Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

R.A. Spitz
NO AND YES
On the Genesis of Human Communication
Copyright 1957, by Internationa Universities Press, Inc.
A GENETIC
FIELD THEORY
OF EGO FORMATION
Its Impications for Pathoogy
Copyright, 1959 The New York Psychoanaytic Institute
Центрально-Европейский Университет «Transation Project»
П. Р. Шпиц Психоанализ раннего детского возраста
Университетская книга
Москва 2001


УДК 159.9
ББК88
Ш83
Данное издание выпущено в рамках программы
Центрально-Европейского Университета «Transation Project»
при поддержке Центра по развитию издательской деятельности
(OSI - Budapest)
и Института «Открытое общество. Фонд содействия» (OSIAF— Moscow)
Научный редактор A.M. Боковиков Перевод А. М. Боковикова, В. В. Старовойтова
Издание подготовлено при содействии московского Центра консультирования и психотерапии
Шпиц Р.А.
Ш 83 Психоанализ раннего детского возраста. — М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2001. — 159 с
ISBN 5-9292-0025-4 (ПЕР СЭ)
ISBN 5-323-00002-3 (Университетская книга)
Вошедшие в эту книгу две работы Рене Шпица, одного из основоположников и наиболее ярких представителей генетического направления в психоанализе, посвящены изучению ранних механизмов становления детской психики. С психоаналитических позиций, опираясь при этом на современные достижения этологии, эмбриологии, детской психологии и медицины, автор рассматривает онтогенез социальных отношений ребенка, развитие его мышления и формирование общих представлений. Особое внимание уделяется начальной стадии семантической и вербальной коммуникации ребенка и возникновению семантического жеста «нет» — первого целенаправленного акта человеческой коммуникации.
Книга адресована в первую очередь детским психологам и психоаналитикам, а также широкому кругу читателей, интересующихся современными направлениями в психологии и в психоанализе.
ISBN 5-9292-0025-4 ISBN 5-323-00002-3
© A.M. Боковиков, перевод, 2001 © В.В. Старовойтов, перевод, 2001 © «ПЕР СЭ», оригинал-макет, оформление, 2001 © «Университетская книга, 2001
«Нет» и «да»
Оразвитии человеческой коммуникации
Моей жене посвящается
Предисловие
Это работа в серии исследований онтогенетических начал человека — процессов, благодаря которым особи человеческого рода достигают статуса человека. Она посвящена исследованию начальной стадии семантической и вербальной коммуникации, истокам мыслительных процессов и формирования общих представлений. В предыдущих работах рассматривались онтогенез восприятия («Первичная полость»), онтогенез социальных отношений («Реакция улыбки»), становление объектных отношений («Развитие первых объектных отношений»), ранние стадии сексуальности («Аутоэротизм»), а также развитие и дифференциация влечений и аффектов («Тревожность в младенческом возрасте» и «Агрессия: ее роль в установлении объектных отношений»).
Вданной работе мы продвигаемся в наших исследованиях на шаг дальше, во второй годжизни младенца. Нашей конечной целью является объединение этих проведенных друг за другом исследований и тех, что мы планируем осуществить в будущем, в общую картину, в которой онтогенез Эго, становление и формирование объектных отношений, появление и упрочение структуры личности и конечное достижение социальных отношений будут представлены с психоаналитических позиций. Возможность продолжить настоящее исследование была предоставлена автору благодаря щедрому радушию доктора Герберта Гэскилла. В качестве руководителя отделения психиатрии Медицинского центра университета Колорадо он великодушно предоставил нам возможность использовать ресурсы своего отделения для продолжения наших исследований.
Отправная точка данного исследования может показаться тривиальной и малозначительной, если рассматривать ее в свете фундаментальных проблем психозов и неврозов, с которыми обычно имеет дело психоанализ. Она также не представляется важной, если мы мыслим в терминах проблем организации, структуры и функции человеческой психики. Однако, я полагаю, ответ на большинство этих проблем был дан, или по крайней мере в общих чертах намечен, Фрейдом. Тем не менее в этих общих схемах остается немало деталей, нуждающихся в исследовании. Нашей нынешней целью является применение к таким деталям инструментов, которыми снабдил нас Фрейд.
Соответственно, в наших исследованиях мы скрупулезно изучали тот или иной из строительных блоков, на которых покоятся идеи Фрейда; в то же время мы стремились держать в поле зрения место и функцию каждого из этих блоков в рамках основной идеи.
Именно в этом контексте мы представляем данное исследование. Именно в
7
этом контексте мы считаем оправданным скрупулезное изучение раннего поведения младенца. И, наконец, именно в этом контексте мы попытались вместить наши утверждения в теоретические рамки метапсихологического подхода, с одной стороны, и структурного подхода — с другой.
Я хочу выразить свою признательность доктору Бертраму Д. Левину, чье обстоятельное обсуждение некоторых моих идей побудило меня к более тша-тельному их исследованию. В процессе этого то, что первоначально являлось скорее небольшой статьей об одном-двух открытиях, переросло в данную монографию. Поставленные им вопросы побудили меня искать ответы в самых разных дисциплинах, таких, как эмбриология, нейрофизиология, этология, детская патология и т.д. Каждая из них давала ответы, которые могли быть синтезированы с моими открытиями и, кроме того, оказались богаты новыми идеями. Конечным результатом такого синтеза является данная монография.
Я хочутакже поблагодарить доктора Джорджа Энджела и доктора Франца Райх-смана из Рочестера за их великодушное позволение наблюдать случай Моники, а также использовать как мои собственные наблюдения, так и их материал.
Я крайне признателен мистеру Джеффри Коблинеру за его неизменную преданность и помощь в поиске и составлении библиографических источников, использованных в данной работе, а также за его критическую помощь в более четкой и точной формулировке разрабатываемых здесь понятий, определений и утверждений.
