Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

А.А.Леонтьев, А.М.Шахнарович, В.И.Батов
Речь в криминалистике и судебной психологии
 "yurpsy.by.ru/bibio/eont/0" П Р Е Д И С Л О В И Е
 
Эта брошюра представляет собой чуть ли не единственное монографическое исследование в области теории и практики применения методов психолингвистики в судебной психологии и криминалистике. Строгость исходных теоретических понятий и методов психолингвистики сочетается в ней с доступным самому широкому кругу читателей изложением материала. В этой небольшой по объему работе отражены практически все главные проблемы исследования речи в судебно-экспертной и судебно-следственной практике.
Хочется обратить внимание на тот факт, что авторы последовательно проводят мысль о целесообразности рассмотрения теоретической основы некоторых криминалистических методов исследования письма с единых для литературоведения и криминалистики позиций. Эта мысль в качестве пожелания неоднократно высказывалась криминалистами, не обретая всестороннего и конкретного обоснования. Большой интерес представляет предлагаемая авторами система речевых характеристик, которая может стать основой родо-видовой идентификации личности и может быть соотнесена с аналогичными системами, предлагаемыми криминалистами.
Можно ожидать, что настоящая публикация—не последняя в ряду подобных, а лишь один из первых опытов, открывающих перспективное направление в решении актуальных задач, решаемых на стыке правоведения, психологии, лингвистики и сопредельных наук.
Глава 1. РЕЧЬ КАК ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ В СЛЕДСТВЕННОМ ПРОЦЕССЕ
В своей профессиональной деятельности следователю часто приходится обращаться к речи как источнику информации. Речь способна характеризовать не только личность подследственного или свидетеля, но и особенности его психического состояния. Последнее особенно существенно, когда возникает необходимость определить, вменяем или невменяем подследственный. Однако на первом месте для следователя стоит, конечно, использование речи как орудия розыска и идентификации преступника.
Основной проблемой, встающей в этой связи, является соотнесенность речевых и неречевых признаков личности. Можно ли, располагая только сведениями о речи данного человека, представить себе, например, его физический облик?
Естественно, прямых корреляций речи с чертами внешности установить невозможно. Однако в речи могут отражаться некоторые особенности темперамента, характера и другие особенности, которые сказываются и в манере человека держаться, вести себя. Нерешительный, стеснительный человек говорит соответствующим образом (как именно, любой читатель интуитивно представляет себе), но и держится он обычно тоже довольно характерно—сутулится, отводит глаза, говоря, краснеет и т. д. Бывают и более сложные зависимости.
Люди с тем или иным заметным физическим недостатком (например, слепые) имеют тенденцию в своем поведении как бы компенсировать свой дефект, держась излишне уверенно, говоря с излишней экспрессией, иногда раздраженно. Общеизвестно, что люди с дефектом слуха не соразмеряют громкости своей речи и чаще всего говорят слишком громко, а характерной особенностью речи глухонемых является ее монотонность.
Корреляций между особенностями физического типа и особенностями речи также, по-видимому, нет, если не считать бросающихся в глаза и легко улавливаемых здравым смыслом следователя случаев типа речевых пауз благодаря одышке, обычно сочетающейся либо с преклонным возрастом, либо с полнотой, либо с тем и другим вместе.
Чаще всего, однако, следователь имеет дело с иными ситуациями. Это:
а) ситуация, в которой встает задача «атрибутировать», отнести текст к тому или иному лицу, т. е. с достаточной мерой убедительности доказать, что данный текст, например графический (или записанный на магнитофонную ленту), заведомо принадлежит данному лицу или, напротив, заведомо не может ему принадлежать;
б) ситуация, в которой из речевых особенностей текста черпается информация о категориальных признаках личности (возраст, принадлежность к той или иной социальной группе, происхождение из того или иного места) и, таким образом, о возможных направлениях розыска автора текста.
Атрибуция текста производится не только в криминалистической практике. Это—одна из важных проблем так называемой текстологии, вспомогательной историко-филологической дисциплины, изучающей историю возникновения и судьбу текста художественных и общественно-политических произведений. В обоих своих приложениях проблема атрибуции остается открытой, потому что в настоящее время практически невозможно с полной достоверностью атрибутировать письменный текст тому или иному автору только на основании языкового и стилистического анализа1. Основным источником атрибуции остается пока так называемая графическая экспертиза — анализ почерка, орфографии и других внешних признаков теиста. Конечно, признаки, связанные со стилем, манерой изложения, частотой употребления тех или иных слов, основной направленностью текста, тоже могут быть успешно использованы в ходе экспертизы2, но эксперт не может прийти к достоверному выводу, руководствуясь только ими. Ниже, говоря о возможностях экспертизы текста, мы остановимся на некоторых из этих признаков (стр. 25—30).
Что касается специфических признаков письменного текста, то здесь важна прежде всего проблема почерка. Доказано, что, как бы пишущий ни старался изменить почерк, в рукописном тексте достаточной длины всегда можно обнаружить специфические особенности, позволяющие говорить об идентичности или неидентичности почерка. Как показали советские ученые (и в первую очередь проф. Н. А. Бернштейн), определенные признаки почерка остаются сохранными даже в том случае, когда человек пишет не правой, а левой рукой, ногой или держа карандаш в зубах. Более подробный анализ почерковедческой проблематики не входит в нашу задачу3. Ограничимся лишь констатацией того факта, что в настоящее время имеется реальная возможность поставить на службу графической (почерковедческой) экспертизы электронно-вычислительную технику.
