Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

УДК 316
ББК 75.0 3 14
Часть первая

Художник Алексей Пашков
Загайнов P.M.
3 14 Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.
Знаменитый психолог Р. Загайнов 35 лет помогает спортсменам преодолеть стресс, выжить, победить или справиться с поражением.
Завороженные красотой, звуками фанфар и треском фейерверков, мы смотрим Олимпиады, соревнования, первенства и матчи.
Спорт. Пластика совершенства. Азарт. Фарт.
Люди спорта, спортсмены. Запредельные нагрузки. Сила духа. Смертельные срывы. Страх поражения. Цена победы — жизнь и судьба.
Но и любой человек тоже находится «на дистанции». По сути, у каждого своя беговая дорожка, ледовая арена и шахматная партия. Все на пределе. Этой книгой опытный психолог помогает и всем нам.
ISBN 5-89048-145-2 УДК 316
ББК 75.0
ООО «Совершенно секретно», 2005
— Ой, как Вы поседели! —
первое, что услышал я на родной земле.
Олимпиада, олимпиада... Что даешь и что отнимаешь ты? Сверхнапряжение и сверхответственность, пронизывающий всё твое существо страх поражения, не-фарта, любой роковой случайности, способной помешать твоему любимому спортсмену победить, разрушить его мечту. И... твою!
Лицо спортсмена, пережившего страдание. Каждый день я вижу его, и мучительно сжимается сердце, и хочется сказать ему самое нужное, найти то единственное слово, которое хоть немного, но успокоит его, вернёт в жизнь.
Олимпийская столовая. Вечером она заполняется, и никто не спешит расходиться. Вот в очередной раз распахиваются двери и появляется команда, закончившая сегодня свое выступление. И я вижу, кто проиграл свой главный старт... Застывший взгляд, детская растерянность, непонимание и жалкая покорность случившемуся. А у женщин опухшие от слез глаза.
А вот определить победителей почему-то я не могу. И это удивляет меня самого, насмотревшегося в своей жизни и в спорте многого. Да, нет на лице нового олимпийского чемпиона радости и торжества, а есть лишь безумная усталость, полное опустошение, примирение с миром и с собой. Слишком тяжело сейчас достаётся победа, и нет сил даже на простую человеческую радость. Слишком важна она для человека и для всей его последующей жизни, и рождает потому не эмоции, а желание осознать, подумать, разобраться в себе, принять случившееся на личностном уровне, на уровне своей судьбы.
Так что ты даешь, Олимпиада? Конечно, потрясение от самой борьбы. Воспоминаний с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Но это же пережитое потрясение трансформировало мой внутренний мир, психоанализ которого я произвожу уже более полугода и пока не могу считать его завершённым. Что-то ушло «из меня», и стало просто неинтересно пролистывать прочитываемый ранее от первой до последней строчки «Спорт-экспресс». Больше пяти минут не выдерживаю любую спортивную телетрансляцию. Не могу и не хочу рассказывать даже близким — об Играх.
— Лёша не тот, — ставлю я приговор первому прокату Алексея Ягудина (вчера, 26 октября, показали его катание в первом послеолимпийском году). Да, всё не то в его катании, а точнее — в нём, в лице, в глазах. И дело не в том, что он немного растолстел. В другом. Его катание оставляет равнодушным. Он пуст. Он не может найти в себе то, что выплёскивалось раньше с первыми аккордами музыки.
Татьяна Анатольевна видит эти непривычные оценки 5,3 и 5,4... и улыбается, но улыбка даётся ей с трудом.
Я смотрю на дорогие мне лица, и становится ясно, что ответа на этот вопрос «почему?» нами — спортсменом Алексеем Ягудиным, тренером Татьяной Тарасовой и психологом Загайновым —
не найден. А от успешного его поиска зависит, быть может, вся дальнейшая жизнь как самого спортсмена, так и всей нашей группы.
Так что же отняла у сверхталантливого фигуриста Алексея Ягудина победная Олимпиада? И что предстоит нам сделать, чтобы вернуть в его катание всё то, что поднимало людей на ноги уже в середине «тарасовских» программ? И что должны сделать мы — работающие с ним, и что должен сделать спортсмен сам, чтобы стать прежним — неотразимым и непобедимым? Путь к самому себе, — так можно назвать то, что предстоит совершить Алексею Ягудину. И только сейчас я понял, как это тяжело, если вообще возможно.
В последние две недели до олимпийского старта происходило то, что можно назвать одним словом «психоз». За завтраком Лёша говорит мне: «Это вся моя еда на сегодняшний день».
Я молча соглашаюсь. Соглашаться во всём — самый правильный стиль поведения сейчас, когда уже ярким пламенем бьется в его сознании, в каждом нерве и в каждой мышце тот самый олимпийский огонь, главный старт в жизни каждого настоящего спортсмена. К Солт-Лейк-Сити Леша шёл семнадцать с половиной лет, пожертвовав в этом долгом пути фактически всем, что есть в жизни обычного человека.
После тренировки мы идем к нашей гостинице, и Лёша говорит: «Что за жизнь у меня, Рудольф Максимович? Голеностоп болит, колени болят, пах болит, плечо болит...»
Я решаюсь прервать, а может быть, развеселить его и продолжаю:
— Жопа болит.
Но он (без улыбки) останавливается, спускает брюки:
А жопа знаете, где болит?.. Вот здесь,кость. — И тычет пальцем в больное место.
Ничего, Лёшенька, — всегда говорю я в ответ на его очередную жалобу, — осталось всегодесять тренировок. — Что означает пять рабочихдней (по две тренировки в день) и два выходных,которые он требует у тренера уже три дня.
Я не отступлю, — отвечаю я Татьяне Анатольевне. — Поверьте, если спортсмен не выполнит то, что нами намечено, не будет главного —уверенности в проделанной работе. А на Олимпиаде добавится стресс самой Олимпиады и будутсорваны главные прыжки. Упадут все, кто не издевался над собой в работе.
Вы видите, папаша (моя кличка в группе), яслушаюсь. Хотя вообще-то я никого не слушаюсь, — отвечает она.
И мы смеемся, хотя даже простая улыбка с каждым днём даётся всё труднее.
И давно забыл об улыбке наш Лёша. Его похудевшее и потемневшее от усталости лицо вызывает у нас жалость и сострадание. И невыносимо смотреть, как после проката своей произвольной программы (4 минуты 40 секунд) Лёша отъезжает к противоположному (подальше от нас) борту, наклоняется, и его тошнит, буквально выворачивая наизнанку.