Я выражаю особую благодарность мисс Лотти М. Маури, редактору издательства Internationa Universities Press, за указания на оплошности при изложении представленных идей, за ее предложения, позволившие сделать рукопись сбалансированной и последовательной, и за ее бескорыстную помощь в работе со мной над рукописью с этих позиций. Кроме того, она подготовила указатель и тем самым значительно повысила ценность данной работы — с этой задачей столь компетентно мог справиться только тот, кто обладает академическим знанием психоаналитической литературы.
Я не могу закончить список моих благодарностей, не вернувшись еще раз к Фрейду. Его работа не только стимулировала идеи, на которых основана данная монография, — саму мотивацию, с которой я приступил к этой зада^ че, можно найти в замечании, содержащемся в его статье «Об обратном смысле первых слов»: «Мы лучше поймем язык сновидений и нам будет проще его переводить, если мы больше узнаем о развитии речи».
В заключение я позволю себе упомянуть личную мотивацию: эта работа вначале появилась в виде наброска небольшой статьи, которая должна была быть представлена в связи с празднованием столетнего юбилея Фрейда. В ней планировалось исследовать, каким образом фрейдовские идеи об отрицании, высказанные тридцать лет назад, можно было бы применить к непосредственному наблюдению над младенцами. Однако внутренняя логика идей увела это исследование далеко за пределы моихскромныхначинаний. Тем не менее намерение сохранилось: автор по-прежнему считает его своим — пусть и запоздалым — вкладом в празднование столетнего юбилея Фрейда.
Денвер, 1957 Р. А. Ш.
8
При анализе мы никогда не обнаруживаем «нет» в бессознательном...
Фрейд (1925)
1. Введение
Психоанализ как метод исследования использует в качестве своего инструмента коммуникацию, как вербальную, так и невербальную. Этот факт настолько банален, что вряд ли когда-либо открыто упоминался. Удивительно, как мало работ о коммуникации опубликовано психоаналитиками1 и насколько разрозненны немногочисленные книги и статьи, посвященные этой теме (Kris, Speier, et a., 1944; Kasanin, 1944; Rapaport, 1951; Meeroo, 1952; Mittemann, 1954; Loewenstein, 1956). Разбросанные в литературе положения большей частью касаются вербальной коммуникации. Первым, кто опубликовал объемную работу о значении изменения позы тела во время аналитического лечения, был Феликс Дойч (1948, 1948, 1952).
Что касается онтогенеза вербальной и невербальной коммуникации, единственными статьями поданной проблеме, попавшими в поле моего зрения, явились статьи Хуг-Хельмут (1919, 1921), Шпильрейн (1922), Куловеси (1939), Шугара (1941), Кристоффеля (1950) и Грин-сона(1954).
Самое раннее упоминание данного предмета встречается у Хуг-Хельмут. В ее утверждениях, даже в большей степени, чем в утверждениях Шпильрейн, инфантильному оральному поведению приписываются значения, которые имеет поведение взрослых; эти утверждения либо не подкрепляются наблюдением, либо являются огульными обобщениями для всех младенцев, сделанными на основе единственного изученного случая. Утверждения Куловеси в небольшой статье в равной мере неубедительны и мало чем способствуют нашему пониманию данного вопроса.
Мы будем называть коммуникацией любое заметное изменение поведения, намеренное или ненамеренное, направленное или ненаправленное, с помощью которого один человек или несколько людей могут оказывать влияние на восприятие, чувства, эмоции, мысли или действия одного или нескольких человек, независимо от того, является ли это воздействие умышленным или нет.
В отличие от этих работ статья Кристоффеля, посвященная эмбриональному и раннему детскому поведению, хотя она и не основана на личных исследованиях, изобилует данными наблюдения и сообщениями, почерпнутыми из современной и более ранней литературы. Остается только сожалеть, что она не была доведена до конца и не проработана более полно.
Очевидно, что психоаналитикам, которые имеют дело главным образом с вербальными сообщениями взрослого человека, придется предпринять более систематическое исследование самых ранних, архаических форм коммуникации в младенческом возрасте, если они хотят прийти к пониманию взрослой коммуникации, с одной стороны, и основ процесса мышления — с другой. В свете того факта, что акцент постоянно делается на генетических аспектах психоанализа, удивительно, что подобное исследование не было предпринято давным-давно.
Это тем более удивительно, что Фрейд, как мы видим, не только отчетливо понимал это с самого начала, но и вполне явно об этом говорил. Было бы полезно продолжить исследование многочисленных форм, в которых он описал связи между вербальной функцией и мыслительными процессами. Что касается невербальных проявлений, то имеет смысл вернуться к разъясняющей самой ранней формулировке Фрейда в «Проекте научной психологии» (1895а). Здесь, говоря о попытке разрядить импульс, высвобождаемый по моторным путям, он утверждает, что первый путь, которым следует импульс, ведет к внутреннему изменению (например, эмоциональная экспрессия, пронзительный крик или сосудистая иннервация). Далее он говорит, что такая разрядка сама по себе не может привести к ослаблению напряжения. Ослабление напряжения может быть достигнуто лишь через действие, ведущее к изменению во внешнем мире; такое действие человеческий организм не способен произвести на ранних стадиях своего развития. Поэтому для облегчения своего состояния ребенку необходимо заручиться посторонней поддержкой, например, через крик о помощи. И он утверждает: «Этот путь разрядки приобретает, таким образом, крайне важную вторичную функцию — функцию обеспечения понимания1 с другими людьми. а первоначальная беспомощность человеческих существ является, следовательно, первичным источником всех моральных мотивов».
Это важное утверждение было высказано в 1895 голу. Оно содержит все принципиально необходимые мысли для понимания истоков коммуникации. В нем за этим наиболее ранним процессом четко закрепляются две функции: с субъективной точки зрения новорожденного эта «коммуникация» представляет собой лишь процесс разрядки. Однако этот процесс разрядки, который с позиции младенца является выражением его внутреннего состояния, воспринимается
! В оригинале на немецком Фрейд (1895) использовал термин Verstandigung, который в данном контексте относится в первую очередь к коммуникации.