Ближе к теме настоящей главы вопрос об орфографических ошибках и других непочерковедческих признаках письменного текста (в частности, «варваризмах» в орфографии, вызванных влиянием иного языка). Теории этой стороны графической экспертизы пока не существует, есть лишь описание отдельных криминалистических удач (и неудач). Сравнительно недавно в этом направлении стал работать С. М. Вул, которому удалось показать устойчивость некоторых признаков письменной речи при ее преднамеренном искажении. Кроме того, выяснилось, что в этом случае имеет место очень своеобразная динамика текста: «К концу текста уменьшается количество ошибок и повышается уровень стройности .и связанности изложения»4.
Есть и еще некоторые специфические вопросы психологического характера, относящиеся к графической экспертизе. Среди них проблема эмоционально окрашенной письменной речи: известно, что в условиях сильного эмоционального потрясения человек ослабляет контроль над своей письменной речью, допускает большие отступления от нормы и в лексике и синтаксисе, увеличивается количество ошибок и описок и т. д.5. Эта проблема существенна в процессуальном отношении. Другая проблема—патология письменной речи. Она с особенной ясностью выступает при анализе почерка (ср. «кудрявые», украшенные росчерками и завитушками тексты, написанные больными маниакально-депрессивным психозом), но может быть прослежена и на других уровнях анализа текста (см. об этом также ниже, стр. 18).
Переходя к признакам устной речи, которые могут быть использованы для идентификации личности говорящего или выявления отдельных категориальных признаков его личности, отметим, что такая ситуация, ранее малотипичная для криминалистической практики, в последние годы стала гораздо более актуальной в связи с большей распространенностью технических средств—от телефона до магнитофона. Кроме того, анализ речи может быть использован для прямой идентификации личности разыскиваемого преступника в тех случаях, когда его внешность изменена и не .могут быть почему-либо использованы другие физические особенности (например, отпечатки пальцев). Остепени распространенности исследования речи в криминалистике может свидетельствовать опубликованное в японской печати сообщение о планах создания национальной фонотеки голосов всех жителей Японии6.
Охарактеризуем те признаки устной речи, которые могут быть использованы в криминалистике.
Первая группа признаков—это звуковые особенности речи. Они могут быть разделены на индивидуальные и групповые.
Наиболее достоверными индивидуальными звуковыми признаками являются:
(а) голос. Это—такая характеристика речи, которая связана с тембром, высотой голоса, интенсивностью (громкостью): особенности голоса могут быть названы лишь условно, так как они связаны с полом, возрастом, в известной мере—с типом высшей нервной деятельности. Отождествление индивидуальных особенностей голоса может быть в принципе осуществлено автоматически: есть данные, что с помощью спектрографического анализа голос может быть отождествлен и при попытках его изменить7;
(б) интонация. Несомненен ее «полевой» характер;
вариации интонации связаны с особенностями личности (в том числе типом высшей нервной деятельности), психическим состоянием в момент речи и т. д. Интонационные особенности речи также поддаются инструментальному изучению.
С интонацией связаны:
(в) темп речи, вернее выбор определенного темпа внутри границ, поставленных нормой языка;
(г) характер, длительность и распределение пауз (см. также ниже);
(д) характер и степень логической выделенности (различие речи разных людей по этому параметру особенно четко проявляется в публичной речи);
(е) степень фонетической редукции. Одно и то же слово или высказывание обычно произносится разными людьми даже в одной и той же ситуации с разной мерой «проглатывания»: (ал’иксандр) — (ал'ьсан) —(ъл' сан) и т. д.
Из числа групповых фонетических признаков укажем на следующие:
(ж) диалектные черты, позволяющие уточнить с переменной степенью точности (от группы областей до— в отдельных случаях—труппы деревень) происхождение данного человека (см. об этом ниже, стр. 14);
(з) иноязычный акцент. Эта проблема требует направленной теоретической и экспериментальной разработки (см. также ниже, стр. 16).
Вторая группа признаков—семантико-грамматические. К ним относятся:
(и) характер заполнения пауз. Эта черта особенно показательна ввиду почти полной непроизвольности такого заполнения (эээ... ммм... эта...);
(к) выбор слов и конструкций. Одни и те же выразительные потребности, один и тот же стиль речи соотносится у различных говорящих с различными пластами лексики;
(л) мера выразительности, т. е. потенциальные возможности выбора. Ср. у К. Чуковского («Высокое искусство») о переводчиках: «Почему многие переводчики всегда пишут о человеке—худой, а не сухопарый, не худощавый, не щуплый, не тощий?» Этот признак выражается в интуитивно ощущаемой «банальности», «плоскости» речи;
(м) мера правильности (уровень речевой культуры), которая может быть оценена и количественно (окажем,
количеством грамматических, семантических и акцентных неправильностей в единицу времени или на единицу текста);
(н) мера организованности текста, т. е. большая или меньшая степень его планируемости и соответственно его «случайности».
Некоторые из перечисленных признаков (семантико-грамматические) могут быть использованы и при анализе письменной речи. Однако важно помнить, что письменная речь в общем случае более осознанна, чем устная, и те же признаки, которые непроизвольно «пробиваются» в устной речи, особенно спонтанной, неподготовленной, в письменной могут быть замечены, осознаны пишущим и целенаправленно искоренены. Ряд признаков пока не используется систематически в криминалистическом анализе речи, но при современном уровне развития психологии речи и смежных наук вполне может быть использован (логическое ударение, заполнение пауз и т. д.).
Третья группа признаков — категориальные признаки речи.
