Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Ольга Харитиди.

«Вхождение в круг»

Содержание

 o "1-3" h z u  ""
Пролог  h
2
 ""
Часть I  h
7
 ""
Часть 2  h
17
 ""
Часть 3  h
33
 ""
Часть 4  h
45
 ""
Часть 5  h
51
 ""
Часть 6  h
56
 ""
Часть 7  h
64
 ""
Часть 8  h
68
 ""
Часть 9  h
77
 ""
Часть 10  h
89
 ""
Часть 11  h
106
 ""
Часть 12  h
118
 ""
Часть 13  h
126
 ""
Часть 14  h
131
 ""
Часть 15  h
136
 ""
Часть 16  h
148
 ""
Часть 17  h
165
 ""
Часть 18  h
176
 ""
Эпилог  h
191


Пролог

Наконец дождь прекратился, и сильный восточный ветер быстро разогнал с неба облака. За окном была тишина и почти полная темнота. Через открытую дверь балкона в мою квартиру с вечерней улицы проникал приятный запах влажных листьев и мокрого асфальта.
Я выключила свет и вышла на балкон, чтобы полюбоваться вечерним небом. Весь город лежал передо мной как на ладони, чем-то напоминая мне гигантское пассажирское судно с ярко освещенными иллюминаторами. Тем не менее, в действительности, этот ярко освещенный город, кажущийся таким огромным, был всего лишь небольшим участком земли, а его огни были такими незначащими по сравнению с тысячами блестящих звезд, которые мерцали над всем этим в этот ясный и мирный вечер.
Внезапно, в то время как я стояла, облокотясь на перила моего узкого балкона и вдыхала мягкий, пряный воздух, одна из звезд начала увеличиваться, становясь более яркой, чем другие звезды. Затем небо как бы раскололось на части, при этом, бешено вращаясь, как будто огромный вихревой столб, торнадо стремительно надвигался на меня все ближе и ближе, заполняя все мое поле зрения.
Я чувствую приближение огромной неизвестной силы, и я знаю, что меня снова зовут в другое место, в другое время. Слишком поздно бежать, и даже испугаться нет времени, хотя теперь я так приучена к "необычному", что я, возможно, и не почувствовала бы страха, даже если бы на это и имелось время.
Вся картина меняется в мгновенье ока. Оттуда, где всего лишь миг назад было ясное, вечернее небо, теперь льется ослепительный солнечный свет. Я парю высоко над землей в каком-то месте, которого я прежде никогда не видела. Мое сознание работает по-другому, как будто я теперь другой человек без памяти о прошлом. Я не испугана, я все осознаю и на все откликаюсь. Я знаю, что в том, что я здесь оказалась, есть какая-то цель. Я доверяю этому знанию и жду.
По мере того, как я в полете приближаюсь к земле, я обретаю способность видеть травянистую равнину подо мной. Трава, по-весеннему зеленая, высокая, и наполненная жизнью. Она слегка колышется от ветра. Я чувствую аромат травы, и это чисто физическое ощущение помогает мне отогнать другие мысли и сконцентрироваться на том, что происходит здесь.
Внезапно, громкий барабанный бой справа от меня привлекает мое внимание. Мое обоняние уже приобщило меня к этому новому месту, а теперь и мой слух углубляет мою причастность к этому месту. Мое тело легко парит в воздухе, и я оборачиваюсь вправо, туда, откуда слышен барабанный ритм. Передо мной развертывается картина, которую я никогда не смогла бы вообразить.
Десять мужчин, в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, с длинными волосами, зачесанными назад и связанными в "конские хвостики", танцуют подо мной, став в круг. Их одежда выглядит необычной для меня. Она сшита из ткани приглушенных, мягких, земных тонов и украшена какими-то геометрическими узорами, никогда прежде я не видела таких узоров. Барабанный ритм постоянен, и хотя движения танцующих мужчин изящны и грациозны, в их танце безошибочно ощущается некая безотлагательность. По мере того, как я подплываю ближе, чтобы лучше все разглядеть, я осознаю, что в середине круга образованного танцующими, лежит женщина. Мужчины танцуют, их круг в танце движется вокруг этой женщины, на лицах мужчин, исключительная сосредоточенность и напряженность. Не слышно никаких других звуков, за исключением настойчивого барабанного ритма.
Поначалу я не понимаю, почему эти люди кажутся мне такими необычными, но по мере того как я воспринимаю все больше и больше деталей, я начинаю осознавать, что их лица выказывают такое знание этой церемонии и такую вовлеченность в нее, каких у людей нашего современного мира уже не наблюдается. Я понимаю, что они - люди из древнего мира и что я присутствую при чем-то, что произошло много тысяч лет тому назад.
Я продолжаю парить над кругом танцующих, постепенно снижаясь в направлении того, что является целью моего присутствия здесь. По мере того, как я приближаюсь к земле, мне все лучше видно женщину, которая является центром этого танца, и все отчетливее слышно барабанный ритм. Безжизненная фигура этой женщины кажется мне невероятно красивой. Простота ее желто-серого платья сильно контрастирует с множеством драгоценностей, украшающих ее шею и верх платья. Хотя ожерелья сделаны довольно грубо, драгоценные камни, искрящиеся в них, прелестны. Я знаю, что она только что умерла.
Я окидываю взглядом все вокруг в попытке собрать в одну картину все происходящее здесь и постичь, что я здесь делаю. Мой взгляд останавливается на старой женщине, сидящей на маленьком деревянном сундуке около строения, похожего на юрту с крышей, настланной из переплетенных пучков травы. Она курит трубу, постоянно переводя взгляд с круга танцующих мужчин на небо, что создает ощущение, что она одновременно присутствует и там, и тут. Кажется, что ей около ста лет, хотя по внешнему виду это определить было трудно, так как у нее облик женщины без возраста. Ее темная и морщинистая кожа напоминает окрашенный пергамент, который в течение многих лет впитывал в себя свет солнца. У нее узкие глаза, как у многих жителей Монголии наших дней. Они сужаются еще больше, когда она прищуривается, вдыхая дым из трубки.
