Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Историко-публицистическое издание

ОККУЛЬТНЫЕ СИЛЫ СССР

Тайная война от Ленина до Ельцина

Анонс

Том "Оккультные силы в СССР" продолжает серию издательства
"Северо-Запад. "Спецслужбы России", которой предстоит познакомить читателя
со множеством совершенно секретных материалов.

Данный том расскажет о загадочном буряте Петре Бадмаеве - величайшим
лекаре и величайшим аферисте и об экспедиции Спецотдела ОГПУ на Тибет,
участником которой был известный художник Н. Рерих. Вы узнаете о том, как
советские спецслужбы боролись против интеллигентских тайных обществ, и о
том, какие надежды они возлагали на психотронное оружие, экстрасенсов и НЛО.

УДК 947(2Рос)
ББК 63.3

(C) "Северо-Запад", подготовка текста, серийное оформление, 1998

ISBN 5-7906-0096-4

СПЕЦСЛУЖБЫ РОССИИ

ПОСЛЕДНИЙ
ШАМАН

Андрей Балабуха

Естествознание в мире мифов

Если волшебным ключом к первому тому "Спецслужб России" послужило слово
"тайна" (и к нему, клятвенно заверяю, мы вернемся еще не раз), то сегодня
придется воспользоваться другим, не менее емким и полисемантичным. "Миф" - в
буквальном переложении с эллинского наречия на язык родных осин это слово
означает "повествование", "сказание" или "предание". Справедливости ради
замечу, в повседневном обиходе употребляем мы его едва ли не в единственном
из многих значений - чего-то небывалого и небываемого, несуществующего и
несущного. В результате понятие "мифический" давно уже стало по сути
синонимом ложности, эвфемизмом когда невинного, а когда и злокозненного
вымысла. Однако на деле все отнюдь не столь просто и однозначно.
Миф - порождение коллективного сознания. Конечно, в отдельных случаях
можно с полным основанием говорить и об его конкретном авторе, но в том-то и
фокус, что сочинить красивую сказку всяк может, однако мифом становится лишь
тот плод человечьих измышлений, что придется по вкусу великому множеству
собратий. Согласно словарному определению, миф "в обобщенном виде и
чувственно-конкретных персонификациях отражает действительность и мыслится
вполне реальным". Последнее важнее всего: Ясон, Геракл и Тесей, Эдип и
Медуза Горгона представлялись какому-нибудь кожевеннику-коринфянину не менее
реальными, чем обитавший по соседству горшечник Состратос. И не только в
незапамятные античные времена Миф оставался и остается одним из мощнейших
инструментов постижения и осознания окружающего. Настолько могущественным,
что порою он играючи подчиняет себе те самые разум, сознание и человеческую
личность, которым - по идее - обязан только служить.
На одну из таких сверхустойчивых мифологем опиралось, в частности, то
противостояние двух Третьих Римов, о котором я упоминал в предисловии к
первому тому. Однако с идеей римского наследства в нашем коллективном
бессознательном исстари соседствует и другая - о наследии ордынском. А
поскольку для первой части этого тома она имеет принципиальное значение,
позволю себе остановится на ней подробнее. По структуре она достаточно
сложна и включает несколько связанных меж собой, но практически
самостоятельных составляющих, однако непосредственное касательство к
сегодняшней теме из них имеют две.
В первую очередь, это естественное стремление побежденных "сохранить
лицо". Именно оно побудило обложенный данью народ, ставший периферийным
улусом империи чингизидов, из веку в век говорить о том, как он грудью
прикрыл Европу от монгольского нашествия. Мифу нет дела ни до того, что и
сама Европа была для монголов лишь удаленной окраиной, прилегающей к
"последнему морю"; ни до того, что и там, в Центральной и Западной Европе,
они не потерпели ни одного исторически значимого поражения; ни до того, что
передовой отряд - два тумена татарской кавалерии - насквозь прошел Испанию и
Португалию и зачерпнул-таки шлемами атлантической водицы, кою и повезли
потом через всю Евразию в далекий Каракорум. Что ж, как известно, факты мифу
не указ - психология для него куда важнее. Сотворяя из нестерпимого военного
фиаско роль претерпевшего за ближнего всеевропейского щита, миф возвращал
народу чувство самоуважения и собственных значимости и достоинства. В
действительности же щит возникал не на геополитических просторах, а в
общественном сознании, надежно защищая его от мнимой унизительности
нанесенного субэдеевыми и батыевыми ордами разгрома. Говорю мнимой, ибо нет
и не может быть ничего унизительного в поражении, нанесенном достойным
противником. В том же, что монголы являлись противником достойным,
сомневаться не приходится - чуть не полмира покорили, как-никак.
Однако сохранение лица - лишь первая ступень. Кануло в прошлое
двухсотлетнее иго, и на смену ему пришло ощущение сопричастности великому
царству. Помимо вечной несбыточной мечты о черноморских Проливах, претензии
на положение Третьего Рима были закреплены Иваном III, заключившим
династический брак с безвластными уже византийскими Палеологами, благодаря
чему и появился в российском гербе двуглавый орел ро-мейских базилевсов.
Претензии на ордынское наследство не нашли себе столь зримого выражения,
зато проявились весьма ощутимо - в поразительном по размаху и скорости
завоевании Сибири, вполне сопоставимом с покорением испанскими
конкистадорами Нового Света или американским броском на Дикий Запад. Но это
на уровне истории свершившейся. Однако с ним соседствует другая история несбывшаяся, несостоявшаяся, потенциальная. В ней-то и прочитывается вторая
ступень мифа.
Китайцы пошли в этом отношении гораздо дальше, объявив Чингисхана
"великим китайским полководцем" - им проще: там была монгольская династия, а
не иго. Но со взятия Казани и Астрахани плена грезилась, грезилась великая чтобы не на одну шестую, вполмира - империя, чтобы вошли в нее все былые
царства всяких там хулагуидов, гуюкидов и прочих Великих Моголов. Зря, что
ли два века терпели? По праву наше будет. Предками завещано, обетованно. А
какими предками - в том мифу не суть. И множились на протяжении всей
российский истории разнообразные прожекты установления такого царства, и в
этом смысле не лег семнадцатый год рубежом - сменить ведь можно только
строй, но никак не менталитет. И "Последний бросок на Юг" - законный
наследник и правопреемник "Великого броска на Восток", а господам юнкерам
метилось то же, что и пламенному комсомольскому поэту Павлу Когану, автору
незабвенной романтической "Бригантины":

Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще падем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.

