Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Ошо.
Сознание и медитация: новая надежда, новое утешение

Издательская группа "Весь"; Санкт-Петербург; 2011
ISBN 978-5-9573-2288-7

Что такое медитация?

Это самый главный вопрос, что касается моего подхода к религиозности. Медитация — это суть моего учения. Это именно то лоно, из которого должна родиться новая религиозность. Но описать медитацию словами очень трудно. Медитация и слова несовместимы по определению. Медитация — это нечто, что вы можете иметь, чем вы можете быть, но в силу самой ее природы вы не можете сказать, что это такое. И все же были предприняты попытки хоть как-то ее объяснить. Даже если в результате возникнет лишь фрагментарное, частичное понимание, это большее, на что можно надеяться.
Но даже частичное понимание медитации может стать семенем. Многое зависит от того, как вы слушаете. Если вы только слышите, тогда до вас не дойдет даже часть ее сути, но если вы слушаете... Постарайтесь понять разницу между первым и вторым.
Слышание механично. У вас есть уши — вы можете слышать. Если вы оглохните, тогда механический аппарат может помочь вам слышать. Уши — это всего-навсего определенный механизм для восприятия звуков. Слышать очень просто: животные слышат, любое существо, обладающее ушами, способно слышать. Но слушание — это гораздо более высокая ступень.
Слушать значит только слышать и не делать ничего больше: в вашем уме нет никаких других мыслей, ваше внутреннее небо безоблачно — тогда все, что говорится, доходит до вас в том виде, в котором было сказано. Ваш ум не вмешивается, вы не интерпретируете услышанное, пропуская его через фильтр своих предрассудков; оно не затуманивается тем, что происходит внутри вас прямо сейчас, — потому что все это искажения.
Обычно это не сложно; вы всегда обходитесь только слышанием, потому что то, что вы слышите, — общепринятые вещи. Если я говорю что-либо о доме, о двери, о птице, о дереве — с этим нет проблем. Это общепринятые вещи — потребности в том, чтобы слушать, не возникает. Но потребность слушать появляется тогда, когда мы говорим о чем-то, подобном медитации, которая является не вещью, а субъективным состоянием. Мы можем только указать на него. Вам нужно быть очень внимательными и бдительными, тогда есть вероятность, что до вас дойдет хотя бы толика смысла этого состояния.
Даже если у вас возникнет хоть немного понимания, этого более чем достаточно, поскольку у понимания есть способность расти. Если хотя бы крупица понимания попадет в правильное место, в сердце, само по себе оно начнет расти.
Вначале постарайтесь понять слово «медитация». Это неправильное слово для описания того состояния, которое обязательно начинает интересовать любого истинного искателя. Поэтому я хотел бы сказать вам кое-что о нескольких словах. В санскрите для медитации у нас есть специальное слово — дхьяна . Оно непереводимо, ни в одном другом языке не существует аналогичного слова. Вот уже две тысячи лет это слово считается непереводимым по той простой причине, что носители ни одного другого языка либо не пробовали его перевести, либо не испытывали то состояние, которое оно обозначает; поэтому в других языках его нет.
Слово необходимо только тогда, когда есть что сказать, есть чему дать название. В английском языке есть три слова. Первое из них — концентрация. Я видел много книг, написанных людьми, исполненными самыми благими намерениями, но не имеющими никакого опыта медитации. Они постоянно используют для дхьяны слово «концентрация», но дхьяна — это не концентрация. Концентрация просто означает ваш ум, сфокусированный на одной точке; это состояние ума. Обычно ум постоянно движется, но если он постоянно движется, вы не можете использовать его в работе над определенным предметом.
В науке, к примеру, концентрация необходима; без концентрации наука просто не может существовать. Не удивительно, что наука не развилась на Востоке — я вижу эти глубокие внутренние связи, — там концентрация никогда не была ценна. Для религии необходима не концентрация, а нечто другое.
Концентрация — это ум, сфокусированный на одной точке. В этом есть своя польза, потому что в определенный объект можно проникать все глубже и глубже.
Именно этим и занимается наука: все больше и больше узнает об объективном мире. Человек с постоянно блуждающим умом не может быть ученым. Все искусство ученого состоит в том, что он способен забыть обо всем на свете и сосредоточить свое сознание на чем-то одном. А когда все сознание вливается в одну вещь, это почти все равно, что сфокусировать солнечные лучи при помощи линзы в одной точке — тогда можно зажечь огонь.
Солнечные лучи сами по себе не могут зажечь огонь, потому что они рассеиваются, расходятся. Их движение прямо противоположно концентрации. Концентрация — это когда лучи сходятся, встречаются в одной точке; а когда множество лучей встречается в одной точке, у них появляется энергия, которой достаточно для того, чтобы зажечь огонь. Сознание обладает таким же свойством — сконцентрируйте его, и вы сможете глубже проникнуть в тайны вещей.
Это мне напомнило о Томасе Алва Эдисоне — одном из величайших западных ученых. Однажды он сосредоточенно над чем-то работал, и когда его жена принесла ему завтрак, она увидела, что он так поглощен своей работой, что даже не услышал, как она вошла. Он даже не взглянул на жену, он не осознавал, что она рядом, а она знала, что в такой момент его лучше не беспокоить: «Завтрак, конечно, остынет, но он очень рассердится, если я побеспокою его — никогда не знаешь, где он».
Поэтому она просто поставила перед ним завтрак, чтобы он, как только выйдет из своего состояния концентрации, увидел его и съел. Но что произошло? В это время к ним как раз заглянул приятель — он тоже увидел, что Эдисон очень сосредоточенно работает. Он посмотрел на остывающий завтрак и подумал: «Пускай он лучше занимается своей работой, а я тем временем съем его завтрак, а то он остынет». И он съел весь завтрак, а Эдисон даже не заметил, что его приятель был у него в комнате и ел.
Когда Эдисон вышел из состояния концентрации, он огляделся и увидел своего приятеля и пустую тарелку. Эдисон сказал приятелю: «Прости меня, пожалуйста. Я уже съел свой завтрак, ты немного опоздал». Естественно, раз тарелка пуста, кто-то съел ее содержимое, а кто еще мог это сделать? Наверняка, он сам! Бедный приятель даже не знал, что и сказать. Он думал, что удивит Эдисона, но Эдисон удивил его еще больше, сказав: «Ты немного опоздал...»
