Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Блаженный старец Иоанн Оленевский-Краткое жизнеописание. Воспоминания. Акафист.
Настоящее издание - это попытка систематизировать имеющиеся сведения о жизни священноисповедника старца Иоанна Оленевского и воспоминания его современников и духовных чад. Добавлены некоторые свидетельства, не публиковавшиеся ранее.
Издание подготовлено по заказу Троице-Сергиевого храма с. Соловцовка Пензенской области

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Послание Преосвященнейшего Филарета,
епископа Пензенского и Кузнецкого,
клиру и пастве Пензенской епархии
по случаю обретения мощей
старца-иерея Иоанна Оленевского
(Ивана Васильевича Калинина)

Досточтимые отцы, всечестное монашество, дорогие братья и сестры!
В юбилейный 2000-й год от Рождества Христова Русская Православная Церковь на своем Освященном Архиерейском Соборе, состоявшемся в Москве в августе 2000 года в Храме Христа Спасителя, прославила целый сонм своих верных сыновей и дочерей, пострадавших за веру Христову, причислив их к лику святых новомучеников и исповедников Российских XX века. В число их, как мы знаем, от Пензенской епархии вошли епископ Феодор (Смирнов Владимир Алексеевич) и священники Смирнов Василий Сергеевич и Архангельский Гавриил Иванович, претерпевшие мученическую кончину в Пензе в 1937 году. К сожалению, могила их, как и большинства убиенных в годину жестоких гонений на Православную Церковь, неизвестна, и мы лишены возможности воздавать их честным останкам то достодолжное почитание, какое обязаны, согласно с нашей верой, оказывать святым мощам.
Но Господь не оставил нас без Своего утешения и ниспослал нам сей великий дар - цельбоносные мощи старца-иерея Иоанна Оленевского, чье почитание началось задолго до его общецерковной канонизации. Не было, пожалуй, ни одного верующего человека в Пензенской епархии, кто бы не слышал о прозорливом старце Иоанне Оленевском, обладающем благодатной молитвой исцеления души и тела.
Иван Васильевич Калинин, как звали Иоанна Оленевского, прожил долгую жизнь. Как свидетельствуют документы, родился будущий подвижник в 1854 году в селе Оленевка теперешнего Пензенского района и рос сиротой, лишившись своих родителей в самом раннем детстве. Обладая слабым здоровьем, зарабатывал себе на хлеб мелким ремеслом — вязанием шарфов, перчаток и прочего. Но главное, чему он отдавался со всем жаром своей души, была благодатная молитва и посещение Введенского храма села Оленевки, где он помогал священнику как алтарник, с семи лет читал Часослов и пел на клиросе. С малолетства он вел аскетический и уединенный образ жизни: ночами вставал на молитву, молился истово, со слезами, и ограничивал себя в еде и развлечениях.
В 1920 году архиепископом Иоанном (Поммером), будущим главой Латвийской Церкви, претерпевшим мученическую кончину, Иван Васильевич в возрасте 65 лет был рукоположен в сан диакона и служил в храмах Оленевки и Соловцовки, находясь за штатом.
Еще с дореволюционных времен среди богомольцев он почитался за «святого старца-прозорливца», способного утешить в бедах и печалях, дать ответ на любой вопрос, даровать исцеление души и тела. Большая известность в народе и подвижническая деятельность Иоанна Оленевского пришлась не по нраву богоборческой советской власти. Многочисленные посещения старца самыми широкими слоями населения дали повод ей обвинить его в антисоветской агитации и контрреволюционной деятельности. Несмотря на преклонный возраст его трижды арестовывали, подвергали допросам и несколько месяцев содержали в пензенской тюрьме.
Господь уберет его от ссылок и сохранил как духовного наставника, утешителя земли Пензенской в годину тяжких испытаний, которые выпали на долю народа в страшные 30-е годы и в Великую Отечественную войну. Именно в это время, когда Русская Православная Церковь была обескровлена жесточайшими репрессиями и когда были закрыты почти все церкви, духовный подвиг отца Иоанна приобрел особую значимость.
К концу войны произошло послабление государственной политики в отношении Церкви. В Пензенской епархии, где к началу Великой Отечественной войны оставалось всего два действующих храма из тысячи, бывших в ней до революции, - Митрофановский в Пензе и Казанский в Кузнецке - в 1945-1946 годах были возобновлены богослужения в 28 церквах, в том числе и в соловцовской Сергиевской церкви, где на должность диакона вновь был назначен Иоанн Оленевский. А 2 сентября 1946 года епископом Михаилом (Постниковым) он был рукоположен в сан иерея. Тем самым Господь дал возможность отцу Иоанну передать горение своей непреклонной веры и непрестанного служения Богу возрожденному приходу, прихожанам, а через них и последующим поколениям.
6 августа 1951 года в возрасте 97 лет Господь призвал его в Свои обители. Почитаемый иерей был похоронен на кладбище в с.Оленевке на том самом месте, которое он выбрал себе еще при жизни. И как при жизни к нему шел нескончаемый поток людей за помощью, так и после смерти многочисленные богомольцы продолжали идти к Иоанну Оленевскому на его могилку, обращая свои молитвенные просьбы к тому, кто не оставлял их и за гробом.
В 45-летнюю годовщину его кончины, 6 августа 1996 года, по благословению Владыки Серафима останки великого прозорливца были перенесены в Соловцовку к Сергиевской церкви для достойного поклонения.
За его исповедническую деятельность и подвижническую жизнь, непрекращающееся народное почитание и многочисленные случаи исцелений по ходатайству архиепископа Серафима определением Священного Синода от 27 декабря 2000 года иерей Иоанн Калинин-Оленевский был включен в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века.
Таким образом, дорогие братья и сестры, Пензенская епархия обрела еще одного святого - ходатая и молитвенника перед престолом Божиим за всех нас. Будем же достойны светлой памяти священноисповедника Иоанна Оленевского, прославившего Пензенскую землю, и своими стремлениями к праведной жизни и благочестию приумножим духовные сокровища нашей родной Святой Русской Православной Церкви, чьим верным сыном был и остается новопрославленный святой.
Всю свою жизнь о. Иоанн всячески старался скрывать свои подвиги, но не мог скрыть полученной от Бога благодати и сиял как светильник, зажженный на вершине горы. «Открывай чистое сердце и молись», - постоянно говорил старец. Пусть же эти слова станут для всех нас его духовным завещанием.

