Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Jacques Lacan
LE SEMINAIRE
ENCORE
LIVRE XX (1972/1973)
Texte etabi par Jacques-Aain Mier
EDITIONS DU SEUIL
PARIS 1975

ЖАК ЛАКАН
СЕМИНАРЫ
КНИГА 20
ЕЩЁ
(1972/1973)
В редакции Жака-Алена Миллера
Гнозис /Логос
МОСКВА
2011

7
Жак Лакан
Ещё: глава I
I
О НАСЛАЖДЕНИИ
Так получилось, что Этику психоанализа я не опубликовал. Это была тогда своего рода форма вежливости — после вас, сударь: сдуру. Со временем я понял, что могу сказать на этот предмет несколько больше, чем раньше. А затем обнаружил, что мотив у меня на протяжении всего пути был один: я ничего не желаю об этом знать.
Именно поэтому, наверное, я ещё здесь — да и вы тоже. Чему я не перестаю удивляться... ещё и ещё.
Что с некоторых пор играет мне на руку, так это тот факт, что и среди вас, в огромной массе здесь присутствующих, я ничего не желаю об этом знать тоже налицо. Но то же ли самое? — в этом все дело.
Это ваше я не желаю ничего знать о некоем знании, урывками вам преподанном — о нем ли речь идет в моем случае? Не думаю: ваша приверженность мне и объясняется как раз подозрением, что мое я об этом не желаю ничего знать имеет другие корни. И если я действительно занимаю по отношению к вам позицию анализирующего свое я не желаю об этом ничего знать пациента, то вам до этого ещё далеко.
Вот почему те из вас, кто проходит у меня свой анализ, смогут нормально выйти из него не раньше, чем собственного я не желаю об этом знать покажется им довольно. Вопреки тому, что часто приходится слышать, противоречия между моей позицией аналитика и тем, чем я здесь занимаюсь, как видите, нет.

8
Жак Лакан
Ещё: глава I
В прошлом году я дал тому, о чем полагал возможным вам рассказать, заглавие ... а то и хуже. Ни я, ни ты сюда подставить нельзя -аяи хуже, или а ты и хуже не скажешь. Аналитическим дискурсом руководит острая, как лезвие бритвы, логика: по ту сторону может быть только хуже.
Именно этой логике я и следую, предлагая вам для начала представить себя в постели — постели, как и положено ей, двуспальной.
Однажды, отвечая юристу, пожелавшему узнать, что представляет собой мой дискурс, я попробовал объяснить ему то, что лежит у этого дискурса в основе, то есть разницу между языком, с одной стороны, и говорящим субъектом, с другой. Юридический факультет, сказал я ему, является для моего выступления наиболее подходящим местом: само существование законодательства свидетельствует о том, что язык — он существует сам по себе, складываясь веками, а говорящие существа, люди — другое дело. Так что ему придется простить меня, если я с места укладываю слушателей в постель.
Сегодня я из нее, из этой постели, не вылезу, напомнив юристу, что право говорит, по сути, о том же, о чем сегодня буду говорить я, ибо пользование, в юридическом смысле, и наслаждение, в сексуальном, совпадают по-французски в одном слове: jouissance.
Право не проходит мимо постели — возьмите хотя бы те нормы, что регулируют добрый обычай конкубината, то есть сожительства. Что до меня, то я стану исходить из того, что в праве остается завуалировано, то есть из того, чем в постели, как правило, занимаются — из любовных объятий. Иными словами, я исхожу из того предела, без которого, если говорить всерьез, то есть выстраивая серию, которая бы к этому пределу стремилась, не обойтись.
Как соотносятся друг с другом право и наслаждение я ПОЯСНЮ нам на примере одного слова. Слово это,узуфрукт нам знакомо такое правовое понятие? — хорошо демонстрирует разницу, о которой я вам на семинаре по этике уже к шорня разницу между полезным, с одной стороны, и до

9
Жак Лакан
Ещё: глава I
ставляющим наслаждение, с другой. Чему служит полезное? Это так никогда и не было четко определено, виной чему поразительное уважение по отношению к средствам, которое внушает говорящему существу язык. Узуфрукт означает, что можно средствами «наслаждаться», но нельзя ни в коем случае их разбазаривать. Узуфрукт, или право пользования, на наследство, означает, что вы можете «наслаждаться» наследством, но при условии, что вы его не растрачиваете. В этом суть права — размежевывать, распределять, возмещать все то, что так или иначе связано с наслаждением.
В отношении права-на-наслаждение должен сделать, однако, одну оговорку. Право не является долгом. Наслаждаться понуждает человека только одно — его сверх-я. Сверх-я и есть не что иное, как императив наслаждения — Наслаждайся!
Именно здесь находится тот поворотный пункт, который аналитический дискурс интересует. В то время, которое после вас когда-то в мое распоряжение предоставило, я попытался, размышляя об этом, продемонстрировать, что психоанализ не позволяет больше держаться этики, от которой я, при всем уважении к ней, отошел — этики Аристотеля. Дело в том, что с течением времени мы соскользнули незаметно — по обходной траектории: прогрессом это не назовешь — от аристотелевского представления о бытии к утилитаризму Бентама, то есть к теории фикций, где язык выступает как потребительная ценность, как инструмент. Именно это побудило меня поставить под сомнение то бытие, то высшее благо как предмет созерцания, на котором надеялись некогда построить здание этики.
Итак, я оставляю вас — оставляю в постели, где инициатива целиком ваша. Но уходя, пишу на дверях, чтобы вы, уходя, задумались о тех грезах, которым в постели этой, по-видимому, предавались, вот эту фразу — наслаждение Другого, Другого с большой буквы, наслаждение (телом) Другого, которое его, этого Другого, символизирует, не является знаком любви.