Он умрёт, он умрёт, — причитает ТатьянаАнатольевна. Я не отвечаю ей. Потом он подъезжает к нам, и я говорю:
Молодец, Лёшенька! Осталось восемь тренировок! — Жду их в раздевалке и слышу (дверьполуоткрыта) его крик:
— Я так никогда не тренировался!
И Татьяна Анатольевна что-то приглушённо отвечает ему. «Валит на меня, — говорю я себе, — и правильно делает». — «Поэтому Вы здесь!» — часто говорит мне сам Лёша.
И вот он входит в раздевалку и буквально падает на скамейку.
Молодец! — снова говорю я, — это быланастоящая работа! — Лёша лежит, его груднаяклетка поднимается и опускается в такт тяжелому дыханию. Он спрашивает:
И всё-таки, Рудольф Максимович, когда уменя будет выходной?
А когда ты хочешь?
А когда лучше? — спрашивает он. Как рад яэто слышать! Значит, спортсмен готов страдать идальше, если нужно. Он покапризничал со своим любимым тренером, избавился от отрицательных эмоций (и спасибо за это Татьяне Анатольевне), а сейчас вновь настроен на «конструктив»с тем, «кто для этого здесь».
Давай сделаем так: завтра — пятница, работаем с полной отдачей. Поверь, это надо! А субботу и воскресенье будешь отдыхать. И полностью восстановишься!
Я наклоняюсь и целую его. И говорю:
— Благодарю за работу.
Итак, 48 часов отдыхаем друг от друга. И есть возможность посмотреть по сторонам. Многие готовятся здесь, в Калгари, и сталкиваешься с ними с утра до вечера — и в отеле, и на улице, и в залах. Всегда собранные и серьёзные китайцы, готовые, это угадывается по воле в глазах, уже сегодня заявить всем остальным спортсменам мира: скоро мы разгромим вас всех!
Корейцы, совсем не похожие на своих соседей, всегда оживлённые, беспрерывно лопочущие что-то на своем языке.
Румыны, венгры, поляки — на одно лицо, и не чувствуешь, глядя на них, что это олимпийцы, и забываешь о них сразу после встречи на одной из узких улиц Калгари.
И наши... Вот где меня ожидал сюрприз. Я буквально впивался в лица тех, на чьих костюмах значилось слово «Россия», и видел совсем не то, что видел в прошлые годы, когда бывал за рубежом с теми, на чьих костюмах сияло (я не преувеличиваю) слово «СССР». Да, той магии не было. Сейчас это были другие люди — понурые, не улыбающиеся, будто потерявшие уверенность.
«Боже мой, беда-то какая!» — помню, подумал я тогда. И вспомнил, как в начале перестройки, когда опекал Анатолия Карпова (было это в Испании), помню, зашел к нему в номер и слышу: «У Вас включён телевизор? Видели парад открытия Олимпиады-76? Какие люди шли — Василий Алексеев, Турищева, Борзов! Какую команду Горбачёв развалил!»
...Но я понимаю, что дело не только в фамилиях. Что произошло с нами, с каждым конкретным человеком? Что отнято у него и что он потерял сам? Подхожу к одному из наших спортсменов и спрашиваю:
— А как атмосфера в команде?
Он оценивающе осматривает меня с ног до головы и затем отвечает:
— Ужасная.
Потом садится рядом и обрушивает на меня всё накопившееся в его душе. И заканчивает монолог словами:
— Я даже массаж делаю у немецкого массажиста. И нашему врачу ничего не говорю — лечусь
сам.
...Семнадцать дней в Олимпийской деревне подтвердили мои опасения. Я не видел и следов оптимизма в лицах наших замечательных ребят и девушек. Но видел другое — и не раз — уезжающих на поле боя в полном одиночестве.
Никто не сопровождал их! Такого во времена советского спорта быть не могло по определению. Беда! И нет другого слова.
Лёшу практически не видел. Только утром, проходя мимо ресторана, краем глаза заметил его, беседующего с официантом. Он сделал вид, что не видит меня. То же самое сделал я. Как договорились — отдыхаем друг от друга.
Всё записал о последнем рабочем дне и понял, что сидеть в номере нет сил. И поехал на лёд. Поехал к Татьяне Анатольевне — с ней не соскучишься.
Что сейчас будешь делать? — спрашиваетона танцора Арсения Маркова.
Поработаю у зеркала, — отвечает он. Онасмотрит ему вслед и говорит:
Иди-иди, поработай над своим уродством.
Мимо нас прошла на лёд незнакомая фигуристка. Татьяна Анатольевна не обделяет и её вниманием, говорит: «Сейчас пойдет, откатает своё нехитрое».
Я просто отдыхаю, с удовольствием слушаю её прибаутки, но смеяться нет сил. Да и желания тоже: своей железной лапой держит нервы доминирующая мысль о н ё м! Что он? Где он? Как он? Как себя чувствует? Спал ли ночью? Как тянется для него это пустое время выходного дня?
И тренер, конечно, думает о том же. Татьяна Анатольевна подходит ко мне, кладёт руки мне на плечи и спрашивает:
Ну как он?
Отдыхает.
Пусть отдыхает, — после паузы говорит она.Садится рядом и шепчет:
Чуть не умерла ночью, — и показывает насердце.
— Почему не позвонили?В ответ махнула рукой.
...На лед вышла наша лучшая пара, и Татьяна Анатольевна резко встала и подошла к борту.
Смотрю на танцоров, любуюсь ими и отдыхаю. Прекрасная музыка и всё остальное прекрасно. Красоту нарушают иногда крики Татьяны Анатольевны, но я давно адаптировался к ним, и моему отдыху от мужского одиночного катания ничто не способно помешать. Лишь бы там, лишь бы у него все было в порядке!
...Почему так не любят танцы и не считают их за спорт представители одиночного и парного катания? Хотя труд здесь не менее адский. Но нет, — соглашаюсь я с ними, — того риска и того страха от сумасшедших прыжков, без которых побед в одиночном и парном катании не бывает. «Крутят жопами», — сказала мне вчера за обедом известная наша одиночница.
Смотрю на лёд, на родные лица ребят и вижу сейчас (словно глаза открылись) совсем другое. На заплаканные глаза нашей красавицы Ша Линн я обратил внимание сразу.
— Что случилось? — спросил я тренера.
— Отец объявился. Позвонил вдруг... впервыепосле того, как бросил их. Пожелал успеха наОлимпиаде.
ю
Татьяна Анатольевна присела на скамейку и, не отрывая глаз от разминающихся танцоров, рассказывала:
— Мой Володя (Крайнев) ведь тоже вырос без отца. И, как и Лёша, никогда его не видел. И вот однажды, это было на гастролях в Пятигорске, он увидел человека, исключительно похожего на него. И потом ему рассказали, что после концерта этот человек долго стоял у двери его уборной, но так и не решился зайти.
