Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Дьюи Д. Психология и педагогика мышления / Пер. с англ. Н.М. Никольской. - М.: Совершенство, 1997.— 208 с.
Вступительное слово
Фамилия, напечатанная на обложке этой книги, знакома, конечно, многим. Чаще всего — еще со студенческой скамьи. Д.Дьюи — это из тех классических имен, с которыми память часто шутит свою известную шутку: наше знание как бы "известковывается", превращается в застывшее сочетание нескольких дат, понятий, лишних подробностей и пары отрывочных цитат. Действительно, кто же из педагогов или психологов не знают о Дьюи?
Эта книга, многоуважаемый читатель, поможет Вам открыть для себя "живого" Дьюи — практика и мыслителя. Причем, практика — прежде всего. В процессе знакомства с книгой мне временами даже казалось, что, если выпустить этот текст с незначительными изменениями под шаблонным названием типа "Методические рекомендации по педагогическому руководству мыслительной деятельностью учащихся", большинство читателей и не догадается о времени его написания.
Книга действительно чрезвычайно современна и содержательна. На ее страницах последовательно, не спеша, доступно и интересно излагается процесс формирования теоретического мышления учащихся, навыков понимания, усвоения и развития учебного материала под руководством учителя и самостоятельно. То есть в ней обсуждаются вопросы животрепещущие для современного школьного образования, стремящегося не просто "нашпиговать" школьника современным знанием, а научить его эффективным приемам интеллектуальной переработки информации и ее творческого развития, дать импульс процессам самообразования. Об этом много и плодотворно пишут сегодня. Но интересно, что именно у Дьюи читатель найдет истоки многих идей современных исследователей, причем изложены они у профессора Колумбийского университета часто значительно понятнее, доступнее и технологичнее.
На последнем остановлюсь особо. Не случайно возникает ассоциация с методическими рекомендациями. В данной работе есть и необходимый "ликбез" для педагогов и школьных психологов по вопросам теоретического мышления и его развития, и четкие практические выкладки. Они могут быть непосредственно использованы, задействованы педагогом при создании новых учебных курсов, совершенствовании методики преподавания. Школьному психологу они помогут построить систему психолого-педагогической оценки (экспертизы) учебных программ.
И еще одну важную особенность этой книги мне хотелось бы отметить. Она, как и положено хорошему педагогическому пособию, очень личностная и имеет конкретного адресата. В ходе чтения появляется убеждение, что все, произносимое в ней, личностно значимо для автора, рождается из искренней любви и заботы о ребенке и его Учителе. Она пронизана уважением и почтительным отношением к педагогу-практику, которому она собственно и адресована, на проблемы и чаяния которого она "настроена".
Читатель, обратившийся к Джону Дьюи, найдет в его вновь увидевшем свет труде много интересного и полезного для себя, обретет умного и тактичного собеседника, а это всегда очень важно для любого профессионала.
С уважением, М. Р. Битянова, кандидат психологических наук
Предисловие к первому изданию
Автор выходящей теперь на русском языке книги (How we think), профессор Колумбийского университета в Нью-Йорке, Джон Дьюи, (John Dewey), является одним из крупных представителей философской мысли и психологической науки в Америке. Им написано несколько книг (наиболее значительная из них "Этюды по теории логики" — Studies in ogica theory, вышедшие в 1909 г. вторым изданием), и помещен целый ряд статей по различным вопросам философии, логики и психологии в американских философских журналах. Являясь в философской области сторонником своеобразно понимаемого прагматизма. Д. Дьюи работает, главным образом, над гносеологической проблемой, пытаясь утвердить более прочный фундамент для этой новой и оригинальной формы эмпиризма. В то же время Д. Дьюи очень горячо отзывается на различные жизненные вопросы и особенно интересуется проблемами педагогики. Одна из его работ в этой области, где он набрасывает план новой, трудовой школы, была переведена на русский язык еще в 1907 году. Выходящая теперь по-русски другая работа американского профессора также имеет в виду, главным образом, интересы педагогики, хотя здесь в достаточной степени затрагиваются и некоторые теоретические проблемы, трактование которых имеет место и в других трудах Д. Дьюи. Именно здесь проф. Дьюи подвергает тщательному анализу весь механизм нашей мысли, как этот последний вскрывается перед нами, главным образом, при генетическом рассмотрении. В этом аналитическом исследовании автор делает много глубоко ценных замечаний, важных и в теоретическом отношении, и очень плодотворных в их педагогическом приложении. Особенного внимания заслуживает отмечаемая самим Дьюи (в предисловии к оригинальному изданию) мысль, что "прирожденное и неиспорченное состояние детства, отличающееся горячей любознательностью, богатым воображением и любовью к опытным исследованиям, находится близко, очень близко к состоянию научного мышления". В связи с этим утверждением автор, на протяжении всей книги, настойчиво доказывает необходимость и возможность истинно-научной постановки ума в процессе приобретения знаний на всех стадиях обучения. Эти попытки автора не ограничиваются теоретическим рассмотрением, а сопровождаются и конкретно-убедительным демонстрированием в связи с анализом различных типов и приемов современного школьного обучения. Все это, несомненно, является глубоко поучительным для всех лиц, интересующихся дидактическими проблемами и пытающихся подойти к ним на почве более углубленного психологического анализа. Проф. Дьюи в этом анализе всегда остается верным подлинному духу своей основной философии (прагматизм) и постоянно стремится подчеркнуть исключительное значение активности и в процессе интеллектуального развития. Это роднит Дьюи с целым рядом сторонников идеи трудовой школы в Старом Свете, который в этом случае идет позади Америки, где эта идея, в связи с особенностями американской жизни, уже давно не только получила теоретическое признание, но и сопровождалось довольно обильным и плодотворным конкретным воплощением.