Ее роль в этой церемонии иная, чем у танцующих, и она не подразумевает физических движений. Ритм ее существования намного медленнее, чем у танцующих мужчин. Она тихо дышит, и иногда медленно поднимает голову к небу, как будто она чего-то ожидает. Как только я успеваю подумать об этом, она бросает взгляд прямо на меня, и я знаю, что она меня увидела. Я ощущаю какую-то силу, осознавая, что она видит меня, и эта сила создает странную смесь радости и страха внутри меня.
Я продолжаю парить почти над самой землей. Я чувствую, что все внимание этой женщины обращено на меня, и в моем сознании зарождается вопрос "Кто я, и для чего я здесь?". Затем барабанный ритм резко прерывается, и мужчины прекращают танцевать. Как если бы они были единым существом, они одновременно останавливают свои взоры на мне и начинают петь. Их язык мне неизвестен, тем не менее, как-то из всех звуков, которые они выкрикивают, я распознаю слова "Белая Богиня! Белая Богиня - здесь!" Мне ясно, что я знаю эти слова вовсе не оттого, что я обрела понимание их языка. Эти слова каким-то таинственным образом были внедрены в мое существо вместе со всепроникающим взором старой женщины - взором, от которого у меня такое ощущение, как будто через меня непрерывно проходят волны.
Мое внимание внезапно переключается обратно, на мужчин, которые образовали большой круг вокруг красивой девушки, оставив для меня место, чтобы я смогла легко спуститься на землю рядом с ней. Их головы направлены вверх, они смотрят на меня, и я чувствую, что они ожидают чего-то, что вот-вот должно произойти. Ничто из всего происходящего не удивляет меня. Если удивление и появится, то это будет позже, когда я обнаружу себя снова стоящей на своем балконе.
To тело, в котором я парю, это тело огромной женщины, в десять раз больше нормального размера. Я белая и невесомая, как облако, я знаю, что меня перенесли сюда, чтобы вернуть к жизни эту мертвую женщину, и это знание идет из самых глубин моего существа.
Я снижаюсь к земле и приземляюсь. Как только я оказываюсь рядом с ней, я прикасаюсь к толстым, черным косам, которые обрамляют обе стороны ее мягкого, рыжевато-коричневого лица. Я чувствую, что внутри ее тела происходит какая-то борьба на границе между жизнью и смертью, и я знаю, что в моей власти склонить чашу весов назад, в пользу жизни. Я обнимаю ее рукой за мягкое, безвольное туловище и приподнимаю ее в положение сидя. Почему-то я знаю, что она должна находиться именно в таком положении для того, чтобы поток жизни снова возвратился в ее тело. Когда она окажется способной находиться в положении сидя без моей помощи, я буду знать, что она полностью возвращена к жизни.
Мои руки начинают двигаться вокруг ее головы и грудей. Они двигаются сами по себе, в согласии с ритмом древнего ритуала, и я сознаю, что эти же самые движения и жесты делались тысячи лет назад другими. Движения восстанавливают и уравновешивают ее энергию, и когда у меня возникает ощущение завершенности, я отпускаю ее. Теперь она самостоятельно и медленно возвращается к жизни, находясь попеременно то в бессознательном, то в сознательном состоянии. Ее тело находится на пути излечения самого себя, и на этот путь излечения направила ее я с помощью некой неизвестной силы.
Моя работа закончена, и невидимая сила поднимает меня в воздух, и я снова парю над всем происходящим. Я поднимаюсь все выше и выше. По мере того, как все находящееся внизу постепенно уменьшается и исчезает, я снова встречаюсь взглядом с глазами старой женщины. Она все еще смотрит на меня и все так же курит трубку, полностью сознавая мое присутствие и понимая, кто я. Я вижу благодарность на ее лице. В момент изменения, когда все растворяется и исчезает, я узнаю в старой женщине "Умай" мою старинную подругу и учителя, в еще одном проявлении.
Затем я снова осознаю себя стоящей на моем балконе, и ночное небо все так же сверкает передо мной. Переход от моего путешествия к "реальности", если можно так сказать, что одно более реально, чем другое, совершается быстро. Хотя я женщина, которая живет в современном мире, в двадцатом веке, теперь я научилась принимать тот жизненный опыт, который когда-то был так странен и чужд для меня.
Внезапно я слышу внутри себя следующие слова: - Эти люди жили в далеком прошлом. В своих ритуалах и обрядах, исполнявшихся много тысяч лет тому назад, они точно знали, как проникнуть через барьеры пространства и времени. Они могли брать энергию у людей, живущих в будущем, и они знали, как использовать эту энергию для своих обрядов.
Я помню, как выглядел вихревой столб в небе в начале моего путешествия, и как изменилось все, что я знала до этого, когда я обнаружила себя парящей над той древней землей. Я слышу, как тот же самый голос произносит: "Они знали, как путешествовать на кораблях Беловодья (Beovodia)", и я увидела мельком маленькую световую точку, быстро скользнувшую по темному ночному небу. Она исчезает в течение нескольких секунд. После ее исчезновения я продолжаю смотреть на тысячи звезд, среди которых скрыта еще одна тайна.
Теперь путешествие полностью закончено, и я снова в моей небольшой квартире в самой середине Сибири. Все началось здесь, более года тому назад, когда я проснулась одним кажущимся нормальным зимним утром и пошла на работу, не осознавая тогда, что вся моя жизнь скоро изменится. Я помню этот день так ясно, как будто это случилось вчера.
Часть I

В то самое утро, как впрочем, и почти каждое другое утро, мой будильник зазвонил ровно в шесть часов. Автобус, который должен был доставить меня в психиатрическую больницу, где я работала, отправлялся ровно через час от остановки у станции метро, находящейся в нескольких кварталах от моего дома. Это был последний автобус, на котором я могла бы приехать на работу вовремя, и я не могла позволить себе опоздать на него.