Но жена все слышала. Она вошла в комнату и сказала: «Он не опоздал, это ты опоздал! Это он прикончил твой завтрак. Я все видела, но подумала, что завтрак все равно остывает, пускай хоть кто-нибудь его съест. Ты еще тот ученый! Не понимаю, как ты справляешься со своей наукой. Ты даже не знаешь, кто съел твой завтрак, и еще просишь при этом прощения: „Извини, ты немного опоздал...“»
Концентрация — это всегда сужение сознания. Чем у@ же становится сознание, тем оно сильнее. Оно словно меч, вонзающийся в любую тайну природы, — нужно только забыть обо всем остальном. Но этот метод концентрации не религиозен. Очень многие люди этого не поняли — не только на Западе, но и на Востоке. Они думают, что концентрация религиозна, медитативна. Она дает огромную силу, но это сила ума.
Например, в Индии в 1920 году царь Варанаси перенес операцию, ставшую сенсацией во всем мире. Он отказался от анестезии. Он сказал: «Я дал обет не принимать ничего, что может лишить меня сознания, поэтому я не могу согласиться на наркоз, но вам не стоит беспокоиться».
Это была серьезная операция по удалению аппендикса. Вырезать аппендикс без анестезии очень опасно — можно убить человека. Он может этого не вынести — будет ужасная боль. Нужно разрезать живот, вырезать аппендикс и извлечь. Операция может занять один час, два часа — неизвестно, в каком состоянии находится аппендикс.
Но пациент тоже был не простым человеком, — иначе анестезию применили бы насильно, — он был царем Варанаси. Он сказал врачам: «Не беспокойтесь». А там собрались самые лучшие доктора Индии и один специалист из Англии. Они устроили консилиум — никто не был готов проводить эту операцию, но ее необходимо было сделать, иначе в любой момент аппендицит мог убить царя. Ситуация была серьезной, и обе возможности ее разрешения казались опасными: если оставить царя без операции, он может умереть; если делать операцию, не лишая его сознания — чего раньше никогда не делали, не было такого прецедента, — то...
Но царь сказал: «Вы меня не поняли. Такого прецедента никогда не было, потому что вы никогда не оперировали человека, подобного тому, которого вы собираетесь оперировать сейчас. Просто дайте мне мою священную книгу Шримад Бхагавад Гиту. Я почитаю ее, и через пять минут вы сможете начать. Когда я поглощен Гитой, вы можете резать любую часть моего тела — я не буду чувствовать боли и даже не буду об этом знать».
И царь настоял на своем... в любом случае без операции он бы умер, так что в попытке прооперировать его не было никакого вреда. Врачи думали, что, возможно, он прав — ведь он был знаменит своими духовными практиками. Итак, сделали, как он велел. Он почитал Гиту пять минут и закрыл глаза, книга выпала у него из рук, и операция была проведена. Она заняла полтора часа и была действительно очень серьезной: еще пару часов, и аппендикс мог бы разорваться и убить царя. Аппендикс удалили, а царь оставался в полном сознании и был совершенно спокоен — даже глазом не моргнул. Он был где-то в другом месте.
Всю жизнь он занимался этой практикой: всего пять минут чтения, и он погружался в особое состояние. Он знал Гиту наизусть и мог воспроизводить ее вслух без книги. Как только он входил в Гиту, он действительно оказывался в ней; там оказывался его ум — он полностью покидал тело.
Это была редкая операция, и она прославилась на весь мир. Но снова была совершена та же ошибка. Все газеты написали о том, что царь Варанаси — человек глубокой медитации. Он был человеком глубокой концентрации, но не медитации.
Он тоже заблуждался; он тоже думал, что достиг состояния медитации. Но это не было медитацией. Просто ум настолько сфокусирован, что все остальное выпадает из его фокуса и не осознается. Это не состояние осознанности, это состояние суженного сознания — настолько суженного, что оно становится точечным, и оставшаяся часть существования из него выпадет.
Поэтому прежде, чем я отвечу на вопрос «Что такое медитация?», вы должны понять, что ею не является.
Во-первых, это не концентрация. Во-вторых, это не созерцание.
Концентрация точечна, созерцание имеет более широкое поле. Вы созерцаете красоту... Существуют тысячи красивых вещей, вы можете постоянно перемещаться с одной красивой вещи на другую. У вас богатый опыт переживания красоты, вы можете переходить от одного случая переживания красоты к другому. Но все же вы остаетесь привязанными к этому предмету. Созерцание — это более широкая концентрация, не точечная, но ограниченная предметом. Вы будете двигаться, ваш ум будет двигаться, но он все равно останется в пределах предмета.
Философия использует созерцание в качестве своего метода, наука использует концентрацию в качестве своего. В созерцании вы также забываете обо всем, кроме предмета. Чем больше предмет, тем больше у вас пространства для движения, а в концентрации пространства для движения вообще нет. Вы можете все больше и больше углубляться, сужаться, становиться все более и более нацеленными, но пространства для передвижения у вас нет. Поэтому ученые — и вам это покажется удивительным — очень ограниченные люди.
Многие думают, что ученые — это люди неограниченного ума. Это не так. Что касается предмета их исследования, они совершенно непредвзяты: они готовы с абсолютной беспристрастностью выслушать все, что идет вразрез с их теорией. Но в остальном у них еще больше предрассудков и нетерпимости, чем у обыкновенных простых людей, — по той простой причине, что они никогда не интересовались ничем, кроме предмета своего исследования: они просто приняли все, во что верит общество.
Многие религиозные люди хвалятся этим: «Смотрите, он такой великий ученый, Нобелевский лауреат, — и все такое, — и все же он каждый день ходит в церковь». Они совершенно забывают, что в церковь приходит вовсе не Нобелевский лауреат. Не ученый приходит в церковь, в церковь приходит человек без своей учености. И этот человек, за исключением его ученой части, гораздо доверчивее других — другие люди открыты, доступны, думают о разных вещах, сравнивают: какая религия лучше? Иногда они читают и о других религиях, у них есть здравый смысл, которого нет у ученых.