Божией милостью епископ Пензенский и Кузнецкий
Филарет.
30(17) мая 2001 года

ГЛАВА 1

Великий блаженный чудотворец, старец иерей Иоанн (в миру Иван Васильевич Калинин) родился в 1854 году в праздник Усекновения главы Иоанна Крестителя, 29 августа (11 сентября по новому стилю), в селе Оленевка Пензенской губернии (год и точное место рождения старца Иоанна до сих пор официально считаются неустановленными, т.к. документального их подтверждения пока не найдено).
Еще до рождения великого младенца в Оленевку прибыли два монаха и сообщили православным людям пророчество Божие: «Скоро здесь у вас родится младенец, который будет велик среди верных». По отбытии этих монахов прошел год, и родился сын у девы Ксении. При крещении дано было ему имя Иоанн. С рождения до самой смерти он не пропускал ни одной церковной службы, кроме того времени, когда был в тюрьме полгода. Сначала его носила в церковь мать, а потом сам бегал. Рано научился читать при помощи Духа Святого, и с семи лет начал читать в церкви своим мелодичным, звучным тенором и дискантом.
Вероятно, за обильные слезы своей обиженной матери, Ксении, Господь щедро наградил ее сына великой благодатью и святостью с малых лет. «Что ты тут строишь, Ванюша?» — спрашивали мальчика взрослые. «Целькву», — отвечал малыш, которому было в ту пору только два года. И действительно, из сырой глины, камешков и чурочек у ребенка получалась маленькая, хотя и нестройная церквушка.
Отец Ксении строго наказал свою дочь за ее грех и выгнал из дома. Позднее, все же пожалев ее, построил ей келию около сельской церкви.
Иван так и рос под благодатью этой церкви, не пропуская ни одной службы, сначала с матерью, а потом самостоятельно, услаждая посетителей своим приятным благозвучным сильным тенором или дискантом. Народ так и рассуждал: «Чего мы в Борисовскую церковь пойдем, лучше в Оленевскую, мы хоть послушаем Ивана Васильевича, насладимся его пением». Только запоет, вся церковь «на воздусях». Пел он дискантом, высоко и чисто. Как запоет:
«Хвалите имя Господне», без слез нельзя было слушать.
Мать его, Ксения, рано оставила Ивана сиротой, и воспитывался мальчик у родственников. Родственники рассказывали, что он маленький в куклы играл, делал церковь из глины, куклы шли в церковь молиться, а кто из них умирал, он их нес на кладбище, устроенное тут же около церкви, и хоронил. Шил им платья, вязал чулки и шапки, пел с куклами. Играл в кругу с 12-13-летними детьми и купался с ними. А по ночам тайно молился. Наташа, двоюродная сестра, чинила его одежду и ворчала на него: «Все коленки изъерзал и изодрал».
Еще мальчиком он стал приучать себя к строгой жизни: спал мало, сидя или согнувшись на полу, как котенок. Пищу принимал редко и помалу. С малых лет Иван отказался от вкушения мяса и всю жизнь не знал его вкуса. Он пил обыкновенно стакан чая, который сам заваривал; картошку на шестке круглую испечет и чаем запивает без хлеба. Сласти не принимал с малых лет, а конфеты детишкам раздавал, чай же у него был лишь слегка подслащен. Яичко принимал только одно на Пасху, когда разговлялись. Изредка стаканчик молока выпьет, когда горло заболит. Однажды, чувствуя себя нездоровым, попросил сварить кашки гречневой на молоке. Ему сварили, а он только попробовал.
Любил он церковь, ни одну службу не пропускал, в церкви пел, читал, в алтаре с малых лет помогал и людей в церковь звал: «Что ты не ходишь в церковь, Матерь Божия накажет. Здесь и Киев, и Иерусалим». Так говорил он про церковь Соловцовскую.
Мать его была Ксения, а отца никто не знал. Васильевичем назвали его по крестному. Два раза материнскую келию поджигали, они с матерью заново строились, миром-собором собирали. Когда же мать умерла, келию совсем отняли и поместили в ней пушную артель, а сироту переселили в келию племянниц Марфы и Татьяны, у них он и воспитывался дальше. Девушки шили, а он лоскутки соберет и детишкам раздает.
После их смерти мальчик стал жить в келий двоюродной сестры Наталии. В школе Иван Васильевич не учился. В пекарню бегал, навещал сирот, платки вязал, чулки, как женщина, псаломщиком работал в церкви. Но за работу никогда ничего не брал.
Ночь у него была посвящена молитве. Спал мало, с перерывами, вскакивал на молитву, в темноте слышны были только слезы... В армию его не брали. Родственники рассказывали, что Иван Васильевич воспитывал сироту-сапожника, вместе с ним сапоги шил и похоронил его 18-летним.
Однажды лет 14-ти от роду попал Иван в Кочетовку Каменского района, где жил блаженный старец Иоанн Кочетовский — блаженный Ванюшка. Подошел этот старец к юноше Ивану Васильевичу, положил свою руку ему на плечо и, улыбаясь своими грязными нечесанными усами и «заржавленными зубами», протянул: «Ты будешь выше меня. К тебе будет слетаться народ, как птицы с небес».
Приходил Иван Васильевич в церковь первым, уходил последним. С детства в алтаре прислуживал. Селиванов, барин, начальник губернии, впоследствии хотел его в диакона произвести, но он был незаконнорожденный. По праведной жизни-то достоин, а незаконнорожденному не положено было в дьяконы...
Иван Васильевич кроме церкви нигде не работал, а дома сапожничал, вязал пуховые платки, лечил скотину, зубы лечил всем, кто обращался к нему. В церкви работал, а дома молился тайно, не показывая свои подвиги. И людям внушал: «Не показывайте, не молитесь напоказ!»
«Я отроду живу только в церкви, — говорил Иван Васильевич, - а дома из гроба встаю и в гроб ложусь, из дома, как из могилы, вылезаю». Так говорил батюшка, когда жил у Наталии, двоюродной сестры.
Много мест служения пришлось поменять батюшке за свою жизнь по мере того, как большевики одну за другой закрывали все новые и новые церкви. Но больше всего в его жизни было связано, конечно, с церковью Оленевской, при которой он рос и где был рукоположен во диакона, и с церковью Соловцовской, где он служил последние свои годы и был возведен в сан иерея.
В течение всей жизни батюшка несколько раз пропадал в лесу. Что он там делал, никто не знал, кроме Бога... Ищут, ищут его и не находят. Любил он лес и, бывало, говорил: «Пойду в лес безгрешный».
Кровать у старца была длиной в половину его длины тела. Он спал всегда скорчившись, никогда не вытягивался. Грубый войлок заменял ему матрац, а старое тонкое одеяло всегда укрывало его тело. Мясо он не ел всю жизнь, пил чай, хлеб ел очень помалу, картошку недосыта, а когда на Пасху разговлялся — одно яйцо очистит и все.