10
Жак Лакан
Ещё: глава I
2
Написав это, я не пишу вслед: и точка, или аминь, win да будет так.
Любовь, конечно же, подает знак, и знак этот всегда взаимен.
Я высказал это, в осторожной форме, уже давно, заметив, что чувства — они всегда взаимны. Специально, чтобы меня спросили потом -А любовь, как же любовь, она тоже всегда взаимна? — А как же, конечно! Скажу больше: бессознательное вообще не открыли бы, когда б не выяснилось, что желание человека — это желание Другого и что хотя страсть, именуемая любовью, и может порой желание игнорировать, она все равно дает ему полную волю. Посмотрите хорошенько, и вы увидите, какие оно тут производит опустошения!
Наслаждение Другого — наслаждение (телом) Другого
оставляет, так или иначе, вопрос открытым: ответ, который оно несет в себе, не обязательно верен. Больше того
ответом этим мы не можем довольствоваться, потому что любовь требует любви. Требует непрерывно. Требует ещё и ещё. Ещё — это имя того зияния, где берет в Другом свое начало требование любви.
Итак, откуда исходит то, что наслаждением тела Другого способно дать нам, пусть недостаточный и недостоверный, ответ?
Это не любовь. Это то, что в прошлом году, под вдохновением от часовни Святой Анны, внушавшей мне желание мыслить системно, назвал я словом амур (1'атиг). Амур — это странные, вжу/юванные в тело знаки, что видим мы на его поверхности. Это черты пола, привнесенные в тело из потусторонней ему области, та зародышевая плазма, которую мы способны, казалось бы, рассмотреть в микроскоп и которую, как вы помните, жизнью однозначно назвать нельзя, ибо с таким же успехом, репродуцируя тело, она несет ему смерть. Именно там ещё воплощения (Ten-corps) берет начало. Неправильно, таким образом, говорить, будто тело, сома, и зародышевая плазма разлучены, ибо тело, вмещая ее, несет на себе следы. Следы эти в него замурованы.

11
Жак Лакан
Ещё: глава I
Но это не просто следы. Бытие тела несет на себе, конечно же, следы пола, но это, судя по всему, явление лишь вторичное. И вовсе не от этих следов зависит, как мы знаем из опыта, наслаждение тела — тела, которое символизирует собой Другого.
Именно так это выглядит, если на вещи посмотреть непредвзято.
В чем она, любовь, заключается? Правда ли, что — как утверждают аналитики со смелостью тем более поразительной, что утверждение это идет вразрез с их собственным опытом — правда ли, что суть любви состоит в слиянии, в том, чтобы двое стали одним? Является ли Эрос тягой к единому, к Одному?
О нем, об этом Одном, уже давно только и говорят. Одного имеется вдоволь (Y a d''Un) — сказал я в прошлом году, выстроив на этом положении целый курс. Сделал я это не для того, разумеется, чтобы вновь вернуться к представлению о первоначальном смешении. Ведь следуя за желанием, мы приходим, наоборот, лишь к провалу, зиянию — откуда и следует, что по природе своей Одно является всего-навсего означающим. Я для того и обратился сначала к Фреге, чтобы показать пропасть, отделяющую это Одно от чего-то такого, что имеет непосредственное отношение к бытию и, по ту сторону бытия, к наслаждению.
Могу рассказать вам маленькую историю — историю попугая, который был влюблен в Пикассо. С чего взяли, что он влюблен в Пикассо? С того, что он все время щипал его за полы пиджака и ворот рубахи. Попугай был влюблен в то, что в мужчине главное — в его наряд. Для попугая, как для Декарта, мужчины — это наряды на... про-менаде. Прочь одежды — и перед нами менада. Но это всего лишь миф — такой же миф, как постель, куда я вас только что уложил. Наслаждение телом, с которого совлечены одежды, оставляет нерешенным вопрос о том, что составляет Одно, т.е. вопрос об идентификации. Попугай идентифицировал себя с одетым Пикассо.
С любовью дело обстоит точно так же. Облачение потому и любит монаха, что оно с ним — одно. То, что скрывается под одеждой и именуется телом представляет собой, возможно,

12
Жак Лакан
Ещё: глава I
не более, чем остаток — то, что я называю объектом а.
На этом остатке образ и держится. Анализ свидетельствует, что любовь нарциссична: субстанцией так называемого объектного — чушь собачья! — является остаточное в желании, то есть его причина — не позволяя в принципе желание удовлетворить, делая его невозможным, оно не дает ему тем самым угаснуть.
Любовь, даже будучи взаимной, беспомощна: ей неведомо, что она лишь желание быть Одним, и потому отношения двоих невозможны. Почему речь идет о двоих? — Да потому что их, полов, два.

3
То, что является на теле в загадочной форме половых признаков — которые всего лишь вторичны — наделяет существо тем или иным полом. Допустим. Но существо — это наслаждение тела как такового, то есть бесполого, ибо у так называемого наслаждения есть одна характерная, определяющая его суть черта: тому Одному, что нас с вами только и интересует, Одному отношений, именуемых сексуальными (rapportsexuet), оно не может среди того, что может быть высказано, найти места.
Об этом и свидетельствует аналитический дискурс: поскольку для одного из этих отмеченных признаками пола существ, для мужчины, обладающего пресловутым фаллическим органом — обратите внимание: пресловутым — телесный половой орган, орган женщины — здесь нужно помнить, что женщины как таковой, Женщины с большой буквы, на самом деле не существует, что женщина принципиально не-вся — орган женщины, повторяю, это, помимо телесного наслаждения, пустое место.
Аналитический дискурс демонстрирует нам, скажем так, вот что: фаллос — это отказ, по соображениям совести, одного из двух наделенных полом существ в услуге, которую ему надлежит оказать другому.
И не говорите, пожалуйста, что у женщины есть, мол, вторичные половые признаки — доминируют у нее в первую очередь признаки материнские. Ничто специально не выде

