появился маленький пациент, который явно нуждается в твоей помощи. Я осмотрел Диего по просьбе его матери, поскольку в подготовительном классе собираются выдворить его вон. Мне непонятны его вспышки гнева и агрессия по отношению к одноклассникам: он постоянно кусает их. Я думаю, что этот случай скорее из твоей области. Можешь мне помочь?»
И логопеды — тоже неоценимые помощники: «Здравствуйте, тут у меня Тибо, занятия по поводу дислексии. Что-то он буксует на месте, никакого прогресса, и учительница говорит, что он читает хуже прежнего. Может, там еще какая-нибудь проблема… Что вы можете сказать по этому поводу?»
Настоящий аншлаг начинается в конце года: «Доктор, это срочно. Общее собрание состоится в понедельник. Как вы считаете, Хьюго стоит оставить на второй год или мне надо настаивать на переводе?»
«Ланселота не перевели в следующий класс. Очевидно, они не поняли, как он старался. Комиссия вновь собирается в четверг, вы можете прислать мне письмо, где бы объяснили причину его школьных затруднений?»
«Доктор, моя дочь через год должна была бы закончить школу, но дела у нее совсем плохи. В школе мне говорят, что хорошо бы ей остаться на второй год, у нее низкий уровень знаний. Мне говорили еще, что можно проверить ее интеллект, вы могли бы посоветовать, куда мне обратиться?»
Это тоже наша задача — отвечать на конкретные вопросы, давать адреса, контакты с организациями, предлагать специализированные учреждения — открывать двери там, где родители видят только глухую стену.
Иногда достаточно одного телефонного разговора, чтобы разобраться с проблемой, которая представляется родителям неразрешимой. Чтобы определить, что родители делают из мухи слона, и быстро ликвидировать источник беспокойства.
«К 17 часам Максим начинает нервничать, затем его беспокойство нарастает и он начинает торговаться, пытаясь отдалить отход ко сну. Это мешает ему делать уроки. В кровати он никак не может заснуть, утром его не добудишься в школу, он измучен и не высыпается…»
Я знаком с Максимом уже год. Проблемы со сном связаны с его тревожностью, их легко можно урегулировать за несколько дней. Я предлагаю папе этого восьмилетнего мальчика несколько простых советов: проводить ребенка до кровати, посидеть с ним пять-десять минут, поскольку ему надо выговорится, поведать все свои «заботы» Потом дать ему подсахаренной воды с апельсиновым цветом и объяснить, что этот сироп помогает от бессонницы. В комнате нужно оставить ночник и, закончив ритуал, твердо, очень твердо сказать: «Теперь пора спать. И точка».
— И держать меня в курсе дела.
Полдень. Голова все-таки кругом идет от этих звонков. Я направляюсь в неврологию Лионской больницы — пятью этажами выше. На нашем жаргоне это называется «отделение 502». Да, часто для того, чтобы вылечить неуспеваемость, достаточно консультации. Но в особо тяжелых случаях необходима госпитализация.

Обитатели отделения 502
Каждую неделю двенадцать-пятнадцать детей поступают в наше отделение детской нейропсихиатрии на госпитализацию с целью уточнения диагноза. Случаи попадаются трудные — но безнадежных не бывает. Всегда можно найти решение. Ведь у изголовья наших маленьких пациентов с их школьными проблемами стоит вся наша команда специалистов, плечом к плечу сражаясь за положительный результат. И это малая толика, которую мы можем сделать для измученных родителей, испытавших уже все варианты и надеющихся на последний шанс.
Я шагаю по пустынным коридорам отделения 502. Все дети на завтраке. Сквозь стекло столовой я наблюдаю за ними. Они сидят за столиками: детские личики, встревоженные взгляды, некоторые прячут глаза; младшие — растеряны, подростки — не пытаются скрыть скуку.
Им от трех до шестнадцати, они не совсем понимают, что с ними происходит, и оттого постоянно начеку. Как туристы в семейном пансионе, они сбиваются в кучки по интересам. Самые подвижные и активные держатся вместе. Это совершенно естественно — «трудные» дети понимают друг друга, у них появляется некое «чувство локтя».
Белые халаты их не очень-то впечатляют. Я заметил нескольких ребят, явно настроенных поразвлечься. Что им больница! Все лучше, чем школа. «Старенькие» показывают новичкам, кто в доме хозяин. Дело в том, что детей, госпитализированных с так называемой «школьной фобией», мы обычно задерживаем подольше.
За столом, где собрались малыши — от трех до пяти — медсестра успокаивает плачущую девчушку. Воспитательница сообщила мне, что девочка не разговаривает — по непонятной пока причине.
Ребята, которые уже видели меня на консультациях, подходят поздороваться. Среди них — Корто, шестилетний интеллектуал — настолько тревожный, что в школе ему пришлось остаться на второй год, Эмилия, робкая крошка, которая в восемь лет почти не умеет читать, и забияка Корали, у которой выученный урок моментально вылетает из головы.
И конечно, Том. Он одиноко сидит в уголке — босиком и в пижаме. Бойкий, смышленый, способный мальчуган, который ведет себя очень напряженно и скованно. И он здесь уже давно! Он не принимает школу в целом, как явление. И это так просто не вылечишь. Нужно время. Глаза Тома покраснели от гнева и слез. Он потому и в пижаме — чтоб не мог сбежать. Жестокая мера, но необходимая.
На данный момент мое место — здесь. Своего рода наблюдательный пункт — удобно, чтобы «держать руку на пульсе». Обстановка накаленная, страсти кипят. Некоторые дети специально нас изводят, другие не могут удержаться, чтоб не затеять запрещенные игры с огнетушителями и кнопками тревоги. Стоя за стеклом, я стараюсь запомнить имена, которые называет воспитательница. Спокойно и непредвзято фиксирую причины, по которым они здесь: не хочет ходить в школу… осталась на второй год, а толку никакого… «заводит» весь класс… скоро выгонят из школы… уже не знаем, куда его определить…
Спускаясь в свой кабинет, я думаю о том, как вытянутся их лица, когда после полдника они увидят учителей. Столовая превращается в класс! Я окрестил эти занятия «школьные репетиции», как если бы речь шла о театральном или музыкальном кружке, чтоб задобрить их, чтоб они лучше воспринимали эти сеансы, совершенно необходимы для постановки диагноза. Подробные наблюдения учителей (уровень знаний родного языка и математики, поведение) добавляются в медицинскую карту. И не менее важны, чем энцефалограмма или психологический тест.
После занятий они переходят в игровую, где в их распоряжении компьютеры, настольный футбол, книги. Они отдыхают, не подозревая, что за ними наблюдают. Несколько воспитательниц одновременно записывают, что необычное замечено в поведении каждого ребенка, а какие особенности постоянно повторяются. Насколько долго ребенок может удерживать внимание, путается ли он в правилах игры, скучает ли, вспоминает ли родителей. Эти записи тоже нужны для наших исследований.
Все занятия наших маленьких непоседливых пациентов (раскрашивание, пантомима, кукольный театр, футбол) могут быть внезапно прерваны для проведения психологического теста или клинического обследования. К концу недели они уже привыкнут к этой новой жизни, где в роли семьи выступают врачи, медсестры, другие ребята. Вечером старшие голосуют, какую программу будут смотреть по телевизору. Но, даже в разгар матча, несмотря на протестующие возгласы — в 21.30 в отделении гасят свет. Спать.
Я часто поднимаюсь в отделение, чтобы повидаться с ними просто так, не на приеме. Как-то раз мне сообщили, что один мальчик часами не отлипает от окна. И невозможно его увести. Я подошел к окну, стал глядеть вместе с ним: «Ты не хочешь пойти поесть?» Он не ответил. «Ты видишь что-то, отчего тебе грустно?» Он горько зарыдал. И в конце концов рассказал мне, что во дворе спилили плакучую иву. А он ее так любил, он таких раньше никогда не видел…