В течение всей своей жизни о. Иоанн всячески старался скрывать свои подвиги, но не мог скрыть полученной от Бога благодати и сиял, как светильник, зажженный на верху горы...
Краток был в своей речи духовный наставник, воспитатель, врач духовный, немощным он никогда не допускал грубых упреков, не раздражался, а плакал очень много и о себе, и обо всех. Обо всех и обо всем. О грехах, недостатках ему не надо было сказывать, он сам их знал и указывал на них человеку, приводя его в слезное покаяние и исправление.
Когда начались гонения на Церковь, Иван Васильевич сразу же стал на подозрении у советской власти. После разгрома в Пензе «истинно-православных церковников» во главе с епископом Пензенским Кириллом, в 1932 г. было заведено первое дело и на Ивана Васильевича Калинина, проживавшего тогда в деревне Елизаветино и служившего в церкви села Надеждино Телегинского района. Он был арестован «за проведение антисоветскои религиозной пропаганды» и решением тройки определен к высылке сроком на три года. В конце 1933 - начале 1934 года он проходил по новому делу как «один из руководителей контрреволюционного образования церковников», но вследствие преклонного возраста и крайне болезненного состояния дело в отношении его было прекращено. В ноябре 1936 года отец Иоанн опять был арестован и содержался в Пензенской тюрьме в ожидании суда почти полгода, но с Божией помощью снова был освобожден.
В его доме неоднократно проводили обыски, описывали имущество, старцу устанавливали запреты на проживание в различных селах, на прием посетителей...
Несколько раз кто-то избивал его в лесу и дома, но он не жаловался, а только молился. Однажды, когда он молился в лесу, его схватили, привязали к дереву, а мужик Морозов Иван нашел его и привез домой чуть живого, так истощился он, привязанный к дереву. Но не жаловался. «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!» — отвечал старец желающим узнать, кто его привязал к дереву и почему.
Один раз хулиганы сбросили его с плотины в овраг, засоренный навозом, корягами, всякими отбросами и нечистотами. Он там всю ночь ползал, а вылезти не мог. Утром его вытащили из оврага окровавленного и с синяками на теле.
Один раз его избили в лесу, где он часто в одиночестве любил молиться. А секретарь сельсовета, Макаров Василий Андреевич, ехал по лесу, услыхал стон старца, подобрал его и привез домой. На все расспросы тот отвечал смиренно, не жалуясь: «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!».
Многие рассказывают, что отца Иоанна однажды хотели расстрелять. Поставили на берегу и дали залп, но пули отскакивали от него «как будто он железный». Тогда безбожники, не вразумившись, решили утопить святого старца. Они завернули его в одеяло и пустили с высокого берега к реке. Он подкатился к самой воде и остановился. Потом женщины пришли и забрали его.
Как-то раз в келью старца пришли два милиционера и объявили, что их послали за ним: «Собирайтесь, дедушка!» Батюшка немного помолчал, потом смиренно и кротко сказал: «Сейчас соберусь, а тебя завтра хоронить будем», — махнул рукой на одного милиционера. Увезли старца в тюрьму, а на другой день этот милиционер умер, как и предсказал старец.
По возвращении старца из тюрьмы даже сестра Наталья боялась держать его у себя в келий: «К нему народ ходит, меня с ним посадят».
Батюшке пришлось скитаться по людям. Но духом он никогда не падал, а всегда во всех своих бедах только укреплялся и благодарил Бога за всё...
Современники вспоминают, что всем и во всяких горестях и болезнях батюшка был помощник и наставник, и целитель, всех утешал и никого не упрекал.
Двоюродная сестра его умерла, остались у нее три дочери и сын. Иван Васильевич помогал им и делами, и хлебом, и деньгами. Он работал в церкви до старости лет. Последнее время его почти недвижимого возил в церковь татарин Борис Донюшин. Помогали ему юноши Леня и Саша. Каждый, кто бы ни встретился в чем-либо со старцем в любом его возрасте, все поражались его чудесной прозорливости.
...Из-под фундамента церкви, которая стояла в деревне Кочетовка, выросла береза выше церкви: кудрявая, сильная, толстая, зеленая. Блаженный Иоанн сказал народу: «Когда эта береза начнет сохнуть, то знайте, осталось немного до кончины света, а когда она высохнет, знайте, приход Господа Судии при дверях». Блаженный старчик умер. Ивану Васильевичу было уже много лет. Недавно береза начала сохнуть, а теперь уже вся засохла. Храм разрушен, и в Кочетовке появились сектанты...
Год рождения старца доподлинно установить так и не удалось. Документов в архиве не нашли о нем, кроме двух, сохранившихся на руках: о рукоположении старца в сан дьякона и в сан священника. День рождения старчика в «Иоанн постный», то есть в день Усекновения главы Иоанна Крестителя. Странно, даже в таких документах, которые говорят о его рукоположении, не указывается год рождения. Здесь точно исполняется желание самого батюшки Иоанна, который уже при жизни скрывал свои годы.
Его спросят:
— Батюшка, когда ты родился? Он отвечает:
— Не знаю. Не помню.
— Батюшка, сколько тебе лет?
— Не знаю: не то 17, не то... не знаю...
Внешний вид старца говорил о том, что он прожил не менее 100 лет. Волосы совершенно белые, редкие, борода не очень длинная, «выщипанная» временем, кожа на лице белая, чистая, натянутая на кости так, что и морщин-то не было. Усохшее от поста лицо резко вьщеляло скулы. Глаза ввалившиеся, но живые, умные, проницательные, но строгие, хотя общий вид был приятный и добрый. Руки, кажется, не имели даже мускул: натянутая прозрачная кожа показывала все косточки. Руки были теплые, нежные, как у младенца, тоже как лицо, белые, чистые.
Последние годы вели его всегда по церкви под две руки, согнутого почти вдвое. Идя по церкви, благословлял и отдельных прихожан, и всех вместе, а выражение лица его показывало блаженство. Значит, он был доволен: пост и молитвы дали плод -скорби уплывали и тонули в блаженном состоянии души старца, его святой жизни.
Многообильная и поразительная прозорливость святого старца, которою он был награжден за свои подвиги, девственность и его святая жизнь, пронизывает рассказы каждого, встречающегося с ним. Для старца не было тайностей, он провидел будущую жизнь каждого человека, ему были открыты грехи каждого и даже мысли его. Он умел так благословлять, как необходимо было для этого человека, и никогда не ошибался, потому что не своим умом действовал старец, а умом его управлял Дух Святый, Который, благодаря его святой жизни, не отступал от него.