13
Жак Лакан
Ещё: глава I
ляет женщину как особый пол — разве что половой орган.
Все строится вокруг фаллического наслаждения — именно об этом свидетельствует аналитический опыт, показывая, что специфика женщины состоит в позиции, которую она по отношению к фаллическому наслаждению занимает: она предана ему, как я выразился, не-вся.
Скажу больше: фаллическое наслаждение препятствует мужчине получить наслаждение от тела женщины, ибо то, чем он наслаждается — это наслаждение органа.
Вот почему сверх-я, которое я только что определил как императив Наслаждайся!, представляет собой коррелят кастрации — благовидного способа молчаливо признать, что наслаждение Другим, телом Другого, маячит разве что в бесконечности. И я даже скажу, какой именно — той самой, ни больше ни меньше, на которой строится парадокс Зенона.
Ахилл и черепаха — вот схема наслаждения наслаждение одной половины наделенных полом существ. Стоило Ахиллу сделать свой первый шаг, показать Брисеиде, на что он способен, как та потихонечку, черепашкой, от него отдаляется, потому что она не-вся — не вся принадлежит ему. Что-то остается им не присвоено. Ахилл делает следующий шаг, и так далее. Именно таким образом в наше время, только недавно, научились определять действительное, вещественное число. Ибо Зенон не видел, что и черепаха, в свою очередь, разделяет судьбу Ахилла — шажок ее становится все короче и предела своего тоже никогда не достигнет. Число, действительное число, определяется точно таким же способом. Число имеет предел, и в этом смысле оно бесконечно. Ахилл, ясное дело, может лишь обогнать черепаху — догнать он ее не в силах. Догнать ее он может лишь в бесконечности.
С наслаждением, сексуальным наслаждением, именно так дело и обстоит. У представителей одной половины наслаждение отмечено той дырой, которая им не оставляет выбора: кроме фаллического наслаждения у них пути нет. Способна ли другая половина достичь чего-то такого, из чего ясно станет, каким образом то, что было до сих пор в наслаждении лишь провалом, зиянием, может облечься действительностью?

14
Жак Лакан
Ещё: глава I
Навести на такие мысли могут некоторые наблюдения, носящие весьма странный характер. Слово странный, etrange, можно разложить на etre-ange, бытъ-ангелом — перспектива ничуть не лучшая, чем быть глупым, как наш сегодняшний попугай. Посмотрим, однако, что внушает нам представление о том, что в наслаждении тела именно сексуальное наслаждение наделено привилегией оставаться принципиально безвыходным.
Выделив в пространстве наслаждения ограниченный, замкнутый участок, получим то, что в топологии называется местом. В обобщающем материал прошлогоднего семинара тексте, который скоро выйдет в печать, мне удалось, на мой взгляд, продемонстрировать строгую эквивалентность между топологией и структурой. Исходя из этого, можно сказать, что анонимность того, о чем говорят как о наслаждении — того, что регулируется правом — характеризуется определенной геометрией. Геометрия — это гетерогенность места. Это значит, иными словами, что есть место Другого. Что нового об этом месте Другого, пола как Другого, как абсолютного Другого, может сказать нам современная топология?
Я введу здесь термин плотность. Нет ничего более плотного, чем пробел: ведь если пересечение всего, что в нем замкнуто, признать существующим для некоего бесконечного числа множеств, то пересечение предполагает данное бесконечное число. Это и есть определение плотности.
Под пересечением этим я имею в виду то самое, о котором только что шла здесь речь — оно-то и является для предполагаемых сексуальных отношений непреодолимым препятствием.
Предполагаемых, говорю я, потому что весь аналитический дискурс на том и основан, что сексуальных отношений не существует, что постулировать их нельзя. Именно в этом положении состоит новый шаг, который был аналитическим дискурсом сделан и который позволяет ему определить для каждого из других дискурсов его действительный статус.
Итак, вот он, тот пункт, который покрывает невозможность сексуальных отношений как таковых. Наслаждение, посколь

15
Жак Лакан
Ещё: глава I
ку оно сексуальное, остается фаллическим — к Другому, иными словами, оно никакого отношения не имеет.
Посмотрим, что из нашей гипотезы плотности следует.
Топологические построения, которые я охарактеризовал как новейшие и которые опираются на логику, построенную на исследовании числа, предлагают нам одну формулу, позволяющую построить место, не являющееся однородным пространством. Предположим, что перед нами как раз такое ограниченное, замкнутое пространство — эквивалент того, что мы только что описали, говоря о пересечении бесконечного числа множеств. Предположив, что оно покрывается открытыми множествами, то есть множествами, которые не включают собственную границу — под границей, напомню вкратце, мы понимаем то, что лежит внутри стремящегося к нулю интервала, но с исходной и конечной точками ни в коем случае не совпадает, — легко доказать, что предположение это эквивалентно утверждению, что множество этих открытых пространств всегда допускает субпокрытие открытыми множествами, образующими некоторую конечную величину, то есть что последовательность элементов составляет конечную последовательность.
Я не сказал, обратите внимание, что элементы эти поддаются счету. Но ведь термин конечный это предполагает. И сосчитать, по одному, их можно. Но прежде нужно сначала установить их порядок, а прежде чем предполагать, что порядок этот может быть найден, следует чуток задержаться.
Допустим, что конечность открытых пространств, способных покрыть ограниченное, замкнутое пространство сексуального наслаждения, доказана — что будет отсюда следовать? А то, что пространства эти могут быть взяты по одному — точнее, со стороны женщины, по одной.
Именно это и происходит в пространстве сексуального наслаждения, обнаруживая тем самым его плотность. Проводником для бытия женщин как не-всех — бытия, взятого в сексуальном аспекте — служит не тело, а то, чего требует логика речи. Сама логика ситуации, где язык существует вне тел, которыми движет, то есть как воплощенный в бытие, наделенное полом, Другой, требует их по одной.
И вот что поразительно, вот что чудно — Одно, как наме

16
Жак Лакан
Ещё: глава I
кает на это уже платоновский Парменид, взыскуется не кем иным, как Другим. Где бытие — там взыскуется бесконечность.
К тому, что представляет собой место Другого, я позже ещё вернусь. Сейчас я просто в образной формуле это проиллюстрирую.
Вы знаете, конечно, что аналитики всласть поизмывались над Дон Жуаном — кем он у них только ни побывал, даже — представьте себе — гомосексуалистом! Попробуйте, однако, наложить на историю Дон Жуана то, о чем шла у нас с вами речь: пространство сексуального наслаждения, покрытого открытыми множествами — множествами, составляющими конечную величину и поддающимися, в конечном итоге, счету. Разве не видите вы, что главное в женском мифе о Дон Жуане то, что он имеет их одну за другой, по одной?
Вот так обстоит дело с другим полом, полом мужским, у женщин. Образ Дон Жуана является в этом отношении капитальным.
С тех пор, как существуют имена собственные, можно составить список женщин и вести им счет. Если их mie е tre — не беда: можно их иметь одну за другой, это главное. Это вам не Одно, в котором сливается все. Не будь женщина не-вся, не будь она в качестве существа, наделенного полом, в своем теле не-вся, ничего подобного не могло бы быть.
4
Факты, о которых я говорю, это факты дискурса — дискурса, который мы стараемся в ходе анализа произвести на свет. Во имя чего? Во имя того, чтобы ослабить путы прочих дискурсов.
Посредством аналитического дискурса субъект обнаруживает себя в зиянии — в том, что служит причиной его желания. Не будь это так, я не смог бы прибегнуть для объяснения к топологии — к тому, что, исходя из иного источника, иного, куда более чистого дискурса, гораздо нагляднее демонстрирует нам, что становления без дискурса не бывает.