Не такой уж я и дурак!
Каждое утро весь персонал (врачи, психологи, нейропсихологи, воспитатели, медсестры) собирается на летучку, чтобы обсудить историю болезни каждого ребенка и внести поправки, если это необходимо. Иногда нужно провести дополнительные обследования, чтобы прояснить общую картину. В пятницу утром на основании всех этих данных мы подводим итоги недели. В свете полученных результатов, согласовав мнение всех специалистов, мы окончательно устанавливаем диагноз, определяем оплату за лечение и после этого встречаемся с родителями. Когда ребенок бросается на шею родителям — это сильный момент. Радость встречи. Мир и порядок, подкрепленные несколькими днями пребывания в больнице.
Дело в том, что конечный итог обширней медицинского заключения: над проблемами ребенка задумались, его восприняли всерьез, и ребенок это чувствует: «значит, не такой уж я и дурак!» Родители перевели дух, кто-то тянул некоторое время их лямку, да еще приятно слышать: «Как хорошо, когда тебя понимают». К тому же их греет сознание выполненного долга: они правильно поступили, сделали то, что нужно. Для родителей это невероятно важно: таким образом на них меньше давит чувство вины. Они уже так устали постоянно упрекать себя.
В этой конечной фазе мы обязаны добиться результата. Невозможно больше блуждать в тумане. Эти родители уже стучались во все двери, они здесь ради того, чтобы получить наконец ответы. Безо всяких обиняков. Они прошли трудный путь, мы не можем их разочаровать. Тем более, что мы — серьезное учреждение, не какая-нибудь частная лавочка. Нужны результаты. Следует отбросить спесь и гонор и скромно делать свое дело.
Семьям, которые обратились к нам по поводу неуспеваемости, следует дать точные рекомендации и практические указания. Обычно я подолгу принимаю их у себя в кабинете, рисую перед ними детальный портрет их чада, показываю графики результатов и знакомлю с заключением: работа с психологом, логопед, лекарство — в тех случаях, когда оно необходимо, ежедневные практические советы для повседневной жизни. И я обязательно говорю в заключение, что все поправимо. Что мы будем лечить ребенка и вернем его в нормальную колею. Для этого необходимо подробно разобраться в причинах отставания. В школе — районной, местной или другой — более специализированной — всегда найдется для него место. Надо только подобрать наиболее подходящую. Каждый раз я повторяю себе — конечно же, все они — хорошие ученики!
Ведь я не забыл свои школьные годы, когда мне приходилось постоянно плыть против течения…