Много их было, осиянных этой великой мифической мечтою. С некоторыми
вам еще предстоит встреча в следующих томах. Причем, замечу, о каждом из них
можно написать не очерк, а захватывающий приключенческий роман. Увы, на
подобные художественные биографии литература наша не щедра - воистину нет
пророка в своем отечестве! Именно в этом ряду стоит и главный герой первой
части "Оккультных сил в СССР" - Жамсаран (в крещении - Петр Александрович)
Бадмаев, выпускник восточного факультета Петербургского университета и
Медико-хирургической академии, чиновник Азиатского департамента Министерства
иностранных дел, успешливый предприниматель, знаменитый "тибетский врач" и
прочая, и прочая.
Главной сам он почитал (или, по крайней мере, называл) эту последнюю
ипостась. Не будучи специалистом, не возьмусь судить, кем был он в
действительности: великим врачевателем или великолепным шарлатаном,
явившимся из монгольских степных предгорий Гиппократом или же
Чумаком-Кашпировским fin de siuce - широкое хождение имели в свое время оба
этих мнения. Что ж, пусть разбираются в этом историки медицины. Но в целом
размах его деятельности не может не восхищать. Не стану пересказывать
фактов, с которыми вскоре познакомят вас Олег Шишкин и Александр Борисов,
однако некоторыми выводами и общими оценками позволю себе поделиться.
Самый яркий из троих представителей "тибетской династии", Петр
Александрович Бадмаев являл собою законченный тип графа Монте-Кристо a a
russe (кстати, герой Дюма-отца также занимался врачеванием, правда, на
Востоке). Впрочем, и в наших пале-стинах этот тип был представлен достаточно
ярко - вспомните хотя бы "полудержавного властелина", светлейшего князя
Александра Даниловича. Увы, его пример наводит на печальную мысль: в
отечестве нашем личность такого масштаба и такого характера изначально
обречена в лучшем случае на березовскую ссылку... Так что и печальный конец
Бадмаева был то ли предсказуем, то ли вовсе предопределен. Только никто,
слава Богу, в это предопределение никогда не верил и не верит - не потому ли
и красуются Меншиковский дворец на Неве и буддийский храм (кстати, самый
большой в Европе) на Невке? Скольких свершений лишилась бы наша история,
если бы не этот психологический феномен...
Формально "тибетский врач" Бадмаев не занимал столь высокого положения,
как герцог Ижорский - к титулам он особо не стремился, да и не петровские
времена были на дворе. Но проследите судьбу любого мало-мальски
примечательного человека в тогдашнем Санкт-Петербурге - и она рано или
поздно да выведет вас на фигуру высокоученого бурята. Создается впечатление,
будто он являлся неким потаенным центром столичной жизни, серым кардиналом и
великим кукловодом. Пожалуй, именно в этой его вездесущности и заключена та
мистическая сила, которая заставила составителя включить рассказ о Бадмаеве
в контекст разговора обо всех и всяческих спиритах, оккультистах и мистиках
(ведь в самой по себе восточной медицине много пока загадочного, но ничего
оккультного, согласитесь, нет). Правда, далеко не всем бадмаевским
начинаниям суждено было сбыться, но и воплощенное все-таки в жизнь, прямо
скажем, впечатляет. Что же до невоплощенного...
Пожалуй, в один ряд с его "великим восточным проектом" имеет право
встать лишь одно - и также неосуществленное - начинание: потрясающий по
смелости и размаху замысел учреждения Кавказской компании, родившийся под
пером дипломата (именно дипломата, а не автора бессмертной комедии)
Александра Сергеевича Грибоедова; замысел, по сравнению с которым даже
заговор декабристов может показаться более или менее невинной игрой.
Самое примечательное, что Жамсаран Бадмаев - ярчайший, может быть,
пример успешного решения в Российской Империи национальной проблемы. Да,
сознательно и неосознанно, однако несомненно "восточный проект" его был
вдохновлен тем самым мифом об ордынском наследии, о котором шла выше речь.
Но откуда явился творец идеи? - Чуть ли не из родных чингисхано-вых мест.
Тем не менее, в роли грядущего великого кагана видел он российского "белого
царя", искренне ощущая себя плотью от плоти Империи, человеком русской
культуры и православной веры. И стоял за этим вовсе не пыл неофита, извечно
стремящегося быть святее самого папы римского. Нет - это было то
мироощущение, за которым видится мне единственно возможное будущее России.
Но это, впрочем, уже совсем другой разговор...