Начнем с возрастных особенностей. В современном русском литературном языке есть некоторые явления, связанные с делением языкового коллектива на отдельные поколения. Дело в том, что язык развивается быстро, но люди, усвоившие язык и — что особенно важно—получившие осознанное представление о языковой норме 40—50 лет назад, в основном сохраняют это представление и поныне. Молодежь же сталкивается с уже изменившимся языком, с иным представлением о норме. Отсюда ряд социально-психологических моментов: «старшие» поколения относятся с непониманием и нередко возмущением к речевой норме молодежи (большая часть писем в газеты с осуждением того, «как теперь говорят», пишется именно людьми немолодыми); в свою очередь, молодежь стремится любой ценой отстоять свою речевую самостоятельность. И можно быть совершенно уверенным, что—точно так же как молодые никогда не употребят слова или формы, представляющихся им устаревшими,— пожилые люди скорее вообще ничего не окажут, чем вставят в свою речь новое, возмущающее их словечко. Здесь лежит первая возможность определить по речи возраст говорящего. Едва ли старик окажет до фонаря или до фени, но и юноша не употребит выражений соблаговолите, не извольте беспокоиться иначе как с шутливой интонацией.
Вторая возможность связана с тем неосознаваемым обычно фактом, что независимо от развития нормы происходит изменение словаря за счет обогащения его новыми словами и вытеснения некоторых старых. Одному из авторов настоящей брошюры довелось присутствовать при разговоре покупателя (65 лет) и молоденькой продавщицы (лет 20) в игрушечном магазине. Покупатель попросил показать ему игрушечный геликоптер. Продавщица не поняла. Автор понял, но если бы он сам беседовал с продавщицей, то попросил бы вертолет Это понятно Слово вертолет вытеснило геликоптер около 1950 г. Поэтому продавщица уже не знает старого слова. Автору было около 15 лет, значит, его «языковое образование» еще не закончилось, вытеснение старого слова новым происходило на его глазах. Покупатель к этому времени давно уже был сложившейся личностью, и, чтобы вытеснить старое слово, новое слово должно было по крайней мере встречаться ему достаточно часто. (Но специальность его 'была другая, и книг по авиации он не читал.)
Социальные особенности речи труднее выявить. Здесь встает прежде всего проблема: что такое «социальные особенности» в нашем социалистическом обществе, какие социальные группы оставляют свой «след» в языке? Думается, что понимать этот вопрос упрощенно («речь рабочего», «речь интеллигента») не стоит. Каждый человек, вступая в разного рода отношения с другими людьми, занимая определенное место в разного рода объединениях людей—группах (на работе, на улице, в клубе и т. п.), выполняет разные социальные роли. Эти роли диктуют и разницу в употреблении языковых средств. Представим себе следующую ситуацию. Какой-то человек (А) работает мастером на заводе. Естественно, что его речь отличается от речи, предположим, конструктора или рабочего сцены в театре. Но вот наш А покинул стены завода и отправился в шахматный клуб судить соревнования. Он попадает в другую систему отношений, меняется его социальная роль, меняется круг общения (в соревнованиях могут участвовать и артист, и рабочий, и учитель), меняется его речь.
Таким образом, речевые особенности человека прямо и непосредственно связаны с выполняемыми им социальными ролями. Это, во-первых, но, во-вторых, в речи человека отражается и более постоянная его характеристика—социальный статус (место, которое он занимает в обществе). В понятие социального статуса входит профессия человека, уровень его культуры и т. п. Все эти компоненты социального «портрета» человека отражаются в его речи: в ее «литературности», в выборе (в широте выбора) слов и выражений, в умении строить фразу и находить более (или менее) удачные слова для выражения разных состояний. Иначе говоря, даже выполняя одну и ту же социальную роль, разные люди могут говорить (и говорят) по-разному.
Третье, что связано с социальными особенностями речи человека,— это так называемые «социальные диалекты». Среди «их можно выделить три группы: а) профессиональные языки, б) жаргоны, в) условные языки (арго). Эти социальные диалекты, будучи распространены повсеместно, в разной степени проникают в общенародный язык.
Если профессиональные языки подчас характеризуют широкий «руг специальностей (скажем, инженеры-конструкторы, работающие по любой специальности, употребляют слова кульман, рейсшина и т. п.), то жаргоны «выдают» представителя какой-то профессии сразу. Например, до недавнего времени никто, кроме моряков траулерного флота, не употреблял слово бич (лентяй, живущий за чужой счет). Что же касается арго — тайных языков, — то это вопрос особый. Здесь уместно оказать, что иногда и употребление арготизмов (слов и выражений арго) может помочь определить принадлежность человека к той или иной социальной группе.
Очень важны как источник информации о человеке (в процессе следствия) территориальные особенности его речи. Остановимся на них несколько подробнее.
Вся территория, занимаемая носителями русского языка, делится на две большие зоны Северо-восточнее линии Псков—Калинин—Москва—Муром—Пенза—Саратов распространены так называемые северновелико-русские, а к юго-западу от нее — вплоть до границ Украины и Белоруссии — так называемые южновеликорусокие говоры. Иногда, кроме слова «говор», употребляют в том же смысле слово «диалект» или «наречие».
Обычно носителю литературного русского языка бросается в глаза лишь две-три характерных особенности диалектной речи: «оканье» северян, х вместо г у южан и т. д. Но диалектное членение территории распространения русского языка чрезвычайно сложно; если мы посмотрим «а карту, где отражено, в каких местностях как говорят (обычно это не одна карта, а целый атлас), то можно установить с довольно большой точностью, чем отличается речь жителя той или иной области (или даже района) от речи всех остальных носителей русского языка8.
Например, известно, что многие южане «якают»: вясна. Но это «яканье» может быть различным. Например, в Орловской области говорят висна (перед а), но с вясны (перед ы). В Тульской и Калужской областях тоже «якают», но иначе: вяду (перед «твердым» звуком), но види (перед «мягким» звуком). В Рязанской же области «якают» во всех случаях: вяду, вяди, вясна, с вясны и даже бяряги (береги). Подобного рода различия хорошо изучены. Они зафиксированы и в произношении, и в грамматике, и в специфических диалектных словах
Изображенный Бернардом Шоу в «Пигмалионе» профессор Хиггинс с его умением определять по речи происхождение человека из той или иной части Англии — отнюдь не выдумка Шоу. Практически любой хороший русский диалектолог, послушав диалектную речь, может определить с точностью в худшем случае до области, а обычно до района (в некоторых случаях и до группы деревень) происхождение данного человека.