16 сентября 1964 — Записки непоседы

Мадемуазель Колетт — светленькая, все время улыбается… Вот и хорошо, а то классная комната показалась мне какой-то мрачной и враждебной. Скорчившись за неудобной наклонной партой, утопая в серой ученической блузе, словно сошедшей с фотографии Дуано, я не на шутку растерян. Что я делаю здесь, среди этих гигантов?
Мне пять лет. Я перемахнул подготовительный класс и сразу попал в первый. Это маленькая районная школа — так что моим одноклассникам лет по семь, а то и по восемь. Так мне и надо, нечего было учиться читать раньше других! Лучше бы я научился играть в футбол, перемены не были бы тогда так томительно долги и скучны.
Ну ладно, что сделано, то сделано. Правда, мысль, что у меня ничего не получится, вызывает ужас. Сидя на первой парте, я без конца ищу одобрения в глазах учительницы. Сначала я вообще постоянно срывался. К концу дня принимаюсь рыдать на коленях у мадемуазель Колетт под насмешливыми взглядами нескольких одноклассников-верховодов. Особенно страшит меня Маттео, его побаивалась вся школа. На перемене «сейчас Маттео с тобой разберется» — худшая из угроз.
Я быстро понимаю, что «не вписался», и пытаюсь наладить отношения, пытаюсь участвовать в жизни класса — но увы, получается довольно неуклюже. И вскоре я очень явно ощутил одиночество и отчуждение. Однажды мадемуазель Колетт написала на доске название темы урока: «Зеленый луг». А я-то прибыл прямо из садика, где мы изучали овощи, но еще не изучали природные зоны! И потому, увидев нечто знакомое и воспользовавшись возможностью хоть как-то проявить себя, я поднимаю руку и уверенно заявляю: «Мадам, ведь „лук“ не так пишется, там „к“ на конце!» Взрыв всеобщего веселья. Я вновь на коленях учительницы. Утешение и сочувствие. О, скольким я ей обязан!
Это время имело свой запах, который я научился узнавать. Едва уловимая смесь мела, клея, скотча, духов учительницы, обложек для тетрадей, какао с молоком, которое предписывалось подавать на каждый полдник. Сладко-соленый дух, который я с радостью ощущаю сейчас, когда прихожу в школу по своим врачебным делам. Может быть, я даже специально внюхиваюсь, чтобы почуять этот запах, такой ностальгический…
Первый класс оказывается для меня трудным годом — во всех отношениях. Конечно же, я не справляюсь. И чувствую себя неуютно. «Нужно больше стараться!» — говорят мне. Легко сказать. Но если ты рассеян, неловок и к тому же левша — вовсе нелегко. За всем не уследишь: нужно одновременно не слишком глубоко макать ручку, аккуратно вытирать ее о борт керамической чернильницы, не класть левую руку на уже написанную страницу, слушать учительницу, не качаться на стуле — а все равно вот она, клякса. А замазок для чернил тогда еще никаких не было!
И во дворе на перемене я так же неуклюж. Во время футбола меня вечно подводит правая нога — а скорее даже просто отсутствие координации движений. Меня ставят на воротах. В воротах мне так скучно, что я стараюсь покинуть их при всяком удобном случае. Другие способы найти подход к одноклассникам тоже не приносят успеха. В шарики я играю плохо и потому быстренько проигрываю все свои черные и самые большие красные. В итоге вечером я возвращаюсь домой с пустыми карманами, пристыженный и расстроенный.
Боевое крещение. В этом первом классе неприятнейшим образом соединяются трудности с учебой и издевательства одноклассников.
— А что это ты такой маленький?
— Я перепрыгнул через класс.
— Это скорее учительница тебя перекинула.
Ничего смешного, между прочим.
Такая жгучая смесь непонимания и неудач раздражает обычно самые больные места — от этого вдвойне мучительно. Моими слабыми местами были почерк, внимание и умение сосредотачиваться. Для школьной жизни очень неудобные недостатки. И вот в классе я принимаюсь мечтать, придумываю себе более приятную судьбу. Я — Тьерри Праща, одинокий в стане англичан, влюбленный в Изабеллу, гордый борец с несправедливостью.
Именно с тех пор я сохранил своеобразную эмпатию ко всем этим детям с дисграфией, дислексией, диспраксией, которых вечно упрекают за ошибки, которых они просто не могут не делать. От которых требуют невозможного, быстро и последовательно выбивая их из колеи и сбивая с толку.