10
матерью как призыв к ее помоши. Она будет реагировать на него и устранять напряжение у младенца (например, кормя его, когда он голоден). Тем самым ненаправленный процесс разрядки у младенца достигает результата благодаря посторонней помощи. Таким образом, этот постоянно повторяющийся цикл представляет собой начальную стадию коммуникации и объектных отношений.
Сама по себе попытка младенца достичь непосредственной моторной разрядки напряжения является безуспешной, однако в качестве побочного ее продукта развивается вторичная функция этого же процесса. Фрейд обсуждает это в следующей главе указанной монографии.
Установление этой вторичной функции разрядки, а именно направленной коммуникации у младенца, относится к более поздней стадии развития. Предпосылкой этого является то, что у младенца уже развились восприятие и память, и поэтому он может связать слуховое восприятие собственного крика со следами памяти о редукции напряжения, которая наступает вслед за этим благодаря окружению. Хотя здесь и можно уже говорить о более продвинутом цикле в психическом развитии ребенка, это пока еще всего лишь ранний предвестник вербальной коммуникации. В течение многих месяцев коммуникация младенца будет происходить на этом архаическом уровне, пока из нее не возникнет вербальная коммуникация.
В данной работе мы собираемся исследовать довербальную коммуникацию. То есть мы будем исследовать феномены, происходящие задолго до использования слов и уж тем более задолго до овладения собственно речью.
Если мы попытаемся перечислить последовательные этапы в процессе обретения вербальной коммуникации, это послужит прояснению наших концептов. Первым из этих этапов является непосредственная разрядка напряжения у новорожденного. Этот этап я обсуждал в статье «Первичная полость» (1955а). На следующем этапе развития младенца приобретается вторичная функция этого процесса разрядки; младенец, у которого развились функции восприятия и памяти, связывает собственный крик с устранением напряжения, которое обеспечивает окружение. В терминах теории речи Кайла Бюлера (1934), где он выделяет в общем феномене речи три функции, а именно выражение, обращение и описание, вышеописанный первый этап представляет собой выражение, а второй этап — обращение. Бюлер намеренно ограничил свой подход описательной функцией речи.
В фокусе нашего интереса будет находиться феномен, который нельзя классифицировать в терминах трех категорий Бюлера. Тем не менее хронологически он совпадает с развертыванием и достижением второго этапа. Этот феномен представляет собой начало интенцио-нальной коммуникации.
Но даже это утверждение требует уточнения. Как правило, термин «коммуникация» понимается неверно, поскольку предполагается, что он имеет отношение только к произвольно направленному взаимному
11
обмену сигналами. Однако знаки процессов, происходящих в существах, которые вообще не имеют намерения вступать в коммуникацию, также являются формой коммуникации. Примером этому может служить устройство, с помощью которого в недавнем прошлом изучалась коммуникация, а именно телефон. Когда звонит телефон, тем самым подается интенциональный сигнал, сообщающий нам, что в данный момент следует ожидать коммуникацию по телефону. Но когда мы находимся рядом с телефоном и слышим низкий гудящий звук, то понимаем, что трубка не лежит на рычаге. Все, что мы слышим, — это гудок, который мы используем как индикатор, информирующий нас о состоянии телефона; но это не является направленной на нас интен-циональной коммуникацией. Разновидность коммуникации, которую мы будем исследовать у младенца, имеет ту же природу, что и гудок телефона — во всяком случае та ее часть, которая послужит отправной точкой данного исследования. Эта коммуникация проявляется посредством определенных изменений в общем поведении младенца, имеющих в основном временный характер. Эти изменения не совершаются с целью сообщить нам о чем-либо; тем не менее они говорят нам нечто о том, что происходит с младенцем. Они центрированы на себе подобно языку животных. Биренс де Хаан (1929) предложил прекрасную формулировку для разграничения языка животных и человеческой речи, определив речь животных как эгоцентрическую1, а человеческую речь как аллоцентрическую. Коммуникация, которую мы исследуем у младенца, является эгоцентрической, поскольку она представляет собой феномен разрядки, ненаправленный и неинтенциональный, возникающий в ответ на внутренние процессы. Даже когда такая разрядка наступает в результате внешней стимуляции, она не является ответом на стимул как таковой. Скорее она является результатом процессов, которые вызывает у младенца стимул. Таким образом, даже когда новорожденный отвечает на стимул, этот ответ является лишь индикатором процессов, происходящих внутри него.
Я хочу подчеркнуть, что поведение новорожденного можно рассматривать как коммуникацию лишь в значении индикатора; но поскольку новорожденный своим поведением что-то нам сообщает, мы можем использовать это поведение в качестве отправной точки нашего исследования.
Однако не следует забывать, что коммуникация по типу индикатора имеет место не только у нормального, здорового младенца, но и в случаях патологии. Более того, в этих случаях мы склонны уделять особое внимание таким коммуникациям; именно в таких состояниях индика1 Использование де Хааном термина «эгоцентрический» не связано с психоаналитическим значением понятия «Эго». Эгоцентрический означает для де Хаана «центрированный на субъекте». Называя речь животных эгоцентрической, де Хаан имеет в виду, что она не адресована другому животному, а является выражением внутренних процессов. То же самое относится к новорожденному, у которого Эго не существует.
12
тор воспринимается каждым как симптом того, что происходит с младенцем. Таким образом, коммуникации, встречающиеся при патологических процессах, свидетельствуют о том, что все проявления в этом раннем возрасте суть индикаторы как патологических, так и нормальных процессов, происходящих внутри субъекта. Как и во многих других случаях психоаналитического исследования, основываясь на патологии, мы можем сделать вывод о том, что относится к норме. Поэтому мы должны будем включить в наш подход также тщательное исследование проявлений жизнедеятельности младенца в состояниях патологии.