ЦЕЛИТЕЛЬ ИМПЕРИИ

Владимир Семенников

Теперь, когда раскрываются все тайные пружины, направлявшие политику
России в последние годы старого режима, поддается более определенному
выяснению и та роль, которую в механизме самодержавного аппарата играли
различные закулисные деятели и аферисты крупной и мелкой марки. В числе этих
фигур видное место занимает "врач тибетской медицины" Бадмаев.
Лаборатория Бадмаева изготовляла различные чудодейственные лечебные
средства, пользовавшиеся особенно большим успехом в придворном кругу. Однако
не в этом состояла основная деятельность тибетского врача. Главной сферой
его "работы" была внутренняя и даже внешняя политика; параллельно с этим он
занимался различными крупными концессионными предприятиями, теснейшим
образом связанными как с закулисной политической игрой, так и с "тибетским"
врачеванием.
На арену политической жизни Бадмаев выступил еще при Александре III.
Воцарившийся Николай II обнаружил через некоторое время склонность к тесному
общению с различными "странниками" и юродивыми, и Бадмаев, быстро учуяв этот
мистический запах, стал прилаживаться к разным "божьим людям", входившим в
фавор при дворе. Отсюда - близость Бад-маева к Илиодору и позднее к самому
Распутину. Именно в последние, распутинские, годы с наибольшим блеском
засияла и звезда Бадмаева.
Несмотря на природный ум и свою затаенную хитрость, тобольский "старец"
Распутин едва ли принадлежал к числу людей, способных самостоятельно
разбираться в сложных вопросах политики; да в этом и не было для него особой
необходимости: важнее была его мистическая "интуиция", благодаря которой в
романовской семье на него смотрели как на прозорливого святого "старца". Но,
тем не менее, этот придворный святой, так воздействовавший на Романовых, в
свою очередь, и сам подвергался различным влияниям со стороны других темных
личностей, связывавших свои как политические, так и просто мошеннические
предприятия, с Распутиным. И тибетский врач Бадмаев был не только крупным
действующим лицом в клике этого "старца", но, несомненно, оказывал на него
непосредственное воздействие.
Было бы ошибочно думать, что Бадмаев представлял собою фигуру,
напоминающую невежественного знахаря. Мы говорим, конечно, не про удельный
вес его "тибетской медицины", основанной на немалой дозе шарлатанства. В
смысле своего интеллектуального развития он стоял отнюдь не низко: он
получил университетское образование и обладал значительным природным умом
(близко знавший Бадмаева граф С. Ю. Витте считал его "типичнейшим азиатом",
но человеком "весьма умным"). И, хотя весь ум Бадмаева, вся его энергия
направлены были в сторону различных афер, нельзя не признать, что уже в
самом размахе этих афер видна птица большого полета [Жамсаран Бадмаев
родился в Восточной Сибири в 1851 году. До двенадцати лет рос в степях, где
отец его имел большое скотоводческое хозяйство; позднее учился в иркутской
гимназии. Старший Бадмаев, Цультим, еще в 1853 году стал известен местным
русским властям, а через четыре года приехал в Петербург, где просил
разрешения произвести опыты лечения тибетской медициной. Для этой цели он
был прикомандирован к сухопутному военному госпиталю. В Петербурге
Бадмаев-старший приобрел большую практику и открыл особую тибетскую аптеку.
Вскоре он выписал к себе младшего брата Жамсарана, который в 1871 году
поступил в Петербургский университет на факультет восточных языков, по
китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Во время пребывания в университете
младший Бадмаев принял православие - и, таким образом, стал из Жамсарана
Петром Александровичем. Крестным отцом Бадмаева числился наследник
престола - позднее Александр III, - и это послужило для Бадмаева одной из
тех нитей, через которые он притягивался ко двору.
По окончании в 1875 году университета, Бадмаев определился на службу в
азиатский департамент и служил в министерстве иностранных дел до 1893 года.
С 1890 года он в течение нескольких лет состоял лектором монгольского языка
в Петербургском университете. Тибетскую медицину Бадмаев стал практиковать в
Петербурге с 1875 года и занимался этим вплоть до революции. В августе 1917
года Временное правительство распорядилось о высылке Бадмаева за границу,
вместе с Вырубовой и Манасевичем-Мануйловым. То ли Бадмаев уклонился от
исполнения этого распоряжения, то ли, побыв за границей, вернулся в
Петроград - во всяком случае, именно здесь он умер через два с лишним года
после крушения Романовых].