Во втором классе я перешел в другую школу, но ничего не изменилось — те же неловкость и неуклюжесть, то же невнимание, в результате которого день кажется бесконечно долгим; поневоле начинаешь нервничать и суетиться. Лет десять назад я встретил одну из моих воспитательниц в детском саду, она пришла на консультацию к моему тогдашнему начальнику. Растрогавшись от нашей встречи, она призналась профессору Режи де Виллару: «Он такой был славный малыш, но в классе должен быть только один такой ребенок, не больше». По легенде, он ответил: «То же самое — среди больничного персонала».
Двигательная активность и леворукость и поныне со мной. Надо было с этим жить, приспосабливаться, компенсировать развитой речью, стараться заинтересовать, придумывать способы успокоиться… Получилось. Начальную школу я заканчиваю неплохо. Первый в классе по устным предметам, легкое отставание по письменным.
В среднюю школу я отправляюсь на гребне этой волны. В лицея Ампер меня принимают тепло, и первые месяцы по инерции проходят неплохо. Но потом начинаются трудности. Я мал ростом, суетлив и ничего не смыслю в математике. Первые неудачи, первые огорчения, замечания учителей, призванные помочь, но в этой ситуации губительные.
«Следует проявлять больше внимания и усидчивости». Где ж их взять-то?
«Пишите аккуратней!» Не получается…
«Недостаточно сознательный и взрослый». Увы…
В общем, мне постоянно пеняют на мои недостатки. Обидно и несправедливо.
Я отыгрываюсь (во всех смыслах) на шахматах, бросая таким образом вызов всем вокруг. В одиннадцать лет я выигрываю турнир лицея. Ученик выпускного класса, который вручает мне приз, поражен моим «детским» видом.
«Вот этот что ли победил?» Лестно слышать. Я отмщен.
Выбор второго языка позволяет мне отчасти избавиться от клейма неудачника, а значит, начать нормально существовать. Мама советовала испанский, отец — немецкий. Я выбираю арабский: впервые мне можно писать в правильном направлении! Во всем лицее только двое учат арабский; мне нравится быть не таким, как все.
Долго ли коротко ли, время средней школы пролетает. Каждый год классный совет предлагает мне остаться на второй год, но я цепляюсь за свои два года форы, которые были единственным видимым доказательством (возможно иллюзорным) моих способностей и возможностей, сведенных к минимуму рассеянностью и неуклюжестью.
Переход в высшую школу в Тринити лишь яснее обозначает проблему. В математике и физике я ничего не понимаю! Несколько студентов-«технарей» выбиваются из сил, занимаясь со мной по вечерам. (Я задаюсь вопросом, почему же этих студентов, подтягивающих отстающих ребят, так часто зовут Себастьянами). От этого моя неприязнь к точным наукам только растет. По сути дела я нуждался тогда не в дополнительных часах и учителях, а в наставнике, который научил бы меня учиться и тем самым сделал мою жизнь гораздо проще (я настоятельно рекомендую подобный шаг родителям подростков, у которых проблемы с успеваемостью) Но это слишком современная практика, тогда такое не было принято.
И вот картина темнеет, адская спираль начинает раскручиваться. Неверное действие рождает противодействие: я начинаю вести себя развязно и равнодушно, чтобы спасти лицо. И происходит недоразумение, которое я многократно наблюдал у своих маленьких пациентов: «плохо работает на уроках, невнимателен…» И никому в голову не придет, что человек просто ничего не понимает! То есть что внешнее отсутствие интереса лишь маскирует затруднения.
Единственная стратегия, чтобы окончательно не пойти на дно — всесторонне проявлять свои сильные стороны: английский, естественные науки, история с географией — на высоте. «И к тому же, он выбирает, что учить, а что нет!»
Нет же, он делает то, что может…
Сколько раз я ловил себя на том, что мечтаю о волшебной палочке! Самое заветное желание: хорошо учиться!
В конце концов наступают выпускные экзамены на степень бакалавра. За письменные экзамены — никаких сюрпризов: 4 из 20 по математике и 4 по физике. По остальным письменным предметом средняя оценка около 8, в общем, нужно нагонять общий бал на устных. Невозможно? Немного везения, и ура, получается! Диплом «D» со скрипом, но получен. Не блестяще, конечно. И к тому же слишком рано для того, чтобы идти на врача. Я еще не готов.

То ли проявление мудрости, то ли верх мазохизма — я решаю пересдать экзамены через год, чтобы получить диплом «С». Чтобы уверенней сдать математику и физику. Поскольку у меня уже есть диплом «D», мне нужно пересдать только эти два предмета. Девять чесов математики и семь часов физики в неделю. Путешествие на край скуки. Те, кто сдавал на «С» были в лицее элитной прослойкой. Среди них было много одаренных подростков. У самых ярых глаза загорались при виде нерешаемого интеграла или уравнения с тысячью неизвестных. Я сижу на задней парте и убиваю время — ведь я абсолютно чужд этих прелестей. Моя рассеянность была тогда в зените. Я переживаю ежедневный кошмар, пытаясь смирить себя хотя бы до такой степени, чтобы сидеть спокойно. Тетрадка по математике преображается в песочные часы. Я черчу шариковой ручкой вертикальную полоску, на ней отмечаю черточками минуты — каждые пять минут длинная черточка, двенадцать групп из пяти минут, и все, час занятий подходит к концу. Обычно, правда, за ним следует второй.
Сколько времени для размышлений о жизни, о юности, о девушках, столько забот, неизвестных математическим умам моих одноклассниках. Эти тревожные мечтания порой прерывает резкий оклик: «А что думает Оливье Револь по поводу этой аксиомы?» Одноклассники сочувственно улыбаются. Я оставлен на два часа после уроков. Когда б я мог что-нибудь сделать; я экспериментирую с принципом двойного наказания.
А мне плевать, эти часы я провожу в прокуренном кабинете папаши Арно, закоренелого игрока в шахматы, который и сам радуется такому стечению обстоятельств. Я часто вспоминаю эту длинную комнату, где он ждет меня, лукаво поглядывая, дескать, неплохо устроился старый шахматист: «Я изобрел новый дебют, сейчас покажу». Его энтузиазм так пылок, что я иногда подозреваю, что он в заговоре с профессором математики! В этот год я очень сильно продвинулся в шахматах. Что касается учителя математики, он в конце года унижает меня от всей души. За последнее задание я получаю 3 из 20. Рядом с оценкой он написал загадочную ремарку: «мой стакан невелик, но я пью из своего стакана». Когда он спрашивает меня, как я понял его закодированное послание, я предлагаю что-то типа «я знаю мало, но мне этого достаточно». Вот и неправильно! «Это значит, что я не пью из стакана моей соседки». Оказывается, я для скорости списал у Каролины вычисление, которое оказалось неверным. Вновь — оставлен после уроков, вновь — кабинет папаши Арно. Именно тогда я узнаю дебют «Птица», сопровождающийся блестящей жертвой белой королевской пешки, подрывающий основы самой уверенной защиты соперника.
В этот мрачный год единственным оазисом счастья были университетские занятия на курсе английского-арабского в Лион 3. Невероятно, как можно в одночасье оказаться из ада в раю? И так каждый день…
Каждый день после обеда ощущать себя хорошим учеником! И не особенно даже при этом напрягаясь. По сути дела, намного легче удерживать внимание, когда ты понимаешь, о чем идет речь, слушать, когда тебе интересно и даже учить, когда ты считаешь, что предмет изучения пригодится тебе в жизни. Ты играешь, не фальшивя. Я учился бок о бок со взрослыми, увлеченными молодыми людьми, которые не кривлялись, как подростки. Я открыл для себя интереснейших профессоров, рассказывающих о важных для меня вещах. О тихая гавань, передышка в пути, как мне хотелось продолжать эти замечательные занятия! Одновременно готовиться по естественные науки на диплом «С» и учиться языкам на первом курсе — дело непростое, может и крыша поехать. Я попадал в один день сначала к мрачному советнику по Образованию, который несмешно шутит про «академический отпуск», а потом к австралийскому профессору, который сам получает удовольствие, приобщая нас к своей культуре. Чувство реальности начинает отказывать… К счастью, вся жизнь моя при этом тонет в парящей музыке 70-х: Pink Foyd, Orchestra Manoeuvres in the Dark. Как сейчас помню.
Экзамен на диплом «С» я сдаю на 12 из 20, благодаря одному из Себастьянов, который дал мне накануне точь-в-точь такое же задание. Затем я успешно сдаю первый курс по языкам. Жаль было расставаться с университетом… Но выбор сделан! Буду учиться на врача, специализация — дети. Я еще не знал тогда, что для определения болезни мне придется прослушивать стетоскопом их школьные дневники, и что «лечить» будет означать практически «примирять со школой».
Хотя что-то мне подсказывает, что все-таки догадывался…