Чтобы стать ученым, необходимо пожертвовать несколькими вещами — например, здравым смыслом. Здравый смысл — обычное качество заурядных людей. Ученый — незаурядный человек, он не обладает обычным здравым смыслом. Со здравым смыслом нельзя открыть теорию относительности или закон земного притяжения. Со здравым смыслом можно делать все остальное.
Например, Альберт Эйнштейн был, пожалуй, единственным человеком во всей истории, который имел дело с такими большими цифрами, что всего одна цифра могла занять всю страницу — за ней следовали сотни нолей. Но он так увлекся большими цифрами, что незаурядно, — он думал только о звездах, световых годах, о миллионах, биллионах, триллионах звезд и считал только их, — что совершенно забыл о повседневных мелочах.
Однажды он вошел в автобус и заплатил кондуктору за проезд. Кондуктор дал ему сдачу. Эйнштейн подсчитал сдачу и сказал: «Верните мои деньги. Вы меня обсчитали».
Кондуктор взял сдачу, снова ее пересчитал и сказал: «Мистер, кажется, у вас плохо с арифметикой. Вы не умеете считать».
Эйнштейн вспоминал: «Когда он сказал: „Мистер, кажется, у вас плохо с арифметикой“, — я просто молча взял сдачу обратно. Я сказал себе: „Лучше уж промолчать. Если еще кто-нибудь услышит, что у меня плохо с арифметикой, да еще от кондуктора автобуса...“ Чем я занимался всю свою жизнь? Одними цифрами — больше ни о чем не думал. Одни цифры — ни женщин, ни мужчин. Я думаю цифрами, мне даже сняться сны в цифрах, а этот идиот мне говорит: „Вы не умеете считать“».
Когда он вернулся домой, он сказал жене: «Пересчитай эту сдачу. Сколько здесь?» Она посчитала и сказала: «Все верно».
Он воскликнул: «Боже мой! Значит, кондуктор был прав! Наверно, у меня действительно плохо с арифметикой. Наверно, я могу иметь дело только с громадными цифрами и сложными вычислениями. Простая арифметика совсем выпала у меня из головы».
Ученый просто обязан потерять здравый смысл. Точно так же и философ. Созерцание шире, но все же оно привязано к определенному предмету. Например, однажды ночью Сократ о чем-то думал, — никто не знает, о чем, — стоя у дерева, и он был так поглощен своим созерцанием, что совершенно не заметил, как пошел снег. Утром его нашли почти насквозь промерзшим. Он стоял по колено в снегу с закрытыми глазами. Он был на волосок от смерти, даже кровь его чуть не застыла.
Его принесли домой, растерли, напоили спиртным, и он кое-как пришел в себя. Его спросили: «Что ты делал там, стоя под открытым небом?»
Он ответил: «Понятия не имею, стоял ли я или сидел, и где я вообще был. Предмет размышления был настолько увлекательным, что я погрузился в него полностью. Я не заметил, что начал идти снег и что прошла целая ночь. Я бы умер, но не пришел бы в себя, потому что предмет был таким интересным. Я еще не закончил, это была целая теория, а вы меня разбудили на середине. Теперь я не знаю, смогу ли я снова уловить эту незаконченную мысль».
Это точно так же, как когда вам снится сон, и вас будят. Как вы думаете, удастся ли вам снова уловить этот сон, если вы закроете глаза и попытаетесь заснуть? В тот же самый сон очень трудно вернуться.
Созерцание подобно логическому сновидению. Это очень редкое явление. Но философия полагается именно на него. Философия может применять концентрацию для особых целей — чтобы способствовать созерцанию. Если какие-то фрагменты в нем требуют более сконцентрированного усилия, тогда можно использовать концентрацию — нет проблем. Философия — это в основном созерцание, но иногда она может использовать концентрацию как инструмент.
Но религия не может использовать концентрацию; религия также не может использовать и созерцание, потому что ее не интересуют объекты. Находится ли объект во внешнем мире или в вашем уме — мысль, теория, философия — не важно: это — объект.
Религию интересует тот, кто концентрируется, тот, кто созерцает.
Кто это?
Вы не можете на нем сконцентрироваться.
Кто на нем сконцентрируется? Вы — это он.
Вы не можете созерцать его, потому что кто будет созерцать? Вы не можете разделить себя на две части, чтобы поставить одну часть перед своим умом, а вторую заставить созерцать первую. Сознание нельзя разделить на две части. И даже если бы такая возможность и была — ее нет, но просто ради аргументации я говорю, что если бы и была возможность разделить сознание на две части, — тогда та, что созерцает другую, это вы. А другая — не вы.
Другой никогда не может быть вами.
Другими словами: объект — это не вы.
Вы — неделимый субъект.
Вас совершенно невозможно превратить в объект.
Это как зеркало. Зеркало может вас отражать, зеркало может отражать все что угодно, но можете ли вы заставить зеркало отражать самого себя? Вы не можете поставить зеркало перед самим собой — как только вы поставите его перед самим собой, его там больше не будет. Зеркало не может отражать себя самого. Сознание в точности как зеркало. Вы можете использовать его как концентрацию на каком-либо объекте. Вы можете использовать его как созерцание какого-либо предмета.
Английское слово «медитация» — это тоже неправильное слово, но поскольку другого слова у нас нет, нам придется им пользоваться до тех пор, пока слово «дхьяна» не будет принято в английском языке так же, как оно принято в китайском и японском. В этих странах была аналогичная ситуация. Когда две тысячи лет тому назад буддийские монахи пришли в Китай, они изо всех сил пытались найти слово, которое бы передавало смысл их слова «джхана».
Гаутама Будда никогда не говорил на санскрите, он говорил на языке простых людей, на языке пали. Санскрит был языком духовенства, брахманов, а одной из основных целей революции Будды было свержение духовенства — в нем не было никакого толку.
Человек может связаться с существованием напрямую.
Ему не нужен посредник.
Более того, через посредника это сделать нельзя.
Это очень легко понять: вы не можете любить свою девушку, своего парня через посредника. Вы не можете кому-то сказать: «Я дам тебе десять долларов, теперь пойди и полюби от моего имени мою жену». Слуга не может это сделать, никто не может это сделать за вас — только вы сами. Слуга не может от вашего имени заниматься любовью, иначе богачи не утруждали бы себя этим непристойным занятием. У них достаточно слуг, достаточно денег, они могли бы просто поручать это своим слугам. Они могли бы найти самых лучших слуг — зачем себя этим утруждать? Но есть некоторые вещи, которые вам приходится делать самим. Слуга не может вместо вас есть, слуга не может вместо вас спать.