Н. Виноградов
Предисловие автора
Наши школы обременены множеством предметов, из которых каждый, в свою очередь, представляет массу материалов и принципов. Задача наших преподавателей усложнилась благодаря тому, что они убедились в необходимости иметь дело с индивидуальностью каждого ученика, а не с их массой. Чтобы в будущем эти пути не шли вразброд, должно быть найдено общее направление, объединяющий принцип. Настоящая книга является выражением того убеждения, что необходимый основной и объединяющий фактор находится в признании конечной целью постановки ума, такой привычки мышления, которые мы называем научными. Такая научная постановка ума может, разумеется, считаться совершенно чуждою обучению детей и юношества. Но настоящая книга является выражением убеждения, что дело обстоит не так, что прирожденное и неиспорченное состояние детства, отличающееся горячей любознательностью, богатым воображением и любовью к опытным исследованиям, находится близко, очень близко к состоянию научного мышления. Если эти страницы помогут кому-либо признать это родство и серьезно рассмотреть, к чему приведет признание его в практике воспитания, на пути к индивидуальному благополучию и облегчению социальных зол, то книга вполне достигнет своей цели.
Едва ли нужно перечислять авторов, которым я обязан благодарностью. Больше всего я обязан своей жене, которою внушены идеи этой книги и благодаря работе которой в образцовой школе, существовавшей в Чикаго с 1896 до 1903 г., эти идеи приобрели такую конкретную форму, которая возможна только при осуществлении и испытании их на практике. Мне приятно также признать себя обязанным уму и симпатиям тех, кто в качестве преподавателей и воспитателей содействовал ведению этой школы, особенно миссис Элле Флагг Юнг, в то время ассистентке университета, а теперь инспектрисе школ в Чикаго.
Нью-Йорк. Декабрь 1909.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Проблема воспитания мысли
Глава первая. Что такое мысль?
1. Различные значения этого термина
Никакие слова не употребляются нами так часто, как мышление и мысль. Действительно, мы так часто и в таком различном смысле употребляем эти слова, что становится нелегко точно определить, что мы под ними подразумеваем. Цель этой главы состоит в том, чтобы найти одно определенное значение. При этом может помочь рассмотрение нескольких типичных случаев, в которых эти термины употребляются. Прежде всего, слово мысль употребляется очень широко, чтобы не сказать сильнее. Все, что приходит на ум, что "взбредет в голову", называется мыслью. Мыслить данную вещь — это сознавать ее каким бы то ни было образом. Во-вторых, термин получает более ограниченное значение путем исключения того, что непосредственно дано; мы мыслим только те вещи (или о тех вещах), которых мы непосредственно не видим, не слышим, не обоняем и не осязаем. Далее, в-третьих, значение еще ограничивается, подразумевая уверенность, основывающуюся на своего рода очевидности или доказательстве. В этом третьем типе следует различать два рода или, вернее, две ступени. В некоторых случаях уверенность приобретается при слабой попытке, или почти без всякой попытки установить основания, на которых она утверждается. В других случаях основание или причина уверенности внимательно исследуется и рассматривается их способность обосновать ее. Этот процесс носит название рефлективного мышления; единственно он, действительно, представляет воспитательную ценность и составляет поэтому главный предмет данной книги.
В самом широком смысле мышление обозначает все, что, как говорится, "придет в голову" или "взбредет на ум". Тот, кто предлагает "грош за ваши мысли", не думает сделать большое дело. Называя предмет своего спроса мыслями, он думает приписывать им величие, последовательность или истинность. Всякая смутная мысль, простое воспоминание или промелькнувшее впечатление удовлетворит его требование. Мечтание, постройка воздушных замков, свободный поток случайного и разрушенного материала, стремящийся через наш ум в моменты отдыха, — все это в этом неопределенном смысле является мышлением. Часть нашего бодрствования, большая, чем мы хотели бы сознаться даже себе, проводится в этом бесплодном занятии смутными мыслями и беспредметными мечтаниями.
В таком понимании термина мыслят тупые и глупые люди. Рассказывают об одном человеке, у которого была плохая репутация в смысле ума, и который, желая быть выборным в своем городе в Новой Англии, обратился к группе своих соседей следующим образом: "Я слышал, что вы сомневаетесь, чтобы я знал достаточно для исполнения должности. Я прошу вас понять, что я большую часть времени провожу в размышлении над тем или другим". Что касается рефлективного мышления, то оно похоже на этот случайный поток мыслей в уме тем, что тоже состоит в последовательности предметов мысли; но оно отличается тем, что для него не достаточно случайного появления случайных "того или другого". Рефлексия подразумевает не простой ряд идей, но их последовательный порядок, чтобы каждая определяла последующую, как свое следствие, ив то же время основывалась на предыдущей. Последовательные части рефлективного мышления вырастают друг из друга и поддерживают друг друга; они приходят и уходят, не смешиваясь. Каждая часть является ступенью от одного к другому, выражаясь технически,— это член мысли. Каждый член делает вклад, которым пользуются в следующем члене. Поток или течение превращается в связь, в цепь, в нить.
Даже когда мышление употребляется в широкомсмысле, оно обыкновенно ограничивается вещами, неданными непосредственно: тем, чего не видим, не обоняем, не слышим и не осязаем. Мы спрашиваем человека,который нам что-нибудь рассказывает, видел ли он, какпроизошло это событие, и он может ответить: "Нет, я еговыдумал". Тут присутствует оттенок вымысла, отличныйот достоверного отчета в наблюдении. Самым важным вэтом отделе является последовательность вымышленныхслучаев и эпизодов, которые, находясь в известной связи,завися на известное время друг от друга, лежат междукалейдоскопической сменой мыслей и рассуждениями, свободно употребляемыми для выводов. Вымышленные истории, изобретаемые детьми, обладают разными степенямивнутренней последовательности: одни разрозненны, другие — ясны. Когда они связаны, то стимулируют рефлективное мышление; действительно, они возникают побольшей части в умах, обладающих логической способностью. Эта работа фантазии часто предшествует связному мышлению и подготовляет ему путь. Но она не стремится к знанию, к уверенности в вещах или истинах и темотличается от рефлективного мышления, даже когда больше всего его напоминает. Те, кто высказывает подобныемысли, не ожидают доверия, но скорее — признанияхорошо построенного замысла, или стройного развития.Они создают хорошие рассказы, а не знание, если несчитать случайностей. Подобные мысли являются эманацией чувства; их цель — усилить настроение, или чувство; последовательность эмоций связует их.