Вернуть их на правильные рельсы

Уроки закончились. По виду ребят, толпой направляющихся к выходу, совершенно не заметно, какие с ними случились неприятности и беды. Они весело выбегают из дверей, балуются на ходу, с воплями вылетают на улицу, как будто за ними черти гонятся. Может, они пытаются удрать от своих плохих отметок, оставить их в школе. Если бы они могли просто перевернуть страницу! Оставить все замечания и оценки, пусть спят среди тетрадок на партах, забыть их до послезавтра! Увы, это всего лишь мечты… Какой-нибудь одноклассник во дворе обязательно напомнит о нуле за вчерашнее сочинение. А когда дневник попадает домой, продолжение всем известно. Ужин без десерта, «позор семьи» оставлен без компьютера на выходные, родители перебраниваются «это ты не можешь с ним справиться!» «Ребенок-из-которого-ничего-не выйдет» отправлен думать в комнату.
Еще один загубленный вечер. Все школа виновата.
Конечно, бесцельно растранжиренные школьные годы способны испортить вам жизнь. Провокационное «Ничего страшного, подумаешь!», которое бросает вам в лицо ребенок, по сути дела маскирует серьезное огорчение. Это послание, адресованное родителям, которые не могут удержаться и не раздуть скандал до невероятных размеров. Если бы это был не их ребенок… Вот такое недоразумение. Ни один ребенок не обречен стать неудачником. У некоторых больше шансов, у некоторых меньше — это зависит от происхождения, круга общения и так далее. Тут не предскажешь — иногда плохо учиться начинают не те, от кого этого можно было бы ожидать. Независимо от социального аспекта неуспеваемости, мы полагаем, что существуют объективные причины ситуаций «установки блока» на школу, и что возможно освободить детей от такой неприятности. Прежде всего необходимо перестать драматизировать «проблемы роста» и представить неуспеваемость как некое «дорожное происшествие», в котором ученики были ранены и следовательно должны залечить раны и выздороветь. Борис Цирюльник, открывший понятие «жизнеспособность» (resiience), новый оптимистический взгляд на проблемы, доказывающий, что не существует незаживающих ран, утверждает, что долгий процесс заживления возможно осуществить с помощью собственных внутренних ресурсов, необходимо только изменить отношение к своей травме. «Подобное расстройство заставляет гадкого утенка неустанно трудиться над своим непрерывным превращением. Тогда он сможет вести жизнь лебедя, прекрасную жизнь, но он все равно будет уязвим, поскольку никогда не сможет забыть своего прошлого гадкого утенка. Но став лебедем, он сможет его принять».
Так что наша задача — начать этот процесс, доброжелательно сказать «Ничего страшного» ужасным дневникам и принять у себя ребенка со «школьной фобией». Вернуть ему веру в себя, ведь его моральному состоянию нанесен удар. Доказать, что не всегда неудачи происходят по его вине, снабдить его руководством к действию, позволяющим с ними бороться. Наш подход к болезненным школьным проблемам обдуманно позитивен, поскольку мы убеждены, что за каждой плохой оценкой прячется что-то, что можно определить. Необходимо выявить корни зла, чтобы помешать ему разрастись и причинить действительно серьезный ущерб. А если решение найдено, лучшая награда — улыбка ребенка.