Как же священник, который всего-навсего слуга, будет выступать посредником между вами и существованием, или природой, или истиной, или богом? В недавнем послании римского папы миру это было признанно грехом: попробовать установить прямой контакт с богом — грешно!
Вы должны связываться с богом через должным образом посвященного католического священника, все должно проходить через надлежащие каналы. Существует определенная бюрократия, иерархия, нельзя же так просто обойти епископа, священника, папу. Если вы так просто их обойдете и окажетесь прямо в Доме Божьем — это непозволительно, это грех.
Меня очень удивило, что этому поляку Папе Римскому хватило смелости назвать это грехом, сказать, что у человека нет права по рождению на контакт с существованием или с истиной, что и для этого ему необходимо надлежащее посредничество! А кто это надлежащее посредничество выбирает? Существует триста религий, и у каждой своя бюрократия, свои надлежащие каналы, и все они говорят, что все остальные двести девяносто девять религий фальшивы!
Но священники могут существовать только в том случае, если они сами сделают свое существование необходимым. Они совершенно не нужны, но они должны навязать вам себя как нечто неизбежное.
В данный момент Папа Римский снова в турне. Вчера я видел его фотографию, сделанную в какой-то католической стране. Он целовал землю. Средства массовой информации спросили его: «Что вы думаете о приеме?» Он ответил: «Прием был теплый, но не горячий».
Прием не оправдал его ожидания; он не доволен теплым приемом, он, должно быть, ожидал, что прием будет горячим. А когда он говорит «теплый», можно быть совершенно уверенными, что прием наверняка был довольно прохладным, — он изо всех сил пытается его преувеличить. Иначе теплый прием — это горячий. Чего же еще желать? Горячих хот-догов? Тогда он будет горячим? И теплого приема достаточно. Но я знаю, в чем проблема: он наверняка был прохладным или даже холодным.
В этом году этот человек собирается созвать синод, — то есть католический сенат, — на котором соберутся епископы и кардиналы всего католического мира, чтобы решить некоторые насущные вопросы. Можете быть уверены, что такими насущными вопросами являются следующие: контроль рождаемости, который является грехом, аборт — еще один грех, и новый грех, который никогда раньше не упоминался, — попытка войти в прямой контакт с богом.
Теперь выдвинутый им тезис он собирается предложить на рассмотрение синода, чтобы получить его согласие, тогда этот тезис станет приложением к Библии, почти таким же священным, как и она сама. Если он будет единодушно принят синодом, тогда он обретет такой же статус. И он будет принят, потому что ни один священник, ни один кардинал не скажет, что этот тезис неправильный. Они будут безмерно счастливы, что у Папы такой изобретательный ум, — даже Иисус до этого не додумался!
Когда мне сообщили, что любая попытка напрямую связаться с богом — грех, я подумал: а что же тогда делал Моисей? Ведь это было прямой связью с богом: там не было посредника, там вообще никого не было. Ни одного очевидца тому, как Моисей встретился с богом в горящих кустах. Но согласно словам Папы Римского, он совершил великий грех.
Кто был посредником Иисуса? Ведь какое-то посредничество было необходимо. Вознося свою молитву, он тоже пытался напрямую связаться с богом. И он никому не платил, чтобы за него помолились, он молился сам. А ведь он не был ни епископом, ни священником, ни кардиналом, точно так же, как и Моисей.
По словам Папы Римского, все они грешники. И синод это подпишет — я знаю заранее, — потому что во всем мире духовенство находится в шатком положении.
А правда в том, что право постигать существование, жизнь, весь этот мир принадлежит вам с рождения.
Созерцание теоретично, вы можете продолжать теоретизировать... это тоже лишит вас здравого смысла. Например, Иммануил Кант был одним из величайших философов, которые когда-либо существовали. Всю свою жизнь он провел в одном городе по той простой причине, что любая перемена нарушила бы его созерцание — новый дом, новые люди... Все должно было оставаться неизменным, чтобы он мог свободно ему предаваться.
Он так и не женился. Одна женщина даже сделала ему предложение, но он сказал: «Мне надо подумать». Вероятно, это был единственный в своем роде случай — обычно предложение делает мужчина. Должно быть, она долго ждала и, когда поняла, что этот мужчина не собирается делать предложение, сделала его сама. И что он сказал? «Мне надо подумать». Он три года размышлял над всеми доводами в пользу брака, над всеми доводами против, и беда была в том, что все они были равносильными, уравновешивающими и нейтрализующими друг друга.
Итак, спустя три года он пошел и постучал в дверь дома этой женщины, намереваясь сказать ей следующее: «Мне трудно прийти к заключению, так как доводы за и против одинаково обоснованы и весомы, и я не могу ничего сделать, прежде чем не обнаружу, что один вариант более логичный, научный и философский, чем другой. Так что, прости меня, пожалуйста, и выходи замуж за кого-нибудь другого».
Дверь открыл отец этой женщины. Кант спросил, может ли он видеть его дочь. Отец ответил: «Вы пришли слишком поздно: она уже вышла замуж, у нее даже есть ребенок. Вы еще тот философ: пришли дать ей ответ через три года!»
Кант сказал: «Так или иначе, ответ не был „да“, но вы можете передать своей дочери, что я так и не смог решить. Я очень старался найти решение, но нужно быть честным: я мог бы обмануть себя, выдвигая только положительные доводы и опуская отрицательные. Но я не могу себя обманывать».
Еще этот человек ходил преподавать в университет каждый день в одно и то же время. Люди сверяли по нему свои часы: время можно было определить с точностью до секунды — он двигался, словно стрелки часов. Его слуга объявлял не «Господин, ваш завтрак готов», а «Господин, семь тридцать», «Господин, двенадцать тридцать». Не нужно было говорить, что пора обедать — двенадцать тридцать... нужно было только сказать время.
