Загадочность человеческого существа (Дюпрель Карл)
Введение в изучение оккультических наук.
«Предлагаемое сочинение представляет переделку, in extenso, двух читанных мной в Мюнхене и затем напечатанных в журнале "Сфинкс" лекций. Мне хотелось бы, чтобы с этим "Введением в изучение оккультических наук" познакомились не только противники оккультизма, но и его сторонники, так как "по сю сторону илионских стен грешат не менее, чем по ту их сторону"». Д-р Карл Дюпрель
Об авторе: Карл Дюпрель (собств. Шарль Дю-Прель, Charles du Prel, 1839-1899) - немецкий оккультный писатель французского происхождения. Проводил опыты с медиумами. Pассматривал магию как «естествознание современности». Pазработал учение Цельнера о «четырехмерных разумных существах», т.е. еще…
С книгой «Загадочность человеческого существа» также читают:
Предпросмотр книги «Загадочность человеческого существа»
Карл Дюпрель
ЗАГАДОЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВА
ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ ОККУЛЬТИЧЕСКИХ НАУК
Перевод М.С.Аксенова
2-е издание. М.: Т-во И.Н.Кушнерев и Kо, 1904.
Предисловие переводчика к первому изданию
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ДЮПРЕЛЕ
Автор предлагаемой вниманию читателя книги принадлежит к числу выдающихся философов и общественных деятелей в области мысли и вполне заслуживает того, чтобы о нем поговорить. Можно, не боясь впасть в погрешность, сказать, что в истории человеческой культуры, на рубеже уходящего и грядущего столетий, он оставит неизгладимый след. Никто до него не осветил в такой степени таинственную область сомнамбулизма, не выжал из последнего столько философского соку, лучше сказать, не высек из него столь ярко освещающего исконные проблемы человеческого духа огня, не возвел человека путем основанного на опыте умозрения на большую высоту.
Вот уже три десятилетия, как Дюпрель будит общественное сознание, указывая ему на недостатки материалистического миросозерцания, на неудовлетворительность физиологического объяснения высших явлений нашей духовной жизни, подчеркивая явления, обходимые современной наукой, a между тем проливающие более яркий, чем все остальные явления, свет на извечные вопросы человеческого духа, и давая свое, вполне оригинальное их объяснение. Доказав, что ни мир, ни человек не объяснены нашей наукой, что от материалистического объяснения их получается неразложимый остаток, Дюпрель указывает нам на наличность в нашем существе метафизического зерна, непрестанно напоминает нам о нашем вселенском гражданстве, о том, что наша земная жизнь имеет воспитательное значение, что она представляет путь, необходимый нам для достижения несознаваемых нами, сверхчувственных для нас, трансцендентальных наших целей, низший класс, ведущий нас в класс следующий, высший, что голос нашей совести – не устаревшее заблуждение, как учит материализм, a ослабленный земным нашим естеством голос нашего собственного трансцендентального существа, что наше, по-видимому чуждое нам, моральное долженствование есть на самом деле воление введшего нас в эту жизнь, для достижения только ему известных целей, нашего же трансцендентального субъекта, что с переходом нашим в потусторонний мир мы будем награждены или наказаны нашими же деяниями (а не за наши деяния) и что переход этот будет для нас тем легче, чем большую трансцендентальную пользу мы извлекли из жизни в мире посюстороннем.
Д-р Карл Дюпрель происходит от старинного, с давних пор поселившегося в Баварии лотарингского рода баронов и родился в 1839 году в Ландсгуте, в Нижней Баварии. По окончании в 1858 году в Мюнхенском университете курса он поступил на службу в следующем году в баварскую армию, в которой служил, сперва лейтенантом, a затем капитаном, до 1872 года. Вышедши в этом году в отставку, он поселился в Мюнхене, где живет и теперь.*
* Умер в 1900 г.
Получив естественнонаучное образование и имея от природы философский склад ума, Дюпрель сделался ревностным сторонником эволюционизма чуть не с университетской скамьи. Найдя, что господство Дарвиновского принципа косвенного выбора целесообразного распространяется далеко за пределы биологии, он обратился к изучению астрономии, результатом которого было появление его сочинения "Kampf ums Dasein am Himme" (переведенного на русский язык в журнале "Знание" под заглавием "Борьба за существование в небесных пространствах", впоследствии переименованного автором в "Entwickeungs Geschichte des Wetas", т.е. "Историю развития мироздания"), a затем целого ряда статей того же направления в журнале "Сфинкс", оканчивая сочинением "Die Panetenbewohner und die Nebuarhypothese" ("Обитатели планет и небулярная гипотеза"). Упомянем при этом, что эволюционистом Дюпрель остался до конца: мы увидим, что согласно его учению принцип развития царит и в трансцендентальном мире.
Толчком в обращении Дюпреля к исследованию оккультических явлений (попросту сказать, загадочных, т.е. мало или совсем еще не объясненных) послужил один случай, имевший с ним место в период его военной службы и рассказанный им в его небольшом произведении "Es giebt ein transcendentaes Subject" ("Существует трансцендентальный субъект") так:
"Когда я служил лейтенантом, у меня был в услужении денщик, который, находя неловким будить меня поутру обычным образом, стучал в дверь моей комнаты до тех пор, пока я не просыпался и не звал его к себе. Несмотря на твердое намерение мое положить конец такому неприятному для меня способу бужения меня моим денщиком, я ежедневно забывал о приведении в исполнение этого моего намерения и в течение довольно продолжительного времени подвергался добровольной пытке. Между тем во мне мало-помалу начало возникать сознание, что каждый раз вызываемому стуком в дверь моему пробуждению предшествовало заканчивавшееся совершенно последовательно шумным событием пространное сновидение, что шум, имевший место в моем сновидений, совпадал по времени со стуком в дверь, что они имели качественное сходство и одинаковое направление. Но если так, и если простая случайность не могла иметь здесь места вследствие многократности явления, то тот и другой шум должны были находиться в причинной связи: действительный стук должен был быть причиной имевшего место в сновидении шума. Между тем в этом допущении содержится противоречие, так как сновидение занимало часто очень продолжительное время и в своем драматическом обострении сводилось на будивший и вместе с тем снившийся звук, который не прерывал сновидения, как, например, прерывает бесконечную повесть придуманная ее автором для ее искусственной развязки случайность, но заканчивал его гармонически. Все сновидение, от первого до последнего события, представляло стройное целое, почему и не могло быть вызвано стуком в дверь, не могло быть его следствием".