В теснейшем смысле мысль означает уверенность, покоящуюся на каком-нибудь основании, т.е. действительное или предполагаемое знание, выходящее за пределытого, что непосредственно дано. Оно обозначается какпризнание или непризнание чего-либо, как разумно возможного или невозможного. Эта степень мысли включает, однако, два настолько различных типа уверенности, что хотя их различие только в степени, а не в роде, но практически необходимо рассматривать их отдельно. Иногда уверенность возникает без того, чтобы были рассмотрены основания для нее; в других случаях она возникает потому, что исследуются основания.
Когда мы говорим: "люди думали, что земля плоская", или "я думал, что вы прошли мимо дома", мы выражаем уверенность: нечто признается, мы с чем-то соглашаемся, что-то утверждаем. Но подобные мысли могут означать предположение, признанное независимо от его действительных оснований. Последние могут быть достаточными или нет, но их значение для обоснования мнения не исследовалось.
Подобные мысли возникают бессознательно, безотносительно к достижению правильного мнения. Они приобретаются и мы не знаем как. Из темных источников, неизведанными путями они достигают признания и бессознательно становятся частью нашего духовного багажа. Традиция, воспитание, подражание — все то, от чего зависит авторитет во всех его формах, или что взывает к нашему личному благополучию, или удовлетворяет сильной страсти, — все это вызывает их. Подобные мысли являются предрассудками, т.е. предвзятыми суждениями, а не рассуждениями, основанными на рассмотрении очевидного.
Мысли, приводящие к уверенности, имеют особое значение, которое ведет к рефлективному мышлению, к добросовестному исследованию природы, условий и вида уверенности. Думать о воздушных китах и верблюдах в облаках значит заниматься мыслями, которые по желанию можно бросить и которые не приводят ни к какой уверенности в частности. Но мыслить землю плоской, — значит приписывать качество реальной вещи, как ее реальное свойство. Это заключение указывает на связь между вещами и поэтому не может, подобно образам фантазии, изменяться по нашему желанию. Уверенность в плоскости земли заставляет того, кто ее придерживается, мыслить определенным образом и о других предметах, как о небесных телах, антиподах, о возможности мореплавания. Она предписывает ему поступки соответственно его понятию об этих предметах.
Значение одной уверенности для других и для поведения может быть настолько важным, что людям приходится рассматривать основания или причины их уверенности и ее логические следствия. Это уже означает рефлективное мышление — мышление в самом лучшем и ярком смысле.
Люди мыслили землю плоской до тех пор, пока Колумб не стал мыслить ее шарообразной. Прежняя мысль была мнением, долго державшимся потому, что у людей не хватало энергии и храбрости спрашивать о том, что признавали и чему учили люди, стоящие выше их, а особенно потому, что оно было вызвано и подтверждалось очевидными известными фактами. Мысль Колумба была выводом из рассуждения. Она обозначала вывод из изучения фактов, из исследования и пересмотра очевидного, из работы над сплетением разных гипотез и из сравнения этих теоретических заключений друг с другом и с известными фактами. Вследствие того, что он сомневался и исследовал, он и дошел до своей мысли. Относясь скептически к тому, что, благодаря долгой привычке, казалось наиболее достоверным, и доверяя тому, что казалось невозможным, он продолжал мыслить, пока не мог с очевидностью доказать как свою уверенность, так и свое сомнение. Если бы даже его заключение под конец оказалось ложным, оно все же представляло бы иного сорта мнение, чем то, с которым оно спорило, так как оно было достигнуто иным методом. Активное, настойчивое и внимательное рассмотрение какого бы то ни было мнения, или предполагаемой формы знания, при свете оснований, на которых оно покоится, и анализ дальнейших выводов, к которым оно приводит, и образует рефлективное мышление. Каждый из трех видов мышления может вызвать тип, но раз возникнув, он является сознательным и намеренным усилием утвердить мнение на твердом основании рассуждений.
2. Центральный фактор мышления
Но однако не существует резких демаркационных линий между различными вышеуказанными действиями. Проблема достижения правильных навыков рассуждения была бы много легче, чем она есть, если бы различные виды мышления не смешивались незаметно друг с другом. До сих пор мы, главным образом, рассматривали крайние случаи каждого вида, чтобы выяснить себе поле деятельности. Поступим теперь наоборот и рассмотрим элементарный случай мышления, лежащий между тщательным исследованием очевидного и простым безответственным течением мыслей. Человек гуляет в теплый день. Небо было ясно, когда он наблюдал его в последний раз; но теперь он замечает, хотя и занят другим, что воздух становится прохладнее. Ему приходит в голову, что, вероятно, будет дождь; взглянув вверх, он видит темную тучу, загораживающую солнце, и ускоряет шаги. Что в подобном положении может быть названо мыслью, если только вообще что-либо может? Ни процесс гуляния, ни ощущение холода не есть мысль. Хождение является одним направлением деятельности; глядение и наблюдение — другие виды деятельности. Возможность, что пойдет дождь, является однако чем-то внушенным. Пешеход чувствует холод; он думает об облаках и о надвигающемся дожде.