***

ГЛАВА 2

Конкретных биографических сведений о жизни отца Иоанна до нас дошло немного. Время тогда было не совсем подходящее для ведения летописи православных чудес и деятельности святых подвижников... Но, как знать, может и не нужно нам сейчас всех официальных данных и фактов из биографии старца, ведь сохранилось и дошло до нас нечто несравненно более значимое, поистине сокровище бесценное - воспоминания его духовных чад и современников. Именно благодаря им мы имеем возможность не просто знать умом нашим об обстоятельствах жизни батюшки, а можем спустя столько лет снова и снова чувствовать тот удивительный подвижнический дух, в котором жил старец Иоанн, ту несказанную благодать Божию, которая щедро изливалась через него на страждущих, можем почувствовать сами то неземное благоухание, которое дивным ореолом окружало батюшку и наполняло его келию, можем увидеть, как сияло и «наряжалось» солнышко на похоронах угодника Божьего...
Низкий же поклон всем тем, кто как бесценные жемчужины собрал, сохранил и донес до нас эти короткие истории, запечатлевшие живой образ всеми любимого старца Иоанна Оленевского.
***
Война. 1943 год. Одна монахиня собралась к батюшке. Узнали об этом ее знакомые и решили с ней послать кое-что старцу. Одна дала муки, другая крупы. Тут в сумке появились сдобные лепешки и конфеты, и пряники, и яблоки, и хлеб. Нагрузилась монашенка, раба Христова, и поехала. Явившись к старцу, она прежде всего села на скамеечку, стоящую у двери вдоль печки. Уставшая от ноши, она не могла даже подойти к нему под благословение.
— Не сиди, иди скорей не по той дороге, а по этой! — старец махнул рукой по направлению Борисовки.
— Я вот тебе, батюшка, принесла кое-чего. Это вот посылает Наталия, а это...
— Мне ничего не надо, — перебил ее старец и снова махнул рукой на Борисовку. — Иди скорей по той дороге. Наталья, собери ей еще сумку с продуктами.
Старая дева Наталья быстро наложила в свою сумку булок, хлеба и все, что случилось у них в это время.
— Ступай, ступай, торопись, — благословляет прозорливец монахиню, — да нигде не задерживайся, неси все.
Поцеловав поднесенную к самым губам руку, та не успела даже поклониться и быстро вышла из келий. Перевязав сумки вместе, перевалила их при помощи Натальи через плечи и пошла по дороге, указанной ей батюшкой. Она привыкла к беспрекословному послушанию, поэтому не спросила батюшку, кому это все надо нести и не занималась вопросом, почему он ее так благословил: нести и ее ношу и его ношу по этой дороге. «Значит, так надо», — обычно в недоуменных случаях отвечала она себе.
Идет она по дороге спокойно и молится Богу. Ноша по молитве старца стала совсем легкая. И вот видит, что к ней приближается женщина. Идет она медленно, неутешно рыдая, даже качается, как пьяная. Не положено монахам быть любопытными, но что-то толкнуло матушку спросить женщину, о чем она плачет. «Дети у меня голодные. Велела им ждать: принесу, мол, вам чего-нибудь — председатель выпишет. Просила его выписать мне хоть картошки, ведь у меня их четверо, а председатель мне ответил: «Где я вам возьму картошки? Я не дойная корова». Чем я детей буду кормить?..» — с трудом проговорила женщина, захлебываясь слезами. Монахиня поняла, что батюшка ей велел по этой дороге скорей нести эти две сумки именно для голодных детей этой несчастной матери. Через несколько минут матушка, улыбаясь, радостно провожала взглядом быстро удаляющуюся от нее женщину, нагруженную двумя тяжелыми сумками и вполне успокоенную...
Рассказывает жительница поселка Сельмаги, Анна.
В Пензе стоит пригородный поезд, в него садятся пассажиры. В один из вагонов заходит благообразный старичок, он еле передвигает ноги и садится на свободное место. Рядом с ним садятся молодые люди: девушка и парень. Старец встает и говорит: «Я ухожу, а на мое место сейчас сядет покойник». Они, и кто слышали, рассмеялись: «Сядет покойник, покойник сядет. Ха-ха-ха!». Старец вышел. В дверях ему встретилась женщина с ребенком на руках, завернутым во что-то. Садится она на место, где сидел старичок. Все еще сильнее расхохотались. Она спрашивает:
— Что это вы все на меня глядите и хохочете?
— Сейчас сидел на вашем месте старик, встал и говорит: «Я ухожу, а на мое место сейчас сядет покойник».
Женщина рассказала, что этот старец из Оленевки, батюшка Иоанн:
— Он никогда на поезде не ездит, а садился, чтоб сказать обо мне. Вот какой он прозорливый. Действительно, на это место сел покойник, ребенок-то у меня мертвый. Он умер в больнице, сестры мне его завернули, и я везу домой, а с гробиком мне не донести его. Завернуть — удобнее. Она развернула и показала бледное, мертвое лицо младенца.

Рассказывает Николай Васильевич
Говорю старцу:
— Меня, батюшка, зовут, пойду к...
— Ты меня знаешь?
— Знаю.
— Больше ни к кому не ходи: они управляются Ангелом, а я Духом Святым.
— Да, батюшка, когда тебя слушаешь, все исполняется хорошо, а непослушников Бог наказывает.
— Это не я-а-а!.
— А кто же?..
— Это Дух Святой. Я руку приложу к Царице Небесной, и Дух Святый мне дает мысль, вразумление...
Жили мы в Пензе. Был переворот. В 1918 году расстреливали стражников, а мой Прокопий работал стражником на железной дороге. Я к старцу бегом:
— Что делать?
— Поезжайте в деревню, в Кучки. И квартира будет.
Побежала я за лошадьми к отцу. Нет лошади, а в Кучки — 20 километров. Пешком не перетащишь. Я опять к батюшке:
— Что делать? — Плачу.
— Переезжайте немедленно.
Приезжаю от батюшки, а муж мне сообщает, что его сняли с работы.
— Как будем жить? Поезжай к старцу, спроси. Батюшка ответил:
— То Господь послал такого человека, чтобы сняли его с работы. Поезжайте в Кучки, там документы получите.
И мы переехали в Кучки, получили документы, дали нам квартиру. Жили мы в ней 6 лет. Тогда домик свой пятистенный огородили. Батюшка сам приехал и благословил переехать в свой дом. А потом нас раскулачили. Я опять к батюшке:
— Поезжайте в лес, где муж работает.
Там и дали нам квартиру. Три года там прожили. Я коров пасла, в лаптях ходила, но были сыты. Так мы и жили все время по его благословению.
Пришла к батюшке Надежда — жительница Пензы, 40 лет, и говорит:
— Видишь, какая у меня грудь? Эта нормальная, а эта вся опухла. Врачи признают рак, а операцию не берутся делать, говорят, не вынесешь из-за сердца.
— А ты к своим врачам-то не ходи. Благословляю на операцию, а к своим врачам-то не ходи...
Приехала я домой. Куда идти, не понимаю, пошла опять к своим врачам. Они опять отказывают. Сижу и думаю, что же это означает: «А ты к своим врачам-то не ходи?» Вдруг заходит врач, только что прилетевший из Ленинграда, хирург, посмотрел мою болезнь и говорит:
— Кладите, я буду оперировать.
Положили. Операция прошла очень удачно, и я вынесла очень хорошо. Три дня хирург наблюдал за мной, на четвертый день говорит:
— Ну, я уезжаю, считайте, что вы воскресли ради меня. Я поблагодарила его и говорю:
— Если бы Вам Бог не помог, вы бы не смогли. — А сама думаю, здесь имеет силу батюшкино благословение, но врачу этого не сказала.
— Ну-ну, считайте как хотите... Оставайтесь, будьте здоровы. Через некоторое время меня выписали здоровую.