Правда, здесь возникает другая проблема, вызванная тем, что носитель диалектной речи не всегда проводит жизнь на одном месте. Он ездит по стране, общается с носителями других языковых норм. 0'ообенно важно, что речь его меняется, когда он попадает в город, особенно в Москву или Ленинград В этом случае его речь нередко воспринимается как «деревенская», он чувствует это и старается вытравить из речи местные
особенности Скажем, «окающий» человек будет стремиться «акать», чтобы говорить «по-московски» Частично это удается, однако следы «диалекта» остаются.
Ученые-диалектологи, однако, не случайно различают «первичные» и «вторичные» диалектные признаки Вытравив наиболее бросающиеся в глаза особенности своей речи, например «оканье», носители диалектной речи продолжают бессознательно употреблять менее заметные, но для уха языковеда совершенно четкие местные языковые черты. Город лишь накладывает на диалектную речь определенный отпечаток, но никоим образом не стирает диалектные особенности Например, город нормализует употребление форм слов, не затрагивая их смысловых особенностей. Городская речь может заставить носителя диалекта употреблять какие-то не свойственные ему слова, но употреблять он их будет опять-таки по-своему.
Даже правильная, нормированная литературная речь сохраняет диалектные черты Главная среди них—интонация. Так, старые москвичи «поют», а ленинградцы говорят отрывисто.
Особой проблемой является «псевдодиалектная» речь, когда человек старается выдать себя за носителя диалекта. Существует блестящая работа, где показаны типовые ошибки артистов, говорящих со сцены «по-деревенски»9; практически точно воспроизвести диалектную речь невозможно, если человек не родом из данной местности. Тем более это относится к человеку, стремящемуся имитировать диалектную речь в каких-то преступных целях. Можно с абсолютной уверенностью сказать, что экспертиза установит факт имитации.
Речь служит ценным источником информации также в том случае, когда задачей следствия является установить национальную принадлежность или родной язык того или иного человека. Информация поступает здесь по трем каналам: а) акцент; б) смысловые особенности речи; в) особенности неречевого коммуникативного поведения.
Под акцентом в широком смысле мы понимаем всю совокупность особенностей речи на данном языке, не характерных для речи человека, для которого этот язык является родным, но свойственных речи носителя какого-то другого языка Это фонетические особенности, грамматические неправильности и неправильности в употреблении слов и словосочетаний, Набор таких особенностей в каждом случае конечен и может быть описан с достаточной для дифференцирования точностью, однако подобная работа еще не проделана. Особенно мало знаем мы о звуковом акценте, обычно наиболее стойком и потому Особенно важном для следственных целей Однако, имея магнитофонную запись акцентной речи, фонетист всегда может произвести квалифицированную экспертизу
Основные компоненты звукового акцента — это, во-первых, такие особенности произношения отдельных звуков (фонем), которые соответствуют системе данного языка (т е те звуки, которые должны противопоставляться друг другу в близких по звучанию словах, вроде быль—пыль, был—быль, действительно противопоставляются), но не соответствуют норме этого языка (т е противопоставляются не по тем особенностям, по которым нужно, и вообще произносятся не вполне так, как принято в данном языке, например, немцу свойственно различать русские б—п, г—к, д—т не по звонкости— глухости, а по слабости — силе, что дает для русского уха эффект двух степеней глухости, нередко недифференцируемых).
Во вторых (и наиболее часто), это отклонение от обычного ритмико-интонационного (включая сюда и меру интенсивности) оформления речи. Они наиболее трудно поддаются осознанию и поэтому принадлежат к числу особенно стойких; к тому же человек обычно легко воспринимает и сохраняет надолго, если не на всю жизнь, интонационные особенности речи людей, непосредственно окружавших его в детском возрасте. Это очень заметно, в частности, в речи русских, выросших в национальных республиках или в областях, пограничных с ними.
Даже если человек говорит на языке без акцента, его родной язык может оказываться в смысловых категориях, в которых актуализуется его мышление и которые получают в дальнейшем конкретно-языковое оформление Так, довольно хорошо исследована специфика «рассечении действительности» носителями французского языка (в отличие от немецкого и русского).
Особенности неречевого коммуникативного поведения в наименьшей степени поддаются контролю Это так называемые «паралингвистические» особенности: мимика, жестикуляция, речевой этикет, сопровождающие речь.
При полной внешней неразличимости речевого поведения все же существуют методы, в принципе позволяющие выявить скрываемое дву- или многоязычие, вернее, тот скрываемый факт, что данный язык является для человека неродным Однако ввиду особенностей советского уголовно-процессуального права (обвиняемый в суде не обязан давать показания и не несет ответственности за ложные показания) эти методы не могут быть применены в следственной практике.
Следователю, ведущему протокол допроса, необходимо помнить о социальных, территориальных и других характеристиках речи А Р. Ратинов отмечает, что часто «следователь непроизвольно вкладывает в их (свидетелей—Авт.) уста свою собственную, не свойственную им речь», результатом чего являются «стилизованные» протоколы допроса 10.
В заключение раздела изложим важнейшие сведения о месте анализа речи в судебной психиатрии.
Советское уголовное право устанавливает (ст. 11 УК РСФСР) два критерия невменяемости:
а) наличие хронической психической болезни, временного расстройства психической деятельности или иного болезненного состояния;
б) неспособность в силу болезненного состояния отдавать себе отчет в совершаемых действиях или руководить ими.