«Я знаю, что я ничтожество!»
Скольких детей, а особенно подростков, расстраивает, что взрослые вечно расспрашивают про школу. «Как прошла контрольная? Есть замечания в дневнике? Что-нибудь задали на дом?» Как будто они не существуют сами по себе, отдельно от своих дневников. И если с этим делом не все в порядке, вечером они могут сообщить родителям только плохие новости. Тучи сгущаются, грядет гроза.
Огорчающие родителей отметки захватывают все большее психологическое пространство и постепенно портят жизнь всей семье. Они становятся ярлыком, биркой, приставшей к ребенку. Родные забывают спросить его, как он поживает, и сразу переходят к неприятному: «В школе-то получше дела?» Как будто он болен! А ведь так и есть! Последствия неуспеваемости выходят за рамки школы, они затрагивают социальный статус ребенка. И этот плачевный статус не может не отразиться на его моральном состоянии. Понижает самооценку ребенка, буквально выбивает из колеи. Причем слабость эта может сначала быть вовсе незаметна, она проявится позже. Особенно если ребенок не понимает, почему такая лавина упреков обрушивается на него изо дня в день. Потому что он может и не ощущать ответственности за свою неприспособленность к школе. И в таком случае ничего не поделаешь, наказания бесполезны и безрезультатны, они всего лишь будут усиливать отчаяние ребенка и страх перед перечеркнутыми красной ручкой тетрадными строчками, перед вереницей плохих оценок. Его духовное развитие под угрозой, он теряет веру в себя, друзья отдаляются от него. Он может стать агрессивным или уйти в себя: «Я знаю, что я ничтожество!»
Утратив все иллюзии, родители со своей стороны решаются на крайние меры. Они либо мечутся от кнута к прянику, либо, движимые сочувствием и состраданием, в отчаянии окружают ребенка гиперопекой. Они стараются как могут, но совершенно безрезультатно, и тогда они теряют всякую надежду. Стресс нарастает. И ситуация еще больше усложняется: обстановка в доме становится невыносимой. Двери хлопают, все сидят по своим комнатам, погрузившись в горькие думы. Если семья недружная, никто не хочет взять на себя ответственность, пасует ее партнеру, и стабильность пары оказывается под угрозой: «Во всем виновато твое воспитание!»
Потеряв контроль над ситуацией, многие родители замыкаются в своем несчастье, зацикливаются на нем. Им непросто найти выход из этого тупика. Еще труднее — оправдать и мотивировать своего отпрыска. Наверное, можно что-нибудь сделать, только что? Есть, конечно, доктора, родители уже обежали нескольких, но от этих визитов они скорее сбиты с толку, чем обрели правильное решение. Каждый советует на свой лад, родители ссорятся, все это лишь отдаляет настоящие меры.

Ему просто нужно стараться!
Во Франции вдобавок принято всю ответственность сваливать на ребенка: «Ему просто нужно стараться!» В Финляндии, например, детей на второй год не оставляют. Педагоги вынуждены быть изобретательнее и искать другие подходы к отстающим детям. Слабое место французской системы — то, что достаточно общеизвестные синдромы, такие, как дислексия и дефицит внимания, диагностируются лишь после многолетних блужданий впотьмах. Тем самым реабилитация ребенка запаздывает, годы идут, а «недоразумение», жертвой которого он стал, все никак не разрешается. Ведь школа сокращает персонал и все меньше и меньше дает себе труд предпринимать какие-то действия; в школе наблюдается чудовищная недостача кадров и специалистов, ориентированных на детей с трудностями обучения. Эта тенденция не меняется и на протяжении последних тридцати лет средства и меры, направленные на сокращение неуспеваемости, копятся и громоздятся друг на друга, а результаты при этом совершенно неубедительны. К тому же долгое время не поднимался вопрос о «здоровье» этих детей с проблемами. До последней попытки Франсуа Филлона в 2005 году разработать «индивидуальный контракт учебной успеваемости». Предложив три часа в неделю дополнительных поддерживающих занятий для неуспевающих детей, он натолкнулся на всеобщий скептицизм; ему не удалось убедить ни профсоюзы преподавателей, ни ассоциации родителей. Оттого и поныне 170 000 человек, то есть 20 % всех учащихся, заканчивают школу без диплома. И за последние десять лет эта цифра не стала меньше.

Распахать целину и разгадать шифр
Итак, логично предположить, что школа, не умея идентифицировать и исправлять проблемы детей, отлично умеет их выявлять. Она живо определяет элементы, не вписывающиеся в систему и предупреждает нас — то есть служит своего рода реле. Мы по сути дела взаимно дополняем друг друга со школой. Учителя определяют слабые места, мы объясняем причины отставания. Такова наша цель: понять сложности учеников, не вдаваясь в содержание или в качество учебных программ — за них ответственны другие люди, не мы. Задача нашего вмешательства — поставить учеников на правильные рельсы. Возможно, найти для них специализацию, более подходящую к их характеру. Мы не хотим сделать из всех отличников — нет, просто учеников, способных учиться в школе и получить обязательное образование. От этого зависит моральное и социальное здоровье детей. И их будущее. Школа — социализирующее заведение, она обучает жизни в коллективе и дает представление о двух основных составных частях любой работы: распахать целину и разгадать шифр. Она указывает дорогу к автономии, на основании которой шаг за шагом строится личность. Вычеркнуть ребенка из этой схемы — вычеркнуть его из общества. И изгнание одного из членов этой системы мучительно и для них самих, и для всех остальных.
Ведь возможно, что у малыша один из более или менее неприятных синдромов, который мешает ему заниматься в школе — в этом случае он ничего не может поделать. Это как болезнь. Такой «медицинский» взгляд на неуспеваемость появился сравнительно недавно. Он основан на принципе, что любые сложности можно объяснить, и следовательно, вылечить. Для этого надо рассмотреть ребенка как единое целое, со всех сторон — социальной, психической и физической. Знать, где и как он живет, познакомиться с его родителями и оценить их мотивацию. Совершить клиническое обследование, оценить его сильные и слабые стороны с психологической точки зрения. В результате такого исследования редко когда не получается найти причину — или причины — отвращения к школе. Проводить подобное обследование лучше в больнице, которая открыта для всех. Я имею в виду — для всех ребят, которых проводят до наших дверей. Это может сделать учитель, школьный или обычный врач, логопед или же небезразличные к его судьбе родители.
Дело в том, что мы не верим в неудержимую лень, которая всецело владеет малышом и отвращает его от школы. Невозможно представить себе, чтобы ребенок осознанно отказывался учиться читать! В этом не может быть дурного умысла. Достаточно увидеть, с каким энтузиазмом дети идут в первый класс! Для них это приключение, в которое они бросаются безоглядно, очертя голову. Но увы, сколькие к концу первого месяца разочаровываются, столкнувшись с трудностями, о которых даже не подозревали! Их давит масса несделанной работы, но возможно, они к тому же не понимают, что происходит. Наша задача подтолкнуть их, научить ориентироваться в школьном мире.