17
Жак Лакан
Ещё: глава I
Сам факт, что топология эта совпадает с аналитическим опытом настолько хорошо, что позволяет его, этот опыт, артикулировать — разве не оправдывает он мое стремление не прибегать, излагая основания своего учения, за неимением лучшего, ни к какой субстанции, не ссылаться на какое бы то ни было бытие, порвать со всем, что заявляет о себе в качестве философии?
Все, что о бытии было сказано, предполагает, что от предиката возможно полностью отказаться и сказать, к примеру, человек есть — не указывая при этом, что именно. Понятие бытия тесно связано с этим отсечением предиката. Высказываться о бытии можно, в результате, лишь косвенно, логически демонстрируя невозможность его каким-либо предикатом полностью исчерпать. Бытие — бытие, претендующее на звание абсолютного — это всего лишь трещина, излом, разрыв в бытии, наделенном полом, бытии, заинтересованном в наслаждении.
21 ноября 1972 года.

18
Жак Лакан
Ещё: глава I
ДОПОЛНЕНИЕ
Начало следующего занятия: ГЛУПОСТЬ

О чем, вы думаете, говорил Лакан на своей первой лекции? Спорим, не угадаете? О любви — ни больше, ни меньше.
Новость разошлась быстро. Ко мне она вернулась из одного — не слишком, конечно, отдаленного — европейского городишки, куда ее отправили телеграммой. Пациентка, поведавшая мне новость с кушетки, сама, я думаю, навряд ли в нее поверила — ей прекрасно известно, что я на самом деле о любви говорю: что о ней говорить нельзя. Поговорите со мной о любви — старая знакомая песня! О любовном послании, о любовном признании я действительно говорил, но говорить о любви — это другое дело.
Ясно, по-моему, даже если вы для себя это так и не сформулировали, что говорил я на первом занятии на самом деле о глупости.
Именно эту глупость имел я в виду, когда дал семинару этого года заглавье Ещё. Вы видите, что дело это рискованное. Я говорю вам это лишь для того, чтобы вы поняли, что придает моему присутствию здесь значительность. Этот тот факт, что вы им, этим присутствием, наслаждаетесь. Единственно, что в моем выступлении действительно глупо — как я, во всяком случае, смею надеяться — это мое присутствие. Я должен был бы знать, что у меня есть занятия поважнее. Именно поэтому мне не хотелось бы, чтобы присутствие мое не было вам раз и навсегда гарантировано.
Ясно, однако, что я не могу, сказав ещё, уйти в тень и рассчитывать, что дело дальше пойдет без меня. Это было бы глупостью, потому что я так или иначе принимаю в происходящем участие. Мне от этого ещё никуда не деться. Восхождение от аналитического дискурса к тому, чем он обусловлен, к той истине — единственной в своем роде, ибо необходимость ее доказывается ее спорностью — что сексуальных отношений не существует, ещё не дает нам, возможно, права судить, что является глупостью, а что нет. И все же нельзя, имея в виду данные опыта, в отношении аналити

19
Жак Лакан
Ещё: глава I
ческого дискурса не спросить — а не поддерживает ли его существование лежащее в его основе измерение глупости?
Почему бы, действительно, не поинтересоваться статусом этого измерения — дающего о себе, как-никак, знать? Ведь для того, чтобы провозгласить отсутствие сексуальных отношений как истину — в этом тонкость — никакой нужды в аналитическом дискурсе, в сущности, не было.
Не подумайте, что я боюсь подмочить свою репутацию. Я не в первый раз упоминаю здесь имя Святого Павла. Это меня не пугает, хотя я прекрасно понимаю, что компрометирую себя связью с людьми, чей статус и происхождение не делают их вхожими в те круги, где вращаюсь я сам. Но если мужчины оказались по одну сторону, а женщины по другую, произошло это вследствие Благовестия — события, получившего, как-никак, в истории кое-какой резонанс. Это не помешало вам размножаться достойным вас образом. Глупость в любом случае не сдает позиции.
Аналитический дискурс выглядит несколько по-иному: маленькое а над S2 обращается к расположенному в правой стороне формулы субъекту, чтобы произвести на свет — что? Да все ту же глупость. Но с чего мы взяли, в конце концов, будто все, что продолжается — непременно глупость? Как можно глупости избежать?
Положение этого нового дискурса среди прочих и его отношение к глупости предстоит, так или иначе, выяснить. Ясно, что он подходит к ней ближе других, потому что те бегут от нее, как от огня. Дело в том, что стремятся они не иначе, как к наименьшей глупости, глупости возвышенной, сублимированной — слово это и означает как раз высшее в мире низшего.
Где, в аналитическом дискурсе, место возвышенной глупости? Вот вопрос, позволяющий мне с полным правом отстраниться от глупости, нас здесь окружающей, самому, и призвать на свое место того, кто сможет рассказать о других областях, где то, что я говорю, находит свое подтверждение. Именно такое предложение имел я счастье услышать ещё в конце прошлого года из уст того, кому предстоит сейчас перед вами выступить. Речь идет о слушателе моего семинара и потому человеке, аналитическому дискурсу далеко не

20
Жак Лакан
Ещё: глава I
чуждом. Вот уже с начала года я жду, когда он поведает мне, на свой страх и риск, о том, что в дискурсе, в философском дискурсе, прокладывает свой путь, держа курс на наименьшую глупость. Итак, я даю слово Франсуа Реканати — вы все его уже знаете.
Доклад Франсуа Реканати опубликован в Sciicet, журнале Парижской фрейдовой школы.
12 декабря 1972 года.