Все было расписано по минутам. Он был так поглощен своим философствованием, что стал подневольным — он стал практически слугой своего собственного слуги, так как слуга мог в любой момент пригрозить ему, сказав: «Я ухожу». А слуга знал, что Кант не может остаться без него. Однажды это уже случилось… Слуга угрожал, и Кант сказал ему: «Да можешь уходить. Ты слишком высокого о себе мнения. Ты думаешь, что я без тебя жить не смогу, что я не смогу найти себе другого слугу?»
Слуга ответил: «Попробуйте».
Но с другим слугой ничего не вышло, потому что ему и в голову не могло прийти, что нужно объявлять время. Он говорил: «Господин, обед готов», — и этого было достаточно, чтобы причинить Канту беспокойство. Канта нужно было будить рано утром, в пять утра, и слуге были даны такие указания: «Даже если я буду тебя бить и кричать: „Убирайся вон, дай мне выспаться!“ — ты не должен уходить. Даже если тебе придется меня побить, бей, но вытащи меня из постели. Пять значит пять, если я встану позже, отвечать за это будешь ты. Ты совершенно свободен делать все, что тебе заблагорассудится. И я не могу тебе возразить, потому что иногда слишком холодно, и мне хочется спать... но это минутная слабость — тебя это не должно беспокоить. Ты должен следить за временем и выполнять все мои приказы, и когда я сплю, тебя не должно волновать, что я тебе говорю. Я могу сказать: „Уходи! — я встаю“. Но ты не должен уходить, ты должен вытащить меня из постели ровно в пять утра».
Между Кантом и его старым слугой не раз происходила драка: слуга его бил и заставлял вставать с постели. Новый слуга не мог этого делать: бить своего господина; сам приказ казался абсурдным. «Хотите спать — спите; хотите вставать — вставайте. Я могу разбудить вас в пять, но мне кажется очень странным, что нам нужно устраивать драку». Поэтому другие слуги не могли прижиться. Канту приходилось идти к своему прежнему слуге и просить его вернуться: «Возвращайся! И не вздумай умереть раньше меня, иначе мне придется покончить жизнь самоубийством». И каждый раз, когда такое происходило, слуга просил повышения своего жалования. Так они и жили.
Однажды, когда Кант шел в университет, лил дождь, и одна из его туфлей увязла в грязи. Он оставил ее там, потому что, если бы он попробовал ее вытащить, он опоздал бы на несколько минут, а это было недопустимо. В аудиторию он вошел в одной туфле. Студенты удивленно посмотрели на него и спросили: «Что случилось?» Он ответил: «Просто одна туфля увязла в грязи, но мне нельзя опаздывать: так много людей сверяют по мне часы. Моя туфля не так важна. Когда я буду возвращаться домой, я ее заберу — кому понадобится красть одну туфлю?»
Вот так эти люди и лишились здравого смысла — они живут в другом мире. В своем теоретическом мире Кант предельно логичен; его логика безупречна. Но в жизни... он просто сумасшедший. Кто-то купил по соседству дом, и Кант заболел, тяжело заболел. Врачи не могли понять, в чем дело, потому что казалось, что никакой болезни нет, но Кант был почти на грани смерти — безо всякой на то причины.
Один из его приятелей пришел и сказал: «Все ясно. Насколько я понимаю, в соседнем доме появились жильцы, и они посадили деревья так, что, когда те выросли, то закрыли окно Канта. А это было неотъемлемой частью его неизменного распорядка дня: он вставал у окна в час заката и смотрел на заходящее солнце. Теперь деревья выросли и закрыли окно. Вот единственная причина его болезни: нарушен его распорядок — нарушена вся его жизнь».
Кант встал и сказал: «Я тоже думал, что что-то не так, почему я заболел? — врачи говорят, что никакой болезни нет, однако я на грани смерти. Ты прав, это все из-за этих деревьев: с тех пор как они выросли, я не видел заката. Мне чего-то не хватало, но я никак не мог понять, чего именно». Соседей попросили срубить деревья, и они согласились. Если из-за деревьев может умереть такой великий философ... Они срубили деревья, и на следующий день Кант выздоровел.
Его распорядок был нарушен. Если он был безупречен, тогда Кант абсолютно свободно мог предаваться своему созерцанию. Он хотел, чтобы его жизнь была почти полностью роботизирована, чтобы его ум был совершенно свободен от обычных повседневных дел.
Но религия — это не созерцание.
Это не концентрация.
Это — медитация.
Однако медитацию нужно понимать в значении «дхьяна», потому что английское слово «медитация» опять-таки выражает несколько иное понятие. Вначале попробуйте понять, что оно означает в английском языке, потому что каждый раз, когда вы будете говорить «медитация», вас могут спросить: «На что? На что вы медитируете?» Должен же быть объект, само слово подразумевает некий объект: я медитирую на красоту, на бога, на истину. Но нельзя просто сказать: «Я медитирую», — в английском языке это предложение будет считаться незаконченным. Необходимо сказать на что — на что вы медитируете? И в этом проблема.
Дхьяна значит «я пребываю в медитации» — даже не медитирую. Если точнее, то «я есть медитация» — вот значение слова «дхьяна». Поэтому, когда в Китае не смогли найти подходящее слово, позаимствовали буддийское слово «джхана». Будда говорил «джхана» — так на языке пали звучит «дхьяна».
Будда говорил на языке простых людей, это было частью его революции, потому что, как он говорил, «религия должна пользоваться обычным, простым языком, чтобы духовенство можно было упразднить за ненадобностью. Люди понимают свои священные писания, люди понимают свои сутры, люди понимают все, что они делают. И в священнике нет никакой необходимости».
Священник нужен, потому что он использует другой язык, который не могут использовать люди, и он продолжает навязывать идею, что санскрит — это божественный язык, и что читать на нем позволено не каждому. Это специальный язык, как язык врачей. Вы когда-нибудь над этим задумывались? — почему врачи всегда прописывают лекарства на латинском или греческом языках? Что это за глупость? Они не знают ни греческого, ни латыни, но их лекарства и названия этих лекарств всегда на греческом или на латыни. Это такой же фокус, что использует духовенство.