Распутин - Илиодор - Бадмаев

Мистические кликуши, стремившиеся приблизиться к романовскому трону,
постоянно вели между собой борьбу с целью столкнуть своих соперников и
занять место главного придворного пророка. На этот "пост" было несколько
конкурировавших друг с другом претендентов, пока окончательно на нем не
обосновался Распутин. К числу юродивых и "странников", выдвинувшихся на
придворную арену, принадлежали, например, юродивый Митя Козельский (не
владевший человеческой речью и подававший советы "царям" путем мычания),
босоногий странник Вася (Ткаченко), "Матренушка-босоножка". Эти люди
выходили из низов народных и являлись в глазах коронованных особ
своеобразными "народными представителями".
К явлениям этого же порядка относился и пресловутый иеромонах Илиодор.
Конечно, Илиодор был человеком гораздо более развитым, чем все эти босоногие
и косноязычные странники - потому он и действовал иными средствами и
приемами, - и, тем не менее, он состоит "в кровном родстве" с другими
разновидностями кликушеско-мистиче-ской породы.
Стяжав себе громкую известность погромно-патриотическими выступлениями
в Саратове и Царицыне, где была благодарная почва для "работы" при
монастырях, Илиодор в конце 1911 года, достигнув вершины своей славы, попал
наконец в придворные сферы. У царского трона, однако, уже властвовал
Григорий Распутин. Отсюда, вполне понятно, возникла борьба. И, какими бы
мотивами ни прикрывался Илиодор, совершенно ясно, что именно желание
свергнуть могущественного соперника и самому занять его место было основной,
движущей пружиной выступления Илиодора против Распутина.
Главным соратником Илиодора был его духовный наставник, епископ
Гермоген, но личность его как-то стушевывается перед фигурой самого
Илиодора. Ходатаем в "высших сферах" за взбунтовавшихся иеромонаха и
епископа был тибетский врач Бадмаев. (Позднее, когда Илиодор потерпел
решительное поражение, он перешел на сторону Распутина.)
Изложим вкратце обстоятельства знакомства Илиодора с Распутиным и
последовавшего затем активного против него выступления.
Илиодор познакомился с Распутиным в 1903 году, когда последний еще
только появился на петербургском горизонте и был принят под покровительство
инспектора Духовной академии (которую только что окончил Илиодор) иеромонаха
Феофана. В предшествовавшем году в кругу Феофана распространились слухи, что
где-то в Сибири "объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и
подвижник, по имени Григорий" [Здесь и далее цитируются записки Илиодора о
Распутине "Святой чорт", изданные в 1917 году]. И вот, когда этот чудотворец
прибыл в Петербург, Илиодору удалось завязать с ним знакомство, а через
некоторое время и сблизиться. Восемь лет длилась дружба Илиодора с
Распутиным; их отношения были так близки, что Илиодор ездил с Распутиным на
родину последнего в Тобольскую губернию, и "великий пророк" посвятил
иеромонаха во все свои тайны. Знал Илиодор и про связи Распутина с "царями",
и про его распутство с женщинами. Причем, наблюдая развратные похождения
Распутина, твердо верил умный иеромонах, что дан Григорию свыше особый дар
посредством сношений с женщинами освобождать их от "блудных страстей".
Возникали, правда, иногда у Илио-дора - как сам он говорил - сомнения в
подлинной святости Распутина. Но, в конце концов, похождения "святого"
всегда находили в душе иеромонаха оправдание. Оно и понятно: Распутин
всячески заступался за Илиодора, покровительствовал ему, успешно хлопотал
для него награды. И только в 1911 году "прозрел" Илиодор: он понял, что
Распутин "не кто иной, как диавол". Понял это Илиодор, конечно, именно
тогда, когда, преувеличивая свои силы, вообразил себя столь крупной
величиной, что может вступить в борьбу с Распутиным.
Решительным моментом предпринятой Илиодором, совместно с Гермогеном,
кампании против Распутина было "обличение", состоявшееся 16 декабря 1911
года. Распутина заманили в подворье, где жил Гермоген, и здесь, в
присутствии нескольких свидетелей, Илиодор выложил Григорию все свои
обвинения. Деятельным помощником Илиодора при этом был юродивый Митя
Козельский; духовный же начальник Илиодора Гермоген, превосходя других своею
активностью, во время "обличения" стал бить "святого старца" крестом по
голове. От Распутина требовали, чтобы он перестал посещать царский дом и
прекратил разврат с женщинами. В конце концов Распутина заставили поклясться
в этом перед иконой.
Последствием этого "обличения" было то, что 17 января 1912 года Илиодор
и Гермоген были высланы из Петербурга: Илиодор - во Флорищеву пустынь,
Гермоген - в Жировицкий монастырь.
Оба они сперва не подчинились указу о высылке. Но через несколько дней
Гермоген покорился, а Илиодор, найдя себе тайный приют у Бадмаева, пытался
продолжать борьбу.
Скрываясь у Бадмаева, Илиодор просил его, "как старинного царского
друга", как-нибудь поправить дело и добиться удаления Распутина. Исполняя
просьбу Илиодора, Бадмаев беседовал относительно него с дворцовым
комендантом Дедю-линым; при этом последний попросил, чтобы Илиодор записал
все, что ему известно о Распутине.
Илиодор написал "записку", но, по его признанию, составлена она была
"далеко не полно".
Илиодор рассчитывал, что записка эта будет через Дедюлина передана
Николаю; но, по словам Илиодора, Бадмаев передал ее председателю Думы
Родзянко и некоторым другим членам Думы. Вследствие этого вопрос о Распутине
возник в Думе, которая и сделала правительству запросы о деятельности
Распутина.
Прождав несколько дней у Бадмаева, Илиодор счел за лучшее открыться
властям и был отправлен на место ссылки.
Сидя во Флорищевой пустыни, Илиодор дополнил свою записку о Распутине
новыми данными и сообщил их также Бадмаеву.
После высылки Илиодора в Петербурге заинтересовались хранившимися у
изгнанного иеромонаха письмами Александры Федоровны и царских дочерей к
Распутину; эти письма когда-то сам Распутин подарил Илиодору. За ними к
Илиодору были отправлены посланцы: от сотрудника "Нового Времени" Родионова
(принимавшего участие во всей илиодоровско-рас-путинской истории) и от
Бадмаева. Посланцу Родионова Илиодор передал подлинники этих писем, а для
Бадмаева послал копии. Получив эти письма, Родионов передал их министру
внутренних дел Макарову, а последний - царю.
Что касается полученных Бадмаевым копий, то они были переданы
председателю Думы Родзянко, который находился в постоянных сношениях с
тибетским врачом. Эти сведения Родзянко использовал для доклада Николаю II.
Из вышесказанного следует, что Бадмаев во всей этой истории действовал
на стороне Илиодора. "Благоразумными и кроткими мерами" Бадмаев настойчиво
советовал ликвидировать это дело и постараться привлечь к себе Илиодора. С
такими советами он обращался и прямо к царю, и к Дедюлину. Последний
благодарил Бадмаева "за чисто проведенное дело ликвидации грозившего для
церкви и России скандала", но мнения Бадмаева об Илиодоре Дедюлин не
разделял, находя, что сделать иеромонаха полезным уже нельзя.
Защищая Илиодора, Бадмаев в то же время вел - впрочем, очень
осторожно - кампанию против Распутина. Очевидно, тибетский врач недооценивал
в данном случае его силы и слишком доверялся счастливой звезде Илиодора.
Позднее Бадмаев исправил свою ошибку и без колебаний перешел в лагерь
Распутина.