А я смотрел ещё на одну нашу пару и ругал себя последними словами. Вчера в машине я сидел рядом с французским танцором по имени Оливье, совсем молодым мальчиком, у которого всё в жизни пока должно быть без трагедий. И потому свой вопрос я задал смело: «Кто у тебя остался дома? Папа, мама?»
Он замялся, а я подумал, что он плохо понял мой английский, и повторил вопрос. И услышал в ответ: «Папа умер, а мама — хорошо!»
Меня как будто ударили обухом по голове. Идиот! Надо же было давно спросить у Татьяны Анатольевны об этой паре. И не имеет значения, что ты с ними как психолог не работаешь.
Нет, не идиот, а вдвойне идиот! — говорю я себе, — поскольку подобный прокол у меня уже был. На чемпионате мира по вольной борьбе, перед финальной схваткой меня попросили помочь борцу, которого я ранее не опекал и, следовательно, его биографии не знал. Я контролировал его разминку, мы прекрасно общались, но с вызовом на ковёр произошла задержка и несколько минут мы были вынуждены простоять у выхода на сцену. И тогда я, желая согреть душу спортсмена приятным воспоминанием, спросил: «Где сейчас твои Родители?» И услышал: «А у меня нет родителей.
и
Меня тётя воспитала». К счастью, задержка затянулась, и я в подаренное мне время успел исправить ситуацию. Мы посвятили эту схватку тёте, и он её блистательно выиграл. Но состояние неловкости преследовало меня ещё долго.
Как красиво скользит по льду Ша Линн — тяжёлое детство, в многодетной семье, без отца. Везде, где бы мы ни были, я заметил это, она покупает подарки своим братьям и сестре.
И красив Оливье — Татьяна Анатольевна убеждена, что через несколько лет ему как партнёру не будет равных. И в аэропортах он тоже, если есть время, сразу направляется в магазины сувениров.
А я вспоминаю, что не забыл, вылетая первый раз к Татьяне Анатольевне, захватить книгу Анатолия Владимировича Тарасова «Совершеннолетие», на обложке которой он написал: «Дорогому Рудольфу Загайнову!...»
— Почерк узнаёте? — спросил я.
Она склонилась над книгой, долго-долго молчала и затем тихо сказала: «Толя».
Выходной, как же ты опасен! Вспоминается всё то, о чём лучше не вспоминать, что отягощает твоё настроение и даже делает тебя слабее. Теперь я вспоминаю Лёшу и говорю себе: «Трижды идиот!» Это было три дня назад. Он огрызался на Ц каждое замечание тренера, в том числе — и на | деловые. Потом прервал тренировку и минут за двадцать до её окончания покинул лёд. Когда он проходил мимо меня, я сказал: «Не понял юмора», но он ничего не ответил.
Обычно, переодевшись, он заходил за мной и мы вдвоём уезжали в отель, куда Татьяна Анато12
льевна возвращалась вместе с танцорами примерно через час.
Но сегодня я решил принять сторону тренера и, когда Лёша подошёл к нам и сказал: «Поехали», я ответил: «Нет, я поеду с ними». Ответил и сразу отвернулся, снова стал смотреть на лёд. И вдруг услышал: «Заплакал», — это произнесла Татьяна Анатольевна.
Я резко повернулся, но Лёши уже не было. Мы с тренером стояли и молча смотрели друг на друга. Такой поникшей и растерянной я её ещё не видел.
И знаю: этот стоп-кадр будет вечно стоять перед моими глазами. Конечно, надо было поддержать и защитить (!) тренера. Но в то же время надо было учитывать, что спортсмен за считанные дни до Олимпиады уже на пределе, и требуется самое бережное отношение к его душевному состоянию, измочаленному диким ожиданием её начала.
Ох, этот выходной! Голова переполнена воспоминаниями. И не знаешь — хорошо это или плохо. Всего неделю назад, перед началом последней сверхнагрузочной недели я сознательно пошёл на тяжёлый разговор со спортсменом (а Лёша в тот момент просил ещё один день отдыха):
Ты не готов к Олимпийским играм! — заявил я ему. — Ты задыхаешься, ты ни разу во всехпяти турнирах, где мы были вместе, не откаталуверенно произвольную программу!
Я так не привык тренироваться. Я всегда отдыхал после трёх рабочих дней, — парировал Лёша.
Но я продолжал наступление:
— То, что я видел, тренировкой назвать нельзя,ты жалеешь себя. Поверь мне, отменим завтратренировку — всё пойдет кувырком.
13
Лёша молчал и готовился, я видел это, заявить мне нечто категоричное. И я услышал:
— Рудольф Максимович, я это хотел сказатьВам ещё в Ленинграде, когда мы поссорились.Вы отвечаете за психологию, а мы с ТатьянойАнатольевной за тренировочный процесс.
Но на такие заявления у меня подготовлены ответы, и за это я благодарю свой многострадальный опыт и всех тех, кого я не только опекал, но и у кого многому научился. И вчера на Лёшину фразу: «Опять про Бубку будете рассказывать?» — я не раздумывал ни секунды: «Да, потому что ты пока по сравнению с ним жалкий любитель!»
И сейчас я не помедлил и секунды:
— А это, чтобы ты знал, связано одно с другимвесьма тесно. Уверенность — это психологическое понятие?
Я держал паузу, он молчал.
Да или нет? — чуть повысив голос, спросил я.
Да, — ответил он.
Так вот, воспитать её можно не психологическими разговорами, а только работой!
Ну ладно, завтра в семь пятнадцать, — угрюмо произнёс он и направился к двери. И, выходя из моего номера в коридор, пробормотал(но достаточно громко, чтобы я расслышал):
Все всё знают...
...И разговор с Татьяной Анатольевной (была уже глубокая ночь). Она выслушала мой отчёт о прошедшем дне, в том числе слово в слово последний разговор с Лёшей и сказала:
— Вообще-то, мой папа говорил, что надо считаться с желанием спортсмена.
Она не в первый раз привлекает Анатолия Владимировича себе в союзники, и с этим я считаюсь. Но не сегодня.
14

Татьяна Анатольевна, наш спортсмен не готов к соревнованиям. С этим Вы согласны?
Хорошо, берите это на себя. Но помните —мы так никогда не тренировались.
Татьяна Анатольевна, на последнем этапеподготовки спортсмен должен чувствовать, чтоего воле противостоит воля тех, кто с ним работает. А воли тренера он не чувствует, Вы готовыидти на поводу его состояния.