2. Паттерн поведения у детей, подвергшихся депривации
Среди наблюдений, которые я провел над маленькими детьми, страдающими синдромом госпитализма (Spitz, 1945a), можно отметить особого рода поведение, которое проявляется после того, как дети на долгое время лишаются эмоциональных контактов. После кормления грудью в среднем в течение первых трех месяцев младенцы (в общей сложности девяносто один ребенок) были затем разлучены с матерями на период от шести месяцев до года. Соответственно, их возраст составлял от девяти месяцев до полутора лет. Когда я или кто-нибудь другой к ним приближался (за исключением нянек, подходивших к ним с едой во время кормления), многие из этих детей поворачивали свои головы вокруг саггитальной оси позвоночника. Это поведение, во многом напоминающее знакомый паттерн покачивания головой взрослого человека, у которого он означает «нет», продолжалось до тех пор, пока незнакомец находился перед ними. Когда их не беспокоили и оставляли одних, эти дети вели себя спокойно. Обычно они лежали на спине; в активном состоянии обычно они совершали странные движения пальцами. Они подолгу, иногда часами, следили за движениями своих пальцев. В одном случае наблюдалось вращение головой, отчасти напоминающее колебательный спазм (spasmus nutans). Битья головой не наблюдалось. Они могли ухватиться за свою одежду, и, как при навязчивом хватании, были неспособны ослабить хватку, тянули за одежду, совершая причудливые волнообразные движения. В состоянии повышенной активности они, кроме того, поднимали ноги, хватаясь за носки или пальцы ног. Этими немногочисленными видами деятельности и ограничивается поведение детей, страдавших явлениями госпитализма. Подобного рода действия, если они вообще имели место, наблюдались на ранних стадиях депривации. Аутоэротических действий, включая сосание большого пальца, практически не было. На более поздних стадиях эти дети обычно впадали в летаргию, лежали без движения или звука и, словно в оцепенении, смотрели в пустое пространство. Приближение лю13
бого человека, за исключением нянь во время кормления, вызывало у них явное неудовольствие.
Было вполне очевидно, что эти дети с возмущением реагировали на беспокойство, доставляемое приближением любого человека. Точно также было очевидно, что такое приближение, попытка вступить с ними в контакт, требовало от них отказаться от своей летаргии и воспользоваться энергией, которой им недоставало, чтобы отреагировать на восприятие и приближение любого человека. Чем дольше продолжалась депривация, тем более ослабленной оказывалась убывающая энергия и тем более непосредственным был отказ от контактов. Этот отказ имел один постоянный элемент: вращение головы вокруг сагиттальной оси. На ранних стадиях он мог сопровождаться криком, особенно если наблюдатель не уходил. На более поздних стадиях крик, как правило, переходил в тонкое завывание и начинался сразу при приближении, сопровождаясь вращением головой; на самых поздних стадиях завывание сменялось хныканьем.
Вокализация, сопровождавшая эту активность, на всех стадиях означала неудовольствие. Далее мы будем говорить о таком поведении, проявляющемся в покачивании головой, как о «цефалогирических движениях»1, используя термин, заимствованный у Тилни и Касамайора (1924). Учитывая качество неудовольствия, присущее вокализации, связанной с этими движениями, мы будем квалифицировать их как «негативные цефалогирические движения», поскольку с психологической точки зрения наблюдателя они означают неудовольствие младенца.
3. Негативные цефалогирические движения
Негативные цефалогирические движения принципиально отличаются от того, что обычно называют вращением головой, с которым знакомы все, кто изучает младенцев. Отличие состоит в том, что вращение головой осуществляется спонтанно, независимо от присутствия или отсутствия другого человека, а не в ответ на внешний стимул. Оно относится к категории патологического поведения, классифицируемого как колебательный спазм.
Колебательный спазм впервые был описан в 1850 году Фабером; в литературе содержится немало крайне неудачных объяснений этого феномена, которыми здесь мы можем пренебречь. В последующих обсуждениях Раудниц (1897), Цапперт (1924), Финкельштейн (1938) и другие, описывая этот феномен, сходятся в том, что он более или менее независим от внешних стимулов. Более того, многие авторы объясняют его отсутствием стимуляции у младенцев, живущих в темных
1 Буквально: круговые движения головой (отгреч.кер11а1е — голова и gyros —круг). — Прим. перев.
14
помещениях. Постепенно он стал рассматриваться как возникающий в силу неких внутренних причин; другими словами, различные авторы считают его проявлением спонтанной активности младенца.
Этим он резко отличается от негативных цефалогирических движений, которые, без сомнения, имеют характер интерперсональной реакции. Негативные цефалогирические движения не возникают, когда младенец находится в одиночестве, они возникают только тогда, когда к нему кто-нибудь приближается. Это не покачивание головой, вызванное нервными рефлексами, и не движение, служащее разрядке, подобное вращению или битью головой.
Негативные цефалогирические движения также достаточно отличаются от проявлений, означающих отказ от контакта, которые демонстрируют здоровые, нормальные дети во второй половине первого и в начале второго года жизни, встречаясь с незнакомыми людьми. Эти здоровые дети не вращают головой; они закрывают глаза, опускают голову или отворачиваются в сторону, они закрывают свое лицо юбкой илИодеялом. Они могут раскачиваться. Но мы никогда не видели, чтобы вращением головы они сигнализировали об отказе от контакта подобно тому, как взрослый человек обычно обозначает несогласие.
Если негативные цефалогирические движения не являются нервным рефлексом и — в отличие от оказавшихся в депривации детей — не используются нормальным ребенком в сходных условиях и в сопоставимом возрасте, они тем не менее могут быть приобретенным социальным сигналом. В возрасте от восьми месяцев до года покачивание головой как знак несогласия и как социальный сигнал не описано применительно к нормальным детям; я также не встречал его в ходе собственных наблюдений. Как правило, обычный ребенок обучается понимать покачивание головой взрослого в знак несогласия или запрета в первые три месяца второго года жизни. Разумеется, мы встречали мно'гих развитых детей, которые понимают этот сигнал еще на первом году жизни, где-то между десятым и двенадцатым месяцами. Но в качестве намеренно подаваемого сигнала этот жест используется детьми позже, на втором году жизни.