Закулисная работа Бадмаева в 1916 - 1917 годах

Как видно из документов бадмаевского архива, а также из других
достоверных источников, отношения Бадмаева со "сферами" обрисовывались
следующим образом. Непосредственно к Николаю II и Александре Федоровне
Бадмаев проникал, по всей вероятности, довольно редко. Но, тем не менее,
Бадмаев весьма энергично развивал закулисную деятельность, причем двумя
путями: с одной стороны, при посредстве писем, которые он постоянно, по
самым различным вопросам, писал Николаю, Александре и особенно их
доверенному лицу Вырубовой; с другой стороны, путем непрерывных личных
сношений с центральной фигурой - Григорием Распутиным.
Отношения Бадмаева с Распутиным были очень близки. И нет сомнения, что
умный и ловкий тибетский врач, гораздо более политически развитый, чем
Распутин, оказывал на него определенное влияние. То, что "вдалбливал"
Бадмаев в голову Распутину, тот передавал и Вырубовой, и Александре
Федоровне. Последняя же, как видно из писем ее к Николаю, играла,
несомненно, решающую роль во многих вопросах внутренней и внешней политики.
Так от тибетского врача, через Распутина и Александру Федоровну,
протягивались нити к русскому царю.
По своей лекарской практике Бадмаев имел громадное количество знакомых
в придворных и бюрократических кругах. И пациенты Бадмаева часто делались
его "политическими клиентами". Именно в лаборатории Бадмаева зародилась
мысль о назначении министром Протопопова, который с давнего времени прибегал
к тибетской медицине. Бадмаев играл роль политической сводни: у него на
квартире Григорий Распутин устраивал своеобразные "пробы" различных
кандидатов на министерские и другие посты. Про одного из таких "пробуемых"
кандидатов, по всей вероятности, пишет Распутин Бад-маеву: "Беседуем кротко,
но разумно. Надо убедитца про ево во всех корнях и отрастелях". И как скоро
Григорий Ефимович убеждался в данном человеке "во всех отрастелях",
получался готовый кандидат в министры.
Когда у власти в качестве председателя Совета министров появился
Штюрмер [Он был назначен 20 января 1916 года], влияние распутинской клики в
правительственном кругу усугубилось. Однако и в ней были свои "партии":
Бадмаев Штюрмером не был удовлетворен, так как последний был всецело в руках
у бадмаевского конкурента, другого проходимца - Манасевича-Мануйлова. У
Бадмаева имелись свои кандидаты в правительство, и все его усилия были
направлены на то, чтобы их успешно провести. Полного торжества кружок
Бадмаева достиг, когда 16 сентября 1916 года министром внутренних дел
назначили Протопопова. Появление его у власти вызвало к активной
деятельности и другую фигуру. Это - генерал Курлов, большой друг
Протопопова, а также Бадмаева, при посредстве которого он и добился своей
реабилитации [Курлов после убийства Столыпина был уволен в отставку. Только
в начале войны, в 1914 года, ему удалось вновь вернуться на службу; его
назначили прибалтийским генерал-губернатором. Но и здесь он сумел себя
скомпрометировать и был отстранен от должности. Сразу после назначения
Протопопова Курлов стал его помощником по министерству внутренних дел.
Однако, официально об этом сообщать опасались: указ о его назначении
товарищем министра внутренних дел был сообщен сенату 3 декабря 1916 года
одновременно с указом об освобождении его от этой должности].
Бадмаев, Курлов, Протопопов (находившийся под влиянием первых двоих)
образовали тесно сплоченное ядро, сильное взаимной связью этих лиц и,
особенно, их доверительными отношениями с Распутиным.
Проследить скрытую роль Бадмаева можно, конечно, только отчасти - по
тем письмам, которые адресовал Бадмаев к Н. и А. Романовым и к Вырубовой. Но
и этих писем достаточно, чтобы видеть, сколь широка была сфера компетенции
тибетского врача. Казалось бы, нет ничего общего между тибетской медициной и
политической группировкой членов в Государственном Совете, а, между тем,
Бадмаев весьма интересуется этим делом: он составляет обстоятельную
картограмму с распределением членов Государственного Совета по партиям,
делает точный поименный подсчет всех членов в каждой группе - и все это с
той целью, чтобы показать, как необходимо усилить в "верхней палате" крайне
правое крыло.
Интересовала Бадмаева и деятельность социалистических партий. Так, он
направил Вырубовой для передачи царю прокламацию объединенного комитета
студенческих социал-демократических фракций, пояснив при этом, что "подобные
речи слушают генералы в военно-промышленных комитетах".
Очень волновало тибетского врача дело министра А. Н. Хво-стова,
пытавшегося организовать убийство Распутина. Находя, что вокруг этого дела
возникло "много лжи относительно Григория Ефимовича", Бадмаев просил у
Николая позволения лично объяснить ему "многое".
Не раз обращался Бадмаев с представлением своих кандидатов на различные
посты: так, генерала Сахарова он прочил на пост военного министра и
председателя совета министров. Основанием для этого было прежде всего то,
что жена Сахарова лечилась у Бадмаева; кроме того, Сахаров, по мнению
Бадмаева, был как раз тот человек, который считал, что в политике нужна
"определенная, православная, царская и русская твердость".
Пресловутого редактора "Земщины" Глинку-Янчевского Бадмаев рекомендовал