До сих пор это то же положение, как когда кто-нибудь, глядя на облако, вспоминает человеческую фигуру и лицо. Мышление в обоих случаях (в случае возникновения веры и простой мечты) подразумевает замеченный или воспринятый чувствами факт, за которым следует нечто другое, чего не наблюдали, но что пришло на ум, вызванное виденным предметом. Одно, как мы говорим, напоминает нам о другом. Однако наряду с этим сходным фактором в обоих случаях внушения существует фактор резкого отличия. Мы не верим в существование лица в облаках; мы даже не исследуем возможности, чтобы оно было фактом. Тут нет рефлективного мышления. Но опасность дождя представляется нам, наоборот, настоящей возможностью — возможным фактом, таким же по природе, как и прохлада. Иначе говоря, мы не смотрим на облако как на изображение или обозначение лица, но просто как на вызывающее этот образ; между тем мы считаем, что прохлада может обозначать дождь. В первом случае при виде предмета нам, как говорится, случайно приходит на ум нечто другое; во втором — мы исследуем возможность и природу связи между видимьш объектом и вызываемым им объектом. Видимая вещь рассматривается в некотором роде как причина или основание уверенности в вызываемой (suggested) вещи; она обладает свойством очевидности.
Эта функция, благодаря которой один предмет означает или указывает на другой и таким образом заставляет нас исследовать, поскольку один может считаться гарантирующим уверенность в другом, является центральным фактором во всяком рефлективном, или исключительно интеллектуальном мышлении. Припомнив различные положения, к которым приложимы термины обозначает или указывает, изучающий лучше представит себе действительные факты, обозначающиеся словами рефлективное мышление. Синонимы этих терминов следующие: намекать, говорить о чем-нибудь, означать, предвещать, представлять, заступать чье-нибудь место, заключать. Итак, мы говорим, что одна вещь предвещает другую, предсказывает ее, является ее симптомом или ключом к ней, или (если связь совсем темна), что она дает намек, нить или указание. Итак, рефлексия подразумевает, что мы уверены (или не уверены) в чем-либо, не только в зависимости от него самого, но и благодаря чему-то другому, что является свидетельством, очевидностью, доказательством, ручательством, гарантией, т.е. причиной уверенности. Один раз мы действительно чувствуем, или непосредственно ощущаем дождь; в другой раз мы заключаем, что шел дождь, по виду травы и деревьев, или, что дождь пойдет, — по состоянию воздуха и по состоянию барометра. Один раз мы непосредственно видим человека (или предполагаем, что видим), в другой раз мы не вполне уверены в том, что мы видим и ищем сопутствующих фактов, которые должны послужить знаками, указаниями, признаками того, что мы должны признать.
Мышление с такой целью определится, следовательно, как действие, при котором наличные факты вызывают другие факты (или истины) таким образом, чтобы вывести уверенность в последних на основе или гарантии первых. Мы не ставим мнений, основанных на одном выводе, на один прочный уровень с уверенностью. Когда говорят "я так думаю", то подразумевают, что я еще этого не знаю. Выведенное мнение может впоследствии подтвердиться и сделаться твердо установленным, но оно всегда носит в себе известный элемент предположения.
3. Элементы рефлективного мышления
Предшествующее относилось более к описанию внешней и наглядной стороны мышления. Дальнейшее исследование сразу вскроет известные более глубокие процессы (subprocesses), которые заключаются во всякой рефлективной деятельности. Таковы: а) состояние нерешимости, колебания, сомнения; и Ь) процесс искания, или исследования, направленный на то, чтобы осветить дальнейшие факты, служащие для подтверждения или отрицания вызванного мнения:
1)        В нашем примере наступление прохлады вызвало смущение и задержало уверенность, по крайней мере, на мгновение. Так как это было неожиданным, то оно явилось известным потрясением, нарушением, в котором надо было отдать себе отчет, отождествить его, найти ему место. Если сказать, что внезапно происшедшая перемена температуры составляет проблему, то это будет, пожалуй, звучать искусственно и натянуто; но если мы согласимся распространить значение слова проблема на все, — что, как бы оно ни было мелко и ничтожно, — смущает и вызывает работу ума, делая мнение неуверенным, то в ощущаемой внезапной перемене заключается настоящая проблема или вопрос.
2)        Поворот головы, поднятие глаз, рассматривание неба являются действиями, приспособленными для того, чтобы узнать факты, которые ответят на вопрос, поставленный внезапно появившейся прохладой. Первоначальные факты были сомнительны; однако они вызвали идею облаков. Акт смотрения был направлен на то, чтобы выяснить, подтверждается ли это объяснение. Может опять-таки показаться натянутым говорить об этом почти машинальном смотрении, как об акте исследования и рассмотрения. Но, еще раз, если мы согласимся обобщить наше представление об умственной деятельности и включить в нее повседневное и обычное так же, как техническое и отвлеченное, нет основания отказать в этом названии акту смотрения. Целью этого акта исследования является подтвердить или отвергнуть возникшее мнение. Сознаются новые факты, которые или подтверждают идею, что наступает перемена погоды, или отрицают ее.
Другой пример, тоже повседневный, но не такой обычный, может подтвердить эту мысль. Человек, путешествующий в незнакомой местности, приходит к раздвоению дорог. Не имея достаточно познаний, на которые опереться, он должен остановиться в сомнении и нерешительности. Какая дорога настоящая? И как выйти из сомнения? Может быть только две альтернативы: он должен или смело и произвольно избрать путь, доверяясь счастью, или открыть основания для заключения, что данная дорога — правильная. Всякая попытка разрешить вопрос мышлением будет заключать исследование других фактов, доставленных или памятью, или дальнейшим наблюдением, или тем и другим. Смущенный путешеетвенник должен тщательно осмотреть, что находится перед ним и напрячь память. Он ищет доказательства, которые поддержат мнение в пользу одной из дорог, доказательства, которые заставят перевесить одно мнение. Он может влезть на дерево, пойти сначала в одном направлении, потом в другом, в обоих случаях ища признаков, указаний направления. Он ищет верстового столба, или карты, и его мысль стремится открыть факты, служащие для этой цели.