Для того чтобы невменяемость данного лица стала юридическим фактом, ответ на оба эти вопроса должен быть дан судебно-психиатрической экспертизой, а затем—на основании ее заключения—судом Другой задачей экспертизы является заключение о психическом здоровье лиц, отбывающих заключение, а также потерпевших и свидетелей (в уголовном процессе) и в случае необходимости — лиц, участвующих в гражданском процессе.
Экспертиза является профессиональной обязанностью врачей-психиатров и не входит в круг задач юриста, не располагающего для этого необходимыми специальными знаниями Однако, если мы обратим внимание на ст. 79 УПК, трактующую об экспертизе, то в ней (п. 2) обнаружим указание на то, что проведение экспертизы обязательно для определения психического состояния обвиняемого или подозреваемого в тех случаях, когда возникает сомнение по поводу его вменяемости. Поэтому юрист, будь он следователем, прокурором, судьей или адвокатом, должен располагать минимумом психиатрических знаний, позволяющих ему обосновать свое сомнение во вменяемости подследственного (или в нормальном психическом состоянии свидетеля, потерпевшего и т. д.) и соответственно необходимость направления его на экспертизу. При этом юрист может опираться на различные особенности поведения данного лица; но одним из важнейших критериев являются особенности его речи.
Ниже следует краткое описание важнейших речевых особенностей, типичных для психических болезней, а также психических состояний, предполагающих полностью или частично постановку вопроса о невменяемости.
Характерные нарушения речи вообще сводятся к:
а) так называемой логоррее (человек непрерывно говорит, не дожидаясь вопроса или реплики собеседника, перескакивает на новые темы и т. д.— «словесный понос»);
б) персеверации речи (человек не может отойти от рассказанного им, повторяет высказывание еще и еще раз, полностью или частично);
в) разорванности или бессвязности речи (внешне речь кажется правильной грамматически, но лишена смыслового содержания);
г) обстоятельности, вязкости, выражающейся в чрезмерной подробности речи;
д) резонерству, мудрствованию, беспочвенным и бесплодным рассуждениям, вплоть до полной бессмысленности.
Эти особенности речи наиболее бросаются в глаза, но и сравнительно легко могут быть симулированы.
Перечень основных психических состояний:
Прогрессивный паралич (один из вариантов сифилитического психоза): затрудненная артикуляция, невнятность произношения. В развитой форме—неумение понять пословицу в ее «.пословичном», переносном значении и толкование ее смысла самым конкретным образом; немодулированность (интонационная невыразительность) речи.
Так называемый Корсаковокий психоз: резкое расстройство памяти, отражающееся и в речи (например, в парафазиях—одно слово «выскакивает» вместо другого). Возникает при органических поражениях головного мозга или как следствие хронического алкоголизма.
Так называемая болезнь Пика или Альцгеймера:
заметная стереотипность речи—фразы состоят из одних и тех же выражений и произносятся с одинаковой интонацией, одинаковы также мимика и жесты.
Эпилепсия: замедленная и неясная речь (при сумеречном состоянии сознания), «вязкость» речи и тенденция к персеверации, стереотипность, витиеватость речи, обилие слов в уменьшительной форме. При более тяжелых расстройствах—бедность словаря (олигофазия).
Шизофрения: резонерство и обстоятельность речи. Замена конкретных понятий абстрактными и наоборот. Семантическая разорванность или бессмысленность, обычно при сохранении грамматической целостности фразы. Фонетическая однотонность, или больные усиливают интонацию на вспомогательной, второстепенной части предложения и заглушают ее на основной, смысловой части. Повторение слов, произносимых собеседником (эхолалия). Бессмысленное выкрикивание одного и того же слова, одной и той же фразы (вербигерация). Как можно видеть, симптомы очень различны, что отражает многообразие форм шизофрении.
Маниакально-депрессивный психоз: «телеграфный» стиль, иногда переходящий в бессвязность. Скачки идей, отвлекаемость речи на новые предметы. Возникновение большого числа ассоциаций по созвучию, отсюда изобилие рифмующихся слов; в депрессивном состоянии— противоположные симптомы вплоть до полного отсутствия речи.
Те же признаки, но в других комбинациях и в другой степени выраженности могут выступать и при иных заболеваниях. Наличие их при всех обстоятельствах должно насторожить юриста. Чаще всего они сопровождают такие заболевания, которые безусловно заставляют признать невменяемость.
 


1 См. «Вопросы текстологии. Сборник статей», вып. 2, М., 1960 (особенно статьи М. П. Штокмара и А. Л. Гришунина); «Основы текстологии», М., 1962; В. В. Виноградов. Проблема авторства и теория стилей, М., 1961.
2 См.: А. И. Винберг, Криминалистическая экспертиза письма, М., 1940.
3 Об этом существует огромная литература. Ср., например:
Н. В. Т е р з и е в, А. А. Э и с м а н , Введение в криминалистическое исследование документов, ч. I, М.—Л., 1949; А. И. Винберг, Криминалистическая экспертиза в советском уголовном процессе, М., 1956; «Судебно-почерковедческая экспертиза», М., 1971; «Криминалистическое исследование рукописей, выполненных на некоторых языках народов СССР. Справочник следователя и эксперта», М., 1973.
4 С. М. В у л. Характер и пределы изменений письменной речи при ее преднамеренном искажении,— «Материалы Третьего всесоюзного симпозиума по психолингвистике», М., 1970; С. М. В у л, Исследование статистических характеристик письменной речи,— «Материалы V Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации», М., 1975; см. также: А. М. Компанией, Изучение с помощью ЭВМ количественных характеристик почерка,—«Криминалистика и судебная экспертиза», вып. 8, Киев, 1971.
5 См. об этом: Э. Л. Носенко, Особенности речи в состоянии эмоциональной напряженности, Днепропетровск, 1975.
6 «Если преступник в перчатках»,— «За рубежом», 1970, № 2, с. 19.
7 См. об этом- Дж. Ф л а н а г а н, Анализ, синтез и восприятие речи, М., 1968, § 56.