в члены Государственного Совета и просил о выдаче ему субсидии; последнее
было исполнено.
Бадмаев издавал различные брошюрки на современные темы и представлял их
царской семье и министрам, сопровождая весьма любопытными письмами. К
примеру, когда Бадмаев посылал царским дочерям свою книжку "Мудрость в
русском народе", он каждой из них написал особое письмо: Марии Бадмаев
заметил, что "она с любовью и охотой относится к учению", - и потому,
конечно, представляемая им книжка будет ей очень полезна. Анастасии
Николаевне он попенял, что она "не питает особой охоты к учению", - но и тут
его брошюрка поможет: от ее прочтения может появиться "великая охота узнать
внутреннюю жизнь 170-миллионного населения нашей родины".
Но особенно много усилий тратил тибетский врач на продвижение к власти
генерала Курлова. Бадмаев всячески старался уверить "верхи", что Курлов самый достойный человек: он "глубокий монархист, всегда был на страже
принципов царизма, по закону, по совести и по своему высококультурному
образованию". Как раз в то время, когда в Государственной
Думе делались запросы насчет Курлова, Бадмаев настойчиво предлагал его
в члены Государственного Совета, и, хотя это назначение не состоялось,
Курлов и без того играл крупнейшую роль в Министерстве внутренних дел.
На громком имени генерала Курлова, ближайшего приятеля Бадмаева, нам
придется ненадолго остановиться. В своих воспоминаниях Курлов категорически
отрицает какую-либо связь с Распутиным: "Я никогда не получал никаких
назначений, наград, или вообще милостей через Распутина, несмотря на
циркулировавшие на этот счет обо мне слухи"... Однако документы имеют свой,
более правдивый язык, и они свидетельствуют, что слова Курлова лживы. Вот,
например, что пишет Вырубовой лучший друг Курлова, Бадмаев: "Я глубоко
благодарен вам и Григорию Ефимовичу за Павла Григорьевича [Курлова],
которого дорогой государь наш принял ласково и выслушал..." (письмо от 9
сентября 1916 года). Вскоре после этого приема Курлов и был назначен
товарищем министра.
И сам Григорий Ефимович, зная "енирала Курлова" как преданного родине
(то есть ему, Распутину) человека, обращался к Курлову и Бадмаеву с такой,
например, запиской: "Ето ваш, помогите ему, милой, дорогой".
Впрочем, в одном отчасти прав генерал Курлов, когда пишет: "Я допускаю,
что он [Распутин] в некоторых случаях обращался с деловыми просьбами к
царице, или даже к самому царю, - и думаю, что многие из его просьб,
действительно, удовлетворялись; но выгоды от этого получал не он, а
окружающая его банда аферистов". Относительно Распутина Курлов прав в том
смысле, что "старец", хотя и не прочь был брать взятки, но не так в них
нуждался, получая денежные подачки от правительства. Относительно же "банды
аферистов" генерал Курлов прав безусловно. И в особенности потому, что одним
из главных лиц в этой "банде" - как это будет установлено далее - являлся он
сам, генерал Курлов.
Что же было для Бадмаева главным? Тибетская медицина для него являлась
делом третьестепенным - по крайней мере, когда посредством своего лекарства
Бадмаев уже приобрел громадные средства; скрытая политическая работа была
важнее, но и она не была ведущей.
Первое же место принадлежало различным крупным коммерческим аферам преимущественно железнодорожным концессиям, которым служила и политика, и
тибетская медицина.
Согласно документам бадмаевского архива, в июле 1916 года
действительный статский советник Бадмаев, генерал-лейтенант Курлов и Георгий
Александрович Манташев организовывают акционерное общество для постройки и
эксплуатации железной дороги от города Семипалатинска до местечка Улан-Даба
(на границе Монголии).
Еще в 1914 году дано разрешение на производство Бадмае-вым и Курловым
предварительных изысканий по постройке; теперь же, в 1916 году, названные
лица начинают хлопотать о получении концессии и вступают в соглашение с
банками и предпринимателями по реализации необходимого капитала.
Железнодорожная линия, по проекту Бадмаева, является только одним из
участков грандиозной трансмонгольской железной дороги, концессию на которую
также предполагали получить Курлов и Бадмаев.
В это же самое время, в июле 1916 года, Бадмаев, совместно с тем же
Курловым, разрабатывает и другой проект - об организации русско-армянского
акционерного общества для постройки путей сообщения и разработки
естественных богатств Закавказья и сопредельных с ним, только что занятых
русскими войсками частей турецкой Армении.
Немного позднее, в феврале 1917 года, то есть перед самой революцией,
Бадмаев задумывает аферы на Мурманской железной дороге, для чего ведет
переговоры со строителем дороги Горячковским и представляет его записки
Николаю II.
Железнодорожные аферы проясняют картину основной деятельности Бадмаева,
в том числе и направляющую линию его политических устремлений.
Зная махинации Бадмаева, можно понять смысл его письма к Распутину. 8
октября 1916 года тибетский врач просит Распутина оказать содействие
какому-то предприятию. "В обыкновенных путях, - пишет Бадмаев, - подобные
дела требуют продолжительного времени для своего осуществления, между тем
это - важнейшая отрасль промышленного предприятия. Владелец его верит мне и
генералу Курлову, предлагая заплатить 50.000 рублей, если оно устроится. Мы