Вышеприведенный пример может быть обобщен. Мышление начинается в положении, которое достаточно ясно может быть названо положением на распутъи, положение двойственное, представляющее дилемму, предлагающее альтернативы. Пока наша деятельность медленно переходит с одного предмета на другой, пока мы позволяем фантазии по желанию забавляться мыслями, рефлексии еще нет. Затруднение или остановка на пути к образованию мнения приводит нас, однако, к размышлению. При этой остановке в недоумении, мы, говоря метафорически, влезаем на дерево; мы стараемся найти точку зрения, откуда бы мы могли видеть добавочные факты и, приобретя более общий взгляд на положение, решить, в каком отношении факты находятся друг к Другу.
Потребность в разрешении сомнения является постоянным и руководящим фактором во всем процессе рефлексии. Где нет вопроса, или проблемы для разрешения, или где нет затруднения, которое нужно преодолеть, поток мыслей идет наобум; мы имеем первый из описанных типов мышления. Если поток мыслей контролируется просто их эмоциональным соответствием, их удобным соединением в целую картину, или историю, — перед нами второй тип. Но вопрос, на который надо ответить, затруднение, из которого надо выйти, ставит определенную цель и направляет течение мыслей по определенному каналу. Каждое возникающее заключение оценивается по отношению к регулирующей цели, по его соответствию данной проблеме. Эта потребность распутать затруднение контролирует предпринимаемое исследование.
Путешественник, целью которого является наиболее красивая дорога, будет основываться на иных соображениях и оценивать приходящие ему мысли на основании других принципов, чем если ему нужно найти дорогу в определенный город.
Проблема устанавливает цель мысли, а цель контролирует процесс мышления.
4. Заключение
Мы можем повторить, сказав, что начало мышления находится в каком-то затруднении, смущении или сомнении. Мышление не является случаем самовозгорания; оно не возникает на почве "общих принципов". Есть нечто специфическое, что производит и вызывает его. Общее внушение ребенку (или взрослому) подумать, независимо от существования в его личном опыте затруднения, смущающего его и выводящего из равновесия, является настолько же бесплодным советом, как совет поднять себя за ушки от сапог.
Если затруднение дано, то следующей ступенью является мысль о каком-либо выходе — образование плана или проекта попытки, размышление о какой-нибудь теории, которая выяснит особенности положения, рассмотрение какого-нибудь решения проблемы. Факты, находящиеся налицо, не могут заменить решения; они могут только его внушить. Что же является источниками мысли? Очевидно, прошлый опыт и прежнее знание. Если данное лицо имеет некоторое знакомство с подобными положениями, если оно раньше имело дело с материалом подобного же сорта, возможно, что у него возникнут мысли более или менее подходящие и целесообразные. Но если не было в известной степени аналогичного опыта, который может быть теперь воспроизведен фантазией, сомнение так и остается сомнением. Не на что опереться, чтобы выяснить его. Если перед ребенком (или взрослым) даже и стоит проблема, но у него нет прежнего опыта, заключающего подобные же условия, то требовать, чтобы он думал, вполне бесполезно.
Если возникшая мысль сразу принимается, то перед нами — некритическое мышление, minimum рефлексии. Обдумывать вещь, размышлять, значит искать добавочных данных, новых фактов, которые разовьют мысль, и, как было сказано, или подтвердят ее, или сделают очевидной ее нелепость и неприложимость. Если дано действительное затруднение и разумное количество аналогичного опыта, на который можно опереться, то в данном пункте находится различие par exceence между хорошим и дурным мышлением. Самый легкий путь — это принять любую мысль, которая кажется правдоподобной, и таким образом покончить с состоянием умственной неловкости. Рефлективное мышление всегда более или менее беспокойно, так как заключает в себе нарушение инерции, склонной принимать мысль по ее внешнему достоинству; оно заключает согласие перенести состояние умственного беспокойства и тревоги. Короче, рефлективное мышление означает приостановку суждения на время дальнейшего исследования; а приостановка может быть несколько мучительной. Как мы увидим ниже, самый важный фактор в воспитании хороших умственных навыков состоит в приобретении способности задерживать заключение ив обладании различными методами подыскивать новый материал, чтобы подтвердить или отвергнуть первые пришедшие на ум мысли. Поддерживать состояние сомнения и вести систематическое и медленное исследование — таковы существенные элементы мышления.
Глава вторая. Необходимость воспитания мысли
Распространяться о важном значении мысли было бы нелепо. Традиционное определение человека как "мыслящего животного" указывает на мысль как на основное отличие человека от животных — конечно, это важно. Больше значения для нашей цели имеет вопрос, как важна мысль, так как ответ на этот вопрос осветит тот род упражнения мысли, которое требуется для достижения ее цели.
1. Ценности мысли
Мысль доставляет единственный метод избежать чисто импульсивной или чисто рутинной деятельности. Существо, не обладающее способностью мысли, повинуется только инстинктам и аппетитам, поскольку последние вызываются внешними условиями и внутренним состоянием организма. Существо, движимое таким образом, как бы подталкивается сзади. Это то, что мы называем слепой природой животных поступков. Деятель не видит и не предвидит цели, ради которой действует, или результатов от его деятельности в том или другом направлении. Он не "знает, чем занят". Где присутствует мысль, там наличные вещи действуют как знаки, или указания на вещи, еще не испытанные на опыте. Мыслящее существо может, следовательно, действовать на основании отсутствующего и будущего. Вместо того, чтобы быть побуждаемому к определенному образу действия прямым действием сил, инстинктов или привычек, — которых он не сознает, деятель, обладающий рефлективным мышлением, побуждается к действию (по крайней мере, до известной степени) каким-нибудь отдаленным объектом, о котором он не имеет непосредственного знания.