В то утро мне было особенно трудно заставить себя выбраться из кровати. Казалось, что в моей квартире холоднее, чем обычно, а небо за окнами было все еще темным и покрытым снежными мрачноватыми облаками, закрывавшими звезды, которые могли бы украсить ночное небо. Исключительный холод в моей комнате являлся явным признаком неполадок с центральным отоплением, и это означало, что я снова могу остаться без тепла в квартире на несколько дней. Размышляя обо всем этом, я неохотно выползла из-под теплых одеял и стала готовиться к долгому рабочему дню. После нехитрого завтрака, состоявшего из гренок и кофе, завтрака, который я съела больше для того, чтобы согреться, чем насытиться, я закончила свои повседневные утренние приготовления к отъезду на работу.
Закрывая дверь своей квартиры, я вздохнула, подумав о долгом пути, который я должна была проделывать каждое утро, чтобы приехать на работу, которую я любила. Я вышла на скользкую, покрытую льдом, улицу. На морозе мое дыхание прокладывало себе путь в неподвижном воздухе. Снег шел всю ночь, но дворник еще не отважился выйти на холодную улицу, чтобы разгрести груды выпавшего снега с тротуаров и проходов около жилых домов. Мне было трудно прокладывать себе дорогу через сугробы, борясь с морозным встречным ветром. Я почувствовала, как холодный озноб, вызванный не столько ветром и снегом, сколько этим тоскливым, безотрадным и неприветливым утром, пробежал по моему телу. Жилые многоэтажные дома, окружавшие меня, были похожи на огромных, темных и безжизненных монстров. Всего лишь несколько окон были освещены, и каждое из освещенных окон являлось свидетельством человеческой жизни в этих Сибирских каменных джунглях.
Станция метро была в пятнадцати минутах ходьбы. Я шла быстро, наклонив голову, чтобы защититься от встречного ветра. Мокрый снег только казался мягким и красивым, и как только он облепил мне лицо, руки и одежду, а затем достиг незащищенной кожи шеи, я вновь почувствовала, как волна холодного озноба пробежала по всему телу.
Мои быстрые шаги создавали некий ритм, и в этом ритме я мысленно повторяла свой обычный утренний напев. Слова этого напева вслух не произносились, я лишь еле слышно бормотала их себе под нос с каждым выдохом на манер проповедников: "Как я хочу занять сегодня место. Как я хочу занять сегодня место". В это время года мне бы очень повезло, если бы в автобусе оказалось незанятое сидячее место, и я так отчаянно желала подремать в автобусе, что непременно это и сделала бы, если бы такая возможность представилась.
Но чуда не случилось. Когда я пришла на остановку к станции метро, то обнаружила там длинную очередь ожидающих, похожих на приведения в своих занесенных снегом одеждах. Медленно падавший снег блестел на фоне тусклого света уличных фонарей и удалявшихся габаритных огней белых призраков, по форме напоминавших автомобили, звук работавших двигателей которых заглушался ветром. В то утро по мере того, как я приближалась к очереди на остановке, она постепенно меняла свою форму, преобразовываясь в одно общее полупрозрачное облако состоящее из дыхания, и обретало сходство с длинным причудливо извивающимся драконом, извергающим табачный дым и громко проклинающим и холодный ветер, и запаздывающий автобус.
Мне следовало бы помнить, что в это время года нет никакой надежды на сидячее место в автобусе и на возможность подремать из-за того, что множество любителей подледного лова рыбы ездили на этом маршруте за город. Каждый день этот автобус по мосту пересекал реку Обь, одну из самых больших рек в Сибири. Мощный широкий поток реки делил мой город, Новосибирск, на две части. Чтобы соединить различные районы города между собой, через реку были перекинуты три длинных моста. Именно после возведения первого моста, в конце предыдущего столетия, наш город начал расти и развиваться. Зимой Обь покрывается толстым слоем льда, и люди, неравнодушные к зимней рыбной ловле, получают возможность добраться по льду к середине реки, чтобы просверлить круглые лунки для подледного лова. Затем они рассаживаются около лунок вместе со своими приятелями, рассказывая различные истории и болтая о всяких разностях на холодном льду в течение многих часов, в ожидании клева голодной рыбы. Маршрут автобуса, идущего до больницы, пролегает вдоль берега Оби, и сегодня, как и почти в любой другой зимний день, рано проснувшиеся рыбаки заполнили весь автобус вместе со своими крупногабаритными и громоздкими рыболовными принадлежностями. Одетые в длинные зимние тулупы, рыбаки заняли самые лучшие места, громко переговариваясь между собой хриплыми голосами и перемежая свою речь грязными ругательствами.
Я работала в большой психиатрической больнице, где находилось несколько тысяч пациентов. Больница располагалась за городом, потому что считалось более надежным и безопасным размещать такие учреждения подальше от густо заселенных районов. После долгих двух часов езды, заключавшейся в попеременном шатании вперед и назад вместе с тесно прижатыми друг к другу и не имеющими возможности свободно двигаться пассажирами внутри холодного и неотапливаемого автобуса, я, наконец, доехала до своей остановки. Я вышла из автобуса и очень быстро пошла к больнице, пытаясь восстановить чувствительность своих окоченевших ног.
Каждый день одна и та же тоскливая картина представала моему взору. Тринадцать одноэтажных зданий, напоминавших старинные деревянные армейские бараки, окрашенные в желто-зеленый цвет, с крошечными окнами, закрытыми мощными, но сильно проржавевшими железными решетками. Это место составляло наиболее важную часть моей жизни. Это была моя больница.
Проходя через двор больницы, я заметила, как группа людей около двадцати человек выходит из здания, служившего больничной кухней. Они несли в руках большие металлические кастрюли с завтраком для больных, торопясь обратно в больничные палаты в безнадежной попытке сохранить утренний чай и кашу теплыми. Я едва могла видеть их, потому что было еще очень темно, но я могла отчетливо слышать звуки их шагов по снегу, покрытому ледяной коркой, и эти звуки сопровождались металлическим скрипом ручек кастрюль. Эти люди постепенно расходились по разным тропинкам, ведущим к различным зданиям. Одна и та же каша готовилась на завтрак каждый день. Это была единственная пища, доступная нам. Огромные металлические кастрюли с двумя ручками по бокам и плоскими крышками навели меня на мысль о том, что, вероятно, такие же кастрюли используются для того, чтобы кормить заключенных в тюрьме.