Когда «выздоровление» зависит от учительницы .
«Что ты будешь делать, когда вырастешь?» Орельен (шесть с половиной лет) отвечает: «спасать мир, защищать слабых». Этого живого и бойкого мальчика привели мне в связи с плохим поведением. Учителя от него стонут, он заводит весь класс, совершенно неуправляем. У него ужасный почерк и к тому же он нахал, грубит учителям, буянит, встревает во взрослые разговоры, перебивает. Единственное его достоинство — он хорошо читает, научился сам в пять лет. «Если бы у меня была волшебная палочка, какое бы желание ты загадал?» Блондинчик с ясными светлыми глазами отвечает: «Чтоб получалось делать домашние задания… Я их ненавижу». Чтобы проверить его способности, я предлагаю ему мини-тест, поиск аналогий — ничего подобного в школе не проходят.
— Есть ли связь между минутами и секундами?
— Да, и те и другие никогда не останавливаются!
Я оставляю его на два дня в стационаре; подтверждается, что он развит не по годам, но гиперактивен. Случай непростой. Но есть и плюс — Орельен может компенсировать недостаток внимания за счет способностей. Я срочно объясняю это учителям Орельена. Что касается родителей, я даю им нечто вроде руководства к действию, позволяющего справляться с этим мальчиком, которого они уже опасаются брать с собой в магазины и в гости. Я особенно настаиваю на строгом режиме: его энергию нужно направлять в мирное русло. Главное — не уступать, стоять на своем, не воспринимать его как дитя! Переговоры возможны, но до определенного предела. Нужно еще записать его в секцию какой-нибудь коллективной игры, чтобы он учился соблюдать правила. И сразу появятся друзья.
Спустя год Орельен учится в той же школе, но в специальном классе, сочетавшем черты первого и второго. Его учительница все поняла, она научилась мягко переводить его с уровня на уровень и использовать его сильные стороны. Она как бы «подпитывала» этого малыша, а ему только того и надо было, чтобы успокоится. И к тому же у него родился маленький братик…
Не бывает детей, неприспособленных к школе, чаще всего случается наоборот. Нам случается уговорить нашего маленького пациента перевестись в интернат. Когда неуспеваемость объясняется проблемами дома, это оказывается шагом к самостоятельности, хотя мы и рискуем усилить чувство вины у родителей. Но зато в пространстве, предназначенном лично для него, ребенок научится брать на себя ответственность, он избавится от семейного кошмара, по крайней мере на большую часть недели, и мозг его открылся для учебы. Результаты появляются незамедлительно. Конечно же, такое решение не принимается с кондачка, оно должно быть обдуманным. Необходимо целиком представлять себе личность маленького пациента, детально разобраться во всех тонкостях, во всех особенностях его душевной организации. И решение о расставании должно исходить именно от ребенка. Если родители болезненно переживают идею интерната, ребенку принять ее будет гораздо труднее.

Расставание — путь к выздоровлению
Когда четырнадцатилетний Тибо пришел ко мне с родителями, мама его плакала на протяжении всей консультации; отец говорил мало, а если открывал рот, то лишь чтобы сказать, что у Тибо нет проблем и ему надо только взяться за работу. Тибо, крепкий решительный парень, по два года сидел в каждом классе; и сейчас его результаты просто катастрофичны. Особенно плохи дела с английским и с математикой. В классе он коллекционирует желтые карточки: незнание материала, небрежная работа, вызывающее поведение. А теперь он еще и подвергается опасности: ему случалось убегать из дома и прогуливать школу.
Я оставляю Тибо в стационаре на четыре дня. Итоги обследования оказываются вполне удовлетворительными. Его способности вполне достаточны, чтобы справиться с трудностями в учебе, тем более при таком упорном характере. Зато у него обнаружена глубоко запрятанная депрессия — таким образом, его поведение было лишь своеобразным способом с ней бороться. Когда я говорю с ним наедине, я ощущаю, что он на пределе, он прямо говорит, что его «все достало». Школа, родители, все. Что он хочет уйти из дома. А если в интернат? Он долго думает. Я пока стараюсь убедить родителей, всячески расписывая при этом отцу, какой у него замечательный сын. Я также прописал курс психотерапии и антидепрессант, чтобы помочь Тибо выкарабкаться из депрессии. Я постоянно был с ним на связи, он начал привыкать и отлично себя чувствовал в роли пансионера.
Тем не менее в подавляющем большинстве случаев мы все-таки стараемся, чтобы ребенок остался в местной школе. Это не всегда просто, если проблемы его достаточно серьезны. Необходимы глубокое понимание и взаимодействие всех преподавателей, готовых к тому, что проблемный ребенок требует дополнительного внимания — а его не так просто уделить, если классы переполнены. Тут в дело включаемся мы и делаем все возможное, чтобы помочь детям преодолеть свою «неприспособленность» к школе и найти свое место в системе образования, принадлежащее им по праву.