8 Ввиду того что мы не даем в тексте никаких конкретных сведений о тех или иных диалектных особенностях, приведем здесь важнейшую литературу вопроса: Опыт диалектологической карты русского языка в Европе, М., 1915; Н. Н. Дурново, Введение в историю русского языка, М., 1969; Р. И. А в а н е с о в, Очерки русской диалектологии, ч. I, М., 1949. Важнейшие словари:
В. И. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, т. I—IV (ряд изданий); в начале I тома дан сжатый и очень полезный, хотя и устаревший, сводный обзор диалектных особенностей разных местностей; «Словарь русских народных говоров», вып. I и сл., М.—Л., 1965 и сл.
9 И.С.Ильинская и В.П Сидоров, О сценическом произношении в московских театрах,— сб. «Вопросы культуры речи», вып. 1. М., 1955.
10 А.Р. Р а т и н о в, Судебная психология для следователей, 1967, с. 194.
 
Глава 2. ПИСЬМЕННАЯ РЕЧЬ КАК ОБЪЕКТ СУДЕБНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ
Исследования письменной речи в криминалистических целях могут осуществляться с двух сторон. С одной стороны, эти исследования стремятся помочь ответить на вопрос о том, как определить, что данный текст принадлежит именно данному автору. С другой стороны, такие исследования могут дать материал для выявления тех качеств личности (личностных качеств, как выражаются психологи), которые так или иначе находят свое выражение в письменном тексте.
Первое направление исследований—это идентификационные исследования письменной речи, вторые — неидентификационные.
Вопросы экспертного исследования устной речи мы здесь затрагивать не будем, так как, во-первых, большая часть вопросов криминалистической экспертизы речи связана именно с изучением письменных документов;
во-вторых, всего оказанного выше относительно признаков устной речи, возможных для использования в целях идентификации личности, уже достаточно, для того чтобы представить, в каком направлении развиваются эти методы: усовершенствование различных технических систем, позволяющих сопоставлять характеристики звукового спектра голоса и временные интервалы .процесса говорения; в-третьих, различие в методических приемах экспертного исследования письменной и устной речи достаточно велико (и зиждется на различиях в психологическом построении того и другого вида речи); поэтому необходимо специально разобрать вопросы экспертного исследования письменной речи или, более широко—вопросы экспертизы письма.
Сначала необходимо остановиться вкратце на определении некоторых положений и понятий этой области экспертной практики. Мы в основном будем говорить о письме (точнее, о письменной речи) со стороны его порождения, т. е. с позиций пишущего (хотя к явлениям письменной речи относят и процессы чтения письменного текста). Письмо как сложноорганизованная высшая психическая функция может быть изучено с двух сторон: со стороны графики письма (почерк) и со стороны реализации собственно речевых навыков (письменная речь). Развитие исследований этих связанных между собой явлений письма, собственно, и представляет собой историю развития концепций и методов криминалистической экспертизы письма.
Из приведенного методологического разграничения предмета исследования (почерк и письменная речь) следует чрезвычайно важный для криминалистической экспертизы вывод, заключающийся в необходимости разграничения понятий «автор» письменного документа и «исполнитель» письменного документа. Действительно, если при изучении устной речи такой проблемы нет (точнее, может быть поставлен вопрос о спонтанной и дикторской речи), то в случае необходимости исследования письменного документа вопрос об авторстве (или исполнителе) текста возникает прежде всего. В настоящее время считается общепризнанным тот факт, что почерк является предметом идентификационного исследования при постановке вопроса об исполнителе текста, подлежащего экспертизе; письменная речь — предмет идентификационного исследования при постановке вопроса об авторе анонимного или псевдонимного текста (вопрос атрибуции текста). Необходимость методологического разграничения предметов исследования письма в целом возникает еще и потому, что нередки случаи, когда почерковедческая экспертиза не может быть осуществлена, например, когда следствие располагает печатным текстом.
Исследования рукописных текстов в судебно-следственных целях характеризуются большим разнообразием «направлений», «школ», «этапов»1.
Начальным этапом в развитии экспертизы письма следует считать «каллиграфию». Уже тогда цели, стоящие перед «экспертами», состояли в идентификации исполнителя по тексту на основе идентичности в конфигурации букв. «Экспертами» были переписчики-каллиграфы: в начале XVII в. в России ими были приказные дьяки; в середине XIX в. ими могли быть преподаватели, секретари, нотариусы, учителя чистописания. Это обусловливалось тем обстоятельством, что именно эти люди были наиболее грамотными и могли судить об авторстве письменных текстов. Понятно, что методы и заключения подобных экспертов были крайне субъективны и основывались исключительно на личном опыте.
Предвестником криминалистического понимания экспертизы письма был сигналитический (или приметоописательный) подход. Здесь уже цель состояла в выделении типовых элементов почерка, анализе их особенности, а также в разработке для них единой номенклатуры словесного описания и единого способа измерений. Но, как часто бывает с новым перспективным научным направлением, появляются ответвления, представляющие собой крайние решения в общем рациональных идей. Сигналитический метод породил два, оказавшихся рудиментарными, направления: графометрию и графологию.
Автором графометрического метода являлся французский исследователь-эксперт Э. Локар. Следует особенно подчеркнуть, что графометрия возникла в период повального увлечения криминалистами системой Бер-гильона, принципы которой, так называемый «бертильонаж», и послужили теоретической основой в исследовании почерка. Система А. Бертильона состояла в разработке некоторого небольшого числа признаков конституционального типа человека, позволяющих использовать количественные характеристики с целью идентификации личности. Разумеется, точный количественный подход (а потому объективный) в проблеме идентификации личности был революционным, например, в сравнении с идентификацией по словесному портрету. Однако в графометрии абсолютизировались процедуры измерения графики письма, при этом качественная сторона вопроса идентификации исключалась из рассмотрения и вся ответственность за выводы экспертизы переносилась на статистику.