В случае эмоционально депривированных детей, которых мы наблюдали, использование социального жеста на первом году жизни является еще менее вероятным, чем у нормального ребенка, ибо у них нет возможности ему обучиться. В лучшем случае они получали лишь малую толику из множества и разнообразия сигналов, предъявляемых детям, которые воспитываются в нормальных условиях и семьях. Нянек было настолько мало, что они едва успевали «поддерживать» бутылочку с соской во рту ребенка, а затем пеленать его в установленные часы. Не могло быть и речи о том, чтобы они предъявляли ребенку какой-либо социальный сигнал, будь то в форме запрета или разрешения. Они и не были мотивированы делать это, поскольку воспитывать этих детей нянек никак не поощряли.
Учитывая эти обстоятельства, мы выдвигаем гипотезу, что негативные цефалогирические движения, возможно, представляют собой осмыс15
ленное поведение с точки зрения особой личности, которая развивается у эмоционально депривированного младенца. Однако мы должны далее предположить, что, поскольку ребенок не усвоил их смысл из контактов с окружением посредством имитации, такое поведение, вероятно, связано с паттерном, существовавшим на более ранней стадии развития. Следовательно, мы должны приступить к исследованию того, не является ли это заранее сформированным паттерном поведения, и не могла ли ситуация, в которой он первоначально возник, полностью отличаться от ситуации, в которой мы наблюдаем поведение у депривированных детей.
4. Онтогенез цефалогирического поведения
В прошлом происхождение и преобразования паттернов поведения привлекали в основном внимание психологов. В последние годы они стали предметом исследования новой дисциплины — этологии. Среди психологов формулировка Карла Бюлера (1924), касающаяся организации поведения, является, пожалуй, наиболее четкой и убедительной1. Он утверждает, что поведение прогрессивно выделяется из беспорядочных дезорганизованных движений новорожденного благодаря закреплению специфически успешных движений2, с одной стороны, и одновременному устранению безуспешных движений — с другой. Специфические в отношении цели движения организуются затем в целенаправленный паттерн поведения3.
Это утверждение было исследовано Макгроу (1935), которая изучала паттерны поведения у младенца, их происхождение, развитие и изменчивость. Она отделила филогенетически сформированные паттерны от приобретенных в онтогенезе. В ходе развития от филогенетически сформированных паттернов приходится отказываться, поскольку они осуществляются в виде навязчивых рефлексоподобных действий и поэтому в дальнейшем мешают интенциональному поведению. Примером такого паттерна является функция хватания. При хватании исходный хватательный рефлекс берется под контроль воли благодаря способности к произвольной иннервации антагонистов мышц-сгибателей — это достигается к шестому месяцу жизни. С этого времени хватание становится все более целенаправленным, наделенным смыслом действием (Spitz, 1951).
1 Бюлер развил идею, выраженную также Тэном (1876): «По моему мнению, из огромного числа движений, подвергаемых постоянному испытанию, в результате постепенного отбора будут развиваться преднамеренные движения, имеющие цель и достигающие ее».
2 Специфически успешных с точки зрения удовлетворения потребности, намерения и цели.
3 Аналогичные концепции недавно были разработаны Сильвией Броди в ее книге «Паттерны материнской заботы» (1956).
16
В процессе развития паттерн поведения, который вначале представ-чяп собой рефлекторное действие, берется под контроль разума. То. что вначале было чисто нервным и мышечным, имеет теперь дополнительное измерение, психологическую функцию (Sherrington, 1906). Эта функция может быть снова утрачена при поражениях лобной доли, когда мы снова наблюдаем появление навязчивого хватания. Но как только нервные и мышечные движения оказываются под контролем психики, они начинают использоваться намеренно для достижения цели. Именно цель превращает движение в поведение и в действие, управляемое психикой.
Подобно целенаправленному хватанию негативное цефалогиричес-кое движение у эмоционально депривированных детей является произвольным. Перцептом, который его провоцирует, является попытка приближающегося человека установить контакт с ребенком. Мы можем предположить, что смыслом негативного цефалогирического движения является отказ от контакта, что подтверждается сопровождающей его вокализацией и сопутствующим выражением неудовольствия.
Однако нас не должно вводить в заблуждение фенотипическое сходство цефалогирических движений депривированного младенца с используемым нами жестом покачивания головой, который означает «нет». Впрочем, эти дети выражают отказ точно так же, как отказываемся мы, когда покачиваем головой. Но мы не можем, как показано нами ранее, приписать какое-либо понимание подобных семантических сигналов этим детям. Они используют движение, которое в качестве нервно-мышечного паттерна доступно младенцу с самого начала. Но, как мы отмечали выше, такие движения служат направленной ин-тенциональной коммуникации у детей, которые как минимум вдвое старше. На первом году жизни для выражения отказа от контакта ребенку более доступны другие заранее сформированные паттерны.
Избегание
В этих условиях наиболее вероятным заранее сформированным паттерном поведения является, пожалуй, реакция избегания. Уотсон (1924) относит эту реакцию, которую он называет бегством, к самому началу жизни. Он утверждает, что она является одним из ^рех основных паттернов поведения, которые наблюдаются у новорожденного1. То, что он называет реакцией бегства, несомненно, можно наблюдать в форме движений избегания и отворачивания от того, что вызывает неудовольствие (хотя и в значительно более позднем возрасте, чем это утверждается Уотсоном), в конце первых шести недель жизни.
Однако тщательное наблюдение за негативными цефалогиричес-кими движениями убедительно показывает, что это не является повефакть ~М вдаваться в вопрос о том, опираются ли предположения Уотсона на
имен И(-ХЮИСТВИТельно ли все тРи постулированные им паттерны поведения, а но бегство, борьбу и любовь, можно наблюдать у новорожденного.