"Таким образом, оба вышесказанные допущения – существования и отсутствия причинной связи между стуком в дверь и имевшим место в сновидении шумом, – с одной стороны, неизбежны, с другой, противоречат друг другу. Значит, здесь мы имеем дело с антиномией".
"Что такого рода сновидения вызываются внешним звуком, это ясно и не допускает возражений; что они заканчиваются соответственным этому звуку событием, тоже ясно и не допускает возражений. Если же так, то мы имеем дело с временнЫм совпадением служащего причиной возникновения сновидения действительного события с представляющим его следствие заключительным событием сновидения, имеем дело с временнЫм совпадением причины и следствия, с логическим противоречием. Чем же создается такое противоречие? Очевидно, что кажущейся длительностью сновидения, чувственным обманом".
"Отсюда вытекает необходимость трех допущений:
что в момент пробуждения имеет место возникающий с не имеющей никогда во время бодрствования скоростью ряд представлений;
что, следовательно, существует трансцендентальная мера времени, обусловливающая возможность течения наших представлений во время нахождения нашего во сне со скоростью, превышающей скорость их течения во время пребывания нашего в состоянии бодрствования;
что только наступающее по пробуждении (когда физиологическая мера времени сменяет трансцендентальную) вспоминание сновидения растягивает имевший в нем место скученный ряд представлений".
Это, по-видимому, незначительное событие, вышеприведенная оценка которого Дюпрелем может служить образчиком остроумия его аргументации, послужило ему темой для сочинения "Онейрокритикон, или сновидение с точки зрения трансцендентального идеализма", за которое Тюбингенский университет удостоил его степени доктора философии (1868 г.).
Работая в вышеуказанном направлении, Дюпрель, к своему собственному удивлению, очутился лицом к лицу с мистикой и увидел себя принужденным заняться исследованием спиритических явлений. Однако вскоре он убедился, что исключительное изучение явлений спиритизма, без всякой связи их с другими явлениями анормальной жизни человеческого духа, приводит, как показал нам многолетний опыт, к совершенно ложным заключениям. Поэтому он оставил в стороне спиритизм и занялся изучением явлений животного магнетизма и сомнамбулизма, исследованием, как выражается он, не вступления духов в наш мир, a выступления человеческого духа из материального мира. Плодом многолетних исследований Дюпрелем разнообразных явлений оккультизма был выход в свет (1885 г.) представляющего, так сказать, кодекс его учения и переведенного мной на русский язык сочинения "Phiosophie der Mystik",* в котором мистика впервые поставлена им на строго научную почву и является столь же отличной от мистики прежних времен, a в особенности от того, что у нас под ней понимают, сколь отлична астрономия от астрологии, химия от алхимии.
* Философия мистики или двойственность человеческого существа. Перевод с ненецкого M.C.Аксенова. Издание A.H.Аксакова. СПб., 1895.
Кроме вышеупомянутых сочинений Дюпрелем написано очень много. Главнейшие из остальных его сочинений суть следующие:
"Mystik der aten Griechen", в котором он обнаруживает значительную филологическую эрудицию и в котором он со своей точки зрения объяснил такие загадочные явления древнегреческой жизни, как храмовый сон, оракульство, мистерии и демон Сократа. К этой же категории его сочинений относятся:
"Die Wasserprobe der Hexen",
"Hexen und Medien" и др. Далее следует категория сочинений Дюпреля, в которых он трактует со своей точки зрения о таких обыденных и вместе с тем загадочных явлениях, как умопомешательство, творчество гения и пр. Сюда относятся:
"Psychoogie der Lyrik",
"Die Mystik im Irrsinn" и др. Затем следует категория сочинений о Канте:
"Ein verschoenes Buch von Kant",
"Kant as Mystiker" и
"Kants Voresungen uber Psychoogie", в которых Кант является в новом свете. Из прочих сочинений Дюпреля укажу на
"Monistische Seeenehre", на двухтомное сочинение
"Studien uber Geheim Wissenschaften" и на переведенное мной в этом году
"Der Spiritismus".
Хотя в развитии своего учения Дюпрель имел, не говоря уже о мистиках всех времен и народов, a также о многом множестве философов древнего и нового времени, предшественника в лице Гелленбаха, однако настоящим творцом целостной научно-философской системы индивидуализма* должен быть по справедливости назван он. Сверх того, далеко превосходит Гелленбаха со стороны научно-философской подготовки и логической убедительности доводов, a перо его находится в таком же отношении к перу Гелленбаха, как гром двенадцатидюймового орудия к щелканью магазинки. Вообще язык Дюпреля, по нашему мнению, не только не уступает стяжавшему себе славу первенства в философской литературе языку Шопенгауэра, но и превосходит его.
* "Ногами упирающейся в почву опытно доказуемых явлений и головой уходящей в метафизические небеса". (Дюпрель)
Французская легкость, черпающая в языке точного естествознания материал, точность, образность, меткость и сжатость выражений, то величавая, как проповедь церковного оратора, то исполненная злого сарказма речь, – вот стилистические достоинства произведений Дюпреля.
Что касается значения философии Дюпреля на западе, то во всяком случае он создал там эпоху в оккультической литературе. В доказательство укажем на вышедшее не так давно в Германии (1891 г.) довольно объемистое сочинение известного историка оккультизма Кизеветтера "Geschichte des Occutismus von Agrippa von Nettesheim bis zu Kar du Pre" ("История оккультизма от Агриппы фон Неттесгейма до Карла Дюпреля включительно").