Но у него разладится четверной прыжок, анадо неделю, чтобы его восстановить.
Не разладится! Вот увидите! И есть ещё одинзакон — спортсмена нельзя жалеть, в этом случае он сам себя будет жалеть, и тогда конец.
С этим я согласна, — подвела итог великийчеловек и великий тренер.
И последняя тренировка этой жестокой недели, четырнадцатая подряд, без единого дня отдыха. После утренней (тринадцатой) тренировки, делая ему свой сеанс и видя его лицо вблизи, не выдерживаю:
Насчет вечерней тренировки реши сам.Ответ был мгновенным:
Буду тренироваться!
И вот мы поднимаемся по ступеням лестницы нашего катка, и с мукой в голосе он произносит:
— Если бы Вы знали, как я устал от фигурногокатания! Всё время одно и то же!
Идёт разминка, и он... великолепен! Очень собранно работает, ни на что не отвлекается. Мы встречаемся глазами с тренером, и я чувствую тепло её взгляда.
Но вдруг на ровном месте он падает и, вставая, хватается за пах. На лице Татьяны Анатольевны нескрываемый ужас и паника:
15
Что Вы делаете? — шепчет она мне. — Ведьэто фигурное катание...
Может, закончишь? — спрашивает она Лёшу.
Нет! — отвечает он ей и едет к центру катка.
И волшебно катает всю «короткую». И Татьяна Анатольевна вытирает слезы, отвернув от меня своё лицо.
А я пять минут назад, поняв, что он собрался ещё раз откатать целиком «короткую», и увидев ещё более побледневшее его лицо, сам испугался и готов был сломаться, но что-то остановило меня. Не мой ли опыт в других видах спорта, где ребята перед Олимпиадами «пахали», порой теряя сознание?
И когда он начал прокат «короткой», я вновь услышал Татьяну Анатольевну:
— Вы берёте это на себя?И снова ответил: «Беру!»
...Идём в раздевалку, и я произношу заготовленную фразу:
Так ты никогда не прыгал!
Вроде да, — с улыбкой отвечает он.Сидим в раздевалке (как-то он сказал: «Если я
не посижу после тренировки...»), и идёт наш разбор полётов:
— Ты преодолел усталость, а не сдался ей! Вотчто было самым ценным сегодня!
У него нет сил отвечать, я вижу это. И также вижу, что он готов слушать и дальше. И говорю:
А если бы ты ещё и завтра потренировался!.. Но сейчас он находит силы, и я слышу:
И сегодняшнее было лишним.
22.00. Стук в дверь, и я счастлив видеть его улыбку. Шутливо-требовательно он спрашивает:
— Здесь готовы отмассировать мою голову?
Просыпаюсь, но встать не могу — полное опустошение. И вспомнил шутку Татьяны Анатольевны, которую слышал не раз:
— Хотелось бы дожить до выходного, оченьбы хотелось.
А в последнем нашем споре, когда я возражал против двух выходных, она заявила: «Выходные нужны и мне, и Вам!»
Опять она права, сейчас на переход в вертикальное положение сил нет, и я продолжаю лежать. Вспоминаю, как вчера почти два часа колдовал над телом Лёши, как нелегко ему было проснуться, затем сесть, а потом встать. Качаясь, он шёл к двери, а я провожал его. Он держался за ручку двери и что-то вспоминал.
Завтра мы с Вами идём на хоккей.
Отдыхай завтра от всех.
Нет, завтракаем мы вместе — в десять Васустраивает?
Тогда я успею побегать.
Но это без меня.
Короткое объятие, и он уходит. Уходит в выходной! И целые сутки будет смаковать радость преодоления, а не горечь поражения от усталости, что имело бы место в случае отмены тренировок в связи с этой самой усталостью, то есть по причине слабости его личности. И послепослезавтра, после 48 часов отдыха на этот ненавистный лёд он выйдет более сильным, на порядок сильнее, чем это было 48 часов назад.
«Мы победим!» — говорю я себе. И повторяю эти два слова вслух! У меня сегодня и завтра тоже радостные выходные!

16
17
Ох, эти выходные! Ещё лет двадцать назад, работая в футболе, я обратил внимание на то, что к концу выходного дня люди не выглядят отдохнувшими и беззаботными, а наоборот — утомлёнными и озабоченными. А помогли раскрыть суть данного, на первый взгляд, загадочного явления вечерние доверительные беседы с футболистами, которые я обязательно провожу и в выходные дни. Оказалось, что если все 24 часа спортсмен был предоставлен сам себе, если в течение дня ему не были предложены какие-либо мероприятия, пусть даже такие, как посещение кинотеатра, то к концу дня эмоционально он сникал, а его мысли погружались в проблемы личной жизни, не имеющие отношения к спорту. В тренировках он на время их «забыл». А сегодня вот получил возможность вспомнить и сник, впал в тоску.
Интересно, что первый рабочий день после выходного, как правило, бывает тяжёлым.
И всегда возникает вопрос: а нужен ли вообще выходной?
— Не нужен! — категорически утверждает тренер по велоспорту Александр Кузнецов. В его ве-лоцентре, где были воспитаны такие суперзвёзды, как пятикратная чемпионка мира Галина Царёва и двукратный олимпийский чемпион Вячеслав Екимов, в рабочем плане, расписанном на год вперёд, из 365 дней ни один не был выходным. Лишь 1 января отменялась утренняя тренировка.
И Борис Беккер в свои лучшие годы, когда он вёл абсолютно профессиональный образ жизни, приезжал на корт в воскресный день и в одиночестве (я выполнял роль тренера) пробегал пятикилометровый кросс, а затем не меньше часа работал — не купался, а плавал — в бассейне.
18
И ещё один великий профессионал Дражен Петрович тренировался 365 дней в году. Однажды после победной игры на Кубок европейских чемпионов он так ответил на вопрос: «Что будете делать завтра?» — «То же, что после любой игры: кросс 8 километров и 500 бросков по кольцу».
Какой смысл вкладывает в решение — не иметь выходных — выдающийся спортсмен? А оно, его решение, даже не должно обсуждаться! Его мы, простые смертные, имеем право только исследовать!
Результат моего исследования: в данном случае человек, каторжно нагружающий себя каждодневно, уничтожает (на корню) в своём сознании установку на выходной (!).
Нет в его сознании, как нет и в жизни, дня, свободного от нагрузки. И нет ожидания такого дня, а значит, нет такого феномена, как суммирование утомления, что обычно имеет место у всех тех, у кого «установка на выходной» обязательно «живёт», и он ждёт этого дня, уставая при его приближении всё больше и больше.