В графологии была сделана попытка связать графику письма с некоторыми психическими отклонениями личности пишущего. Стремление это намного опережало научное обоснование подобной связи, превращая графологию в технику толкования психических особенностей пишущего по почерку, чрезвычайно произвольную и субъективную. Таким образом, графологию характеризует субъективный и эмпирический подход к анализу письма, отягощенный методологией механицизма и идеализма (в плане метода и теории), подход, который в конечном счете привел к психологизации непсихологических явлений, а в самом крайнем выражении (например, Ч. Ломброзо) — к мистификации реальных психических феноменов (например, сенсомоторного компонента письменного навыка). Игнорируя опосредованную связь между графикой письма и индивидуально-психологическими особенностями исполнителя, графологи к тому же относили своеобразие, неповторяемость индивидуального почерка к врожденным феноменам.
Перечисленные подходы в экспертных исследованиях письма характеризует одна общая черта — в их русле исследовался только почерк. Впервые проблема авторства принципиально ставится только в криминалистическом направлении идентификационных исследований письма.
Пионером криминалистического направления в экспертизе письма принято считать Ганса Гросса (кстати, он же впервые употребил термин «криминалистика»). Вклад этого ученого в развитие криминалистического мышления достаточно значителен, однако в оценке всех его концепций среди современных ученых-криминалистов нет единого мнения. И все же Гросс требовал впервые «обращать внимание на связь между формой и содержанием письма...», и тогда как «приметоописатели, графологи, графометры... не шли в своих исследованиях дальше изучения почерка... Ганс Гросс ряд вопросов исследования документа рассматривает с подлинных криминалистических позиций». В то же время «Гросс не только не дал ничего нового по сравнению с тем, что было известно до него, но, являясь сторонником графологических концепций, проповедовал антинаучные взгляды» 2.
Споры о роли Гросса неслучайны. Речь идет о периоде становления действительно научного подхода в экспертизе письма—криминалистическом направлении, и Гросс стоял, по-видимому, у истоков этого направления. Это утверждают криминалисты, находя, что у Гросса «объектом изучения является не только почерк, как у Бертильона и Ломброзо, а все письмо в целом, причем главное внимание исследователя уделялось смыслу, стилю и целевому назначению рукописи»3.
Криминалистическое направление имело еще один источник. Речь идет о попытке создать в 20-е годы нашего столетия судебно-психологическую экспертизу документов. Интересно отметить, что судебные психологи того времени, так же как и криминалисты, считали основателем своей дисциплины Ганса Гросса. Теоретическим фундаментом методов судебно-психологической экспертизы были многочисленные и интенсивно проводимые экспериментально-психологические исследования для целей судебно-следственной практики.
Среди задач, стоящих перед этими исследованиями, можно назвать следующие: психология свидетельских показаний, психология обвиняемого, психология участников судебного процесса, психология показаний несовершеннолетних и пр. Ганс Гросс не просто обратил внимание на криминалистическую ценность содержания документа, но и показал необходимость анализа содержания (впервые указал на это наш соотечественник Я. Баршев4). Судебно-психологическая экспертиза в том виде, в котором она оформилась к середине 20-х годов, методологически основывалась исключительно на анализе содержания документов.
По методическим приемам судебно-психологичесюие экспертизы документов делятся на аналитические и синтетические. Те и другие методы предполагают представление текста свидетельского показания в историко-хронологической последовательности его изменения при повторных порождениях (именно на примере текстов свидетельских показаний отчетливо прослеживается идея методов, так как они предусматривают прежде всего анализ текста в динамике). Цель экспертизы — идентификация автора свидетельского показания.
Аналитический метод предполагает расчленение показания на отдельные составные элементы. Процедура членения фиксируется в сравнительной таблице, где сопоставляются однородные элементы показаний по содержанию и в то же время отражаются все изменения содержательного плана таким образом, чтобы решить вопрос об авторстве исследуемых показаний.
Синтетический метод, или метод сравнительно-хронологических таблиц, предполагает представление всего показания в связном изложении и позволяет видеть, как изменяются показания не в плане идеи или темы, но в плане дополнения содержания, «расцвечивания» всевозможными деталями и эмоционально окрашенными элементами. Как правило, проводились специальные психологические эксперименты, где исследовалась память, уровень развития речевого и письменно-речевого навыка, мышление, мотивационная сфера и др. В таких экспериментах участвовали авторы данных показаний, и в результате экспериментов можно было определить возможность такого «расцвечивания» показаний именно этими лицами.
Заключения экспертов, основанные на применении этих методов, не могли быть лишены субъективизма, так как касались только анализа качественной стороны содержания исследуемых текстов, и поэтому они не были достаточно строгими.
В наше время приведенные идеи нашли развитие в достаточно строгой системе анализа содержания речевых сообщений (контент-анализ).
Экспертиза письма после 20-х годов фактически стала отождествляться с почерковедением. Правда, крупнейший советский эксперт С. М. Потапов в 1937 г. писал о том, что «письмо изучается экспертом не в отношении отдельных букв, а со стороны всех его признаков, относящихся как к содержанию, так и к системе движений, свойственной данному лицу и представляющей собой его почерк»5. В этом высказывании намечена дифференциация в исследованиях письма, однако в дальнейшем стали доминировать графические исследования при экспертизе письма. Так, А. И. Винберг в 1940 г. развивает уже только вторую часть тезиса С. М. Потапова. Он считает, что анализ почерка как составной части письма должен производиться в порядке выявления в сравниваемых документах как общих признаков, так и особенностей и деталей 'почерка. Вопросы же анализа других сторон письма, позже в аудитории экспертов-криминалистов получивших название «признаков письменной речи»6 (т. е. признаков, не связанных с графикой и топографией письма), только ставятся как вопросы к будущим исследованиям.