17
дением избегания. Чтобы избежать стимуляции со стороны приближающегося взрослого, гораздо более экономичными и эффективными мерами было бы отвернуться в сторону и не смотреть на него1. Однако эти депривированные младенцы не только не отворачиваются: напротив, они смотрят прямо на приближающегося человека и не отводят от него взгляда. Поэтому мы можем предположить, что поведение избегания не является заранее сформированным паттерном для негативного цефалогирического движения.
Однако избегающее поведение нельзя понять лишь в терминах направленного, намеренного физического поведения в виде бегства или отворачивания. Как психоаналитики мы знакомы с использованием психологических средств с целью избегания; фобия, например, может заменять бегство, а скотомизация или отказ — отворачивание.
Одним из таких методов психологического избегания, который мы встречаем как у взрослых, так и у детей, является регрессия. В частности, дети и младенцы, сталкиваясь с неудовольствием, могут прибегнуть к регрессивным паттернам поведения, не имеющим ничего общего с внешним стимулом, который вызывает неудовольствие. Такое поведение не устраняет стимул и не ослабляет его; оно не всегда является осмысленным с точки зрения объективных факторов внешней среды, образующих неприятную ситуацию. Но его смысл заключается в обеспечении разрядки напряжения или, по крайней мере, в редукции напряжения, вызываемого внешней ситуацией.
Сосание большого пальца фрустрированными детьми является хорошим примером такого регрессивного поведения. Оно не делает ничего, чтобы устранить фрустрацию, с которой сталкивается ребенок. Оно обеспечивает редукцию напряжения, вызванного фрустрацией, позволяя ребенку регрессировать к стадии, на которой любая фрустрация, равно как и любое удовлетворение, имеет оральную природу. Посредством такой регрессии сосущий палец ребенок предпринимает попытку достичь автономии от вызывающей неудовольствие окружающей среды, что, возможно, сопровождается галлюцинаторным удовлетворением. Это утверждение становится еще более правдоподобным, если мы посмотрим, как часто сосание большого пальца приводит к засыпанию, и, как можно предположить, к сновидению.
Учитывая тот факт, что негативное цефалогирическое движение не связано с колебательным спазмом, не сопоставимо с отказом от контакта у нормальных младенцев, не является ни приобретенным социальным сигналом, ни целенаправленным избеганием, я задал себе вопрос, не может ли оно быть регрессивным поведением, подобным сосанию большого пальца. Поэтому, чтобы найти возможный прото1 То, что этот вывод корректен, подтвердилось, когда благодаря любезности доктора Энджела и доктора Райхсмана я получил возможность понаблюдать за поведением младенца с врожденной атрезией пищевода и провести с ним некоторые эксперименты. Ниже мы представим некоторые дальнейшие наблюдения, сделанные в этом случае.
18
тип негативного цефалогирического движения, я исследовал паттерн поведения новорожденного. Я полагаю, что обнаружил такой прототип в «укореняющем» поведении новорожденного, который, когда его прикладывают к груди кормилицы, ищет сосок, совершает движения головой, весьма напоминающие цефалогирические. Кроме того, изучение литературы показывает, что такое поведение можно обнаружить не только у младенца—оно, несомненно, имеет филогенетическую предпосылку, поскольку часто наблюдалось и описывалось у млекопитающих.
Укореняющее поведение
Укореняющее поведение привлекало внимание экспериментальных психологов, педиатров, неврологов и, позднее, этологов и психоаналитиков. В экспериментальных психологических описаниях, которые начинаются уже с дневника С. Пеписа (1667), последователями которого — если назвать лишь несколько имен —являются Дарвин (1873), Куссмауль(1859), Прейер (1893), Бернфельд (1925), Риппин иХетцер (1930), Гезелл (1954), Пратт (1946) и многие другие, рассматриваются различные аспекты этого феномена, но нигде даже и близко не представлена вся совокупность его элементов.
Мне удалось выявить его основные характеристики в исследованиях новорожденных благодаря серии фильмов о поведении двадцати четырех младенцев, родившихся без применения анестезирующих средств, сразу после рождения и во время их первого кормления грудью1. Эти фильмы показывают, что прикосновение к околоротовой области (для краткости — к «рыльцу») младенца действует как стимул, приводящий в движение укореняющее поведение. Если мы касаемся околоротовой области пальцем, младенец поворачивает голову по направлению к стимулу и совершает хватательное движение ртом. Если же стимул заключается в прикосновении материнской груди к его лицу, младенец несколько раз с полуоткрытым ртом быстро вращает головой из стороны в сторону, пока его рот не встречается с соском, а губы не смыкаются вокруг него. В этот момент движение головы прекращается, и начинается сосание.
Поведенческий паттерн укоренения, несомненно, является врожденным, поскольку, как показывают мои фильмы, его можно обнаружить сразу после рождения, в первые минуты жизни младенца. С рефлексологической точки зрения я склонен высказать следующее предположение: рефлекс заключается в повороте головы по направлению к стимулу. Если этим стимулом является грудь и она касается
Недавно мое внимание привлек фильм «Развитие моторики в раннем детском возрасте» (Precht, 1955), созданный Прехтлем и Сильвией Климпфингер под руководством Конрада Лоренца в Институте исследования поведения им. Макса ланка. В нем во всех деталях прекрасно показывается такое поведение как у лю-еи, так и у млекопитающих. Мы обратимся к этому фильму ниже, при обсуждении элементов двигательного паттерна.
19
левой щеки младенца, то движение влево происходит до тех пор, пока правая щека не начинает контактировать с грудью. В этой точке голова снова поворачивается назад и движется вправо, откуда исходит новый стимул. Эти чередующиеся стимуляции «рыльца» вызывают соответствующее поведение. Благодаря тому, что рот во время этих движений головой открыт, ему удается захватить сосок.