У Дюпреля очень много последователей, но очень много и врагов. Замечательно, что с течением времени число первых растет, a число вторых уменьшается. Это – знаменательный факт, говорящий в пользу философии Дюпреля и служащий показателем направления духовного развития современного общества.
Закончим этот краткий наш очерк деятельности Дюпреля следующими его словами:
"Я учу, – говорит он, – что человек явился в этот мир по собственному желанию, на свой страх и совесть, что он – продукт своего собственного развития, что все жалобы, с которыми он обращается к Богу, к судьбе, к природе, он должен обращать к самому себе, что страдания его жизни приносят пользу трансцендентальному его субъекту, что мир земных вещей имеет метафизическое, a земная наша жизнь – педагогическое значение, что нам нечего бояться смерти, если мы извлекли трансцендентальную пользу из нашей жизни, короче, что при углублении в загадку о человеке разрешается существующее между нашим волением и нашей жизнью тягостное противоречие, что мы, безостановочно кружащиеся в вихре сансары, непрестанно увлекаемые волнами течения всех вещей, находим в мысли о трансцендентальной природе нашего существа такое же успокоение, какое находит в радуге наш глаз, погруженный в созерцание водяной пыли водопада, когда упадет на нее солнечный луч. Что такое миросозерцание способно утешить и укрепить человека в свершении им жизненного пути и в исполнении им долга, в доказательство этого я мог бы представить целую кучу адресованных мне писем; если же так, то распространение такого миросозерцания должно содействовать улучшению нашей социальной жизни".
"Мои противники противоречат мне в каждом пункте моего учения. Уже десятки лет журнальная пресса, за редкими исключениями, подвизается на поприще пропаганды копеечного материализма. Но история неоднократно показывала нам, какую пустоту в общественном сознании может породить материализм. Шопенгауэр предсказывал, что материализм в теории должен привести нас к бестиализму в практической жизни; это предсказание блистательно оправдалось. Ни одно миросозерцание не оставалось никогда без влияния на практическую жизнь; это влияние – естественный плод всякого миросозерцания. Все, что представляет продукт нашего собственного трансцендентального существа – нашу жизнь, наш характер, нашу судьбу, – материалисты считают делом случая. Они учат, что мы живем только раз и, следовательно, возводят чувственное пользование земною жизнью на степень руководящего начала нравственности. Но такой эгоизм ни за что не может найти себе удовлетворения в здешней жизни, a потому самоубийства в среде интеллигенции и преступления среди простого народа растут, как грибы, и грозят гибелью нашей культуре".
"Из сказанного следует, что со сменой материализма противоположным ему миросозерцанием должно исчезнуть и все порождаемое им социальное зло и на место последнего, как продукт "теоретически истинного", появится "практически доброе". От приносимого материализмом зла я заключаю к его ложности (consensus mai et fasi), и наоборот, заключаю о правильности спиритуалистического мировоззрения от приносимого им добра (consensus boni et veri). Таким образом, я осуждаю мировоззрение моих противников не только с интеллектуальной, но и с моральной точки зрения. Естественно, что при таком положении дела мне нечего ждать от них одобрения. Ведь при внутреннем согласии истины и добра, равно как лжи и зла их одобрение послужило бы для меня доказательством моего заблуждения, и если бы случилось на самом деле, что мои противники начали бы меня хвалить, я поступил бы так, как некогда поступил при взрыве рукоплесканий со стороны народа державший к нему речь Фемистокл; он обернулся к стоявшим позади него друзьям и спросил у них: "Разве я сказал что-нибудь глупое?"
М. Аксенов
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемое сочинение представляет переделку, in extenso, двух читанных мной в Мюнхене и затем напечатанных в журнале "Сфинкс" лекций. Мне хотелось бы, чтобы с этим "Введением в изучение оккультических наук" познакомились не только противники оккультизма, но и его сторонники, так как "по сю сторону илионских стен грешат не менее, чем по ту их сторону".
Те и другие страдают общим недостатком: смотрят на возрождение оккультизма, как на шаг назад. Они видят в нем смерть новейшей науки и думают, что с его возрождением начнется царство отживших суеверий прошлых веков. Ведь если бы оккультические явления были неотделимы от их средневекового объяснения, ведь если бы с оккультическими науками возродилось и это их объяснение, то несомненно, что в таком случае в нашей духовной жизни начался бы регресс. Ведь если все сомнамбулы – бесноватые, все медиумы – ведьмы и колдуны, обязанные своими анормальными силами и способностями общению с сатаной, то бесспорно, что новейшая мистика есть шаг назад. Ho o таком объяснении явлений оккультизма теперь уже не может быть и речи. Теперь ставится только вопрос, могут ли вообще существовать явления оккультизма, вопрос, на который наше поверхностное просвещение поспешило дать отрицательный ответ. Недостаток этого просвещения и состоит в том, что оно связывает неразрывными узами оккультические явления с их отжившим объяснением, a так как дискредитировано это объяснение, то думают, что дискредитированы и самые факты, т.е. "вместе с водой выливают из ночовок и дитя". Важно избежать этого недостатка; раз мы от него отделаемся, исчезнет и призрак регрессивности оккультических наук. Ведь в древности считали Дельфийскую пифию вдохновляемой Аполлоном, в средние века ее отчитывали бы, как бесноватую, a теперь ее причислили бы к сомнамбулам.