А. И. Винберг указывает на необходимость исследовать стиль письма, орфографию и описки, довольно убедительно иллюстрируя эффективность их анализа в целях криминалистической экспертизы целым рядом примеров из следственной практики. Но методы подобного анализа представляются неубедительными, поскольку в них превалирует в основном субъективно-оценочный компонент.
Разумеется, уровень наук о языке и речи не позволял тогда вплотную подойти к всестороннему изучению феномена письма, однако наряду с этой, по-видимому, главной причиной специализации экспертов на графике письма существует, на наш взгляд, и другая причина, а именно признание лишь за криминалистами компетенции в анализе «целого письма», т. е. и почерка, и содержания документа.
Стремление же криминалистов привлечь для экспертных исследований опыт других научных дисциплин заслуживает уважения и должно только приветствоваться. Еще Е. Ф. Буринский в 1903 г. ставит задачу показать лицам, пользующимся графической экспертизой, какое множество причин может чувствительным образом влиять на внешние изменения почерка. Он писал, что «приходится обращаться к литературам чуть ли не всех существующих наук о человеке, добывая материал, из которого должно сложить здание почерковедения, согласовать этот материал, привести его в систему» 7.
Ниже мы покажем, что уже в начале века экспериментальный и теоретический багаж таких наук, как психология, психофизиология речи и других был достаточно весом, чтобы привлечение специалистов из этих областей дало ощутимые результаты в экспертизе письма. Однако криминалистическая экспертиза письма до недавнего времени избегала столкновения с опытом изучения языка другими науками, что, естественно, привело, с одной стороны, к углублению методологии и методов анализа графики, с другой — обеднило этот анализ, так как определение идентификационных признаков письменной речи целиком отдавалось на откуп интуиции эксперта. Например, в «Криминалистике» идентификационные признаки письменной речи выделены в самостоятельный параграф. Однако здесь «признаки письменной речи в тесном смысле слова относятся к содержанию, языку и различным привычкам письменной речи»8.
Серьезные качественные изменения претерпела традиционная концепция экспертов в области графической экспертизы письма в связи с работами Г. Д. Марковой. Она считает идентификационными признаками письменной речи «особенности языкового выражения мыслей в письменной форме, проявляющиеся в лексике, грамматике и стиле ('как допустимые нормой языка, так и .нарушающие ее), индивидуализирующие в своем своеобразном сочетании письменную речь каждого пишущего»9, а именно: степень грамотности, лексические, орфографические, синтаксические, пунктуационные и стилистические признаки. Г. Д. Маркова считает «необоснованным отнесение к числу признаков письменной речи содержания, основной идеи, темы рукописи, а также величины и расположения текста, заголовка, обращений, подписи, даты, места начала красных строк, приемов внесения исправлений, выбора письменных принадлежностей» 10. Кроме того, Г. Д. Маркова дифференцирует признаки письменной речи на общие и частные (аналогично делению признаков почерка). Значение предложенного деления Г. Д. Маркова видит, во-первых, в там, что оно позволяет более полно и последовательно исследовать письменную речь, во-вторых, позволяет определить сравнительную идентификационную ценность признаков11. Здесь важно отметить значительную деталь. Речь идет о возможности, даже необходимости, как считает Г. Д. Маркова, отнесения к идентификационным признакам письменной речи не только признаков, «нарушающих норму языка», но и признаков, «допустимых» этой нормой, т. е. признаков неиндивидуальных в понимании предшествующих исследователей.
Эти идеи оказались не сразу понятыми и принятыми криминалистами. Так, М. Я. Сегай, указывая на двойственный характер письма (письменная речь и почерк), предлагает делить идентификационные признаки письма на две группы: признаки письменной речи и признаки почерка. По аналогии с исследованиями почерка он также предлагает делить признаки письменной речи на общие и частные. Однако на этом прогресс завершается, так как к числу общих признаков письменной речи М. Я. Сегай относит и общее содержание, и целевое назначение письменного документа, и общий характер размещения текста в зависимости от смыслового содержания рукописи (наличие разделов, абзацев или их отсутствие), и акцентуацию. А. И. Винберг идентификационные признаки делит на признаки письма, общие признаки почерка, частные признаки почерка. Содержание и топография текста в этой системе стоят в одном ряду с лексическими, грамматическими признаками 12.
Но у Г. Д. Марковой находятся и последователи. Так, Б. М. Комаринец выделяет такие признаки письма:
1) относящиеся к содержанию документа; 2) стиль изложения; 3) лексические (словарные); 4) грамматические; 5) патологические (болезненные) 13. Несомненным достоинством этой работы является то, что, во-первых, автор, по-видимому, один из первых акцентировал внимание на письменной речи как на источнике сведений об авторе анонимного текста и, во-вторых, он — один из первых криминалистов, прямо заявивших о целесообразности привлечения при анализе письменной речи языковедов, а если возникают сомнения в психическом здоровье автора —врачей-психиатров 14.
Публикация Л. Е. Ароцкера и В. К. Воинова 1966 г.15 стала, по мнению многих ведущих советских криминалистов, своеобразным этапом в развитии методических приемов криминалистической экспертизы письма. Основные методологические принципы экспертизы письма уже не дискутируются. Общепризнано разделение признаков письменной речи на общие и частные; содержание и топография текста не включаются в список этих признаков. Принято деление признаков письменной речи на идентификационные и неидентификационные. Основное внимание уделяется изучению возможности анализа письменной речи с помощью формальных показателей. Л. Е. Ароцкер и В. К. Воинов, отмечая, что теоретически понятия «автор» и «наполнитель» текста разграничены, справедливо утверждают, что экспертами устанавливае&heip;