отказались взяться за это дело за деньги [честные, благородные люди!], но
сказали ему, что можем попросить вас направить это дело по правильному пути,
так как это дело совершенно справедливое и требующее, чтобы министры знали,
что око государя следит за ним". Поэтому Бадмаев и Курлов просят Распутина
"ему известными путями" направить это дело царю, чтобы тот уже передал в
Совет министров.
Ясно, что в числе акционеров упомянутого предприятия состояли сами
Бадмаев и Курлов. В письме они намекали Распутину, что он может получить
взятку в 50 тысяч рублей за устройство этого дела.
Генерал Курлов в мемуарах распространяется о том, как он именно в это
время стремился "до конца исполнить свой долг перед царем и родиной". Этот
"долг", очевидно, заключался в тех самых железнодорожных концессиях и других
аферах, которые замышлялись им совместно с Бадмаевым.
Архивные документы, к сожалению, мало освещают ту
промышленно-финансовую среду, на которую опирался обладавший крупным
капиталом Бадмаев. Для последнего периода его "работы" немаловажно отметить
связь с Протопоповым. Последний был не только министром внутренних дел, но и
председателем "Совета съездов металлургической промышленности" (в 1916
году). Есть все основания думать, что именно представители металлургии,
действуя через Бадмаева и Распутина, выдвинули Протопопова в министры; таким
образом, у самого руля власти оказался ставленник металлургического треста.
Бадмаев же, как мы видели, именно в это время "интересовался" различными
железнодорожными и горнопромышленными предприятиями - в них, очевидно,
принимал участие и сам председатель "Совета съездов".
Для характеристики деятельности Бадмаева в последние дни существования
царизма надо отметить также, что, помимо намечавшихся им грандиозных
железнодорожных афер, он задумывал и другое колоссальное предприятие: в то
время, когда обнаружился продовольственный кризис, тибетский врач выступил с
проектом организации снабжения не только Петрограда, но и всей России (и
даже всего мира!) мясом и молоком. План этот Бадмаев развил в книжке
"Мудрость в русском народе", которая была специально предназначена вниманию
"высоких сфер".
"Я мог бы, если бы имел время, теперь руководить снабжением Петрограда
мясом в данный тяжелый момент, переживаемый всей Россией, и одновременно
руководить устройством этого хозяйства так, чтобы молоко, мясо всех видов и
его производные получались в чистом виде не только Россией, которая будет
тогда избавлена от недостатка в съестных припасах, но мы будем иметь
возможность снабжать весь мир своими продуктами скотоводного хозяйства".
Брошюрку, где Бадмаев предлагал себя в руководители продовольственного
дела, он представил Романовым всего за три недели до революции. И не надо
думать, что его мысль взять в свои руки снабжение России продовольствием
была химерической: стоявший рядом с Бадмаевым Распутин, "божий человек",
также весьма близко к сердцу принимал продовольственный вопрос и не раз
обращал на него внимание коронованных особ. И если Распутин так хорошо
уразумел это дело, то, вероятно, не без соответствующей инспирации Бадмаева;
да и как было не понять: такое колоссальное предприятие, попади оно в руки
Бадмаева, сулило бы, конечно, и Распутину настолько крупные барыши, что они
бы превзошли все подачки от правительства.
Следует полагать, что, если бы не грянула революция, то лечение
продовольственной болезни Российской империи осуществлялось бы по методам
тибетского врача.
Наконец, характеризуя Бадмаева как одного из крупнейших распутинцев,
упомянем собственное "сочинение" их главы под названием "Мои мысли и
размышления". Эти "мысли" Распутина порождены были его путешествием по
"святым местам", предпринятым в 1911 году.
Много интересного видел Распутин во время этого путешествия: так,
например, созерцал он то самое место, где кит, проглотивший пророка Иону,
выбросил его из своего чрева; был он и там, где Георгий Победоносец
"сокрушил змия", и пр. и пр. Все, что видел Распутин, он записал для царей,
и те со вниманием читали эти "мысли", очень, кстати сказать, напоминающие
литературный памятник XII века "Хождение во святую землю игумена Даниила". В
начале мировой войны "сочинение" Распутина играло и более актуальную роль:
чтение "размышлений" подкрепляло в Романовых те империалистические мечты о
Константинополе, осуществление которых ставилось как одна из целей войны.
Так, например, в 1915 году Александра Романова писала своему супругу:
"Я перечитывала то, что наш Друг [Распутин] писал, когда был в
Константинополе: теперь это вдвое интереснее, хотя это только краткие
заметки. О, что за великий день, когда будет отслужена опять обедня в св.
Софии!" Причем, под влиянием "мыслей" Распутина, осуществление мечты кажется
Александре Федоровне настолько близким, что она даже дает Николаю совет, как
поступать по взятии Константинополя. "Только ты, - пишет она, - дай
приказание, чтобы не разрушалось и не портилось ничего, принадлежащего
магометанам..." и т. д.
Таким образом, "мысли" представляют некоторый интерес не только для
характеристики Распутина и его клики, но и для оценки умственного развития
самих Романовых, которым это "сочинение" служило полезным и душеспасительным
чтением.