***

ГЛАВА 3

Все поражались прозорливости старца Иоанна, который читал в сердцах людей как в открытой книге. Блаженный батюшка всех ободрял, всех подкреплял, утешал, наставлял и всеми руководил, и никто не осмеливался ослушаться старца, так как все сделанное по его благословению выходило хорошо, а ослушание влекло за собой дурные последствия.

Рассказывает Галина Алексеевна, жительница Пензы
Батюшка Иоанн был чудный старец. Я к нему ходила и ездила с малых лет. Жили мы в Кучках, недалеко от Оленевки. Как меня мама пошлет, я с радостию бежала в Оленевку к любимому старцу. Однажды брат мой купил конфет, а я их насыпала в бокал и понесла к батюшке, и подумала: «Отдам с бокалом, он все равно треснутый». Подаю тете Наташе бокал с конфетами, а старец с кровати: «А бокал-то отдай обратно, он треснутый».
Другой раз бегу. До оврага добежала, а в овраге лежит мужик здоровый и спит. Испугалась, и, наконец, решила бежать мимо него. Он не проснулся, и я пробежала. Прихожу к батюшке, а он мне с улыбкой: «Бежала, боялась, а мужик-то в овраге не проснулся-а-а», - протянул, благословляя меня.
Еще как-то пришла к нему голодная, не успела дома поесть, да и вообще был голод в войну. Прихожу, а он мне: «Не поела, голодная пришла. Наташа, дай ей булочку». И та дала мне большую, круглую и очень пышную белую булку. Я ее на обратной дороге не стала есть, решила оставить всем, как просфорочку, а дорогой меня зазвали знакомые и накормили жареной картошкой с хлебом. Принесла домой и булку, и сама сыта.
Еще как-то пришли мы с мамой, а он: «Скорей, скорей, скорей идите домой. И к монашкам опять зайдите». А мы к ним заходили, когда шли к батюшке. Послушались, опять зашли, и они вместе с нами удивлялись, как это он все знает. Монахини дали нам икону. Пошли домой с иконой. По дороге в селе вдруг видим один дом загорелся, а хозяйка сидит, прядет, и не видит. Мы закричали людей и сами помогли ей вытаскать вещи. Все было спасено. Вот он почему гнал нас скорее идти домой и вот почему монахини по его молитве дали нам икону, с которой мы обошли дом кругом, и он был спасен от пожара вместе с вещами.
А брат мой попросил благословение купить корову. «Нет, не благословляю, ты пьешь молоко и будешь пить». И действительно, у него всегда в семье обилие молока. И его товарищ попросил благословения купить корову, но батюшка не благословил. Однако он все же не послушался и купил корову, которая вскоре издохла.