Когда трудно подобрать слова
Девятилетняя Корали заговорила фразами только к четырем годам. И даже сейчас ей трудно порой подобрать нужные слова. Они вертятся на языке, но не даются. Когда я спросил, что за зверь живет в пустыне и никогда не хочет пить, она не смогла ответить, зато смогла его нарисовать. В школе ей невероятно сложно, таблица умножения для нее неодолимая преграда. Зато у нее нет никаких трудностей с письмом, она получает хорошие отметки за письменные задания. Упорная работа логопедов и занятия с психологами, положившими много сил, чтобы вернуть ей уверенность в себе и свести к минимуму ее «непохожесть» на других детей, сделали свое дело — проблема Корали стала решаемой. Дело за преподавателями, которые поймут специфические особенности Корали и найдут к ней подход, принимая во внимание ее сбивчивую и медленную речь.
Бывают также необъяснимые внезапные сбои. Хорошие ученики, которые не выдерживают и «срываются». Психиатр Пьер Уэрр утверждает, что круглые отличники в погоне за аттестатом — как «воздушные шарики, которые могут однажды лопнуть» под двойным давлением семейного гнета и груза ответственности. Они увеличивают нагрузки, как профессиональные атлеты, они не имеют права ошибиться. Если такого «чемпиона» хоть раз «занесет» на трассе, он перестает сопротивляться и застывает, парализованный тоской. «Ведь ничего же вроде не случилось особенного», удивляются родители. Тем не менее такое происходит часто, и сбои эти отнюдь не случайны. Их корни уходят глубоко в сознание ребенка, и эти проявления ни в коем случае нельзя недооценивать. Часто тут замешан внешний фактор или еще какая-нибудь причина тревожного состояния, которая ускользнула от внимания родителей, а сам подросток не в состоянии ее осознать.

Когда аттестат мешает семейному благополучию
Семнадцатилетняя Наташа пришла ко мне с матерью. Девочка всегда хорошо училась, но в выпускном классе ее успеваемость внезапно ухудшилась. Почему — она сама понять не может. Наташа — единственная дочь. Я некоторое время наблюдаю ее, но не могу найти никаких симптомов, кроме этого ухудшения успеваемости. Через некоторое время звонит мама и говорит, что девочка завалила все экзамены. Я потом несколько раз встречаюсь с Наташей: ни она, ни я не можем отыскать причину провала. Никаких других признаков расстройства. Пока речь не заходит о ее родителях и она не заявляет, что уверена: как только она закончит школу, они разведутся. Потому что Наташа — «цемент, скрепляющий их брак!» Причины ее поведения проясняются, она сама их внезапно понимает. Неосознанно она придумала собственный метод борьбы за сохранение семьи. «Нечто вроде внутреннего саботажа?!» — задумчиво говорит она. Выявление подсознательной причины провала производит магический эффект. Она сдает экзамены. С легкостью.

Найти причины неприятия школы
По различным причинам у них не складываются отношения со школой: они не умеют читать в конце первого класса; они остаются на второй год, а толку никакого; своей разболтанностью они мешают заниматься всему классу; их выгоняли уже из нескольких школ; они прогуливают уроки и т. д. Чтобы определить происхождение подобных явлений, мы проводим тщательное и подробное исследование. Исследование проводится с привлечением специалистов по всем правилам медицинской стратегии. Структурированный подход изучает триединство медико-биологических, психологических и образовательных элементов. Самая сложная задача — максимально объективно и точно определить причины «неприспособленности» к школе. И выяснить, страдает ли ребенок каким-нибудь серьезным расстройством (и каким), которое могло бы сделать обычный процесс обучения невозможным.
Основной вопрос — идет ли речь о «инструментальном» дефиците — то есть дефиците средств обучения, или затруднения имеют психо-аффективное происхождение, то есть существует некий психологический тормоз, безотчетно поставленный себе ребенком, способности которого при этом вполне удовлетворительны. Иначе говоря, органической или психологической природы данная проблема? Или обеих одновременно?

Медицинские причины
На первом этапе определяется работа органов чувств и когнитивные способности. Слух и зрение проверяются на основании простых тестов — таблицы для проверки остроты зрения и аудиограммы. Этот контроль базовых возможностей необходим. Нам часто удавалось выявить снижение слуха у детишек, которые плохо говорят или не в меру возбудимы. Они всегда пытались в школе отвечать наугад, а их потенциальная тугоухость не принималась во внимание. Их жизнь в школе была сплошным кошмаром. Если им мешает малейший шум, они слышат лишь гудение и не могут вычленить необходимую информацию. Слуховой аппарат сразу решает все их проблемы, связанные исключительно с утолщением барабанной перепонки вследствие постоянных отитов.
Неврологическое обследование состоит из нескольких исследований; обязательн&heip;