...И совсем скоро мне предстоит столкнуться с проблемой выходного ещё раз. Это случится после завершения выступления Лёши Ягудина, когда я перейду в нашу хоккейную команду.
Я вошёл в тренерскую комнату, когда в самом разгаре был спор между Вячеславом Александровичем Фетисовым и Владимиром Владимировичем Юрзиновым.
Нужна тренировка! — утверждал Юрзинов.
Так послезавтра (послезавтра предстоялаигра с чехами) они будут без ног! — яростно отстаивал свою точку зрения Фетисов.
19
Увидев меня, Вячеслав Александрович сказал:
Рудольф Максимович, ваше мнение?
Мой опыт, — ответил я, — показывает, что,если выходной будет пущен на самотёк, это может развалить команду.
В советское время — да, — ответил Фетисов, — но у нас в команде только те, кто играетвосемьдесят матчей в году, и выходной им необходим.
Поздно вечером Владимир Владимирович пришёл ко мне в номер и спросил: «А что значит "выходной, пущенный на самотёк?"»
Это тот самый случай, когда спортсмен весьдень предоставлен сам себе и к концу свободногодня в его подсознании неудовлетворение от пустого дня, а не ощущение отдохнувшего организма.
Да, я такого же мнения. Но что делать, еслитренировка, как сказал Слава, нежелательна?
Думаю, надо составлять план выходного дня.Ребятам дать возможность выспаться, зарядканеобязательна. Но между завтраком и обедом должно быть какое-то мероприятие, не важно что:встреча с интересным человеком, например. И подобное мероприятие между обедом и ужином: хороший фильм, тщательно подготовленное конструктивное собрание. После ужина — чаепитиес тортом, лучше — в комнате тренера. Ребята вэтом случае отдохнут, расслабятся. И в то же время у них не будет возможности затосковать.
Ох, эти выходные! Но один, слава Богу, прошёл. В 23.00 я вышел на балкон, куда выходят наши окна, и бесшумно подкрался к Лёшиному окну. И увидел его, склонившегося над компьютером. И облегчённо вздохнул. И сразу набрал номер Татьяны Анатольевны. Сказал только два слова: «Спи20
L
те спокойно». А сам открыл свой «компьютер» — так называю я дневник, ежедневно заполняемый мною уже сорок лет. До сих пор не верю, что компьютер способен заменить то, что пишется рукой.
...Нашёл строки о «безотцовщине», как отличительной характеристике нашего коллектива. В последней тренировке я смотрел на лёд и зафиксировал ещё один стоп-кадр. По льду скользили все наши, а я молча называл имена тех, кто входит в эту «команду», «команду без отцов»: Лёша, Оливье, Ша Линн, хореограф Коля Морозов, Рудольф Загайнов. И сказал себе: всех нас спас спорт! И спросил себя: чтобы мы делали без него? Где ещё можно честно прорваться к вершине, хотя без пота и крови это не удавалось никому из нас. Ведь безотцовщина может сделать с человеком всё, что угодно: как максимум — исковеркать его жизнь, как минимум — сделать её тяжёлой, иногда тяжелейшей.
...Ползёт второй выходной день — время будто остановилось. Но есть дело, и дело очень серьёзное, сверхсерьёзное. До отъезда в Солт-Лейк-Сити, а он запланирован на восьмое, остаётся неделя. Что это такое — последние семь дней? Со многими великими профессионалами спорта обсуждал я суть данного феномена, и практически все они мыслят примерно так: в последние дни перед стартом никакой науки нет и быть не может! А что же есть? Привожу высказывание очень крупного тренера по боксу Владимира Лаврова из Волгограда: «Последняя неделя — это искусство тренера и интуиция спортсмена». Пожалуй, это самая точная формула, и с ней были согласны многие коллеги Лаврова. «Искусство тренера» — это его умение безошибочно диагностировать состояние спортсмена и с учётом «диагноза» дифференцировать предлагаемые
21
нагрузки. А «интуиция спортсмена» — это его умение передать (расшифровать) тренеру собственные ощущения, передающие психофизическое состояние, уровень готовности (спортивной формы), на основании чего тренер и будет действовать на уровне своего педагогического искусства в эти не имеющие цены последние дни перед стартом.
Задача вывести спортсмена на пик формы в нужное время архисложна. Её сложность определяется тем, что тренеру, всем его помощникам и самому спортсмену необходимо в конечном итоге совместить такие несовместимые понятия, как преодоленные сверхнагрузки, без чего невозможна высокая самооценка готовности, и в то же время свежесть. Именно «свежесть» лежит в основе адекватного психологического состояния, в частности, такой важнейшей его составляющей, как желание соревноваться, жажда борьбы и победы. И именно она говорит о том, что у спортсмена есть запас сил!
Все эти годы я опрашиваю опекаемых мною спортсменов по ключевым моментам психологической подготовки к старту, в частности, задаю вопрос: «Что необходимо обеспечить в своём состоянии в первую очередь?»
Первым опрошенным был гроссмейстер Виктор Корчной — с ним я начинал свой путь в шахматах, и он ответил: «Главное — быть свежим!» Среди опрашиваемых мною в последующие годы были и футболисты, и гимнасты, и боксёры, и все другие, и ответ был таким же: «Свежесть!» — вот о чём мечтает спортсмен, вот что мы должны и обязаны помочь обеспечить ему в такой день, когда решается его судьба. А на Олимпийских играх и подавно!
И вспомнил я в этот момент Лёшу, его состояние, в котором есть всё, исключая ту самую, на
22
L
вес золота «свежесть». И осознал всю сложность стоящей перед нами, перед всей нашей группой задачи. И понял, что сейчас можно забыть ту прекрасную по отдаче работу Лёши на прошедшей неделе, забыть то, что я оценивал не менее как подвиг. А думать о другом.
Да, он преодолел саму нагрузку, он решил задачи укрепления выносливости и ещё целый ряд задач подготовки. Но сегодня, за семь дней до отъезда «туда», он предельно утомлён.
Вот о чём, о «свежести» — стало ясно мне сейчас — надо думать сегодня. И я пошёл в номер к Татьяне Анатольевне.
Она лежит под пледом, греет опять напомнивший о себе позвоночник.
Спрашивает:
Что с ним?
Думаю, всё идёт как надо. Он интуитивно выбрал этот вариант жизни — ушёл в себя, отдалилсяот всех и от нас в том числе, бережёт энергию.
По глазам вижу, что он ничего не ест.
Завтракает.
Одного завтрака мало. Вы должны ему сказать.