21
Жак Лакан
Ещё: глава II
II
ЯКОБСОНУ
Лингвистерия.
Знак смены дискурса.
Значение хлещет без удержу. Глупость означающего. Наслаждающаяся субстанция.

Не говорить о языке глупостей, по-моему, трудно. И все же тебе, Якобсон, это удалось.
Беседы, проведенные Якобсоном на днях в Коллеж де Франс, привели меня в восхищение, которое я и спешу сегодня ему засвидетельствовать.
Но глупость, черта скотская, нуждается в пище. Неужели все, что мы питаем, уже поэтому по-скотски глупо? Конечно, нет. Известно, однако, что глупости требуется подпитка. Нужно ли распространяться на сей счет в этой аудитории, где мы, по сути дела, находимся в ресторане? Правда, не будучи в университетской столовой, мы лишь воображаем, будто питаемся. Измерение воображаемого — вот где находим мы себе пищу.
Вы помните, я полагаю, какое истолкование получает в аналитическом дискурсе связь с оказавшейся волею случая в положении матери кормилицей и инфернальная история желания, со всеми его последствиями, которая за этой связью стоит.
Вот об этом-то и пойдет речь, когда говорят о питании — о своего рода глупости, но глупости, которую аналитический дискурс, восстанавливает в своих правах.
Однажды я обнаружил, что, открыв бессознательное, трудно не очутиться в сфере лингвистики.
Отсюда я сделал вывод, представляющийся мне, честно говоря, единственным возражением, которое я могу сформулировать в ответ на то, что мы недавно услышали из уст Якобсона: все имеющее отношение к языку, состоит, по его

22
Жак Лакан
Ещё: глава II
мнению, в компетенции лингвистики, т.е. в конечном счете, лингвиста.
Я не собираюсь оспаривать этот тезис в применении к поэзии, о которой, собственно, у него и шла речь. Но если мы примем во внимание все последствия, которыми чревато определение языка для нахождения основ субъекта — основ, Фрейдом столь радикально пересмотренных ипереосмысленных, что на них-то и зиждется с тех пор всето, что заявило о себе его устами как бессознательное — тонам поневоле придется, оставив Якобсону его поэтическуювотчину, придумать какое-нибудь другое подходящее слово. Я бы предложил назвать это лингвистерией.
В какой-то мере это делает меня уязвимым для лингвистики и отчасти объясняет, почему достается мне столь много упреков со стороны большинства лингвистов, — разумеется, Якобсон не в их числе, но это потому, что он во мне, попросту говоря, души не чает — любит меня, одним словом.
Мое положение, гласящее, что бессознательное организовано как язык, к лингвистике отношения не имеет. Это лишь ключ к фразе, прокомментированной в тексте, который появится в ближайшем выпуске моего известного непериодического журнала под названием L'Etourdit — фразе, которую я в прошлом году неоднократно писал на доске, так и не дав ни разу себе труда ее пояснить: «Акт высказывания остается забыт за тем, что сказывается в том, что слышится».
И все же о высказывании следует судить по последствиям сказанного. Но что со сказанным сделают, заранее не скажешь. Ибо сделать из него можно что угодно — как, например, из мебели после штурма или бомбардировки.
У Рембо есть текст — я говорил о нем в прошлом году — под названием К разуму, ритм которого задается завершающим каждую строфу рефреном «новая любовь». И уж, коли, по общему мнению, я в прошлый раз говорил именно о любви, почему бы нам не взглянуть на нее теперь под этимуглом, имея в виду показать дистанцию, отделяющую лингвистику от лингвистерии.
В тексте Рембо любовь служит специально выделенным знаком переосмысления — почему поэт к смыслу, к разуму, и обращается. Меняя смысл, мы с ним меняем и дискурс.

23
Жак Лакан
Ещё: глава II
Я хочу напомнить четыре выделенных мною типа дискурса. Основой для выделения именно четырех типов послужил последний из них, психоаналитический дискурс, представленный схематически как четыре позиции, каждой из которых соответствует тот или иной эффект означающего. Последовательность типов ни в коем случае не следует рассматривать как исторический порядок их становления — то, что один появляется раньше другого, не имеет для нас в данном случае ровно никакого значения. Для меня сейчас важно то, что всякий раз при переходе от одного дискурса к другому психоаналитический дискурс всплывает, так или иначе, на поверхность.
Чтобы применять наши категории, система которых сама исключительно из существования аналитического дискурса и выводится, следует со вниманием удостовериться в том факте, что при каждом переходе от одного дискурса к другому отмечается возникновение дискурса аналитического. Именно этот факт я и имею в виду, когда говорю, что любовь — это знак смены дискурса.
Последний раз я говорил, что наслаждение (телом) Другого не является знаком любви. Здесь же я утверждаю, что любовь — это знак. Не заключается ли любовь в том, что являющееся нам — это всего лишь знак?
Дискурс господина Дискурс университета
невозможность бессилие
можно понять как регрессию можно понять как «поступательное
истерического дискурса: движение к дискурсу аналитика:

Истерический дискурс Дискурс аналитика

невозможность
бессилие.