В больнице были и такие пациенты, умственное состояние которых позволяло использовать их для простых работ на территории больницы. Эти немногие привилегированные больные носили серые одинаковые халаты с длинными рукавами. Номера отделений, к которым были приписаны больные, были выведены крупными цифрами на спинах халатов. На головах женщин были повязаны платки, а у мужчин головы были обриты наголо. Некоторые из этих больных были моими пациентами в течение довольно длительного времени. Несмотря на темноту, многие из них узнавали меня и приветствовали. Другие больные, среди них были и новые больные, и незнакомые мне, молчали.
Я добралась до своего отделения и стала готовиться к ежедневной утренней конференции. Я всегда относилась к этим конференциям с некоторой настороженностью. Медсестры коротко излагали мне события прошедшей ночи, и я должна была быть готовой к чему угодно. Тот день не был исключением, и я поймала себя на мысли о том, что нахожусь в тревожном ожидании множества возможных проблем, которые могли бы возникнуть.
Сначала, я узнала от ночного дежурного о том, что санитар, которого я приняла на работу всего месяц назад, напился в эту ночь и зверски избил безобидного старого больного только за то, что тот отказался выполнить какое-то требование. Санитар наносил старику удар за ударом, пинал того своими тяжелыми армейскими башмаками, и в итоге старик был увезен в отделение неотложной хирургии с разрывом селезенки.
Я надеялась, что бедный старик останется в живых. Почему-то мне казалось, что в этом была моя вина, хотя я и знала, что это не так. Большинство людей, нанимавшихся работать санитарами, были мужчины, отсидевшие срок в тюрьме, и они даже на работе не могли отказаться от склонности к алкоголю и наркотикам. Санитары сменялись на этой работе непрерывно. Одного выгоняли с работы после какой-то криминальной истории, и на его место принимали другого - с таким же отупевшим от алкоголя лицом и таким же циничным рассудком, хотя это была не очень хорошая комбинация для тех пациентов, о которых они должны были заботиться. У меня не было большого выбора при найме людей на такую работу, но, по крайней мере, мне было несколько легче от понимания того, что у меня действительно не было возможности защитить моего пациента. В тот самый момент он был в операционной, и я мысленно помолилась за него.
Затем медсестра сообщила мне о новом пациенте, который был доставлен в больницу милицией в три часа ночи. Из милицейского протокола я узнала, что новый больной был найден в лесу, в двадцати пяти километрах от города. Он бежал прямо по железнодорожным путям навстречу приближавшемуся поезду и после того, как был задержан, ничего не смог объяснить. Он не отвечал на вопросы и не сознавал окружающее и даже не понимал, что его задержали.
Одежда: армейская униформа, грязная и порванная.
Документы: военный билет солдата Советской Армии.
Он разговаривает сам с собой, и из некоторых его слов было понятно, что он видит вокруг себя неземных существ с НЛО. Мне было любопытно посмотреть на него, но наступало время моих утренних обходов в мужских палатах и пришлось примириться с тем, что я посмотрю на него позже.
Восемьдесят умственно больных людей жили в мрачных палатах, плохо освещавшихся синими лампочками с потолка. Все больные носили одинаковые, грязные, серые пижамы, похожие на униформы, с черными вертикальными полосами на пижамных штанах. В каждой палате размещались от пяти до десяти пациентов, которые всегда были на виду, так как дверей в палатах не было вообще. В одной большой палате для хронических больных содержалось более двадцати людей. Санитарки пытались вымыть и вычистить палаты, но не было никакой возможности избавиться от острого запаха человеческого пота, смешанного с запахами мочи, лекарств и спертого воздуха. Это был обычный запах моей работы, и я уже давно привыкла к нему.
Я так хорошо знала всех своих пациентов, что они казались мне членами моей семьи. Я знала историю жизни каждого из них с самого раннего детства и до того момента, когда психическая болезнь поразила их. Отрезала их от жизни, перечеркнув все их надежды, ожидания, карьеру и тем самым изолировала их в том месте, которое называлось "сумасшедшим домом".
Каждый пациент был уникален и отличался от других. Пока я делала обычный обход, один из больных попросил меня уменьшить дозу лекарства, так как он стал чувствовать себя намного лучше. Другой, даже не заметил моего прихода, потому что в его сознании имелось место только для его внутренних голосов. Кто-то еще просто тихо смеялся в углу. И только одно общее качество было присуще им всем, и это была исключительная бледность их лиц с темными кругами под глазами, так как эти люди никогда не видели неба, и никогда не вдыхали свежего воздуха.
Я переходила от одного больного к другому, делая пометки в их историях болезни, давая обычные рекомендации лечебного характера медсестрам на день и отвечая на вопросы. Мне снова вспомнился новый пациент. "Солдат". - мысленно произнесла я. "Очень интересно. Может быть, ужасы армейской жизни привели этого человека к идее симулировать психическую болезнь?"
Симуляция психических заболеваний была знакомым мне приемом, применявшимся многими молодыми людьми для того, чтобы освободиться от армии. В армию, как правило, забирали служить восемнадцатилетних мальчиков сразу же после окончания средней школы. Приходя в армию после уютного домашнего окружения, они были полностью неподготовлены к тем шокирующим условиям, с которыми они сталкивались в армии. Они подвергались унижениям, оскорблениям и даже избиениям со стороны старослужащих солдат. Это был неписаный армейский закон. Если кто-то вел себя не так по отношению к другим, то он сам становился жертвой подобного отношения. Многие мальчики были неспособны, принять такое положение вещей. Те из Них, кто не мог ужиться в такой обстановке, заболевали серьезными Умственными расстройствами, что влекло за собой их изоляцию от общества. Были и такие, кто, зная про это, предпочитали относительную безопасность изоляции в психиатрической больнице и начинали симулировать психические болезни.