Дуня Кучарова рассказывает
Стоит ночью на молитве и плачет, плачет с рыданием, и остановить его невозможно. Беспрерывно делал поклоны земные, хотя ноги плохо ходили, а поклоны делал легко и много. «А ты, Дуня, никому не рассказывай и сама молись тайно, чтобы люди не доказывали и не смеялись. Людей на грех не наводи». Из-за того что ему надо было скрыть свои ночные подвиги, он никого ночевать не пускал к себе, отправлял к кому-нибудь, и ночевалыцики всегда были довольны, и хозяйки удивлялись его прозорливости. Угадывает, бывало, кто-то нуждается в помощи, и посылает к ним. Ночевалыцики им помогут, и сами хорошо переночуют.
Однажды старушка Наталья мучается с дровами, сама перепилить не может, а мы попали к ней ночевать по батюшкиному благословению. Как взялись втроем пилить да колоть. Живо стопа высокая дров оказалась. Наталья благодарит и Бога, и батюшку, и нас. А потом уж и не знает, где нас положить. Если бы была у нее царская постель, положила бы на нее.
Пришли в церковь три слепых женщины. Одна из них пела басом. Батюшка прошел в алтарь, снял со скорбящей Божией Матери крест, подошел к одной из них, Аннушке (а она крест дома забыла), дает ей крест и говорит: «Аннушка, одень крест. Ты слепая, не отдавай этот крест, он тебе пригодится: лето подходит, а ты будешь бояться». Через неделю мать слепой Аннушки умерла, она стала бояться жить одна и утешалась батюшкиным крестом.
У Поли, моей сестры, корова пропала, мы все обыскали. Наконец прибежали к батюшке. «Идите в этот бок», — махнул рукой. Мы пошли, и там она пасется спокойно, а до посещения батюшки и в этом месте искали...
Мария собралась ехать к старцу в Олененку. Не видя за собой особо страшных грехов, она весело бежала от своего дома по улице, будучи уверена, что она везет старцу радостный подарочек — грибочки. «Он очень любит грибы, — размышляла в себе Мария, - и сильно обрадуется, когда увидит их в своих руках». Навстречу Марии по улице быстро и неровно шагала молодая женщина. Поравнявшись с Марией, она останавливает се с вопросом:
— Скажите, пожалуйста, где тут у вас живет женщина, которая делает аборты? — чуть слышно, воровски, спросила молодая.
Перед Марией стояла молоденькая, худенькая женщина, похожая на девочку. Голубые влажные глазки ее нервно и нетерпеливо бегали то вправо, то влево, крашеные губки чуть заметно вздрагивали, сдвинутые брови, нервное движение рук — все это говорило о том, что женщина находится в большом горе. Мария молчала, разглядывая незнакомку.
— Где у вас живет тетя Дуня, она аборты делает? — шепотом повторила свой вопрос женщина, и снова ее глазки забегали.
— А, тетя Дуня? Она живет по той улице, второй дом от угла, — быстро пробормотала Мария, чтобы поскорее отделаться от этой женщины, и побежала дальше, снова погрузившись в размышления о батюшке: как он будет радоваться, и что ей скажет? В поезде дремалось. В дороге по полю до села от станции шла Мария с толпой, шедшей туда же. Всю дорогу разговор был о батюшке, о его чудесах. И вес трепетали: «Он некоторых не принимает или выгоняет... Господи, как страшно к нему идти... А вдруг выгонит, поругает, а может быть, и не пустит войти в его келию».
Наконец, они стоят уже у дверей келий.
Кто-то из них кротко постучал в дверь. Вышла Наталья. С суровым взглядом она грубо ткнула: «Заходи ты!»
Мария затрепетала от радости и сразу в голове мысль: «Знает батюшка, что грибочки ему принесла, и он приказал меня пустить первую». Чуть слышно вошла в келию, перекрестилась на иконы и к батюшке весело шагнула от порога, сложив крестообразно ладони. Произнесла смиренно, улыбаясь и губами, и сердцем:
— Благослови, батюшка! — и вдруг слышит крик:
— Зачем ко мне пришла? Иди, показывай дорогу. Идите, убивайте детей, — гремел сильным басом. Марии показалось, что это гром затряс всю келию.
— Батюшка! Ох! Ой-ей! Что это я наделала?
— Ступай, ступай, ступай, — вдруг смиренным тоном успокоил старец.
— Батюшка, вот грибочки, сама набрала, — задыхаясь бормотала Мария и трясучими руками подавала сумочку.
— Ничего мне не надо, ступай, — устало проговорил старец, и голова его упала на грудь.
Пулей вылетела Мария из келий, обливаясь слезами раскаяния: «Господи, даже не благословил. Ой-ой, что я наделала? Зачем я ее не остановила, а указала дорогу, где убивают детей!» Охая и плача поплелась Мария на станцию: теперь она будет искупать свою вину покаянием, исповедью в церкви. «Господь смилуется надо мной, но ведь я соучастница убийства дитя, надо и об этом убитом ребенке теперь хлопотать... О, ужас! Сама не делала, а убийцей зачислена! Господи, смилуйся!» Дорогой не заметила, как сунула кому-то грибочки и начала рассказывать, как она оказалась соучастницей греха...
Вот как научил меня старчик, дорогой наш учитель. Значит, теперь надо понять, что не только тот грех на нас ложится, который сами сделали, но и тот, на который подтолкнем, или от которого не остановим.
0дна старушка поехала к батюшке спросить, жив ли ее сын, пропавший без вести. По дороге она вспомнила, что вчера мылась и крест забыла на себя одеть.
И как только зашла к старцу:
— Крест я дома оставила, Батюшка, — чуть ли не со слезами подходила под благословение.
— На тебе крест, что ты ко мне?
Старушка пошарила пальцами около шеи и говорит:
— Нет, батюшка, дома оставила.
— На тебе крест. Ну, что ты ко мне, говори.
— Сын у меня пропал без вести.
— Жив и здоров, — коротко отрубил батюшка, благословил и дал руку поцеловать. — Ступай!
Старушка приехала домой, рассказала старику:
— Как он говорит: крест на мне? Нет его на мне.
Лег спать старик, старуха позднее села к нему спиной на кровать, начала снимать кофту...
— Эх, старая дура, вот он крест-то, болтается на тебе. Сзади висел крест, на лямочке держался. Однажды пришла к нему женщина с обманом:
— Батюшка, у меня корова сдохла, что делать?
— Шкуру сдай, а тунгу в овраг... Ступай. Думает женщина:
— А говорят, он прозорливый. А вот и не знает, что корова-то у меня жива.
Приехала домой, а корова дохлая валяется. Так и пришлось: шкуру сдать, а тушу в овраг.

Рассказывает Анна
Прихожу к батюшке, а мне свекровь дает 5 штук яиц. Я еще украла у нее десяточек...
— Батюшка, я привезла тебе яиц.
— Положи 5 в печурку, а 10 отвези домой.
Рассказывает Соня из села Волхон-Умет, что за Кондолем Шли мы с Мотей к батюшке. Шли лесом: ягод, ягод! Мы не рвали, потому что шли к святому человеку и думали: грех будет отвлекаться на ягоды. Я пожаловалась батюшке, что у мужа нога гниет несколько лет, полечить, что ли, мне еще или уж бесполезно? И братишка долго не пишет с фронта, без вести пропал, я хотела его отпеть.
— О здравии молись.
— Мужа-то полечить, что ли, еще или бесполезно?
— Полечи, полечи, полечи.
Мотя тоже побеседовала с ним. О чем? Не знаю. Так вот поговорили с ним и хотели домой возвращаться, а батюшка нам: «Не ходите домой, останьтесь ночевать, идите к Ксении, она вас пустит». Нам рассказали, где она живет, и мы к ней попросились ночевать. Она оказалась сильно больна и лежала, волновалась, кто ей поможет убираться. Мы ей все прибрали: корову подоили, теленка напоили, все дела переделали и утром также все сделали. А она удивлялась, как батюшка узнал о ее болезни и каких людей прислал ей. Она, как заболела, никому не говорила о своей болезни и ни с кем не виделась, а батюшка провидел без людей. И послал-то нас не помочь больной, а просто ночевать, чтобы скрыть свою прозорливость. Так заботился батюшка о больных. И нога у мужа выздоровела без лечения.
Муж был в армии, долго не возвращался и не писал: пропал без вести. Я хотела уехать жить к матери, поехала к батюшке: «Я хочу уйти из семьи мужа». Перебивает: «Нет. До осени поживи». Дожила до осени, а осенью пришел муж мой домой.
Поля двоюродная сестра Анна вышла за учителя, не получая благословения батюшки, а потом пришла жаловаться:
— Батюшка, вышла за учителя, а дело не идет.
— А что тебя бабушка не повенчала? Всех шестерых повенчала, а тебя нет...
Как он это знает, что шестерых сирот она повенчала, а меня нет. У нас было: Надежда, Алексей, Василий, Григорий, Петр, Николай и я — Анна.
Лнна Тимофеевна Бакунина (в монашестве Иоанна) приехала к старцу за благословением и спросила:
— Мы с сестрой (тоже монахиней) хотим квартиру купить. Благословите.
— Вы и так устроитесь хорошо.
Так и вышло: и мне и сестре моей благодетели дали квартиры. И теперь мы устроились хорошо.
Из Вадинского района жена Павлова Ивана поехала к батюшке:
— Благословите, муж мой без вести пропал.
— Жив, жив, жив, придет, жить будет с вами. Вернулась Мария и говорит детям:
— Не хочет, видно, батюшка меня расстраивать, говорит, вернется отец, жив, а как можно в такой войне живому остаться?
И через три месяца вдруг народ кричит: «Отец ваш вернулся, встречайте». И он идет. И не ранен остался...
Мы жили в 1945 году в Андреевке Кондольского района. Мой Василий Иванович купил ворованное зерно и смолол: кто-то донес и моего мужа посадили. Моя дочь побежала к батюшке: «Не будет сидеть», — коротко ответил старец. Суд сразу был. И присудили ворам по 10 лет, а моему мужу два года. Мне предложили хлопотать о нем через взятки. Я на свидание побежала, сказала об этом мужу. Муж любил Ивана Васильевича: «Иди к Ивану Васильевичу, что скажет». Я к нему, а дорогой в голову лезут грязные мысли о нем: за что оклеветала самого батюшку? Я молюсь, но мысль эта никак не уходит... Провидел батюшка мои грязные мысли и меня не пустили к нему:
— Пришла жена Василия Ивановича.
— Ну, что же.
— Василию Ивановичу присудили ему два года.
— Ну, что же.
— Она спрашивает, хлопотать деньгами или...
Сказал:
— Не будет сидеть, пусть домой идет.
Я и пошла домой. Иду и уже вижу: по улице пляшут. Война кончилась! И отпустили моего мужа с другими вместе. И не пришлось ему сидеть.