Места в таблице: Условные обозначения терминов:
S1 господствующее означающее
S2 знание
$ субъект
а прибавочное наслаждение
деятель другой
истина продукт

24
Жак Лакан
Ещё: глава II
И вот здесь логика Пор-Рояля, упомянутая недавно в докладе Франсуа Реканати, как раз и придет к нам на помощь. Знак — утверждает эта логика (ее положения, вся глубина которых обнаруживается порою лишь много лет спустя, не перестают вызывать у нас восхищение) — определяется через две раздельные субстанции, не имеющие ни одной общей части, т.е. того, что мы и по сей день называем областью пересечения.
Знаком любви не является наслаждение Другого, т.е. наслаждение Другого пола и, как я уже разъяснял, символизирующего этот пол тела.
Смена дискурса — это движение, в котором все — мы, вы, оно — взаимно пересекается, и никто не показывает виду. Вряд ли стоит и говорить, что под дискурсом следует понимать социальное взаимодействие, основанное на языке, и потому определенным образом увязанное с тем, что в лингвистике именуют грамматикой — все равно от этого, по-видимому, ничего не меняется.
Сказанное ставит нас перед вопросом, который никто покуда не поднимал — вопросом о пресловутом понятием информации, успех которого ныне столь грандиозен, что без него не обходится в наши дни ни одна наука. Мы уже вышли на уровень молекулярной информации, заключенной в генах и завитых вокруг ДНК кольцах нуклеопроте-инов, которые, в свою очередь, скручены спиралью и соединены гормональными связями — посланиями, которые отправляются, регистрируются и т.д. Обратим внимание, что истоки успеха этой формулы лежат в лингвистических правилах, не только имманентных ей, но и безупречно сформулированных. Воздействие, о котором мы говорим, проникает, в конечном итоге, до самого фундамента научной мысли, где оно проявляется в представлении об отрицательной энтропии.
Не к этому ли самому прихожу со своей стороны, со стороны своей лингвистерии, и я, когда обращаюсь за помощью к функции означающего?

25
Жак Лакан
Ещё: глава II
2
Что такое означающее?
Означающее, согласно ритуалам лингвистической традиции — вовсе не специально соссюровскои, а восходящей к стоикам и воспринятой у них блаженным Августином — должно структурироваться в топологических терминах. Ведь означающим является, прежде всего, то, что имеет следствием означаемое; при этом важно не забывать, что между ними лежит преграда — преграда, нуждающаяся в преодолении.
Наилучшим образом этот прием топологизации данных языка иллюстрируется фонологией, поскольку она воплощает означающее в виде фонемы. Но означающее никак не может ограничиться этой фонематической ипостасью. Итак — что же представляет собой единичное означающее (un significant)?
Похоже, что сформулировав вопрос таким образом, мне придется кое-что пояснить
Слово ип (один), предшествующее здесь нашему термину, выполняет функцию неопределенного артикля. Его наличие предполагает, что означающее может стать собирательным, что оно может быть сгруппировано и предоставлено как некая совокупность. Однако мне кажется, что обосновать эту совокупность, предпослать ей артикль 1е, лингвисту будет нелегко, ибо не существует предиката, который дал бы ему это право.
Не далее как вчера Якобсон обратил наше внимание на то, что вовсе не слово способно стать основой означающего. Слово не образует совокупности нигде, кроме как в словаре, где оно может быть включено в определенный порядок. Чтобы дать вам это почувствовать, я мог бы обратиться к такой единице, как фраза, которая ведь тоже является единицей значащей и которую, при случае, можно попытаться представить в виде набора типичных для данного языка вариантов. Однако я предпочел бы остановиться на другом феномене — пословице, который заинтересовал меня благодаря недавно попавшей мне в руки небольшой статье Полана.

26
Жак Лакан
Ещё: глава II
В ходе разговора, полного тех двусмысленностей, которые дают чужаку ощутить, что перед ним область лингвистической компетенции, ему пока недоступная, Полан обратил внимание, что у мальгашей пословицы нагружены каким-то особым смыслом и выполняют функцию очень специфическую. Обстоятельства, при которых это наблюдение было сделано, не помешает мне в своих выводах пойти дальше. Нетрудно заметить, на самом деле, что на границах функционирования пословицы значение предстает как нечто развееривающееся — вы уж простите мне этот термин — из пословицы в идиому.
Отыщите, к примеру, в словаре выражение a tire-arigot -вам будет потом, о чем мне рассказать. Оказывается, дошли до того, что выдумали некоего господина по имени Лариго и, притянув его за уши, получили в конце концов это a tire-arigot. Так что же пресловутое a tire-arigot означает — при том, что в языке немало других, не менее экстравагантных фразеологизмов? А означают все они одно — низвержение желания. Вот смысл выражения a tire-arigot. Из дыры, проделанной в бочонке значения, низвергается, хлещет без удержу (a tire-arigot) струя значения, пока не нальется его полная кружка.
Что же это за значение? На уровне нашего рассмотрения это то, что имеет следствием означаемое. Напоминаю, что поначалу соотношение означаемого и означающего было ошибочно охарактеризовано как произвольное. Соссюр так и говорит, хотя похоже, что делает он это скрепя сердце: на самом деле, судя по содержимому ящиков его письменного стола, — я имею в виду истории анаграмм — его мнение гораздо ближе к тому, что мы находим в Кратиле. Впечатление же произвольности создается тем, что следствия, имеющие характер означаемого, не обнаруживают с тем, что им служит причиной, никакой связи.
Однако связи этой они не обнаруживают исключительно потому, что мы питаем иллюзию, будто причина эта имеет какое-то отношение к Реальному. Я говорю о Реальном серьезном. Серьезное — чтобы это понять, нужно, конечно, быть в курсе дела, нужно немного походить на мои семинары — может быть только сериальным. Постигается это

27
Жак Лакан
Ещё: глава II
длительным процессом извлечения, в ходе которого мы извлекаем из языка нечто такое, что в нем содержится, но о чем пока, на данном этапе моего изложения, у нас самое отдаленное представление — взять хотя бы неопределенный артикль ип, эту приманку, воспользоваться которой так, чтобы она выполняла по отношению к означающему собирательную функцию, мы пока не умеем. На самом деле следует, как мы убедимся, сделать обратное и вместо того, чтобы исследовать одно, единичное означающее (un signifiant), обратиться к означающему Один (Un) — но об этом речь пойдет впереди.
Следствия, имеющие характер означаемого, не обнаруживают никакой видимой связи с тем, что их вызывает. Отсюда следует, что референты, т.е. те вещи, для приближения к которым означающее служит, воспринимаются приблизительно, как бы невооруженным глазом. И вовсе не важно, что вещи эти могут оказаться воображаемыми — в конце концов, позволяй означающее выделить нужный для нашего счастья образ, этого было бы вполне достаточно. На самом деле, увы, этого не происходит. На уровне различия означающее/означаемое отношение означаемого к тому, что присутствует в этом различии как необходимое третье, т.е. к референту, состоит, собственно, в том, что означаемое его упускает из виду. Коллиматор не работает.
В довершение всего оказывается, что, прибегнув к кое-каким другим фокусам, означающим все же удается воспользоваться. Характеризовать функцию означающего, представить его в собирательной форме, напоминающей предикацию, нам поможет то, что послужило для нас отправным пунктом — логика Пор-Рояля. Реканати напоминал вам на днях о субстантивированных прилагательных. Округлость извлекается из круглого, а справедливость — почему бы и нет? — из справедливого. Это как раз и позволит нам выдвинуть глупость на первый план и прямо заявить, что она является не семантической категорией, за которую ее принимают, а способом придать означающему собирательный характер.
Почему бы и нет? Ведь означающее глупо, бессмысленно.