Нет, ничего говорить не надо. Сейчас опасно любое давление. Он делает в эти последниедни главную работу — собирает в одну сумму всеслагаемые будущей победы. Так же ведут себявсе великие, тот же Серёжа Бубка.
Какие слагаемые? — спрашивает она.
Прыжки и их качество, а это для него главный критерий готовности. Плюс выносливость —Уже не задыхается. Кстати, он бегает после ужина, нам об этом не говорит. Ещё один плюс —вес, весит всего шестьдесят восемь. Еще плюс —полная концентрация, ни на что постороннее не
23



отвлекается. И ещё один плюс — фарт, отказался выпить в выходной.
— Отказался? — Она искренне удивлена и спрашивает: — И что сказал?
Сказал: не буду.
А что это значит?
Значит, хочет заслужить поддержку у Бога,не хочет грешить.
Дай Бог! — говорит Татьяна Анатольевна исадится.
Мне даже лучше стало. Идёмте, папаша, вбар. Нам-то можно выпить!
Ни в коем случае, — отвечаю я, — на фартмы тоже влияем.
Ну, тогда — кофе.
Сидим лицом к лицу. И я рассказываю:
Он изменился. Раньше отказывался воспринимать информацию о других спортсменах, а вчерапредельно внимательно выслушал рассказ о Тиг-ране Вартановиче Петросяне, который за три годаотбора к матчу с Ботвинником ни разу не нарушил режим и даже в новогоднюю ночь отказалсяот шампанского. И потом, когда его спросили:
Ну неужели бокал шампанского помешалбы Вам стать чемпионом? — он ответил:
Наверняка нет. Но я должен был знать, чтосделал всё!
Это точно, — говорит она, — сделать надовсё! — Потом спрашивает:
А что ещё он говорит?
Ничего не говорит. Мы всё делаем молча.Только: «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Татьяна Анатольевна, Вы мне дали добро «на советы», этот, я обещаю, будет последним.
Давайте, давайте, папаша. Я же сказала, чтослушаюсь.
24
__ Нельзя в анализе опережать его. Нельзя слух раньше, чем это сделает он, оценивать его оаботу. Сейчас, в эти последние и решающие дни подготовки спортсмен находится во власти самоанализа и сбивать его с его точки зрения нельзя, даже если мы правы. Этому меня научили тренеры по прыжковым видам лёгкой атлетики, а есть мнение, что они превосходят всех других.
А что же делать? — чуть повысив голос, спрашивает она.
Ждать, когда он подъедет и скажет: «Мнекажется...» или «Я думаю...»
А для чего тогда мы стоим там, у борта? —ещё громче спрашивает она.
Чтобы следить за ним неотрывно — для негоэто крайне важно, он хочет видеть наше предельное внимание. И одобрительно кивать, иногда —улыбаться, показывать удовлетворение и даже радость в случае удачных прыжков. Это и есть функция «человека за бортом». Другие наши функции спортсмену сейчас не нужны.
Вот она и наступила — первая тренировка последней недели, первая — после двух выходных. Какой она будет — не знает никто. Уинстон Черчилль сказал 22 июня 1941 года: «Наступает время, когда молятся все!» Думаю, такое время наступило и для нас, для всех, кто сегодня вышел на финишную прямую своей подготовки к Олимпийским играм.
И сейчас, когда Лёша выехал на лёд, немного поскользил и сразу подъехал ко мне, я спросил:
— Всё нормально?
И услышал то, что хотел услышать:
— Вроде да.
25
Записываю это, сидя за бортом, а на льду Лёша, и прыгает он после 48 часов отдыха безошибочно. И я заготавливаю фразу, которая точно отразит то, что есть, и то, что примет спортсмен.
Машина! — скажу я ему. И через пару секунд добавлю:
Безошибочно работал!
И обниму. Давно я не обнимал его! Целых два дня!
Он уходит в душ, а я читаю интервью с тренером Николаевым, в котором тот утверждает, что эмоции могут мешать фигуристу, что, будучи в плену у них, фигурист часто ошибается в прыжках, особенно в сложных.
В машине принимаю решение поднять эту тему:
Ты был абсолютно сконцентрированным, безэмоций. То есть была гармония спортсмена и художника. Может быть, в этом и есть ключ к безошибочности твоего катания?
А как же вторая оценка? — отвечает он. —Ведь я имею преимущество благодаря ей.
А ты и так красивее всех. Как сказала Татьяна Анатольевна: есть такое понятие, как красота жеста.
Может быть, — соглашается он.
Но главное, я убедился сегодня, что мы всёделали правильно, создан запас!
В ответ он ворчит (но видно, что доволен):
Я так готов должен был числа восьмого.
А ты ещё не готов! — решительно заявляюя. — Готовы прыжки, а над функцией ещё работать и работать!
Я Вам четырнадцатого скажу.
26
__ Четырнадцатого ты меня обнимешь, поцелуешь и скажешь: «Большое спасибо, Рудольф Максимович! Вы были правы!» — Он молчит, пытается скрыть улыбку.
Осталось шесть с половиной дней (как долго!) Но это не значит — тринадцать тренировок. Идёт самая последняя неделя, неделя «без науки». Может быть — тринадцать тренировок, если они будут нужны, но их может быть и десять, а может быть и шесть, по одной в день. И зависеть это будет, как упоминалось, — от искусства тренера и интуиции спортсмена.
Но Татьяну Анатольевну я ещё не во всём убедил. Тренер, и в этом я убеждался многократно, всегда боится недоработать. И часто, находясь в состоянии предстартового мандража и даже — психоза, готовит к соревнованиям себя, а не спортсмена. Сейчас передо мной две задачи —убедить тренера в том, что спортсмен уже готов к соревнованиям и нагружать его не просто нежелательно, а даже опасно. И задача вторая — оберегать спортсмена в процессе последних тренировок от эмоций тренера, от придуманных обид, выяснений отношений и других признаков психоза. Помню нашу встречу с Еленой Анатольевной Чайковской. Было это в Москве, на стадионе «Динамо», где футбольная команда, с которой я тогда работал, проводила предматчевую тренировку, а Елена Анатольевна шла к себе на лёд. Мы поздоровались, и она спросила:
Что делаете здесь?
Оберегаю спортсменов.~ От кого?
От тренера и от жён.
27
— Правильно! — согласилась она. — Только от жён надо оберегать всегда, а от тренера иногда.
Поэтому я и вспомнил эту встречу. В эту последнюю неделю, и в этом её важнейшая специфическая особенность, необходимо оберегать спортсмена от всего, что может оказаться помехой формированию его итоговой высокой самооценки проделанной работы, а значит — и уверенности в себе и в своих возможностях. А помешать способна любая мелочь — критическое замечание тренера, любое его недовольство спортсменом, просто хмурое выражение лица.