Авантюра на Дальнем Востоке

Начатая еще при Александре III постройка Сибирской железной дороги не
могла не привлечь внимания тибетского авантюриста, который считал себя
лучшим отечественным знатоком Дальнего Востока. В связи с этим у Бадмаева
созрел грандиозный план, который, в конечном итоге, должен был иметь целью
"присоединение к России Китая, Монголии и Тибета".
Первое выступление Бадмаева на этом поприще относится к февралю 1893
года, когда он представил Александру III обстоятельную Записку о задачах
русской политики на азиатском Востоке. В связи с постройкой Сибирской
железной дороги Бадмаев обращал внимание на необходимость использовать все
те перспективы, которые открывались перед Россией. И для того, чтобы пожать
все плоды, он считал необходимым сооружение особой железнодорожной ветви от
Байкала в глубь Китая к городу Лан-чжоу-фу (на расстоянии 1.800 верст от
русской границы).
Надо заметить, что в то время вопрос о направлении Сибирской железной
дороги через Маньчжурию еще не был решен; в полном объеме он встал только в
1895 году, а в следующем году, согласно заключенному Витте с Лихунчангом
договору, русское правительство получило право вести железную дорогу на
территории Китая.
Указывая на громадную важность проектируемой им железнодорожной ветви,
Бадмаев прельщал русское правительство теми грандиозными экономическими
выгодами, которые получат русские капиталисты вследствие постройки ветви к
городу Лан-чжоу-фу, являющемуся ключом к Тибету, Китаю и Монголии.
Этот проект, однако, был для Бадмаева только поводом, чтобы развить
феерический план "присоединения к России Китая, Тибета и Монголии". И самая
постройка предложенной железнодорожной ветви на чужой, китайской, территории
всецело зависела от достижения этой основной цели, именно - от присоединения
к России всего монголо-китайско-тибетского Востока или хотя бы его части.
Бадмаев приложил все усилия, чтобы доказать возможность такого
присоединения. Доклад его был богато обставлен всевозможными фактическими
данными, окутанными религиозно-мистическим туманом, и истекал из того
положения, что царствовавшая в Китае маньчжурская династия в скором времени
должна пасть. На Востоке назревают крупные перемены, чем непременно должна
воспользоваться русская политика, чтобы предупредить в этом отношении
европейцев. К тому же Бадмаев отмечает пассивность китайцев, для которых, по
его словам, "безразлично, кто бы ими ни управлял". Особо же благодатную
почву для активной русской политики на Востоке имеет тот престиж, каким, по
утверждению Бадмаева, пользуется имя "белого царя".
Воспользовавшись благоприятным к России отношением местного населения,
готового восстать против маньчжурской династии, по мнению Бадмаева, надо
принять меры к вооружению монгольской молодежи: оружие будет доставляться
монголам в обмен за шкурки и жир тарбагана, на что существует большой спрос.
Будучи вооружены, монголы, "совершенно бессознательно и незаметно для
посторонних наблюдателей, будут совершенствоваться во время охот и облав в
употреблении этих оружий".
Для реализации этого проекта Бадмаев предлагает устроиться за Байкалом,
близ реки Онона, в местности, очень удобной для скотоводства и
хлебопашества; отсюда снабженные всем необходимым пионеры будут разъезжать
по Монголии, Тибету и Китаю. Сюда же, в Забайкалье, будет приезжать
монгольская и тибетская знать, жрецы, ученые и проч.; их радушно встретят, и
они "мало-помалу убедятся в безопасности своего положения под гостеприимным
кровом своих единоплеменников". А возвращаясь в родные места, эти посетители
будут "укреплять уверенность в приближении освобождения от гнета чиновного
мира маньчжурской династии". Такая работа будет, разумеется, осуществляться
"без всяких разъяснений об истинных намерениях и конечных целях сближения".
Так, нисколько не посвящая местных жителей в свои планы, "можно спокойно
подготовлять почву к тому, чтобы они сами признали неизбежным пойти на
Лан-чжоу-фу и взять этот стратегический пункт без кровопролития". Отсюда же,
как утверждает Бадмаев, легко овладеть и всем управлением Китая. А когда это
удастся, монгольская, тибетская и китайская знать, а также буддийские жрецы
отправятся в Россию просить "белого царя" принять весь Китай в его
подданство.
Таким образом, план Бадмаева фактически заключался в том, чтобы русское
правительство с целью присоединения Китая и Монголии к России подготовило
восстание против маньчжурской династии. Уже после этого события
предполагалось железнодорожной ветвью соединить Лан-чжоу-фу с Байкалом.
Бадмаев был так предусмотрителен, что намечал даже примерный срок,
когда может осуществиться присоединение Китая к России, а также и то
количество местных сил, которое обеспечит успех восстания. "Но, предупреждал Бадмаев, - успех всего плана зависит во многом от соблюдения
его в полном секрете".
Проект Бадмаева был представлен Александру III при письменном докладе
министра финансов Витте. Как известно, последний, со времени своего
назначения в августе 1892 года министром финансов, руководил русской
дальневосточной политикой. Витте прекрасно сознавал грандиозное
экономическое и политическое значение сооружения Сибирской железной дороги.
В том же 1892 году он, например, писал: "Сибирская магистраль открывает
новый путь и новые горизонты и для всемирной торговли, и это значение ее
ставит сооружение ее в ряд мировых событий, которыми намечаются новые эпохи
в истории народов и которые нередко вызывают коренной переворот
установившихся экономических сношений между государствами".
Хотя от осознания мировой роли сибирского пути еще очень далеко до
поднятого Бадмаевым вопроса о "присоединении Китая" - тем не менее, Витте
вполне поддержал план тибетского врача. В своем докладе Александру III Витте
признавал взгляды Бадмаева "весьма серьезными" и "устанавливающими новую
точку зрения в практических вопросах политики". При этом Витте подчеркивал
огромное значение, которое имеет Россия для Дальнего Востока. Эту особую
роль России созидают, по словам Витте, прежде всего те "три основные
стихии", которые только в России "проявили всю полноту их творческой силы" православие, самодержавие и русская народность. В конце доклада Витте
высказывал, что, если император пожелает, то он, министр финансов, мог бы
изыскать соответствующие средства для поддержки этого предприятия.
Но, несмотря на поддержку Витте бадмаевского проекта, Александр III
поначалу отнесся к такому замыслу с осторожностью. По крайней мере, на
докладе об этом проекте он написал резолюцию: "Все это так ново,
необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха".
Тем не менее, при всей фантастичности бадмаевского плана, в нем были и
кое-какие верные положения - это, в первую очередь, указание на скорое
падение маньчжурской династии. "Дни ее, - писал Бадмаев, - сочтены, и на
монголо-тибето-китайском Востоке предстоит наступление анархии; пользуясь
ею, европейцы бросятся туда, захватят несметные богатства этой страны,
которые в их руках послужат страшным оружием против России..." Писал он эт&heip;