28
Жак Лакан
Ещё: глава II
Мне кажется, что все это может вызвать улыбку — улыбку, естественно, глупую. Каждый знает — и может убедиться, заглянув в любой из соборов — что нет ничего более по-скотски глупого, чем улыбка ангела. Внушение, которое делает нам Паскаль, на этом как раз и основано. А глупая она у ангела от того, что он купается в верховном означающем. Оказаться на мели ему бы не повредило — глядишь, он улыбаться и перестал бы.
Я вовсе не хочу сказать, будто не верю в ангелов — все знают, что моя вера в них от меня неотторжима и даже неотТейоржима — просто я не думаю, что мы дождемся от этих вестников хотя бы одной вести, и в этом смысле они самые настоящие означающие.
Почему мы придаем такое значение функции означающего? Да потому, что она лежит в основе того символического измерения, которое одно и позволит нам выделить аналитический дискурс в чистом виде.
Я мог бы подойти к этому предмету и с другой стороны — например, рассказав вам о том, как просятся ко мне на анализ.
Но этих деликатных моментов я не хотел бы касаться. Здесь найдутся люди, которые узнают в рассказе себя, и один Бог знает, что они обо мне могут вообразить. Чего доброго они подумают, что я считаю их за глупцов. На самом деле это последнее, что могло бы мне в таких случаях прийти в голову. Речь идет о том, что аналитический дискурс вводит субстантивированное прилагательное — глупость, бессмысленность — в качестве одного из служебных измерений означающего. На этом моменте нам придется остановиться подробнее.
3
Если мы субстантивируем, значит, мы собираемся допустить субстанцию, а с субстанциями у нас на сегодняшний день не богато. У нас их всего две — мыслящая и протяженная.
Исходя из этого следовало бы, наверное, спросить, где же именно находится место этому субстанциональному изме

29
Жак Лакан
Ещё: глава II
рению, будь то близкому или далекому, до сих пор лишь знаками дававшему о себе знать; этой служебной субстанции, этому измерению (dimension), которое следовало бы писать dit-mension (измерение сказывания) — измерению, хранение которого важнее для функционирования языка, нежели строгое соблюдение каких бы то ни было правил?
Что касается субстанции мыслящей, то мы успели ее, похоже, заметно видоизменить. От «я мыслю», которое, предполагая само себя, обосновывает существование, мы сделали вперед ещё один шаг — шаг к бессознательному.
Поскольку сегодня мне предстоит, идя по проторенной колее, говорить о бессознательном, выстроенном как язык, имейте в виду — эта формула полностью изменяет функцию субъекта в качестве существующего. Субъект — это вовсе не тот, кто мыслит. Субъект — это тот, кого мы призываем не говорить все, нет — все сказать нельзя и мы говорим ему так лишь для того, чтобы его улестить — а говорить глупости: в этом все дело
Эти-то глупости и позволяют нам начать анализ и открыть для себя новый субъект — субъект бессознательного. Чем меньше он, голубчик, предпочтет думать, тем больше у нас появится шансов узнать о нем кое-что новое, сделать из сказанного им определенные выводы — а сказанного ведь не вернешь, таковы уж правила игры.
Таким образом возникает акт высказывания, который далеко не всегда способен вне-существовать сказанному. По причине того, что привходит к сказанному как его следствие. Вот испытание, которое, как бы глуп субъект ни был, дает шанс прикоснуться в его анализе к чему-то реальному.
Что до статуса акта высказывания, то о нем пока говорить не время. Должен, однако, предупредить вас о самом занудном, что предстоит сделать в этом году — нам придется подвергнуть этому испытанию ряд высказываний, принадлежащих философской традиции.
Какое счастье, что Парменид писал поэмы! Ведь используемый им языковой аппарат чрезвычайно близок — поверим заключению лингвиста — математическим способам выражения: чередование следует за последовательностью, включение за чередованием. Будучи поэтом, Парменид

30
Жак Лакан
Ещё: глава II
сумел высказать, что хотел, в наименее глупой форме. А иначе, то, что бытие есть, а небытия — нет — не знаю, как вам, а мне это кажется просто глупостью. Не подумайте, будто мне доставляет удовольствие подобное говорить.
Однако в этом году нам не обойтись без бытия, без означающего «Один», к которому я ещё в прошлом году проложил дорогу, сказав: «Одного имеется вдосталь!» Как бы глупо и бессмысленно это ни звучало, но именно отсюда, собственно, серьезное и начинается. И нам не обойтись здесь, пожалуй, без обращения к философской традиции.
От знаменитой протяженной субстанции, дополняющей ту, другую, нам тоже так просто не отделиться — ведь это не что иное, как современное (moderne) пространство. Субстанция чистого пространства, по аналогии с чистым духом. Нельзя сказать, чтобы это было многообещающе.
Чистое пространство основано на понятии части — нужно лишь учесть, что все части внеположны друг щууту, partes extra partes. Но даже из этого удалось кое-что извлечь, для чего пришлось сделать серьезный шаг вперед.
Чтобы, прежде чем я покину вас, указать место, которое занимает мое означающее, я предлагаю вам ещё поразмыслить над выражением, стоявшим в прошлый раз в начале написанной мною фразы — выражением наслаждаться телом, телом, которое, символизируя Другого, позволит выработать понятие о ещё одной форме субстанции — о субстанции наслаждающейся.
Разве не это самое предполагает весь психоаналитический опыт — не субстанцию тела, при условии, что эта последняя определяется исключительно как то, что наслаждается? Этим свойством обладают лишь живые тела, конечно, но ведь о том, что значит быть живым, мы ничего и не знаем, кроме того, что тело — им можно насладиться.
Но насладиться им можно только при условии, что телесность его становится значащей. Но тогда partes extra partes протяженной субстанции дело не ограничится. Как прекрасно замечает де Сад, этот своего рода кантианец, наслаждаться можно лишь частью другого, ибо тело не может обвиться вокруг тела Другого настолько, чтобы включить его в собственное целиком и переварить подобно фагоциту.