Если они будут писать на языке простых людей, они не смогут брать с вас столько денег, сколько они берут сейчас, потому что вы скажете: «Вы берете с меня двадцать долларов за этот рецепт?» И аптекари тоже не смогут брать за свои услуги много денег, потому что они знают, что это можно купить на базаре всего за один доллар, а они просят пятьдесят. Но на латинском или греческом вы не знаете, что это такое. Если они напишут «лук», тогда вы скажете: «Вы что, шутите?» Но если это написано на латинском или греческом, вы не знаете, что это означает, только врач или аптекарь в курсе.
И манера их письма тоже играет важную роль. Нужно написать так, чтобы вы не смогли прочитать. Если вы сможете прочесть, вы сможете посмотреть в словаре и выяснить, что означает написанное ими слово. Нужно, чтобы было написано совершенно неразборчиво, чтобы вы ничего не смогли понять. На самом деле, зачастую аптекарь и сам не знает, что написано в рецепте, но никто не хочет показывать свое невежество, поэтому он вам хоть что-нибудь да выдаст.
Однажды произошла такая история. Один человек получил письмо от своего семейного врача, это было приглашение на свадьбу его дочери. Но врач по привычке написал в своей обычной манере, и этот человек не смог его прочитать. Он подумал, что лучше всего будет поступить так: «Я пойду к аптекарю, потому что это может быть что-то важное, если же я пойду прямо к врачу, он подумает, что я вообще неграмотный. Так что лучше уж будет пойти к аптекарю».
Он пошел к аптекарю и дал ему письмо, чтобы тот его прочел. Аптекарь исчез с письмом и через десять минут вернулся с двумя бутылями. Человек сказал: «Что вы делаете? Это был не рецепт, а письмо».
«Боже мой! — воскликнул аптекарь. — Это было письмо?» Но он подумал, что жених и невеста — это две бутыли. Поэтому он приготовил какую-то микстуру и принес ее в двух бутылях.
Будда протестовал против санскрита и использовал пали. На языке пали дхьяна — это джхана . Джхана дошла до Китая и превратилась в чан . У них не было другого слова, поэтому они взяли это, но в каждом языке свое произношение — оно стало чан . Когда оно дошло до Японии, то превратилось в дзэн , но это дхьяна — все то же слово. И мы используем слово «медитация» в значении «дхьяна», так что это не медитация на что-то.
В английском языке медитация — это нечто среднее между концентрацией и созерцанием. Концентрация точечна, у созерцания широкая сфера, а медитация — это часть этой сферы. Когда вы созерцаете определенный предмет, и есть несколько вещей, требующих большего внимания, тогда вы медитируете. Вот что в английском языке означает медитация: концентрация и созерцание — это два полюса, медитация находится точно посередине. Но мы не используем это слово в его английском смысле, мы придаем ему совершенно новое значение. Я расскажу вам одну историю, которая мне всегда очень нравилась, она пояснит, что такое медитация.

Трое приятелей отправились на утреннюю прогулку. Они увидели буддийского монаха, стоящего на холме, и от нечего делать стали обсуждать, чем он занимается. Один сказал:
— Насколько я отсюда вижу, он кого-то ждет. Может быть, его друг отстал, и он его дожидается.
Второй возразил:
— Глядя на него, я не могу с тобой согласиться, потому что, когда кто-нибудь ждет отставшего друга, время от времени он оглядывается, чтобы посмотреть, пришел тот или нет, и сколько нужно еще ждать. А этот человек не оглядывается — он просто стоит. Не думаю, что он кого-то ожидает. Мне кажется, что у этих буддийских монахов есть коровы.
В Японии монахи держат корову ради молока для утреннего чая, иначе рано утром придется ходить и просить как подаяние чашку чая. А дзэнские монахи пьют чай по крайней мере пять-шесть раз в день: это почти что духовная практика, потому что чай придает бодрости, повышает бдительность, осознанность; поэтому в монастыре и держат корову.
Он сказал:
— Мне кажется, что его корова потерялась, наверно, ушла куда-нибудь пощипать травку, а он просто ее ищет.
Третий приятель сказал:
— Я не согласен, потому что, когда кто-нибудь ищет корову, он не стоит как истукан. Он ходит туда-сюда и смотрит вокруг. А этот даже голову не повернет. Да что голову — у него даже глаза полуприкрыты.
Они подошли к монаху уже настолько близко, что могли видеть его довольно отчетливо. Тогда третий человек сказал:
— Похоже, вы не правы. Я думаю, что он медитирует. Но как мы решим, кто из нас прав?
— Нет проблем. Мы уже близко к нему подошли. Подойдем к нему и спросим.
Первый человек спросил монаха:
— Вы ожидаете отставшего друга?
Буддийский монах открыл глаза и произнес:
— Ожидаю? Я никогда ничего не ожидаю. Ожидание чего бы то ни было противоречит моей вере.
— Бог с ним, с этим ожиданием! Просто скажите мне — вы кого-нибудь ждете?
— Моя религия учит, что нельзя быть уверенным даже в следующей секунде. Как я могу ждать? Где время на то, чтобы ждать? Я не жду.
— Ладно, не ожидаете, не ждете — я не знаю вашего языка. Просто скажите мне, от вас отстал друг?
— Опять вы за свое. В этом мире у меня нет ни друзей, ни врагов — потому что все они неразделимы. Нельзя отделить одних от других. Разве вы не видите, что я буддийский монах? У меня нет друзей, у меня нет врагов. Так что, пожалуйста, не беспокойте меня и идите своей дорогой.
Второй приятель подумал: «Теперь есть надежда, что я прав». Он сказал:
— Именно это я ему и говорил: «Ты несешь чушь! Он не ожидает и не ждет — он буддийский монах, у него нет ни друзей ни врагов». Вы правы. Мне кажется, что ваша корова потерялась.
Монах ответил:
— Вы еще глупее, чем первый. Моя корова? Буддийский монах ничем не владеет. А зачем мне искать чужую корову? У меня нет никакой коровы.
Второй приятель очень смутился и не знал, что и сказать.
Третий подумал: «Теперь остается только то, что я сказал». Он произнес:
— Я вижу, что вы медитируете.
Монах ответил:
— Чепуха! Медитация — это не действие. Нельзя медитировать, медитацией можно только быть. Скажу вам честно, ребята, чтобы не морочить вам голову — я просто ничего не делаю. Стою и ничего не делаю — есть возражения?
Они ответили:
— Нет, возражений нет, просто в этом нет никакого смысла — стоять и ничего не делать.