Неправда, что оккультические науки в их новейшем виде должны привести нас к слепой вере; они должны подготовить почву к возведению здания новой науки, и уже в силу одного этого они не ведут нас в область прошедшего, a скорее служат глашатаями далекого будущего. Назначение их состоит в споспешествовании появлению миросозерцания, формирование которого происходит на наших глазах и в котором на первом плане будет стоять решение загадки о человеке. Раз сформируется это миросозерцание, великое его значение скажется уже в том, что оно явит собой синтез религии и науки, метафизики и естествознания. Оно будет обращаться не к одной стороне человеческого существа, к его сердцу, как религия, или к его разуму, как наука. Оно не будет, с одной стороны, застывшей в догмах религиею слепой веры, a с другой стороны, не будет походить и на ту науку, с высот которой дует ледяным ветром на нашу общественную жизнь. Оно не будет, подобно метафизике, построенным на почве бессодержательных абстракций зданием; оно будет, подобно естествознанию, зданием, построенным на почве явлений, которые можно будет подвергнуть даже экспериментальному исследованию.
Несмотря на всю окутывающую совершающийся ныне процесс образования этого будущего миросозерцания темноту, оно может быть (доказательство чего и составит задачу предлагаемого труда) представлено уже и теперь в виде цельной системы. Это миросозерцание не будет, подобно современной философии, достоянием одних ученых; оно будет находиться в тесной связи с нашей культурой: так как в нем человек получит новое и более глубокое определение, то оно объяснит ему основательно и новые цели его земного существования и значение его смерти. Значит, оно – отнюдь не шаг назад; скорее, это – заря новой культуры.
Мюнхен, апрель, 1892 Д-р Карл Дюпрель
<<< INCLUDEPICTURE "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02000god.gif" * MERGEFORMATINET "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02index.htm" ОГЛАВЛЕHИЕ INCLUDEPICTURE "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02000god.gif" * MERGEFORMATINET "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02txt01.htm" >>>
"maito:webmaster@psyib.kiev.ua" Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)
"C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02txt00.htm" <<< INCLUDEPICTURE "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02000god.gif" * MERGEFORMATINET "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02index.htm" ОГЛАВЛЕHИЕ INCLUDEPICTURE "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02000god.gif" * MERGEFORMATINET "C:WINDOWSTempRar$EX02.587dupre02txt02.htm" >>>
ЗАГАДОЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВА
Насколько загадочно человеческое существо? По меньшей мере настолько, насколько несовершенны физиология и физиологическая психология. Ho o загадочности человеческого существа пришлось бы говорить и в том случае, если бы эти науки достигли законченности. Было бы очень интересно доподлинно знать, что такое человек в физическом отношении; но если бы мы и узнали это, все-таки остались бы такими же нерешенными, как и теперь, извечные вопросы человеческого духа: откуда мы пришли? для чего мы живем? куда идем мы?
Многие говорят, что подобных вопросов вообще не существует; мы же докажем здесь, что они несомненно существуют. Но раз они существуют, необходимо дать на них и ответ, необходимо по многим причинам, из коих достаточно было бы уже одного эгоистического интереса. Сюда присоединяется еще то, что можно назвать скандалом в науке, a именно, что человек, этот венец земных существ, еще не познал себя. Мы имеем то преимущество пред животными, что обладаем самосознанием; но это будет плохим для нас утешением до тех пор, пока будет оставаться для нас загадкой наше существо.
Откуда же происходит то, что свет нашего самосознания слишком слаб для освещения нашего существа? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны взойти к причинам нашего существования; но как только мы двинемся по этому пути, мы очутимся лицом к лицу с тремя диаметрально – противоположными воззрениями: материалистическим, пантеистическим и мистическим. Согласно материалистическому воззрению, наше существование начинается нашим рождением и слабость света нашего самосознания обусловливается биологически и физиологически. Мертвая и слепая материя совершенно самопроизвольно (не спрашивайте, как) развилась до ощущения и самосознания и на пути биологического процесса имеет достичь высшей ступени своего развития, на которой человек перестанет быть для себя загадкой. Согласно пантеистическому воззрению мы вышли из лона метафизической мировой субстанции, которая так же слепа, как и материя, но обладает стремлением к самопознанию, с каковой целью и развертывает мировой процесс; хотя божественное самосозерцание достигло в настоящее время высшей ступени своего развития в человеческом мозгу, в нем оно еще вообще не на высшей ступени своего развития: свет нашего самосознания слишком еще слаб. Совсем не то выходит по мистическому воззрению. Согласно этому воззрению, наше рождение не есть начало нашего существования; нашей земной жизни предшествовало совершенно другое индивидуальное наше существование, которое с рождением нашим погружается для нас в лоно забвения. Но если так, то слабость света нашего самосознания объясняется наступающим с нашим рождением его ослаблением.
Если сопоставить эти три воззрения, то на первый взгляд покажется, что материалистическое воззрение просто и ясно, пантеистическое – менее просто и довольно темно, мистическое же – совершенно немыслимо и вполне темно, Но это – только на первый взгляд; на самом же деле – совсем наоборот. Бесспорно, материализм прозрачен, но он мелководен, почему и открещивается от всякой метафизики. Пантеизм гораздо глубже, но он страдает тем недостатком, что ни за что не может быть доказан фактами, обречен на постоянное пребывание в мире абстракций. Что же касается мистического воззрения, то, по-видимому, темное, оно на самом деле ясно и в то же время глубоко; кроме того, так как оно доказуемо опытными явлениями, то оно, если бы не имело места умышленное замалчивание этих явлений, давно стяжало бы себе право гражданства.
Обратимся же к этим явлениям. Но прежде чем сделаем это, считаем необходимым прибегнуть к сравнению, имеющему целью поставить читателя на мистическую точку зрения и доказать ему, что слабость нашего самосознания может явиться в результате его ослабления. Хотя это сравнение и не уяснит самого процесса, однако оно во всяком случае докажет психологическую его возможность.
Вообразим себе следующее. На корабле, плывущем в открытом море, загипнотизирован матрос, причем ему сделано внушение: проспать до вечера, a затем, проснувшись, ничего не помнить о прошлом. До наступления определенного внушением времени пробуждения этого матроса он высажен на ближайший остров, после чего корабль, на котором он находился, ушел опять в море на всех парусах.