                   I.              Животное без мысли может уйти в нору, когда угрожает дождь, под влиянием непосредственного воздействия на организм. Мыслящий деятель увидит, что известные данные являются вероятными признаками наступающего дождя, и направит свои шаги при свете предвидимого будущего. Сеять семена, обрабатывать землю, собирать зерно, — это преднамеренная деятельность, возможная только для существа, научившегося подчинять непосредственно ощущаемые элементы опыта тем ценностям, на которые последние намекают и которые предсказывают. Философы много сделали из фраз "книга природы - язык природы". Итак, от способности мысли зависит то, чтобы данные вещи обозначали отсутствующие вещи и чтобы природа говорила языком, который можно истолковывать. Для мыслящего существа вещи являются отчетами в своем прошлом, как ископаемые говорят о прежней истории земли и предсказывают ее будущность, как настоящее положение небесных тел предсказывают отдаленные затмения. Шекспировский "язык деревьев, книга журчащего ручья" достаточно точно выражают силу, которая придается живым существам, когда они обращаются к мыслящему существу. От функции истолкования зависит всякое предвидение, всякий умственный замысел, обсуждение и расчет.
                II.              Путем мысли человек также развивает и вырабатывает искусственные знаки, напоминающие ему заранее о последствиях и о средствах помочь и избежать их. Как только что указанная черта составляет различие между дикарем и животным, так эта черта составляет различие между культурным человеком и дикарем. Потерпевший на реке кораблекрушение дикарь может заметить известные предметы, которые послужат ему знаками опасности в будущем. Но культурный человек предусмотрительно делает такие знаки; он устанавливает бакены для предупреждения крушения и строит маяки, где видит возможность подобного случая. Дикарь с большим искусством разбирает признаки погоды; культурный человек устраивает метеорологические наблюдения, благодаря которым признаки искусственно добываются и сведения сообщаются раньше, чем появятся какие-либо признаки, которые можно бы обнаружить без специальных методов. Дикарь ловко находит дорогу через чащу, разбирая некоторые смутные указания; культурный человек проводит большую дорогу, которая всем указывает путь. Дикарь научается обнаруживать признаки огня и, таким образом, изобретать методы добывания пламени; культурный человек изобретает постоянные условия доставления света и тепла, когда бы они ни понадобились. Самая сущность цивилизации состоит в том, что мы специально воздвигаем монументы и памятники, чтобы не забыть; нарочно, до того как произойдут различные житейские случаи и приключения, создаем средства, чтобы задержать их приближение или определить их природу, чтобы отклонить неблагоприятное или, по крайней мере, защитить себя от полного столкновения, и чтобы охранить и развить благоприятное. Все формы искусственных приспособлений являются намеренно задуманными модификациями природных вещей для того, чтобы они лучше, чем в естественном состоянии, могли служить для указания того, что скрыто, что отсутствует и что удалено.
             III.              Наконец, мысль сообщает физическим явлениям и объектам совершенно иной образ и цену, чем какие он представляет для существа немыслящего. Эти слова являются простыми каракулями, странной сменой света и тени для того, для кого они не являются лингвистическими знаками. Для того же, для кого они являются знаками других вещей, каждое обладает определенной собственной индивидуальностью, соответственно значению, которое оно обыкновенно передает. То же самое относится к объектам природы. Стул является различным объектом для существа, в котором он сознательно вызывает мысль о возможности сесть на него, отдохнуть или вести разговор в обществе, и для того, для кого является предметом для обоняния или глодания, или прыганья. Камень является одним для того, кто знает нечто о его прежней истории и будущем употреблении, и другим для того, кто просто непосредственно ощущает его своими чувствами. Только из вежливости мы можем сказать, чтобы не мыслящее животное вообще познавало на опыте объект, — настолько все, что представляется нам как объект, составляется из свойств, которыми он обладает, как признаками других вещей.
Один английский логик (Venn) заметил, что еще вопрос, лучше ли собака видит радугу, чем понимает политическую конституцию страны, в которой живет. Тот же принцип приложим к конуре, в которой она спит, и к мясу, которое она ест. Когда ей хочется спать, она идет в конуру, когда она голодна, то ее возбуждает запах и цвет мяса, но за исключением этого в каком смысле она видит объект? Конечно, она не видит дома, т.е. вещи со свойствами и отношениями постоянного жилища, если только она не способна делать данное постоянным признаком того, что отсутствует, если она не способна к мышлению. Также она не видит в том, что ест, мяса, если оно не вызывает в ней представления об отсутствующих свойствах, вследствие которых оно является определенной частью какого-нибудь животного и, как известно, может служить для питания. Мы не можем точно сказать, что же останется от объекта, лишенного всех важных качеств; но мы можем быть уверены, что в таком случае объект является совершенно другого рода вещью, чем то, что воспринимаем мы. Но, кроме того, нет точного предела при увеличении свойств предмета, каким он является чувству и каким мысли, или как он выступает в качестве символа других вещей. В настоящее время ребенок рано начинает считать основными свойствами объекта качества, которые некогда могли быть постигнуты только умом Коперника или Ньютона.
Эти различные значения способности мысли могут быть резюмированы следующей цитатой из Джона Стюарта Милля. "Вывод заключений, — говорит он, — был назван величайшим делом жизни. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно каждому из нас представляется необходимость уверяться в фактах, которых он не наблюдал непосредственно, и потребность эта вытекает не из общего стремления увеличить массу наших сведений, а из значения этих фактов для наших интересов и занятий. Гражданскому должностному лицу, военному начальнику, мореплавателю, врачу, земледельцу предстоит только оценивать доказательства и сообразоваться с ними. Исполняя это хорошо или дурно, люди исполняют сообразно тому и обязанности своего звания. Лишь от этого занятия дух наги никогда не избавляется".