Рэнгелл (1954), основываясь, вероятно, на более ранних неврологических публикациях, говорит об этом как об ориентировочном поведении. Неврологи показали, что это поведение является врожденным, а не приобретенным в процессе научения. Оно присутствует не только при рождении, но, как показал Минковски (1922), имеется уже у трехмесячных эмбрионов. Наблюдения Минковски за поведением плода были продолжены Дэвенпортом Хукером (1939, 1952), который использовал самую точную технику и создал впечатляющие фильмы. Представляет особый интерес то, что первая рефлексогенная зона ограничена вначале областью носа и рта, но с самого начала включает в себя движения тела, среди них позные рефлексы Магнуса де Клейна (1912, 1924). Спустя несколько недель после первого появления оральных реакций на стимуляцию рыльца плод будет также реагировать на стимуляцию ладони сжатием своих пальцев. Раннее возникновение в жизни плода реакций рта и руки заслуживает внимания с точки зрения координации этих двух паттернов поведения на первом месяце жизни в процессе сосания. Психоаналитику такая координация рта и руки известна по работам Исаковера (1938) и Хоффера (1949, 1950). Я детально обсуждал ее роль в предыдущей публикации (1955а). Открытия Минковски поставили вопрос о том, на каком уровне церебральной интеграции становится доступным элементарное, обеспечивающее выживание поведение, связанное с принятием пищи, и какие факторы его обусловливают. Гампер (1926) в своем крайне информативном исследовании уродств, вызванных поражением среднего мозга, предоставил много информации по этому поводу. В своем обстоятельном обзоре литературы Гампер установил, что сосательное и глотательное поведение можно наблюдать у уродцев, у которых развитие мозга не вышло за уровень medua obongata. Наблюдавшийся Гампером случай был подробно зафиксирован на пленке и в протоколах, и со временем было проведено полное цитологическое исследование мозга.
Он четко различает две стадии укореняющего поведения, первую из которых он называет оральным ориентировочным рефлексом, тогда как вторая представляет собой захватывание стимула губами. Краткий обзор некоторых его открытий, сделанный в его собственных терминах, показывает, что асимметрическая (односторонняя) стимуляция околоротовой области приводит в действие оральный ориентировочный рефлекс (oraer Einsteautomatismus1). Он заключается в открытии рта и сопровождающемся хватательным движением вращении головой из
1 Оральный установочный автоматизм (нем.). — Прим. перев.
20
стороны в сторону в направлении стимула. Условие, управляющее действием пускового стимула, состоит в том, что стимуляция является односторонней, или, как говорит Гампер, асимметричной. Другими словами, стимул может лишь коснуться обозначенных зон, расположенных сбоку от верхней или нижней губы. Как только стимуляция становится симметрично центрированной, то есть касается одновременно верхней и нижней губы, ориентировочное вращение прекращается, губы смыкаются на стимуле и начинаются сосательные движения.
Я хочу подчеркнуть в этом описании элемент одновременной стимуляции верхней и нижней губы. Я полагаю, что одновременная стимуляция верхней и нижней губы представляет собой два дискретных стимула, которые в аддитивном процессе соединяются в то, что в этологии получило название — в терминах Тинбергена — Reizsummations-PhdnomenK или «закон гетерогенной суммации» (1951). Примечательно также то, что Гампер называет этот процесс оральным хватанием и приравнивает его к хватанию или непроизвольному хватанию рукой. Как оральное хватание, так и хватание рукой имеют субкортикальную локализацию; то и другое можно обнаружить у новорожденных, у которых развитие мозга не вышло за уровень medua obongata.
Открытие того, что укореняющее поведение является врожденным и проявляется уже на мезэнцефалическом уровне, побуждает нас искать аналогичное поведение у отличных от человека млекопитающих и даже, возможно, у немлекопитающих. Литература по этологии предоставляет нам несколько хорошо документированных исследований такого поведения. У млекопитающих оно было описано при кормлении телят, кошек, собак, зайцев, кроликов, морских свинок и хомяков и сопоставлено с результатами таких же тщательных наблюдений за поведением младенца во время его кормления.
5. Отступление в филогенез
Прежде всего следует отметить, что инфрачеловеческие животные относятся к двум основным классам с принципиально различным поведением, связанным с кормлением. Этими классами являются класс альтрициалов (Nesthockei2) и класс прекоциалов (Nestfiichter')4. Из определения этих двух классов следует, что человек, рождающийся
Феномен суммации раздражителей (нем.) — Прим. перев. "Гнездарь (птенецгнездовых птиц) (нем.) — Прим. перев. ^Птенец выводковых птиц (нем.) — Прим. перев.
Алыприциал (от лат. atrix — кормилица) — зоологическое обозначение видов, детеныши которых появляются на свет незрелыми и беспомощными, а потому какое-то время после рождения нуждаются в кормлении и уходе; прекоииал (от лат. ргаесох, преждевременный) обозначает животных, детеныши которых к моменту Рождения покрыты пухом и способны к самостоятельному передвижению.
21
беспомощным и долгое время нуждающийся в кормлении, помощи и уходе, сравнительно незрелый при рождении (Bok, 1926). с точки зрения поведения относится к классу альтрициалов1.
К аналогиям, проводимым между поведением человека и поведением животных, которые принадлежат к классу прекоциалов (например, цыпленка в случае птиц и теленка или овцы в случае млекопитающих), следует относиться с большим скептицизмом. Мы должны быть осторожными даже при сравнении живых существ, которые отличаются друг от друга лишь уровнем своей психологической интеграции. В определенных пределах более допустимо сравнивать поведение человека и крысы, поскольку оба они являются альтрициалами, чем сравнивать человека, альтрициа-ла, с цыпленком или теленком, прекоциалом (Spitz, 1955).
Последнее утверждение, однако, не следует истолковывать как обоснование, чтобы объяснять психологические процессы у человека с помощью поведения других альтрициалов.