По пробуждении своем такой матрос вполне уподобился бы новорожденному; разница между ними состояла бы только в том, что матрос вступил бы в свой мир существом зрелым и разумным, что он начал бы свое существование мужчиной. Но он напрасно ломал бы себе голову над решением вопросов, кто он и как он очутился в этом совершенно чуждом ему мире. Не имея никакого воспоминания о своем прошлом, он был бы до такой степени удивлен, даже испуган самим собой и местом своего пробуждения, что легко сделался бы философом.
Как пристально он ни смотрит вдаль, перед ним расстилается все одна и та же, дотоле, как кажется ему, еще никогда им невиданная картина, океан. Он оборачивается назад, смотрит на остров, стараясь ориентироваться; но и здесь все кажется ему чуждым; он не помнит, чтобы когда-либо видел что-нибудь подобное: растения, животные, горы на острове, плывущие над ним облака, – все кажется ему новым. Наконец, он видит себе подобных, он спешит к ним за разъяснениями; но оказывается, что все они находятся точно в таком же, как и он, положении: они не знают ни того, кто они, ни того, откуда они явились.
Тщетно общество существ, очутившихся в таком курьезном положении, ломало бы себе голову над решением вопроса о том, что такое они сами и их остров; все их глубокомыслие и все взаимные их расспросы не в состоянии были бы разогнать мрак, окутывающий роковую тайну их на нем появления. С глубоким благоговением и крайним удивлением созерцали бы они, как никогда дотоле ими невиданную, картину заката солнца, перебрасывающего через океан волнующийся золотистый мост, и безгранично было бы снова их удивление, когда бы они увидели затем, как на уходящем во мрак небосклоне зажигаются тысячи звезд.
Конечно, с течением времени телесные потребности отвлекли бы их от их вопросов; заботы об удовлетворении голода, жажды, об отдыхе и крове положили бы конец их философствованию и вместе с тем положили бы на этом острове начало удивительнейшей, какую только можно представить себе, робинзонаде: ведь Робинзон принес с собой на свой остров культуру, наши же островитяне явились бы на свой остров без всякого умственного развития, без всякого опыта.
Нет надобности продолжать нам дальше рисовать нашу картину и останавливаться на вопросе о том, может ли гипнотическая эвакуация головного мозга (экспериментом доказано, что может) достигнуть такой степени, при которой пробуждение человека от гипнотического сна уподобилось бы вполне его рождению. К тому же я рисовал представленную мной здесь картину отчасти с действительности: остров, о котором была речь, есть Земля; омывающий его океан – мировое пространство; повстречавшиеся друг с другом на острове существа – люди; переживаемая ими томительно-долгая робинзонада – история человеческой культуры.
Ведь если вдуматься хорошенько в положение наше здесь, на Земле, то придется согласиться с тем, что оно во всех своих пунктах сходствует с изображенным нами положением обитателей острова, за исключением только того, что мы пробуждаемся от сна, предшествовавшего нашей земной жизни, не как искушенные опытом и обладающие развитым самосознанием существа, a как лишенные самосознания и беспомощные создания. Так как в этом состоит единственная разница, то от этого же зависит и единственная разница между нашим отношением к вышесказанным вопросам и отношением к ним наших островитян. Последние пробуждаются глубокомысленными философами, так как философ есть тот, для кого представляют загадку его собственное существование и существование мира. Мы же в течение детства привыкаем к созерцанию вещей и своего собственного существа до такой степени, что они, вместо того, чтобы вызывать в нас удивление, кажутся нам вполне понятными. Когда наше сознание достигло своей степени зрелости, оно сделалось, благодаря притупляющей силе привычки, неспособным к удивлению, и мы ушли с головой в практические наши дела. Правда, по временам наиболее вдумчивые люди сознают загадочность своего на земле положения; обе загадки – и человек и мир – объявляются богословами и философами достойными размышления предметами, предметами первейшей для человеческой мысли важности; но их усилия вызвать нас на размышление никогда не оказывали глубокого и продолжительного на нас влияния уже потому, что в решении вышесказанных задач никогда не существовало согласия между ними самими.
Как бы то ни было, a везде и всегда существовало если и не ясное сознание, то смутное чувствование полной загадочности человека и его положения в мире. Никогда человечеству не мог казаться понятным сам собой факт пребывания его на называемом Землею космическом острове без знания им цели этого пребывания. Уже одно наше стремление получше устроиться на этом острове вызывается не только практическими нашими потребностями, но и объективным интересом и надеждой, что, может быть, на этом пути будет обретена нами разгадка нас самих; богословы же и философы неумолчно гласят, что одними естественнонаучными экскурсиями по нашему острову мы не добьемся ничего, что за всякой физикой должно скрываться нечто иное, метафизика, и что только там и может быть обретен ключ от извечных загадок.
В истории культуры часто наступают эпохи, в которые господствует всеобщая вера в метафизику, в которые она отливается даже в резко определенные формы. Но затем всегда наступают периоды сомнения не только относительно ее форм, но и относительно существеннейшей ее задачи. Тогда появляется та замечательная умственная болезнь, которую Шопенгауэр называет метафизической беспечностью и которая господствует в виде продолжительной эпидемии. Тогда тот, кто сохранил еще в себе настолько смирения и рассудительности, чтобы признавать загадочность мира и человека, считается мечтателем и самоистязателем. Эта болезнь приобрела в наши дни даже форму научной системы, именующей себя материализмом. Материалисты представляют нечто вроде общества воздержания от мышления: они утверждают, что нашему водворению на нашем космическом острове не предшествовало вообще ничего, и что за нашим его оставлением, за нашей смертью, также ничего не последует. В человеческом существе, мол, нет ничего загадочного, человек представляет продукт обитаемого им космического острова и состоит из того же, что и этот остров, вещества. Это земное вещество, материя, развилось в органическое вещество благодаря-де своим собственным силам (барон Мюнхгаузен вытаскивал сам себя за волоса из болота); жизнь и мысль якобы тоже результат деятельности материи.