Я вошла в палату для вновь прибывших пациентов. С первого взгляда я поняла, что этот солдат, безусловно, болен. Он неподвижно сидел в углу и был больше похож на испуганное животное, чем на человека. Само положение его тела выдавало невероятное напряжение. Я никогда не прекращала задаваться вопросом, откуда у этих умственно больных людей берется эта немыслимо мощная энергия. Каким образом их организм вырабатывал такую энергетику?
Та же самая энергия, которая полностью обездвижила этого солдата, могла также преобразовываться в неистовую физическую силу, которая находила выход в том, что пациенты причиняли вред самим себе или другим больным. Я видела подобные случаи много раз у разных пациентов. Одежда этого бедного парня была в точности такой, как было описано в милицейском протоколе, грязной и разорванной. Дежурившая ночью бригада не смогла переодеть новенького, опасаясь, что такая попытка может причинить больше вреда, чем добра, так что теперь это придется делать дневной смене. Даже теперь, сидя в углу на полу, он все еще пытался разорвать свою одежду в еще более мелкие клочья. Его одежда была сделана из прочной ткани, специально созданной для суровых условий солдатской жизни, и ему было бы не по силам разорвать такую ткань в нормальном психическом состоянии.
Пока я наблюдала за ним, он продолжал свои попытки полностью уничтожить то немногое, что еще оставалось на его теле. Его пустые, голубые глаза были неподвижно уставлены в одну точку, и хотя его тело находилось в нашей палате, сам он, его человеческая сущность, был где-то в другом месте за пределами этой больницы. Я задала ему несколько обязательных вопросов, особо не ожидая услышать ответы. Я не имела доступа к тому, что в тот момент составляло для него его "реальность", поэтому я прикинула, какую дозу лекарства следует ввести ему. Я знала, что позже, когда он обретет ясное сознание, он опишет мне те образы, которые видел, и те переживания, которые он испытал.
Его звали Андрей, и на взгляд ему было около семнадцати-восемнадцати лет. Он был очень худой. Возможно, он так похудел из-за плохого армейского питания. Его каштановые волосы были коротко пострижены армейскими парикмахерами. Длина волос на его голове была не более дюйма, и это придавало его лицу ранимость и открытость. В то же время его лицо, больше похожее на лицо ребенка, чем взрослого мужчины, выражало страх. Он был совсем еще мальчик, чье сознание было полностью подавлено теми жизненными переживаниями, которые расстроили его психику, и которые теперь, возможно, будут влиять на него всю оставшуюся жизнь. А пока, средней внутривенной дозы галоперидола будет достаточно, чтобы успокоить его и начать возвращать к реальности.
Моим следующий пациентом был Сергей. Это был красивый, молодой, плотного телосложения парень, который, судя по внешнему виду, был готов к тому, чтобы вскоре его отправили домой. Он открыт говорил со мной обо всем, что с ним происходило, и рассуждал критически о своей жизни, когда он был болен. Он очень много помогал в работах по палате. Но все с ним выглядело как-то уж слишком хорошо. Слишком уж веселым и слишком открытым он был. Он страстно хотел вернуться домой к своей красивой молодой жене, но я знала, что основой его психоза была патологическая ревность.
Как всегда, в случае потенциально опасных больных, главный врач больницы был приглашен для консультации и принятия окончательного решения. Он назначил Сергею комбинацию из несколько лекарств, чтобы подавить сознание Сергея и заставить его говорить правду. Я еще не распорядилась начать давать ему эти лекарства, несмотря на то, что эти препараты однозначно откроют мне истинное состояние дел в его сознании в отношении его жены.
Подобного рода решения всегда представляли собой моральную дилемму для меня. Если бы я была Сергеем, как бы я отнеслась к тому, что кто-то без моего разрешения хочет с помощью лекарств проникнуть в мое сознание, мое внутреннее "я", чтобы получить ответы на какие-то вопросы, которые они могли бы захотеть задать мне? Мое отрицательное отношение к этому вопросу никогда не менялось, и каждый раз, когда такие лекарства назначались пациентам, мое спокойствие нарушалось.
Я надеялась, что в этом частном случае смогу найти другой способ. Во всяком случае, к тому времени я уже знала, что необходимо встретиться с его женой и настоять на том, чтобы они развелись. Мне надо было заставить ее понять, что ей надо держаться от него как можно дальше.
Его болезнь всегда будет опасна, и слишком уж велика вероятность того, что он может убить ее или кого-то еще в иррациональном припадке ревнивой ярости. К сожалению, я уже видела немало трагических финалов в подобных историях.
Не успела я принять временное решение относительно Сергея, как услышала, что медсестра вызывает меня в мой кабинет. Оказалось, что только что приехала мать моего нового пациента, молодого солдата по имени Андрей. Кто-то из армейских начальников связался с ней, и она немедленно приехала в больницу. Большинство родственников, даже матерей, обычно так скоро не приезжали в сумасшедший дом.
У нее была типичная внешность для русской женщины. Они с сыном были очень похожи друг на друга, такие же простые и открытые лица с мягкими чертами. Нервные движения ее рук также напомнили мне о ее сыне. Она стояла и мяла свое простое темное зимнее пальто, боясь даже сесть на стул без моего разрешения. Я знала из документов Андрея, что она живет в близлежащей деревне с мужем и двумя сыновьями, один из которых сейчас находился в этой больнице.
Было очевидно, что прежде она никогда не бывала в психиатрической клинике. Она все еще не понимала, что же случилось с ее сыном. В действительности она была даже довольна, что он смог возвратиться так быстро из армии, и благодарна, что он вернулся невредимым. Ведь ей больше не придется волноваться о нем в течение двух долгих лет ожидания, пока он в армии. Она еще не понимала различия между шизофренией и гриппом.
Ее первый вопрос был такой, какой задала бы любая любящая и заботливая мать: "Скажите, доктор, когда он поправится?"