...Через пять минут я снова постучу в дверь его номера, и мы поедем на вторую сегодняшнюю тренировку. Слово «машина» ему понравилось. Это было констатацией того, чего фигурист в общем-то и добивается — выполнять эти трижды и четырежды проклятые прыжки автоматически, не включая нервы и мозг, как машина. И сейчас, когда я войду в его номер, чтобы разбудить, поднять и мобилизовать на вторую тренировку, я обращусь к нему иначе, не по имени. — «Машина марки «Ягудин», — скажу я, — ты чего разлёгся посреди рабочего дня?» Или пошучу как-то иначе, но первые три слова будут сохранены. Я надеюсь, он улыбнётся.
Слова-образы имеют реальную силу, если ими умело распоряжаться. Они могут дать импульс желанию бороться, да и просто — жизненному настроению. А это немало!
Помню, работая в кутаисском «Торпедо» с Гиви Георгиевичем Нодия, я услышал от него о защитнике: «Молодец! Собака!» И, помню, был поражён и даже шокирован. Он пояснил: «Собака — это похвала для защитника, означает, что он хорошо защищает свой дом, то есть ворота».
28
...В машине он спросил:
Татьяна довольна?
Да, очень.
Что-нибудь сказала?
Сказала: лучшая тренировка!
...Он снова подъехал ко мне, и я сказал:
Одна просьба, все оставшиеся тренировкидолжны быть проведены в состоянии абсолютной концентрации.
Не отвлекаться на блондинку?
— Взглядом встретиться можно.Наверное, лет двадцать назад я бы ответил
спортсмену иначе. Но работая (это было три года) в баскетбольной команде тбилисского «Динамо» услышал однажды в процессе доверительной беседы от одного из ведущих игроков:
— В разминке изучаю зал, выбираю интересное женское лицо, даже стараюсь встретиться сней взглядом, и посвящаю ей матч.
Насколько же одинок спортсмен, когда выходит на поле битвы! Как мне его жалко и как я восхищаюсь им, когда вижу на баскетбольной площадке, на ринге или на льду великого бойца, нашедшего силы для своего очередного подвига!
И подумал: как мало получает спортсмен за всё, что он совершает. Имею в виду не материальную компенсацию, а то, что он мог бы получить от всех нас. Да, мы его любим, восхищаемся им, он украшает жизнь вообще и нашу в частности, но он-то лишь догадывается об этом. В Магадане один геолог рассказал мне, как спасла ему жизнь книга Юрия Власова «Себя преодолеть». На пути из одного посёлка в другой, а было это в тундре, сломалась машина. И в сорокаградусный мороз он шёл к огням посёлка тридцать километров. И когда в очередной раз спотыкал29
ся и падал «мордой в лёд», поднимали его эти два слова — «себя преодолеть!» И он дошёл! Но знает ли Юрий Петрович Власов об этом?
И вот эта светловолосая девочка, с которой я «разрешил» Лёше встретиться взглядом, помогает нам тем, что приходит на все Лёшины тренировки и выполняет «функцию зрителя». Встречаясь с ней взглядом, Лёша получает некий импульс, который согревает и оживляет его. Спасибо ей за это! Но она будет тут же забыта, стоит нам сесть в машину и уехать в аэропорт, покидая Калгари навсегда. Полжизни все мы живём в своих фантазиях, в своём воображении.
...И снова Лёша прекрасно катается. Он буквально «звенит» — этот «звон» я всегда чувствую в спортсмене, когда он входит в идеальную форму. Но Татьяна Анатольевна тут же опускает меня
«на землю».
— Вот когда он звенит, тогда и начинает срывать прыжки, — говорит она мне.
Но я не отвечаю ей, а издали, как ни в чём ни бывало, улыбаюсь Лёше. Но он всё чувствует и по пути в раздевалку спрашивает меня: «Чем она
недовольна?»
— Лёша, ты должен быть к этому готов. Этоимеет место всегда и называется «психоз тренера». Тренер начинает гореть, и твоя задача незаразиться. Поверь, от этого во многом будет всё
зависеть.
Как всегда, прежде чем начать сеанс, присаживаюсь на краешек кровати и рассказываю ему: «Благодаря тебе пополняю запас своих научных идей. Знаешь, что записал сегодня? Вот слушай: «Во время тренировочной работы между психологом и спортсменом устанавливается «волевой контакт», а между девушкой и спортсменом —
30
L
«эмоциональный контакт». Спортсмену нужно то и другое. Поскольку то и другое — есть категории психологической поддержки! Согласен?» Но ответа я не получаю. Его глаза закрыты. Сон глубок и крепок.
«Осталось пять дней. Как долго!» — первое, о чём подумал я, ещё не открыв глаз. Снова, уже не в первый и не во второй раз, прокручивает моя память кадры тех Лёшиных тренировок, в конце той недели, когда он преодолевал своё сверхутомление, будто выключив из своего организма инстинкт самосохранения. Обычно, когда я вижу такое, два чувства соседствуют в моей душе — восхищение спортсменом и страх за него, за его здоровье, за его судьбу.
Но человек сознательно идёт на это, абсолютно веря в то, что насилие над собой необходимо. Почему? Я ищу разгадку этой тайны. Для простых смертных, не способных на такое преодоление, это бесспорно тайна. И, кажется, приходит верный ответ: такая суперработа, такое самоистязание создают запас прочности, без чего нельзя выходить на такой полигон, как Олимпийские игры, нельзя выдержать стресс Олимпиады. Без запаса прочности сил на борьбу с соперниками может просто не хватить.
? ..Проснулся я рано, и есть время подумать о таких людях, как Лёша Ягудин, о настоящих героях спорта. Вероятно, любое сверхусилие, а нигде, кроме как в спорте, человек к нему не прибегает, затрагивает некие глубинные процессы в организме. Боюсь оказаться правым, но подозреваю, что человек, в нашем случае — спортсмен, в такие минуты черпает некие психофизические Резервы и таким образом разрушает свой генети31
ческий фонд. Это из категории платы за победы, славу и блага. Но равноценна ли эта плата? Не знаю. И во многих других видах человеческой деятельности гибнут совсем молодые люди, просто происходит это, в отличие от спорта, не на глазах всего мира. И неполноценные дети рождаются не только у тех родителей, кто принимает или принимал допинг.