2. Значение руководства для реализации этих ценностей
То, что человек должен делать не только ежедневно и ежечасно, но даже ежеминутно, не есть нечто специальное или непонятное, с другой стороны, это не маловажно и не ничтожно. Эта функция должна быть свойственна уму и должна действовать в неповрежденном уме при каждом подходящем случае. Именно потому, что это — процесс вывода заключений, обоснования их опытом и достижение уверенности косвенным путем, этот процесс может идти неправильно и нуждается поэтому в охранении и воспитании. Чем больше его значение, тем больше вреда от того, что он совершается плохо.
Более ранний писатель, чем Милль, Джон Локк (1632 — 1704) в следующих словах вскрывает значение мысли для жизни и необходимость воспитания, чтобы реализовались лучшие, а не худшие жизненные возможности. "Никогда ни один человек не принимается за что-либо без той или иной цели, которая служит основанием того, что он делает; и-какими бы способностями он ни пользовался, его постоянно ведет разум с тем светом, какой у него есть, хорошо или дурно направленным, и этот свет, истинный или ложный, направляет все его деятельные силы... В храмах есть священные изображения, и мы видим, какое влияние они всегда имели на большую часть человечества.
Но в действительности идеи и образы в умах людей являются теми невидимыми силами, которые постоянно ими управляют и которым все и всюду оказывают полное подчинение. Поэтому в высшей степени важно, чтобы о разуме очень заботились, правильно направляли его в поисках знания и в составляемых им суждениях". Если от мысли зависит вся произвольная деятельность и то употребление, которое мы делаем из других наших способностей, то утверждение Локка, что в высшей степени важно заботиться о ее деятельности, является очень умеренным положением. Если сила мысли освобождает нас от рабского подчинения инстинкту, аппетиту и рутине, она в то же время дает случаи и возможность заблуждения и ошибки. Поднимая нас над животным, она открывает нам возможность падений, до которых не может опуститься животное, ограниченное инстинктом.
3. Тенденции, нуждающиеся в постоянном регулировании
До известной степени обычные условия жизни, естественной и социальной, доставляют условия, необходимые для регулирования процесса умозаключения. Потребности жизни принуждают к основательной и постоянной дисциплине, которой не могут заменить наиболее хитро задуманные искусственные приемы. Обжегшееся дитя боится огня; мучительное последствие вызывает гораздо сильнее потребность в правильном заключении, чем-то сделала бы ученая речь о свойствах тепла. Социальные условия тоже отдают преимущество правильному выводу в делах, где действие, основанное на правильной мысли, обладает социальным значением. Эти санкции правильного мышления могут повлиять на самую жизнь, или, по крайней мере, на жизнь, разумно свободную от постоянного беспокойства. Признаки врагов, защиты или пищи, главных социальных условий должны быть правильно поняты. Но это дисциплинарное воспитание, как оно ни действенно в известных пределах, не ведет нас дальше ограниченной области. Логические Познания в одной области — не препятствие для экстравагантных заключений в другой. Дикарь, опытный в суждениях о признаках передвижения и местонахождения животных, на которых он охотится, поверит, и с важным видом будет рассказывать самые нелепые сказки относительно происхождения их привычек и строения. Если на заключение нет непосредственно оцениваемой реакции для сохранения и блага жизни, то нет и естественной задержки для принятия ложного мнения. Заключения могут быть вызваны малейшим фактом только потому, что представления живы и интересны; большое количество данных может не вызвать правильного заключения, потому что существующие привычки не склонны допустить его. Независимо от воспитания существует "первобытное легковерие", склонное не делать различия между тем, что дисциплинированный ум называет мыслью, и тем, что он называет умозаключением. Лицо в облаках признается как своего рода факт единственно потому, что оно ярко представляется. Природный ум не является преградой для распространения ошибок, а большой, но не дисциплинированный опыт — для накопления установившихся ложных мнений. Ошибки могут взаимно поддерживать друг друга и сплетаться все в большее количество более прочно установившихся ложных понятий. Сновидения, положения звезд, линии руки могут считаться серьезными признаками, а расположение карт — неизбежным предсказанием, между тем как явления природы, как более бросающиеся в глаза своим значением, остаются незамеченными. Вера, в различного рода предзнаменования, которая является теперь только захолустным суеверием, некогда была всеобщей. Потребовалось долгое воспитание на точных науках, чтобы победить ее.
Для деятельности представления нет разницы между способностью ртутной колонки предвещать дождь и способностью внутренностей животного и полета птиц предсказывать успехи войны. С точки зрения просто предсказания рассыпанная соль настолько же предвещает несчастье, как укус москита — малярию. Только систематическое регулирование условий, при которых производятся наблюдения, и строгая дисциплина в отношении привычки к приятным представлениям могут доставить уверенность, что одного рода мнения ложны, а другие правильны. Замена привычки к суеверным заключениям научными выводами не была вызвана изменением в остроте чувств и естественной работой функции представления. Это явилось результатом регулирования условий, при которых имели место наблюдение и заключение.