Если бы я решила уже тогда сказать ей полную правду, мне бы пришлось ответить: "никогда". Взамен я сказала, что, вероятно, потребуется около двух недель, чтобы привести его в норму. Ее лицо озарилось счастьем. Позже мне придется попытаться объяснить ей, что через две недели он только избавится от острого психоза, и что он уже никогда не будет таким, как прежде. Возможно, поначалу он будет немного другим, но со временем в его личности и поведении будет проявляться все больше изменений. Он уже никогда не будет тем нормальным мальчиком, который живет в ее памяти. Разве я могла сказать ей тогда, что то зло, которое без разбора разрушает сознание и душу людей, уже прочно поселилось в нем? Я знала из своего опыта, что шизофрения - это когтистая лапа, которую никто не может заставить ослабить свою хватку.
Мой опыт также подсказал, что поначалу она не поверит мне. Она будет с надеждой ждать возвращения сына из больницы и его полного выздоровления в атмосфере любви и заботы, которой его окружат в семье. Она сама и его отец будут ожидать от него, что он снова начнет помогать им по хозяйству в их небольшом деревенском доме. Возможно, некоторое время, его поведение будет казаться почти нормальным, но это будет продолжаться лишь до того дня, когда когтистая лапа болезни снова овладеет его сознанием и заставит его вновь бежать по рельсам навстречу движущемуся поезду. Что-нибудь подобное произойдет непременно, и после этого, его мать будет жить в страхе ожидания того дня, когда ее другой сын, ее второй мальчик, также будет призван служить в армию. Но пока его мать услышала от меня достаточно хорошую для себя новость, и она уехала, чтобы сообщить мужу и второму сыну, что Андрей вернется домой через две недели.
Это беспомощное чувство профессиональной слабости, понимание того, что я как врач не всемогуща, было одним из наиболее трудных аспектов моей работы. Я никогда не могла привыкнуть к тому, что зачастую я была вынуждена признать частичное или полное поражение в борьбе с болезнями моих пациентов. Я не знала, испытывали ли подобные чувства доктора, специализировавшиеся в других областях медицины, но для психиатров такие чувства представляли хорошо известную профессиональную опасность. Не было никаких лекарств, никаких препаратов, никаких хирургических методов для исправления поврежденного сознания пациентов. В этот момент я закрыла глаза и глубоко вдохнула, чтобы переключить свои мысли на что-то другое. Когда я снова открыла глаза, я услышала стук в дверь моего кабинета.
С чувством благодарности к судьбе за возможность отвлечься, я крикнула: "Войдите". Дверь открылась, и в кабинет вошел мой друг Анатолий. Я была рада появлению того, с кем мне нравилось общаться.
- Привет, - сказал он. Может, пойдем перекусим и выпьем чаю? Утро прошло так быстро, что я даже не отдавала себе отчет в том, что уже полдень. Это было любимое время для больничного персонала, потому что в это время у нас появлялась возможность сходить в гости к коллегам в другие отделения, чтобы поболтать о том, о сем, поедая снедь, которую захватили с собой из дома. Обычно, это были простые бутерброды с чашкой кофе или чая. И только в особые дни, такие как дни рождения или национальные праздники, мы имели возможность приносить наши любимые кушанья, например, пирожные или икру, потому что они стоили слишком дорого, чтобы покупать их регулярно.
Мне нравился Анатолий. Он был молод и хорошо сложен, с каштановыми волосами и синими глазами. Он был умен, интеллигентен и отзывчив, и считался одним из лучших врачей в нашей больнице. Мы часто разговаривали с коллегами о нем. Профессора и его руководители ожидали, что он сделает очень хорошую карьеру в психиатрии, но пока этого еще не произошло. Я часто думала о том, чтобы поговорить с ним об этом, но всегда откладывала, полагая, что уместное время для такого разговора еще не наступило. Сегодня я, наконец, решила заговорить с ним об этом.
Он сидел на диване напротив меня со своей обычной чашкой чая. На нем был белый халат, обязательная одежда медперсонала. Как обычно, его глаза были скрыты дымчатыми стеклами очков.
- Вы знаете, Толя, многие считают, что Вы гений от психиатрии. Могу я спросить Вас, почему Ваша карьера не подтверждает до сих пор это мнение?
Он воспринял мои слова как комплимент, с видимым удовольствием.
- Я считаю, что моя карьера продвигается довольно хорошо, - ответил он. Затем с иронической усмешкой добавил: - Я полагаю, что Вы осознаете, что это вовсе не психиатрическая больница?
Удивление не отразилось на моем лице, потому что я уже привыкла к его парадоксам и иносказаниям.
- Это вовсе не больница, - продолжил он.
- Это громадный безумный корабль, а мы, это команда, которая искренне верит, что мы работаем здесь в качестве врачей. Мы даже искренне верим, что действительно можем лечить и вылечивать людей. Но я не думаю, что идея делать карьеру на этом безумном корабле, замечательная идея. Все, что мы можем делать, так это плыть вслепую по океану реальности, который нас окружает, веря в то, что мы знаем, что делаем. И мы будем продолжать плыть в направлении, неизвестном для нас, потому что мы не можем остановиться. Каждый из нас здесь сделал свой выбор, который состоит в том, чтобы плыть через действительность на этом корабле, и мы не можем сейчас оставить этот корабль. Потому что, это самое надежное и безопасное место для нас, если мы полагаем, что мы врачи, действительно способные лечить людей, которые считаются сумасшедшими.
- И что, Вы считаете, что для нас нет никакого выхода? - спросила я, понимая уловку, к которой он прибегнул, чтобы избежать серьезного ответа на мой вопрос.
- Ну, я думаю, что, возможно, и имеется одно средство, чтобы ускользнуть отсюда и сбежать в действительность. Да Вы сами можете увидеть это средство прямо сейчас. Посмотрите-ка вон туда. - с сардонической усмешкой он показал рукой на окно. Через оконное стекло я увидела давно знакомые очертания большого, старого, сломанного троллейбуса, который торчал посреди больничного двора. Троллейбус, а точнее сказать его проржавевший остов с металлическими рогами, уныло торчащими в небо, как будто пытаясь найти провода, которых там не было, давно врос в землю. Никто не знал, как этот троллейбус попал в середину больничного двора.