Для материалистов мир представляет задачу физическую, человек – химическую. Бесспорно, что они таковы на самом деле; но это не препятствует им быть и задачами метафизическими. Если бы мир вдоль и поперек, начиная с величайшей звезды и кончая ничтожнейшей пылинкой, был разгадан нами, как физическая загадка, мы очутились бы в курьезном положении: всяк из нас, не потерявший рассудка, сейчас же пришел бы к сознанию существования метафизической загадки. Мы уподобились бы тогда индийскому королю, державшему при своем дворе множество ученых, на обязанности которых лежало собираться у него и поучать его; они отлично умели говорить обо всем, но не могли удовлетворить короля в одном: каждый раз, закрывая заседание и обращаясь к ним с вопросом: "ну так отчего же существует что-либо вообще?" король не получал от них никакого ответа.
Материалист видит в мире только механическую его сторону, и так как он знает только законосообразно действующие силы, то жизнь природы кажется ему бессмысленной, бесцельной игрою. Для него не имеет цели ни существование природы, ни существование нас самих. Для него механическая законосообразность и разумная целесообразность – несовместимые понятия. Это – краеугольный камень материализма, но вместе с тем и капитальнейшее его заблуждение: ведь цели вполне могут быть достигаемы, и разнообразно достигаются, на пути механического законосообразного действия. В таких случаях целесообразность даже тем неоспоримее и совершеннее, чем совершеннее механизм. В карманных часах, во всяком техническом изобретении механизм является на послугах цели; если же так, то то же самое вполне может иметь место и относительно мира.
Вообще естественнонаучное определение вещей касается только внешней стороны их, a отнюдь не их сущности. С этой точки зрения Гетевский Фауст разрешается в тряпичную бумагу и типографские чернила, ария Моцарта – в ряд последовательных колебаний воздуха. Но Гете и Моцарт ни за что не согласились бы с тем, чтобы такое определение исчерпывало определяемое, точно так же как всегда более рассудительные люди не соглашались с тем, что естественнонаучное определение мира исчерпывает мир. Бесспорно, мир есть естественнонаучная задача, но вместе с тем он есть и задача эстетическая, этическая и метафизическая. Это было признаваемо во все времена всеми людьми, дух которых не мог ограничиться тем, чтобы только скользить по поверхности вещей.
Никто не станет отрицать того, что естествознание выполнило только часть, и легчайшую часть, своей задачи: вышеупомянутые островитяне сделали бы еще очень мало для уяснения себе своего положения, если бы они даже в совершенстве исследовали свой остров; что же сказать о человечестве, не сделавшем ничего подобного относительно своего острова?
Мы обладаем крайне микроскопическими познаниями. Опытные наши науки еще очень далеки от состояния законченности, и можно сказать наперед, что в будущем наша наука будет разветвляться все больше и больше. Поэтому в настоящее время не может быть речи и о какой бы то ни было законченности нашей философии, нашего миросозерцания. Это следует уже из того, что необходимейшие для возведения здания миросозерцания явления природы – темнейшие и загадочнейшие. Обширнейшую область явлений природы обнимает и точнейшую картину их рисует нам астрономия, но объяснение одной внешней стороны природы представляет ничтожную философическую заслугу: теперь, как и прежде, созерцание небесных светил возбуждает в нас только чувство, мир же как был, так и остается для нас колоссальным вопросительным знаком. Обратившись к земле, увидим, что и здесь мы такие же ничегонезнайки. Яснее всего для нас область минералогии; но мы не можем извлечь из нее для себя никакой философической пользы; имеющая несравненно большую философическую цену биология полна загадок; человек же, это сложнейшее из всех явлений природы, – величайшая для нас загадка. Он никогда еще не был вполне определен с физиологической своей стороны; что же касается высшей его стороны, духовной, то психология представляет арену борьбы всевозможных, даже диаметрально противоположных мнений. Для одних психологов человек представляет кучу химических веществ, для других – эманацию Бога.
Но от психологии находится до некоторой степени в зависимости судьба всей философии: ведь человек может быть удовлетворительно объяснен только путем изучения его высших функций, a он – высшее явление природы, цвет, по меньшей мере известной нам, природы. Если же так, то философ, не изучивший предварительно, прежде, чем приступить к занятиям метафизикой, психологии, похож на ботаника, который захотел бы при объяснении фруктового дерева не обращать никакого внимания на его плод.
Не все явления природы имеют одинаковое в деле объяснения мира значение; к сожалению, чем они загадочнее, тем они важнее. Мы должны отложить попытки решения мировой загадки до тех пор, пока не будет решена нами загадка, представляемая человеком, особенно с психологической его стороны, т.е. пока не будет решена загадка о человеческой душе. Правда, решением этой загадки занимались величайшие умы всех времен; но как мало сделано в этом отношении, это доказывается тем фактом, что имеющая место на почве психологии исконная борьба между материализмом и спиритуализмом с течением времени не только не ослабляется, но даже обостряется, почему многие скептики и решили, что человеческая душа принадлежит к числу неразрешимых загадок, к числу загадок, о которых надобно сказать не ignoramus, a agnorabimus.
Так неужели же нам надо на самом деле сложить руки? Не думаю. Ведь этот вопрос был бы решен бесповоротно в отрицательном смысле только в том случае, если бы было доказано, что при решении задачи о человеке шли по надлежащему пути и что были исчерпаны все способы этого решения. Но раз можно доказать (как мы это сделаем), что при решении: этой задачи шли по ложному пути и ни разу не попытались прибегнуть к единственно надежному способу достижения цели, мы должны стряхнуть с себя апатию и почувствовать в себе мужество снова приняться за работу. Здесь мы должны во всяком случае заметить, что в указании нашем на существование прямого пути решения нашей задачи взгляд относительно частичности человеческого знания приобретает более глубокое обоснование, чем какое он имел до сих пор. Когда же будет доказано, что ее решения надобно искать гораздо глубже, чем до сих пор думали, мы, без сомнения, окажемся в лучшем положении, чем наши предшественники, потому что для нас будет по крайней мере ясно, где должна быть точка приложения интеллектуального рычага.