— Но в этом как раз и состоит медитация: сидеть и ничего не делать — ни телом, ни умом.

Как только вы начинаете что-нибудь делать, вы тут же впадаете либо в созерцание, либо в концентрацию, либо в действие, но при этом вы удаляетесь от центра. Когда вы совсем ничего не делаете — ни физически, ни ментально, ни на каком другом уровне, — когда вся деятельность прекращается, и вы просто есть, — это и есть медитация. Вы не можете ею заниматься, не можете ее практиковать, ее необходимо просто понять.
Как только у вас появляется время просто быть, отбрасывайте все делание. Мышление — это тоже делание, концентрация — это тоже делание, созерцание — это тоже делание. Даже если всего одну минуту вы ничего не делаете и просто находитесь в своем центре в полном расслаблении — это медитация. И как только вы научитесь этому, вы сможете оставаться в этом состоянии, сколько захотите; в конце концов, вы сможете пребывать в нем круглосуточно.
Как только вы узнаете, каким образом ваша сущность может оставаться безмятежной, тогда постепенно вы сможете совершать какие-то действия, осознавая при этом, что ваша сущность остается невозмутимой. Это вторая часть медитации. Сначала научиться просто быть, а затем научиться совершать небольшие действия: мыть пол, принимать душ, но оставаясь при этом центрированным. Затем можно начать совершать сложные действия.
Например, я разговариваю с вами, но моя медитация не нарушается. Я могу говорить, говорить и говорить, но в центре меня нет ни малейшего движения, там безмолвие, абсолютная тишина.
Таким образом, медитация не против действия.
Она не означает, что вы должны убегать от жизни.
Она просто учит вас новому образу жизни.
Вы становитесь центром циклона.
Ваша жизнь продолжается, она становится гораздо интенсивнее — в ней появляется больше радости, больше ясности, больше проницательности, больше творчества — тем не менее, вы сохраняете отрешенность, вы просто наблюдатель на вершине холма, видящий все, что происходит вокруг.
Вы не делатель, вы — наблюдатель.
В этом и состоит весь секрет медитации — вы становитесь наблюдателем. Делание продолжается на своем собственном уровне — это не проблема. Рубка дров, черпание воды из колодца... Вы можете делать все свои маленькие и большие дела; не разрешается только одно: вы не должны терять своей центрированности.
Осознанность, бдительность должны оставаться абсолютно ясными, не затуманенными.
Медитация — очень простое явление.
Концентрация — это очень сложно, это утомительно, потому что вы все время должны себя принуждать. Созерцание проще, потому что у вас есть чуть больше пространства для движения. Вы не протискиваетесь сквозь узкое отверстие, которое становится все у@ же и у@ же.
Концентрация обладает тоннельным видением. Вы когда-нибудь смотрели сквозь тоннель? С той стороны, с которой вы смотрите, он большой. Но если тоннель две мили длиной, его противоположная сторона — всего-навсего маленькое кругленькое пятнышко света; чем длиннее тоннель, тем меньше его противоположная сторона. Чем крупнее ученый, тем длиннее тоннель. Он должен сосредотачиваться, а сосредоточение всегда требует большого напряжения.
Концентрация — это не естественное состояние ума.
Ум — бродяга. Ему нравится передвигаться с одной вещи на другую.
Его всегда возбуждает все новое.
В концентрации ум почти как в тюрьме.
Во время второй мировой войны — я не знаю, почему — места, где держали заключенных, стали называть «концентрационными лагерями». В это название они вкладывали свой собственный смысл: они привозили самых разных заключенных и концентрировали их в одном месте. Но концентрация, на самом деле, это стягивание всей энергии тела и ума и направление ее в сужающееся отверстие. Это утомительно. При созерцании есть больше пространства для движения и игры, но все равно это пространство ограниченно, а не безгранично.
Медитация, согласно моему видению и моей религии, имеет в своем распоряжении все пространство, все существование. Вы — наблюдатель, вы можете видеть всю сцену. Не надо прилагать усилия, чтобы на чем-либо сконцентрироваться, не надо прилагать усилия, чтобы что-либо созерцать. Вы ничего этого не делаете, вы просто наблюдаете, просто осознаете. Это навык. Это не наука, не искусство, не ремесло, а навык.
Итак, вам нужно просто постоянно играть с этой идеей. Сидя в ванной, поиграйте с этой идеей, представьте, что вы ничего не делаете. И однажды вы будете удивлены: это случится в процессе игры — потому что это часть вашей природы. Нужно только поймать правильный момент... Никогда не знаешь, когда наступит правильный момент, когда представится удобный случай, так что просто продолжайте играть.
Как-то раз Генри Форд заявил: «Своим успехом я обязан лишь тому, что в правильное время ухватился за правильную возможность. Люди думают о возможности либо в будущем — за нее нельзя ухватиться — либо в прошлом. Когда она уходит, и остается лишь пыль на дороге, тогда люди осознают, что возможность ушла».
И кто-то спросил: «Но если вы не думаете о возможности в будущем, и если вы не думаете об упущенной возможности, как можно за нее ухватится, когда она представляется? Ведь нужно быть готовым». Он ответил: «Не готовым. Просто нужно постоянно прыгать. Никогда не знаешь, когда она появится. Когда она появляется — просто хватай ее!»
В словах Генри Форда кроется потрясающий смысл. Он сказал: «Нужно постоянно прыгать. Не ждать, не беспокоиться, появится возможность или нет, — просто постоянно прыгать. Никогда не знаешь, когда она появится. Когда она появляется, набрасывайся на нее и хватай. Бессмысленно все время смотреть в будущее: „Когда появится эта возможность?..“ Будущее непредсказуемо. Если ждать, думая: „Когда она появится, я за нее ухвачусь“, то к тому времени, когда ты осознаешь, что она появилась, ее уже не будет. Время бежит так быстро, остается лишь пыль. „Лучше забыть о возможностях и просто научиться прыгать, и тогда, когда бы они ни появились...“»
Вот что я хочу вам сказать: просто постоянно играйте с этой идей. Я использую слово «играть», потому что я не серьезный человек, и моя религия не серьезная. Просто постоянно играйте — у вас ведь достаточно для этого времени.