Анатолий засмеялся. Он так и не дал прямой ответ на мой вопрос относительно его карьеры, а его глаза блестели, как блестели они у Мефистофеля много лет назад.
- Большое спасибо за чай и беседу. А теперь я должен идти к себе и продолжать работу. Мне еще нужно дописать некоторые истории болезней наших пассажиров, ах, извините, я оговорился, я имел в виду пациентов.
Часть 2

Позднее, когда я уже заканчивала работать с документами и мысленно содрогалась от ужаса, представляя себе все муки долгой дороги домой на автобусе, в моем кабинете зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала:
- Привет, Ольга. Это была моя подруга Анна, которая также была врачом. Наша дружба с ней продолжалась уже много лет. За это время я прекрасно научилась распознавать различные настроения ее сложной натуры по звучанию и ритму ее голоса. Сегодня, судя по голосу в трубке, она казалась усталой и взволнованной.
Как всегда, некоторое время мы болтали ни о чем и обо всем. Любой, кто мог бы подслушивать наш разговор, нашел бы его крайне тривиальным, но каждый раз, когда мы разговаривали даже о самых простых вещах, я раз за разом открывала для себя важность и значимость нашей дружбы. Всегда была какая-то фраза, эмоция или просто волна энергии, передаваемая от нее ко мне, которая заставляла меня чувствовать радость и полноту жизни и я знала, что она чувствовала то же самое.
Главная причина ее сегодняшнего телефонного звонка стала ясной, когда она спросила, найдется ли у меня время посмотреть ее соседа, который опасался, что у него появились серьезные проблемы с психикой.
Я не могла отказать ей в этой просьбе, поэтому попросила ее, чтобы она пригласила его прийти ко мне в больницу на следующий день в три часа. Анна никогда не приходила ко мне на работу, так что мне пришлось проинструктировать ее, как добраться до больницы, а затем я сделала пометку об этом визите в моем календаре. Мы назначили день, когда мы увидимся с ней, а затем распрощались.
На следующий день ровно в три часа дня медсестра привела ко мне в кабинет молодого мужчину. Он нерешительно переминался с ноги на ногу в дверном проеме моего кабинета. - Здравствуйте, доктор. Меня зовут Николай. Ваша подруга, Анна Анатольевна, направила меня к Вам.
Николай был молодой мужчина с красивым лицом монгольского типа. С возрастом в лицах, подобных тому, какое было у Николая, часто появлялись и начинали доминировать признаки мужественности. Он был еще молод и сумел сохранить признаки застенчивости и чувствительности, свойственные молодости. Было заметно, что он смущен и ему было не по себе оттого, что он находился в кабинете врача-психиатра.
Если не принимать во внимание его нервозности, молодой сибиряк, стоявший передо мной, нисколько не казался человеком с умственным расстройством. Однако я полагала, что у него должны были быть, довольно серьезные основания беспокоиться, если он открыл Анне свои опасения и затем приехал сюда по своей собственной воле. Из практики я знала, что очень немногие обращались за помощью психиатра по собственной инициативе. Любой намек на отклонение от нормы в психике считался в обществе позорным клеймом. Это обстоятельство не только отвращало людей от обращения за врачебной помощью, но также заставляло тех, кто все-таки обращался к докторам, применять любые возможные средства, чтобы сохранить в секрете факт такого обращения. Если их состояние становилось известным их друзьям или коллегам, то это неизбежно создавало атмосферу социальной дискриминации.
Николай прошел внутрь и остановился посередине моего маленького кабинета, все такой же неловкий и неуверенный в себе. Я предложила ему располагаться поудобнее и показала рукой на кресло перед моим письменным столом. Я наблюдала за ним, пока он подходил к креслу и усаживался в него. Он был похож на рабочего с фабрики. На нем был опрятный темно-серый костюм, белая рубашка и черный галстук. Из этого я могла сделать вывод, что он воспринимал нашу встречу как очень официальное мероприятие. Он неловко сел на самый краешек кресла. Я не торопила его, а просто ждала, пока он начнет рассказывать свою историю. После некоторой паузы, во время которой он собирался с мыслями, он начал говорить.
- Спасибо Вам за то, что согласились встретиться со мной. История, которая привела меня сюда, началась примерно месяц тому назад.
Он говорил по-русски с небольшим акцентом жителя гор, и я находила этот акцент приятным. Анна сообщила мне, что он родом с Алтая, этнически изолированного своеобразного региона с особым языком и культурой. Я не была удивлена тем, что у него типично русское имя, поскольку людям всех малых народностей и наций давались русские имена, когда они оформляли внутренние паспорта граждан Советского Союза. Это была злонамеренная политика, направленная на то, чтобы ускорить разрушение их национальных культур. Так преднамеренно уничтожалось наследие, которое жило в их исконных национальных именах.
Николай не смотрел на меня, когда говорил. Было ясно, что он все еще был очень смущен, но он дал себе слово поговорить со мной и был намерен сдержать свое слово. Несомненно, для него было трудно открыть свои мысли постороннему человеку, и он боялся моей реакции на то, что он собирался рассказать.
- Эта история началась, когда моя мать попросила меня приехать домой, в мою деревню на Алтае.
По его лицу было видно, что ему не хотелось говорить о своей деревне. Это было обычное явление. Многие молодые люди, приезжавшие в город на работу из деревень, предпочитали скрывать свое деревенское происхождение из опасения подвергнуться насмешкам. Он медленно продолжил свой рассказ.