Рассказывает Татьяна, старая дева, живет в Соловцовке
Мы с сестрой Анной задумали продать дом, но никак не могли на это решиться. Покупатели приходили и деньги на стол клали. Побежала я к старцу попросить благословение. «Погодите немножко, потом продадите». Мы и остановились. И последним покупателям отказали. А тут через две недели вдруг реформа денег. При обмене за 10 рублей давали рубль. Если бы мы тогда не послушались старца и продали дом, то остались бы и без дома, и без денег. Потом мы его продали нормально...
Мой Коля учился в ремесленном училище. Ему оставалось до армии два месяца. Я его не хотела пускать в армию. Пошла к батюшке. «Почему он сам не пришел?» — говорит старец. «Да он стесняется», — ответила я. Благословил его и дал ему крест, и велел с этим крестом ехать в армию. Коля с этим крестом не расставался нигде, благополучно отслужил в армии, вернулся и крест принес. Тут я его женила без батюшкиного благословения, и он у тещи потерял крест и очень жалел о нем. 30 лет прожил с женой и умер.

Журавлев Кузьма Семенович, житель Кевды, рассказывает
Жена моя, Марфа, ездила к батюшке спросить благословение жить в Кевде.
— Благословляю, поезжайте. (Трижды.)
— Возьмите подарочек маленький, — и подает ему рыбу, завернутую в бумагу.
— Положи мне на грудь, — (он принимал полулежа).
А с ней приехала Матрена. Собираясь ехать, она стала насыпать сахарный песок, а дети его пожалели: «Ты уж высыпи весь песок и вези к нему». Стала Матрена давать старцу песок, а он ей: «Не надо, вези детям». Как он узнал, что у меня дети есть и что они пожалели, когда брала песок?
Идет женщина к старцу и думает дорогой: «Зачем я несу деньги, купила бы кренделей ребятишкам и накормила бы их». Пришла, калякала, калякала с ним, и он отвечал и крестил ее при каждом ответе.
— Батюшка, я тебе деньжонок принесла.
— Мне не надо. Пойди, купи кренделей ребятишкам и накорми.

Рассказывает бабушка Анна Ивановна Кочеткова,
жительница села Кевда-Мельситова Каменского района,
90-летняя старица.
К войну 1914 года мой мужик, Тихон Кочетков, пропал без вести и от него не было слуху 3 года и 7 месяцев. Услышала я о том, что в Оленевке есть старец, который все знает. Уговорив свою племянницу, Марию Васильевну, поехала к нему. У племянницы тоже муж без вести пропал на этой же войне. Доехали мы с ней до Пензы, там на автобусе переехали от Пензы-1 до Пензы-3 и на Сердобском поезде доехали до Оленевки.
К Ивану Васильевичу шло нас человек пятнадцать. Кто с каким горем. Все мы поместились в сенях и ожидали, когда батюшка примет. По очереди нас впускала женщина. Старчик сидел на своей лежанке. Стены избенки почти все были наполнены образами. Я подошла, спросила:
— Я страдаю. Мне от мужа никакого слуху нет уже три года. Бог его знает, может, и не живой.
— Живой, живой, живой, придет, будет известие. А Марии Васильевне сказал:
— Нету живого, не жди.
А передо мной женщина обратилась к нему:
— Нету слуху о моем муже, давно уж, с войны. А он замахал руками и повысил голос:
— Скорей, скорей, скорей к поезду ступай. Стой у поезда и дожидайся.
От старца мы пошли вес вместе на станцию. Эта женщина подошла к поезду, который только что подошел, а мужик ее с поезда слез, узнал свою жену, кинулся к ней, поцеловал и они пошли в вокзал...
Ездила я к старцу в мясоед, а к Вербному воскресению пришло письмо, от мужа моего, но обратного адреса не было: «Я жив, здоров, нахожусь в городе Тироль». Стояли тут у нас австрийцы и сказали мне, что этот город Тироль у них столичный и что обратного адреса не велят указывать. На нашей улице вдруг пришел из плена Сергей Пчелинцев. Я к нему побежала. «Тебе привет от Тихона, -говорит мне. — Мы все в строю стояли. Тихон от меня через 5 человек. Вдруг меня назвали: «Пчелинцев Сергей» и отпустили домой. А Тихон меня окликнул, мы с ним поговорили. Тетка Анна, скоро и он придет, жди». И пред Николой вешним пришел мой мужик, после слов старца месяца через три.

Рассказывает Петр:
Зовет меня товарищ:
— Пойдем, съездим к батюшке! А я ему отвечаю:
— Что мне там, любоваться на него?
— Он молитвенник сильный, попросишь о себе, да и благословение на какое-либо дело попросишь.
Я все-таки поехал, хотя без желания. Входим, товарищ подошел благословиться к батюшке, а я стою у дверей. И вдруг старец неожиданно обратился ко мне и говорит:
— Ну вот, теперь и любуйся на меня!
Опешил я, обличенный своим ограниченным понятием о великих Бо-жиих людях. С той поры я стал к нему ездить, и каждый раз он поражал меня силой исцеления, силой прозорливости и силой духовного воспитания.
Моя сноха просила отделить ее от семьи, а отец не позволяет. Говорю ей:
— Ступай, сходи к батюшке.
Вот приходит моя сноха к батюшке и говорит:
— Я хочу отделиться, а меня не отделяют... Батюшка смиренно, кротко ей тянет:
— Чужие дети не помеха, как бы твои не помешали! Приходит сноха домой, а я ее спрашиваю:
— Ну, как он сказал?
— Чай и он за вас! — буркнула она. Но все-таки ее отделили.
Через год она умерла в одночасье: днем ездила на рынок, и там скрутил ее аппендицит. К свету умерла. Только успела приехать домой, но не успели ее доставить до больницы. И двое детей остались на руках тех, от кого она отделялась...