31
Жак Лакан
Ещё: глава II
Поэтому и приходится довольствоваться небольшим объятием, вот так, за плечики, а там и ещё за что-нибудь — ой, больно!
Наслаждение отличается тем фундаментальным свойством, что все тело одного наслаждается частью тела Другого. Но и эта часть тела наслаждается тоже — Другому это может больше или меньше по вкусу, но в любом случае равнодушным он остаться не может.
Бывает даже, что происходит нечто выходящее за пределы описанного мною явления и отмеченное характерной для означающего двусмысленностью; дело в том, что родительный падеж в выражении jouir du corps можно понять либо в духе Сада, чем я здесь и воспользовался (наслаждение телом), либо, напротив, в экстатическом, субъектном смысле (наслаждение тела) — и тогда наслаждается, в конечном счете, Другой.
Это лишь самый элементарный уровень того, что о наслаждении можно сказать. Я заявил в прошлый раз, что оно не является знаком любви. Это утверждение, которое нам ещё предстоит обосновать и которое приведет нас на уровень наслаждения фаллического. Но то, что я называю наслаждением (телом) Другого в собственном смысле слова и что выступает здесь лишь в символической форме, представляет собой нечто совсем иное — то не все, артикулировать которое мне ещё предстоит.
4
Но что представляет собой в этой артикуляции означающее — спросим мы сегодня и закончим на этом, чему у меня есть причины.
Я сказал бы, что означающее располагается на уровне наслаждающейся субстанции. Это совсем не похоже на аристотелевскую физику, понятиями которой я воспользуюсь, и которая самим тем, что можно обратиться к ней так, как я это делаю, демонстрирует свою иллюзорность.
Означающее — это причина наслаждения. Как вообще к той или иной части тела приблизиться, не прибегнув для

32
Жак Лакан
Ещё: глава II
этого к помощи означающего? Как поместить без означающего в фокус нашего зрения то, что служит наслаждению материальной причиной? Пусть туманно и путано, но роль этой части тела всегда обозначена.
Теперь я перейду непосредственно к конечной причине — конечной во всех смыслах этого слова. Будучи границей (terme) наслаждения, означающее — это то, что его прерывает.
Обнимались — увы, умаялись. А устали — все, перестали. Здесь перед нами другой полюс означающего — сигнал прекращения: полюс, свойственный ему так же изначально, как изначальна, по-видимому, командная форма звательного падежа.
Действующая причина — третий из приводимых Аристотелем типов причины — есть, в конечном счете, не что иное, как замысел (projet), которым наслаждение ограничивается. В животном мире немало явлений, которые пародируют этот путь наслаждения у говорящего существа, точно так же, как намечаются у животных функции, напоминающие сообщение — разве пчела, переносящая пыльцу с мужского цветка на женский, не напоминает нам о процессах коммуникации?
А объятие, стыдливое объятие, в котором наслаждение находит свою последнюю причину — формальную, разве не относится оно к ведомству регулирующей его грамматики?
Не случайно же в начальных примерах учебников по грамматике Петр бьет Павла; с равным успехом можно, думаю, сказать, что Петр и Павел — это пример сочинительной связи — разве что непонятно потом, кто же кого потрепал? Эту фразу мне случалось обыгрывать уже не раз.
Можно даже сказать, что глагол, этот глашатай перехода субъекта к постигающему его в наслаждении разделению, представляет собой, по определению, означающее, по сравнению с другими, не такое уж глупое, тем более, когда оно определяет его, это разделение, способом дизъюнкции и становится знаком.
В прошлом году мне случилось обыграть сделанную мною некогда в письме к женщине орфографическую ошибку: вместо: ты никогда не узнаешь, как ты любима мною я напи

33
Жак Лакан
Ещё: глава II
сал любим, опустив конечное а. Мне сказали потом, что это, по-видимому, признак моих гомосексуальных наклонностей. Но ведь я не случайно говорил вам, как раз в прошлом году, что когда любят, пол тут не причем.
На этом, если не возражаете, я хотел бы сегодня поставить точку.
19 декабря 1972 года

35
Жак Лакан
Ещё: глава III
III
ФУНКЦИЯ ПИСЬМА
Бессознательное — это то, что читается.
Об использовании букв. S/s.
Онтология, дискурс господина.
Говорить о трахе.
То, что не поддается прочтению.

Я начну постепенно вводить вас в тему, которую отложил на сегодня и которая, предупрежу сразу, мне кажется головоломной. Речь пойдет о месте, которое занимает в аналитическом дискурсе функция письма.
Это немного похоже на анекдот: дело в том, что я не нашел однажды ничего лучшего, как написать на обложке подготовленного мною к изданию сборника — мусоросборника, как мне случилось однажды выразиться — слово Написанное.
Сборник этот, как вам известно, чтение не из легких. Могу сделать вам по секрету маленькое автобиографическое признание: именно на это я и рассчитывал. Я думал даже, больше того, что для чтения они вовсе не предназначены.
Славное начало, не правда ли?
1
Вот буква — она читается. Причем на первый взгляд, вслед за словом. Она читается, причем буквально. Но читать букву, и просто читать — это далеко не одно и то же. В аналитическом дискурсе, очевидно, как раз об этом и речь — о том, что читается; о том, что читается по ту сторону того, что вы побуждали субъекта высказать. А побуждали вы его, как я в прошлый раз уже подчеркнул, не столько говорить все, сколько говорить все подряд, не опасаясь говорить глупости.
Предполагается, таким образом, что мы будем это из&heip;