В любое время — лежа в постели, если не спится, поиграйте с этой идеей. Зачем беспокоиться о сне? — он придет сам собой. Ничего нельзя сделать, чтобы его вызвать; его нет — так зачем беспокоиться? Забудьте о том, чего у вас нет. У вас есть этот момент, почему бы им не воспользоваться? Лежа в постели в холодную ночь, нежась под теплым одеялом, просто поиграйте с этой идеей. Не надо садиться в позу лотоса. В моей медитации вам не надо себя мучить.
Если вам нравится поза лотоса — хорошо, можете сидеть в ней. Но в Индию приезжают люди с Запада, и у них уходит шесть месяцев на то, чтобы научиться сидеть в позе лотоса, при этом они так мучают себя. Они думают, что когда они научились позе лотоса, они чего-то достигли. Вся Индия сидит в позе лотоса — и никто ничего не достиг. Просто для них естественно сидеть в такой позе. В холодной стране, чтобы сесть, нужен стул, потому что нельзя сидеть на земле. В жаркой стране кому нужен стул? Ведь можно сидеть где угодно.
Не нужно ни специальной позы, ни специального времени. Есть люди, которые думают, что есть специальное время. Но не для медитации, для нее подходит любое время — только нужно быть расслабленным и игривым. А если медитация не происходит, не надо огорчаться, ничего страшного... Потому что я не говорю вам, что она произойдет сегодня или завтра, или через три месяца, или через полгода. Я не внушаю вам никакой надежды, потому что это создаст в вашем уме напряжение. Она может произойти когда угодно, а может и вовсе не произойти — все зависит от того, насколько вы игривы.
Просто начните играть — почему бы не поиграть в ванной, когда вы ничего не делаете? Стоя под душем, вы ничего не делаете: душ сам делает свою работу. Вы просто стоите, в течение этих нескольких минут попробуйте поиграть. Когда вы идете по дороге, ходьба может выполняться телом, вы не нужны: ноги идут сами. В любой момент, когда вы можете почувствовать себя расслабленными, ненапряженными, играйте с идеей медитации так, как я вам объяснил. Просто будьте безмолвны и центрированы в себе, и в один прекрасный день... а дней всего семь — так что не волнуйтесь!
Итак, в понедельник, во вторник, в среду, в четверг, в пятницу, в субботу или, по крайней мере, в воскресенье — в один из этих дней это случится. Просто наслаждайтесь идеей и играйте с ней как можно чаще. Если ничего не произойдет, — я вам ничего не обещаю, — очень хорошо: вы получили удовольствие. Вы поиграли с идеей, вы дали ей шанс.
Продолжайте давать ей шанс. Генри Форд сказал: «Постоянно прыгайте, и когда шанс появится, набрасывайтесь на него». Я говорю прямо противоположное: постоянно давайте шанс медитации, и когда придет подходящий момент и вы будете действительно расслабленны и открыты, она на вас набросится.
А как только медитация набросится на вас, она уже больше никогда вас не покинет.
Ни в коем случае.
Так что подумайте как следует, прежде чем начнете играть!

Как на самом деле работает медитация? Как можно достичь постоянного медитативного состояния? И как с медитацией связана практика кундалини?

Медитация — это приключение, приключение в области неизвестного — величайшее приключение, которое может произойти с человеческим умом. Под приключением я имею в виду нечто, к чему нельзя подготовиться. Прежде всего, ничего не известно заранее. Пока не познаешь медитацию, невозможно знать, что это такое. Все сказанное в конечном итоге ничего не значит — истина остается невысказанной. Многое было сказано, многое было сказано ни о чем, но в том, что касается истины, не было вымолвлено ни единого слова.
Пока не познаешь медитацию, невозможно знать, что это такое. Но кое-что о ней все-таки можно сказать. Сказанное никогда не будет сутью и не может ею быть. Природа медитации такова, что это невозможно. Нельзя сказать: «Вот это — медитация». Все, что можно сказать, это то, что это не медитация, и это не медитация, и то не медитация. Все остальное — медитация. И об этом остальном ничего нельзя сказать.
На то есть множество причин. Медитация — это нечто большее, чем ум. Она не есть нечто, происходящее в уме. Медитация — это нечто, что происходит с умом, но не в уме, иначе ум был бы способен дать ей определение, он был бы способен знать ее и понимать. Медитация — это нечто, происходящее не в уме, а с умом. Она случается, как смерть случается с жизнью. Смерть никогда не случается в жизни, она случается с жизнью.
Медитация для ума — это то же самое, что смерть для жизни. Можно сказать, что медитация — это более глубокая смерть; не физическая, а психическая. Чем глубже смерть, тем больше вероятность возрождения. После физической смерти вы возрождаетесь физически. Что касается вашей сущности, с ней ничего не происходит, совершенно ничего. Вы остаетесь прежними, такими же, как и были.
Чем глубже смерть, тем глубже воскрешение. Если вы умираете психологически, если умирает ваш ум, тогда вы возрождаетесь. И это возрождение не просто физическое возрождение, потому что при физическом возрождении происходит замена тела: новое тело замещает старое. Но при ментальной, психической смерти ум не заменяется. Сознание остается без ума.
Итак, медитация — это сознание без ума, открытое небо без окружающих его стен. Мы можем разрушить стены этого дома, но не эту комнату, потому что «комната» означает не что иное, как ограниченное стенами пространство. Теперь комната будет неограниченным пространством. Комната будет здесь под открытым небом. Разумеется, она больше не будет восприниматься как комната, потому что теперь ее нельзя будет обозначить: она стала одним целым с небом. Но комната здесь, и в большей степени, чем была раньше, только нет стен. Так что, если определить комнату как «пространство», пустоту между стенами, тогда и без стен комната все еще остается комнатой. Она становится больше, она становится безграничной.
Итак, когда умирает ум, — когда я говорю «умирает ум», я имею в виду только стены ума, — пустота между стенами остается, она становится больше. Это сознание. Обратите внимание на различие. Я называю пустоту внутри сознанием, а стены вокруг — умом. Можно сказать и так: ум с маленькой буквы умирает, Ум с большой буквы продолжает жить. Теперь это уже не ваш ум, он не может быть вашим. Если стены снести, эта комната не будет умом. Сама комната останется, но она не будет умом, потому что ум м&heip;