Антонина рассказывает
Много раз ходила к батюшке. Первый раз иду и думаю: «Говорят, он прозорливый, а может быть, он ничего не знает». Пришла, спросила коечего, он ответил, а потом и говорит:
— А ты в Борисовке не заблудишься?
— Нет, отец диакон, я все дороги знаю. Еще поговорили, а он опять:
— А в Борисовке ты не заблудишься?
— Да нет, что блудить, все дороги на виду, — говорю ему. Опять о чем-то поговорили, и он в третий раз:
— А в Борисовке ты не заблудишься?
Тут уж я ему ничего не ответила, сама думаю: «В Москве не заблудилась, а тут заблужусь! Чего он мне глупости говорит». И молчу.
— Ну ступай, ступай, ступай, — смиренно сказал отец диакон и благословил рукой.
Пошла я по Борисовской дороге. Иду бодро, шустро, и все думаю: «А еще говорят, он прозорливый, а вот ничего нет в нем». Шла-шла и пошла в какие-то репьи, крапиву, канаву. И сюда пойду: репьи, канава, крапива; сюда пойду: опять то же. Что же это значит? Тут мне дорога известная и никакой канавы, крапивы нет. «Вот он какой прозорливый!» Повернулась лицом в его сторону, да и взмолилась: «Старчик, прости меня, я ведь слукавила, я ведь тебя осудила, помоги мне выбраться». И тут же увидела дорожку рядом, и куда исчезли крапива, канава. «Нет, не показалось, — думаю я, — это старчик предсказал, что заблужусь там, где никогда нельзя заблудиться».
Девица Анна захотела уехать жить в Среднюю Азию к сестренке, спросила на это разрешение у матери, та ей сказала: «Надо съездить к батюшке, если благословит, то поедешь». Дочь согласилась. Приехавши к старцу, она попросила у него благословение на поездку.
— Не-е-ет, не благословляю, живи с матерью.
Дочка, очень огорченная, решила обмануть мать и, приехав домой в Пензу, сказала:
— Мама, батюшка благословил.
— Ну, собирайся, поезжай с Богом, — ответила мать и начала собирать дочь в дорогу. Анна уехала. Там она с великим трудом нашла себе работу, а через месяц у нее безо всякой причины отнялись ноги. Лежа в постели с онемевшими ногами, она со слезами писала матери: «Мамочка, возьми меня домой, у меня ноги отнялись». Мать послала за ней другую дочь. Привезли ее в Пензу, и она с рыданием призналась, что обманула мать. «Ну, не плачь, дочка, я поеду к батюшке и попрошу у него прощения». Так и сделала: упала ему в ноги и просила простить неразумную дочь. Старец ответил:
— Бог простит, Бог простит, Бог простит, выздоровеет. Благословил мать и дал больной водички. Смиренный старец никогда
не упрекал и не знал ни на кого никакой обиды, хотя его обижали многие... Вернувшись домой, мать увидела дочь уже шагающей по комнатам своими первыми неуверенными шагами. Вскорости она совершенно выздоровела. В этот же день ноги Анны стали чувствовать, а через несколько дней она поехала к нему здоровая благодарить его и просить прощения и благословения на работу. Вот так угодник Божий был силен своим благословением.
Из села Кевда-Мельситово приезжает к старцу Шура, женщина лет 40, и просит его:
— Батюшка, благослови за вдовца замуж.
— Нет, за него не благословляю. Вот твой жених, вези и венчайся, — быстрым движением руки старец показал на слепого, стоящего у двери, которого Шура никогда не видела. Подошел и слепой под благословение. Батюшка не дал ему ничего сказать, опередил:
— Благословляю, иди венчайся.
Вышли они на улицу и начали узнавать друг о друге. Слепого привезла дальняя родственница. Он жил сиротой у сестры, сестра умерла, ему уже было 50 лет. Поехал он к старцу, взять благословение: жениться, что ли? С кем же жить-то теперь? А Шура ехала взять благословение идти замуж за вдовца. Вот он их и благословил. Повенчались, жили хорошо 15 лет. Шура его похоронила. Лет через шесть и она умерла.
Одна женщина приехала к нему со своими горестями. Он ей ответил и дает ей 100 рублей денег (старыми).
— Батюшка, мне не надо, у меня есть.
— Надо. Чтобы не роптала...
Приехала она домой, сунулась в сундук, где лежала ее сотня, а сотни-то нет. Знать, квартирантка-ученица утащила. И вспомнила она батюшкины слова: «Чтобы не роптала». И без ропота положила батюшкину сотню в сундук вместо своей.
Одна женщина говорила, что сын ее потерялся на фронте: «Ни слуху, ни духу». Она принесла его белье отцу Иоанну. Он замахал рукой:
— Мне не надо. Иди на станцию сейчас же, этими ногами же иди, не останавливайся нигде.
Она пошла, торопится, белье несет и горюет: «Почему не взял белье?» Пришла на станцию, стоит у линии и ротозейничает. Вдруг пришел какой-то военный поезд, во всех вагонах военные торчат: где спорят, где поют, а многие просто разглядывают кучу женщин. Вдруг знакомый голос кричит: «Мама! Мама! Мама!» Волосы дыбом, оглянулась, а это ее сын. Поезд несколько минут стоял, и она передала ему белье в окно. И узнала, что он не ранен, и обливаясь слезами махала уходившему поезду, в котором уезжал от нее ее кровный сыночек. По молитвам старичка он вскорости был сильно ранен, немного поправился и его отправили домой к матери.

Рассказывает старая дева Ольга, которая к батюшке ходила постоянно
Пришла я к нему и говорю:
— Батюшка! Как я хочу иметь псалтырь и хочу научиться читать. Я же неграмотная.
— Будешь читать и хорошо будешь читать...
— А где я возьму псалтырь?
— А вот у нее! — Быстрым движением руки показал батюшка на женщину, которая стояла у двери. Она приехала к старцу в первый раз и еще не успела ни о чем поговорить. Ольга вышла из келий, вышла и та женщина. Ольга к ней обратилась:
— Ты правда имеешь псалтырь?
— Ну да, имею: у меня два псалтыря, а как же он знает? Один я тебе отдам. Я живу в Пензе.
Поехали вместе, и Ольга была обеспечена псалтырем. Через некоторое время она уже и читала его хорошо.
От мужа с войны не было письма. Думаю: «Где-нибудь спрятался и женился». Поехала к старцу.
— Писем от мужа... Старец отвечает, перебивая:
— Жив, жив, жив, о здравии, скоро весточка... А я одновременно с ним договаривала:
— &heip;