Исследование поведения у отлич ных от человека животных может дать нам сведения лишь об эмбриологии поведения. Этот подход впервые был применен Конрадом Лоренцом (1950), который с его помощью сумел установить родство внешне отличающихся в морфологическом отношении видов и отсутствие родства у морфологически сходных видов. Если рассматривать с этих позиций, то человек оказывается намного ближе к аль-трициалам, чем к прекоциалам, как это будет видно в дальнейшем.
Это отличие не является абсолютным. Совершенно очевидно, что в адаптации прекоциала внешняя среда играет роль, фундаментально отличающуюся от той, которую она играет в адаптации альтрициала. Чтобы обеспечить свое выживание как особи (а также как вида), прекоци-альное животное должно располагать широким спектром врожденных, унаследованных паттернов поведения. Следовательно, обучение и влияние или изменения внешней среды будут играть относительно небольшую роль в адаптации прекоциальной особи к окружению. Адаптация у прекоциала не является предметом онтогенеза, это — предмет филогенеза; адаптируется не особь, адаптивные изменения возникают у видов как результат филогенетических модификаций. В жертву этому приносится огромное число жизней.
Совершенно иначе обстоит дело с альтрициалами. В период беспомощности поведение, которое обеспечивает выживание, может быть приобретено путем обучения у кормящей и защищающей матери. По1 Это утверждение следует уточнить, упомянув по крайней мере одного из сторонников противоположной точки зрения. Адольф Портманн (1951, 1956) считает человека прекоциалом, отклонившимся к альтрициальным паттернам. Более того. он называет человека законченной эволюционной формой и считает культуру нашей «второй природой». Эта концепция недалеко ушла от утверждения Гарт-манна, что человек снабжен специализированным органом адаптации, например Эго. Прежде всего на эту независимую организацию и возложена адаптация у человека, тогда как приспособление у животных опосредствуют инстинкты (Hartmann, 1939; а также Hartmann. Kris, Loewenstein, 1946).
22
?тому чтобы обеспечить выживание альтрициалов, требуется лишь сравнительно небольшое число врожденных паттернов поведения. Запита в период вскармливания и беспомощности позволяет передавать индивидуальный опыт в процессе онтогенеза. Даже радикальные изменения внешней среды в процессе жизни особи не обязательно делают выживание невозможным. Адаптивные процессы в ходе онтогенеза обеспечиваются аутопластическими изменениями, осуществляемыми самой особью, с помощью которых она приспосабливается к таким изменениям. Это принципиально отличается от ригидности врожденных паттернов поведения у прекоциалов, о которой говорилось выше. Эти ригидные паттерны создают препятствие и фактически мешают адаптации в ходе онтогенеза. Поэтому у прекоциалов адаптация может произойти лишь в результате выживания приспособленных особей и гибели астрономического числа неприспособленных. В отличие от этого онтогенетическая адаптация альтрициалов является необычайно экономной. Принцип экономии материала и затрат энергии можно постулировать в качестве одного из ведущих принципов эволюции. Это особенно впечатляет, если сравнить механизм, лежащий в основе поведения парамеций, с механизмом поведения человека.
У парамеций поведение основано на действии, управляемом по принципу проб и ошибок. У человека поведение основано на процессе мышления. Сканирующий процесс человеческого мышления также представляет собой метод проб и ошибок. Но вместо огромного количества мышечной энергии, необходимой для действия, процесс мышления протекает за счет перемещения минимального количества энергии на пробное действие по следам памяти (Freud, 1911)
Мыслительные процессы и способность к рассуждению приобретаются в ходе «научения», состоящего из аутопластических изменений в онтогенезе индивида, с одной стороны, и благодаря передаче родительского опыта в процессе воспитания — с другой. В терминах психоаналитической теории мы бы сказали, что это происходит посредством объектных отношений. Это включает в себя коммуникацию в той или иной форме, даже если она весьма примитивна. Объектные отношения и коммуникация становятся возможными благодаря тесному взаимодействию, обусловленному беспомощностью молодых особей и ограниченному поэтому альтрициалами.
Совершенно очевидно, что, когда Фрейд ввел понятие обходной Функции в психологию — его определение мышления как «пробного действия» является, собственно, определением в терминах обходной Функции, — он сформулировал фундаментальный закон природы. В форме принципа реальности обходная функция приостанавливает действие, что в конечном счете позволяет более эффективно достигать Цели влечения. В работе «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд коснулся значения обходной функции для эволюции; мы только сейчас начинаем понимать масштабы этого закона в филогенезе. Мышление — позднее приобретение в процессе филогенеза — является, та23
ким образом, обходным путем, включающим в себя отсрочку действия ради достижения более эффективного результата. Коммуникация, особенно аллоцентрического типа, также требует приостановки действия.
На более элементарном уровне прогресс, достигнутый благодаря эволюции альтрициалов из прекоциалов, опять-таки состоит в отсрочке. Действие снова приостанавливается; но теперь отсрочка не вклинивается между стимулом и ответом на него. На этот раз достижение способности к какому бы то ни было действию, независимо от стимула или безотлагательности действия, временно приостанавливается в онтогенетическом развитии индивида. Если прекоциал рождается готовым сразу начать действовать, то молодому альтрициалу, прежде чем он сможет приступить к действию, необходимо пройти через длительный период обучения и адаптации. Чем выше мы поднимаемся по эволюционной лестнице, тем более длительная нужна приостановка, прежде чем станет доступным целенаправленное эффективное действие. Особенно выраженным это является у человека. Но когда действие, наконец, становится доступным, с точки зрения целей индивида и их вариативности оно является несоизмеримо более эффективным у альтрициала, чем у прекоциала.
Несомненно, что эволюция объединила в человеке некоторые аспекты прекоциала с большинством свойств альтрициала. Однако прекоци-альные аспекты ограничены морфологией; наследственное оснащение &heip;