Снова думаю о Лёше, о специфике работы со спортсменом экстра-класса. Много нового открыл я для себя, изучая спортсмена такого уровня в работе и в быту. Сегодня я, в частности, убеждён, что в основе деятельности системы тренер-спортсмен заложена не дружба и взаимная преданность, не союз двух творческих личностей и даже не объединение двух деловых людей, а совсем иное. Определяю я это одним словом — противостояние. Противостояние двух личностей, иногда — сверхличностей, умеющих в этом противостоянии находить всё то, что обеспечит будущую победу!
Дело в том, что у спортсмена такого уровня всегда высочайшие требования ко всем, кому он доверил сегодня себя как личность, по сути дела — . всю свою жизнь, полную кризисов и тревог. И ты, не важно кто — тренер, психолог или член группы психологической поддержки, должен и, более того, обязан этим особым требованиям каждодневно и ежечасно соответствовать! И держать, я хорошо это ощутил именно в предолимпийские дни, повторяю — каждодневно и ежечасно, экзамен перед этим человеком! Он хочет видеть тебя в эти сверхважные дни его жизни полностью отданным ему, преданным мечте о будущей победе, готовым ради него на всё, на любое сверхусилие! Если ты выдержал в очередной раз
32
свой экзамен, то он всегда даст тебе почувствовать это: благодарным взглядом, тёплым словом, неожиданным сердечным признанием и даже исповедью. И сейчас, на тридцать третьем году своей профессиональной деятельности в большом спорте я признаю: они правы! Слишком многое они ставят на кон, слишком серьёзным делом они заняты в своей жизни, и нам не дано не только пережить то, что переживают они, но даже не дано адекватно представить, как ему там одному на льду выполнять этот страшный прыжок в четыре оборота, который, я не сомневаюсь в этом, постепенно разрушает мозг человека. И что будет лет через десять — пятнадцать со здоровьем этих замечательных ребят — Лёши Ягу-дина и Жени Плющенко, — не знает никто. Не случайно бытует в среде фигуристов выражение: «если гостиница гудит, значит, одиночники закончили». Не случайно, это я слышал от многих, все одиночники или алкоголики, или голубые. Означает это одно: и сама деятельность (само фигурное катание с прыжками, выполняемыми практически на каждой тренировке), и сами фигуристы есть категория «особая», и нам — простым смертным — её не понять. Мы не знаем, и наука не знает, что происходит с мозгом человека, часами скользящего по льду. Кстати, тренеры считают, что доказательством исключительности (чужеродности) льда как среды обитания человека является то, что для воспитания выносливости именно фигуриста работа на земле и в воде оказалась бесполезной.
— Всё пробовали, — говорила Елена Анатольевна Чайковская в разговоре на эту тему, — и плавание, и бег, и — никакого результата. Только на льду можно этого добиться.
33
Я вспомнил, как в первый же день моего пребывания в Америке Лёша после тренировки спросил меня: «Можете разгрузить мне голову?» Помню, я удивился тогда: почему — голову, а не ноги? Даже мне, прожившему в спорте жизнь, это было внове. Позднее я не раз слышал от Лёши: «Устаёт голова, а не ноги». И вероятно, эта усталость приводит к спиртному как к целителю и верному помощнику. А мы, помощники спортсмена, пока не научились конкурировать с этим соперником, не умеем сделать с мозгом то, что умеет он. На сегодня «непобедимый чемпион».
И я решил сейчас, перед Олимпиадой не тратить ни время, ни силы на перевоспитание Лёши в этом вопросе.
— Вы что, разрешили ему бокал красноговина? — не так давно сердито спросила Татьяна
Анатольевна.
Да, — кивнул я. И только. Было это на январском чемпионате Европы. Почувствовав, чтов гостинице что-то затевается, я попросил Лёшу:«У меня одна просьба: ограничься красным вином!» Потом Лёша скажет мне:
Понимаете, в том-то и дело, что надо напиться до конца, до опьянения, когда падаешь впостель и вертолёты перед глазами летают. У Васчто, никогда не было вертолётов перед глазами,ни разу? — искренне удивился он.
Извини, — ответил я ему, — не было.
...А те же прыжки с шестом? Я вспоминаю Серёжу Бубку и его состояние после полётов за шесть метров. Он был буквально опустошен, раздавлен и приходил в себя далеко не сразу. Доказано, что начиная с пяти метров семидесяти сантиметров на мозг человека обрушивается сверхнагрузка. У большинства прыгунов на этой высоте легко об34
руЖИть признаки раскоординации движений. Чем кончится это для человека, который пятнадцать лет прыгал значительно выше пяти метров семидесяти сантиметров — никто не знает.
А сложнейшие элементы в гимнастике, а падения со снарядов — кто считает их за годы тренировок? А сам риск и его преодоление опять же каждодневно, что отличает гимнастику от всех других видов спорта? Как отразится это на физическом и психическом здоровье мальчика или девочки, которые начинают заниматься этим сверхопасным видом спорта в детсадовском возрасте?
А 300 километров в час в автогонках, когда, по выражению автогонщика и шоумена Николая Фоменко, реально чувствуешь, как вращается планета.
А сверхтяжёлый вес штанги? А ежедневно обязательный в официальных велогонках двухсоткилометровый этап, который порой проходит в горах, где обычному человеку при медленной ходьбе не хватает воздуха?
Пора признать: спорт высших достижений превратился сегодня в испытательный полигон по выживаемости человека. И наши герои, вроде такие же люди, как мы, постоянно рискуют своим здоровьем и более того — жизнью. Признаюсь, становится всё труднее сдерживать слезы, когда в очередной раз сообщают о гибели пусть совсем незнакомого мне спортсмена.
Где золотом высечены имена героев, прославивших своё отечество и прославивших спорт как новую (в то время) сферу человеческой деятельности, таких, как величайший спортсмен XX века в игровых видах Всеволод Бобров, его коллеги По хоккею Альметов, Александров, Фирсов, фе35
номенальный бегун Владимир Куц, Эдуард Стрельцов, непревзойдённый — как назвал его Владислав Третьяк — тренер, отец Татьяны Анатольевны Анатолий Владимирович Тарасов, ушедшие от нас в свои 40—57 лет?
В хоккейном дворце ЦСКА вывешены майки с номерами хоккеистов, хоть этому мы научились у канадцев.
Сорок лет назад я начал работу над записными книжками. Записываю всё, что показалось интересным, что обогатило опыт и интеллект. Когда-нибудь обязательно пригодится.
В какой-то момент я понял, что записывать надо не только нужное для профессии, а все, что остановило внимание. «Рассыпчатый жемчуг» — так я и называю для себя содержание моих книжечек. Сейчас я заполняю тетрадь под номером «двадцать шесть». Уходит на одну «записную книжку» от полутора д&heip;