Вполне понятно, что при решении проблемы о душе исходили из того, что нам известно о человеке: для обретения души анализировали человеческое самосознание. Считали само собою понятным, что изучение души и анализ сознания – тождественные понятия. Но это – не что иное, как pettito principii, бездоказательное предположение. Не принимали при этом во внимание возможности (против которой логика не имеет возражений) того, что душа наша не обретается вполне в нашем самосознании, что свет нашего самосознания не освещает всей глубины нашего существа. Мыслимо то, что фактический материал, на почве которого следует строить здание учения о душе, исследован в недостаточной мере, даже – то, что не было обращаемо внимания как раз на те явления, которым принадлежит решающее значение.
Нетрудно доказать, что в действительности имело место то и другое: душу искали не на надлежащем пути, a кто шел по надлежащему пути, упускал из виду явления решающей важности.
Что нашим самосознанием обнимается не вся наша душа, что некоторая часть ее остается за его пределами и что, значит, неверен самый исходный пункт прежнего учения о душе, это неопровержимо. Что такое наше самосознание? Очевидно, – только частный вид нашего сознания, отличающийся от последнего не своим органом, но своим объектом. Самосознание есть сознание, направляющееся внутрь нас самих, обращенное на наше я. A что такое сознание? Продукт биологического развития. Биология учит, что развитие сознания совершается, и в количественном и в качественном отношении, параллельно развитию организации. Сложнейшее на земле существо, человек, обладает и развитейшим сознанием. Но даже и человеческое сознание не достигло высшей ступени своего развития: оно не доросло до своего объекта, мира; оно не обнимает его вполне. Уже созерцание звездного неба говорит нам, что наше знание находится в таком же отношении к нашему незнанию, в каком капля воды – к океану. Только ничтожная часть существующего попадает через каналы наших чувств в наше сознание. Наши чувства ограничены не только с количественной, но и с качественной стороны. Наш глаз приспособлен только к восприятию семицветного спектра, к восприятию только семи цветов радуги; но видимый нами спектр простирается, невидимо для нас, на неведомое для нас протяжение в обе стороны. Существуют инфракрасные и ультрафиолетовые лучи, производимые для своего видения их нами одни слишком большим, другие слишком малым числом колебаний эфира. Существование таких лучей можно доказать физическими аппаратами, более чувствительными к восприятию света, чем ретина нашего глаза. Точно так же ограничены и все остальные наши чувства, например, колебания воздуха, не достигающие 30 и превышающие 24000 в секунду, не производят для нас никакого звука.
Далее. Существуют в природе силы, которым не соответствует ни одно из человеческих чувств, и которые воспринимаются нами только в том случае, когда они превращаются в другие, воспринимаемые нами силы: у нас нет чувств для восприятия явлений магнетизма и электричества. Наконец, нужно упомянуть и о том, что мы воспринимаем не самые процессы природы, a только их на нас воздействия (не колебания эфира, a свет; не колебания воздуха, a звук). Таким образом, мы носим в себе не точный, a субъективно искаженный образ мира, что, однако, не оказывает никакого вредного влияния на нашу практическую жизнь, так как это искажение не индивидуально и совершается закономерно постоянным образом.
Мы высказали сейчас общеизвестные истины, истины, доказываемые естествознанием. Значит, для опровержения материализма достаточно уже одного естествознания. Жизнь и смерть материализма – в жизни и смерти утверждения, что действительно только чувственное. Так как, рассуждает материализм, у нас пять чувств, то у материи только пять свойств. Придерживаясь такой логики, можно бы было сказать с таким же точно правом, что не существует солнца, потому что существуют слепые. Как естествознание, материализм сам доказал, что мир не обнимается нашими чувствами; значит, он подкопал свой собственный фундамент, сам срубил сук, на котором сидел. Как философия же, он утверждает, что сидит еще наверху. Но он не имеет никакого права именовать себя философиею; поступать так, это с его стороны великое безумие, так как он до философии еще не дорос. Он имеет только право называть себя ветвью науки, присовокупляя к этому, что составляющий объект его изучения мир – призрак. Но хотеть строить на такой почве миросозерцание значит впадать в бьющее в глаза противоречие: действительный мир, это совсем не тот и с количественной, и с качественной стороны, мир, который знает материализм; а ведь предметом философии может быть только мир действительный.
Что наше сознание не исчерпывает своего объекта, это должно иметь место и относительно частного, хотя и высшего, вида его, нашего самосознания. Ведь, во-первых, объект нашего самосознания окутан гораздо более густым мраком, чем что бы то ни было в известном нам мире, a во-вторых, нашему сознанию все же предшествовала продолжительная история биологического развития, так что оно представляет уже, может быть, довольно высокую ступень лестницы этого развития, тогда как наше самосознание, по крайней мере наше самопознание, явилось по большей мере с появлением человека, и потому находится в зачаточном еще состоянии, представляет нижнюю ступень этой лестницы. Если же так, то нет ничего невероятного в том, что наше самосознание не исчерпывает своего объекта, не исчерпывает нас самих. Этим самым произносится приговор над психологиею, желающею ограничиться анализом нашего самосознания: такая психология находится в противоречии с эволюционизмом и, понятно само собой, не может решить нашей задачи.
Наше самосознание освещает отнюдь не всю физическую сторону нашего существа. Подобно тому, как порог сознания нашего отделяет нас от процессов, совершающихся вне нас, в природе (о числе и истинной природе этих процессов мы отнюдь не можем иметь правильного суждения), он отделяет нас и от процессов. совершающихся внутри нас. Органические процессы – рост, питание, пищеварение, кровообращение и пр. – совершаются в здоровом теле бессознательно. Если так, то, согласно древнему учению о душе, эти процессы должны бы были принадлежать чуждой нашему существу материи нашего тела, материи, с которой наша душа была бы связана необъяснимо роковым образом. Но могло бы быть и так, что эти органические наши процессы, несмотря на свою закономерность, принадлежали бы собственному нашему существу, в каковом случае нам опять пришлось бы отказаться от ложного предположения, что сущность нашей души состоит в сознании. Ведь наша душа могла бы быть животворящим и организующим началом, и в таком случае бессознательность процессов органической нашей жизни отнюдь не могла бы служить доказательством в пользу того, что источник их чужд нашей душе. Но если бы было доказано, что этими процессами управляет наша душа, человек был бы объяснен монистически.