- Мой дядя, Мамуш, заболел, и моей матери была нужна моя помощь, чтобы ухаживать за ним. Мы были его единственными родственниками, а он жил одиноко, обособленно от других людей в деревне. Мне никогда не было интересно проводить с ним время, но я не мог отказать в просьбе моей матери. У меня не было выбора. Мне пришлось взять отпуск за свой счет и поехать домой. Я провел дома десять дней. Мой дядя умер на пятый день моего пребывания. Ему было восемьдесят четыре года, и как многие другие в таком возрасте, он знал, что его время пришло. У него не было никакого желания попытаться прожить дольше. В нашей деревне бытует мнение, что любой человек в таком возрасте уже прожил полную жизнь и хочет окончательного покоя. Я никогда не испытывал особой любви к моему дяде, поэтому у меня не было желания что-либо изменить в ходе вещей, кроме того, чтобы помочь ему в его последние дни на этой земле перед переходом в другой мир, а затем вернуться к моей обычной городской жизни.
По мере того, как Николай рассказывал, его голос начат дрожать, и он стал делать все более долгие паузы между предложениями. В течение всего своего рассказа он не переставал подчеркивать, что особой родственной близости у них с дядей не было. А я не переставала спрашивать себя, почему он все еще так нервничает. Чувствительность и сострадание? Нет, этого не было достаточно, чтобы объяснить, почему на него так повлияла смерть старого родственника, которого он едва знал. Я понимала, что его рассказ еще не закончен, и поэтому решила пока не задавать вопросов и не прерывать его монолог. Моя роль пока состояла в том, чтобы внимательно его слушать и дать ему возможность рассказывать так, как, он хочет сам.
Николай продолжал спутано рассказывать о том, как трудно было его матери заботиться об умирающем дяде и как он помогал матери в этих заботах. Затем он поделился со мной своим мнением о природе болезни его дяди, переключаясь с одной возможной версии о болезни дяди на другую. Я смогла понять, что в тот момент в нем борются страх открыться мне и желание излечиться, и что именно поэтому он собирается с мужеством, чтобы поведать мне действительную суть своей истории.
В конце концов я решила прервать его монолог и попытаться вернуть его к причине его появления у меня в кабинете.
- Николай, Вы упомянули, что то, о чем Вы хотели поговори со мной, началось около месяца тому назад?
Он ничего не ответил и даже не взглянул на меня, а просто кивнул головой в знак согласия.
- Что случилось после смерти Вашего дяди?
- Понимаете, это странная история.....
- Я слышала много странных историй. В чем же странность вашей истории?
- Вы верите в шаманов? - спросил он нерешительно.
Тут меня внезапно осенило, что, возможно, вовсе не он, а я оказалась в странном и неопределенном положении. Дело в том, что я почти ничего не знала о шаманстве. В нашем обществе слово шаман имело очень негативное значение как нездоровый символ примитивных культурных и духовных верований. Я должна была быть очень аккуратной в выборе слов при ответе.
- К сожалению, я знаю только, что шаманизм имеет отношение к древним религиям народностей, населявших Сибирь давным-давно, еще до Христианства. Это все, что я знаю, но я верю в существование людей, называющихся шаманами.
Мало-помалу, все еще не смотря мне в глаза, он, казалось, осознал, что я восприняла его слова без того, чтобы давать им свою оценку и делать выводы. Он немного расслабился и поудобнее устроился в кресле, а его речь стала уже не такой возбужденно-нервозной.
- Мой дядя был шаманом, - продолжил он.
- И именно поэтому я не любил проводить с ним время. Он жил в одиночестве на краю деревни и многие в деревне, полагали, что он обладал очень мощной шаманской силой, но люди не были уверены, что он правильно пользовался этой силой. И, возможно, они были правы. Люди боялись и избегали его за исключением случаев, когда они нуждались в его помощи для решения своих проблем и лечения болезней.
Сам я никогда не интересовался такими вещами. С самой ранней молодости моим единственным желанием было уехать от него, и даже уехать из моей деревни как можно быстрее. Вы знаете, что в деревне просто нечего делать, особенно зимой. Холод и скука. Я никогда не сомневался, что уеду в город сразу после окончания средней школы. Я хотел служить в армии, но не прошел медицинскую комиссию из-за серьезных проблем со зрением. Поэтому Вы можете понять, насколько я был счастлив, когда я нашел мою теперешнюю работу. Я работаю на этом месте почти год, и мне уже пообещали предоставить квартиру в следующем году. Редко случается, чтобы вопрос с квартирой решался так быстро. Пока, конечно, я все еще живу в общежитии".
Я знала, что как только молодые парни и девушки получали работу на заводах, они вставали на очередь на получение квартиры. Иногда приходилось ждать двадцать лет, прежде чем они становились первыми в списке очередников. Бывало и так, что документы терялись, и счастье пожить в отдельной квартире могло вообще никогда не наступить для этих людей. Такие неудачники могли прожить всю свою рабочую жизнь в общежитии, где в одной маленькой комнате совместно проживали по три-четыре человека. Иногда бывало и так, что на пятнадцать-двадцать таких комнат приходилась всего одна кухня, один душ, и один туалет. Поэтому я хорошо понимала, насколько важно для Николая то, что ему пообещали предоставить квартиру так скоро.
Николай продолжил: - У меня есть девушка, и мы планируем пожениться. Поэтому можно сказать, что мечты моей жизни начали осуществляться. Но теперь я боюсь, что все это может быть разрушено. Я действительно нуждаюсь в вашей помощи, доктор. Я готов делать все что угодно, пить любые лекарства для того, чтобы вылечиться и вернуть себе здравый ум и душевное равновесие.
Он взглянул на меня с отчаянной надеждой, которую я редко наблюдала у своих пациентов. Мне было трудно свести в одно целое все части его повествования. Его дядя-шаман умер, и теперь он боится, что он повредился в уме. Мне еще было неясно, в чем заключается его беда Я решила не торопиться с заключением о том, что это особый случай психоза, хотя, судя по тому, что я успела услышать от него, такое заключение напрашивалось само собой.
С некоторым колебанием он возобновил свой рассказ:
- Я почувствовал, что заболел на следующий день после смерти моего дяди. Перед своей смертью он попросил меня пожить вместе с ним в его доме. Я не очень был рад такой просьбе, но согласился, потому что это была его последняя просьба. Он жил в маленьком темн&heip;