Полезно указать некоторые попытки, которые делались для того, чтобы классифицировать главные источники ошибок при составлении понятий. Фр. Бэкон, например, при самом возникновении современного научного мышления перечислил четыре подобных класса под несколько фантастическим названием "идолы" (греч. образы), призрачные образы, направляющие ум по ложным путям. Он назвал их идолами или призраками (а) рода или породы, (b) форума, (с) пещеры и (d) театра; или, говоря менее метафорично, он разумел (а) постоянные ошибочные методы (или, по крайней мере, искушение к ошибкам), корни которых лежат в человеческой природе вообще, (b) те, которые происходят из отношений между людьми и из языка, (с) те, которые происходят от причин, свойственных отдельному индивидууму, и наконец, (d) те, источник которых лежит в моде и общем направлении эпохи. Классифицируя несколько иначе причины ложных понятий, мы можем сказать, что две из них — внутренние и две — внешние. Из внутренних — одна равно свойственна всем людям (как общее стремление охотнее замечать доводы, подтверждающие излюбленное мнение, чем те, которые ему противоречат) между тем как другая коренится в личном темпераменте и привычках данного индивидуума. Из внешних одна проистекает из родовых социальных условий, подобно тенденции считать, «то где есть слово, там есть и факт» и что факта нет там, где нет лингвистического термина, — между тем как другая вытекает из местных и временных социальных течений. Метод Локка при рассмотрении типичных форм ложных понятий менее формален и больше может осветить. Мы едва ли можем поступить лучше, чем, цитируя его сильный и оригинальный язык, когда, перечисляя различные классы людей, он указывает различные пути, на которых заблуждается мысль.
"Во-первых, те, кто вообще редко рассуждает, нопоступает и думает согласно примеру других, будут лиэто родители, соседи, министры или кто-либо другой, когоони избрали, чтобы подарить своим полным доверием иизбавить себя таким образом от заботы и труда думатьи размышлять самим за себя".
"Это те, кто ставит страсть на место разума и, решив, что она будет управлять их поступками и аргументами, не пользуются своим рассудком и не слушаютсячужого, поскольку это не соответствует их настроению,интересу или партии".
Третий класс, — это те, кто охотно и искреннеследует разуму, но вследствие отсутствия того, что можноназвать широким, правильным кругозором, не имеютполного представления о том, что относится к вопросу. Они беседуют только с людьми одного сорта, читаюттолько один сорт книг, будут слушать только одного родазамечания... У них хорошие отношения с известнымикорреспондентами в их маленькой бухте..., но они нерешатся выйти в открытый океан знания". Люди с первоначально равными природными способностями могут, вконце концов, прийти к совершенно различным степенямзнания и истины, "когда все различие между ними состояло в различном пространстве, данном их разуму, чтобы бродить в поисках сведений и наполнения головы идеями, знаниями и наблюдениями, к которым можно приложить ум.
В другой части своих трудов Локк высказывает те же идеи в несколько иной форме.
"То, что не соответствует нашим принципам, кажется нам настолько невероятным, что мы не можем допустить его возможности. Уважение к этим принципамнастолько велико, и их авторитет так превосходит вседругие, что часто отвергаются не только свидетельствадругих людей, но даже показания наших собственныхчувств, когда они дают показания, в чем-либо противоречащие этим установленным правилам... Нет ничего обычнее детей, в ум которых вкладываются... родителями, няньками или старшими положения, которые, внушенныедоверчивому и лишенному предрассудков уму и постепенно укрепившиеся (правильно или неправильно), настолькоукореняются благодаря привычке и воспитанию, что невозможно их уничтожить. Взрослые, рассуждающие о своихмнениях, считая некоторые из них такими же древними, как ум и память, так как не заметили их первых появлений и пути их приобретения, могут признать их священными и не допускать их профанировать, прикасаться кним, или спрашивать о них". Они ставят их своим знаменем, "считают великим и безошибочным критериемистины и лжи, судьями, к которым нужно апеллироватьво всякого рода спорах".
Во-вторых, рядом с этими людьми находятся те, умы которых вылиты в форму и моделированы по определенной гипотезе. Подобные люди, продолжает Локк, неотрицая фактов и опыта, не могут быть убеждены такимисвидетельствами, которые повлияли бы на них, если быих ум не был замкнут приверженностью к определенномумнению.
Пусть возможно больше вероятий находится на одной чашке весов в рассуждении скряги, а деньги — на другой: легко предвидеть, что перетянет. Земные помыслы, как земляные валы, сопротивляются сильнейшим батареям".
"Авторитет. Четвертым и последним неправильным мерилом вероятия, о котором я упомяну и которое поддерживает в заблуждении больше людей, чем все остальные вместе, является согласие с общепринятым мнением друзей или партии, округи или страны".
Как Бэкон, так и Локк показывают, что кроме источников ошибочных мнений, коренящихся в природных склонностях индивидуума (подобно склонности к поспешным и широким выводам), социальные условия стремятся подстрекать и подтверждать ложные привычки мышления путем авторитета, сознательного воспитания и даже путем еще более коварного, полусознаваемого влияния языка, подражания, симпатии и внушения. Следовательно, воспитание должно не только защищать индивидуума от смущающих его ошибочных стремлений его собственного ума, — поспешности самомнения, предпочтения того, что согласуется с личным интересом, объективной очевидности — но также подкопать и разрушить накопившиеся и увековечившие себя предрассудки многих веков. Когда социальная жизнь сделается вообще разумнее, более проникнутой рациональными убеждениями и менее будет двигаться голым авторитетом и слепой страстью, воспитательные учреждения могут сделаться более положительными и созидательными, чем теперь, потому что они будут действовать в гармонии с другими воспитательными влияниями, оказываемыми поневоле другими окружающими социальными явлениями на индивидуальные привычки мысли и понятия. В настоящее время работа воспитания должна не только превращать естественные тенденции в постепенно укоренившиеся навыки мысли, но должна укреплять ум против иррациональных тенденций, принятых в социальном окружающем, и помочь избавиться от уже существующих ошибочных навыков.
4. Регулирование превращает вывод в доказательство
Мышление важно потому, как мы уже видели, что это та функция, в которой данные и подтвержденные факты представляют или указывают другие, не данные непосредственно. Но процесс постижения отсутствующего из присутствующего особенно подвержен ошибкам; он подвержен влиянию почти бесчисленного количества незаметных и непредвиденных причин: прошедшего опыта, унаследованных догматов, сильного голоса эгоизма, возникающей страсти, просто умственной лени, социальной среды, погрязшей под &heip;