Мы не познаем всего существа нашей души и в наших чисто психических функциях, в наших чувствованиях, мыслях и актах воли. Материалисты утверждают даже, что и психические наши функции – продукты нашего тела; что наши мысли и чувствования – также функции нашего тела. Хотя это утверждение нелогично и высказывается материалистами в силу только того, что они смешивают cum hoc с propter hoc, однако нельзя оспаривать того, что наши мысли и чувствования находятся в связи с отправлениями телесных наших органов, что процессы нашего мышления и нашего чувствования совершаются параллельно телесным нашим отправлениям. В этом-то и сила материализма, заключающего от такой параллельности к несуществованию всей вообще души. Но мы не будем останавливаться на этом спорном пункте. Спор о том, имеем ли мы в вышесказанной связи всего-навсего сосуществование (как утверждают то спиритуалисты) или причинность (как утверждают материалисты), так стар, как сама психология. Мы можем оставить его совершенно в стороне потому, что будем черпать доказательства существования души в области совершенно других, важнейших, чем явления, в области которых их черпали доселе, явлений, – явлений, имеющих место в жизни человека, когда о нормальных состояниях его телесных органов не может быть и речи.
В результате вышесказанного является королларий: наша душа не освещается вся нашим самосознанием.
На это скептик может сейчас же сказать: если так, то решение вопроса о существовании души надобно отложить до времени надлежащего биологического расширения области нашего самосознания. На это ответим, что дело обстоит не так плохо. Если не сознаются нами самые психические функции наши, то тем не менее в наше самосознание западает многое из их результатов. В нашей духовной жизни постоянно имеет место попеременность сознательного и бессознательного состояний. В творчестве гения имеет место составляющее условие наступления явлений бессознательной жизни человека ослабление чувственного его сознания, в гипнотизме же – доказываемое беспамятливостью его по пробуждении его от гипнотического сна полное этого его сознания омрачение.
Несомненно, что вышесказанная попеременность служит неопровержимым доказательством имеющего место в нашей духовной жизни дуализма. Но раз так, мы оказываемся сейчас же лицом к лицу с важным вопросом, – вопросом о том, как надобно смотреть на этот дуализм: ограничивается ли он Сферой деятельности головного нашего мозга, или это – дуализм головного нашего мозга и нашей души. В первом случае пришлось бы иметь дело с двойственностью нашего я, обе половины которого оставались бы в ведении физиологической психологии; во втором же случае мы должны бы были примкнуть к определению человека, высказанному уже сто лет назад Кантом, a именно, что он – субъект, распадающийся на два лица, из коих одно пришлось бы наделить естеством физическим, a другое – психическим. Решение вопроса о том, правильно ли такое определение человека, зависит всецело от решения вопроса о том, вся ли духовная деятельность наша неотделима от головного нашего мозга, или есть возможность выделить из области бессознательных наших функций такие, которые toto genere отличаются от наших функций, неотделимых от нашего головного мозга, и которые потому должны иметь своим органом не головной наш мозг, a другой наш орган. Душу мы обрели бы в области бессознательного только в этом последнем случае.
Кантовское определение человека осталось без всякого влияния на психологию потому, что наука непростительным образом оставляет без всякого внимания область явлений, образующих эмпирический базис этого определения и, к сожалению, во времена Канта пребывавших в неизвестности. Эти явления составляют объект оккультических наук, находящихся, как известно, в загоне до сих пор.
Итак, status quo вопроса о душе обусловливается обоими вышеупомянутыми обстоятельствами: во-первых, душу искали не в надлежащем месте, a именно, вместо того, чтобы искать ее в области бессознательного, ее искали в сознании, a затем, когда – и это только в новейшее время – обратились за поисками к ее бессознательному, стали и здесь искать ее не в надлежащем месте: обратили преимущественное внимание на ненадлежащие явления бессознательной нашей жизни, a именно, на те, которые констатируют бессознательную деятельность головного нашего мозга, a не на те, которые констатируют совместную с этой деятельностью жизнь нашей души.
Кто признает оккультические явления, тот окажется принужденным обратиться к Кантовскому определению человека. Это – дело не произвола, a необходимости. Он тогда скажет в унисон с оккультизмом, что хотя жизнь нашей души и протекает вообще для нас бессознательно, сама по себе наша душа отнюдь не бессознательна, что ее функции являются попеременно то сознательными, то бессознательными, что ее бессознательные функции качественно вполне отличны от ее функций сознательных и что они с закатом чувственного нашего сознания становятся сознательными, a с его восходом делаются снова бессознательными.
Раз так, возможность двойственности нашего существа, возможность дуализма нашей души и головного нашего мозга (монистическим разрешением этого дуализма мы займемся далее), a не дуализма деятельности головного нашего мозга, превращается в действительность. Но в таком случае на обусловленное нашими чувствами и головным нашим мозгом, как его органом, наше сознание придется смотреть только как на одну из половин нашего духовного существа, только как на земную форму явления нашей души, и отличать от него другую половину этого нашего существа, которую будем пока называть сверхчувственною.
Таким образом оказывается, что на самом деле корни нашей души лежат гораздо глубже, чем это думали, a значит, что настоящей психологии у нас еще нет, что она еще дело будущего. Пока же мы можем утешать себя той мыслью, что нам известно по крайней мере место, в котором надобно искать нашу душу, и что нам предстоит в перспективе делать заключение об ее существовании и об ее природе на основании таких функций нашего организма, которые, бес&heip;
комментариев нет