Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Ричард Бах
Хорьки-фермеры

Хроники Хорьков – 4

«Хорьки-фермеры»: София; Москва; 2003
ISBN 5-9550-0140-9
Оригинал: Richard Bach, “Rancher Ferrets on the Range”

Аннотация

— Как печально, что наши пути ведут в разные стороны, — сказал хорек подруге.
— Как печально, — ответила она, — что нам не суждено пройти свой путь вдвоем.
Любовь не угасла в их сердцах, но они вняли велению Высшей Истины и пошли каждый своей дорогой: хорек — в одну сторону, а хорьчиха — в другую.
И в конце концов оказалось, что путь на рассвет ведет через гору к морю, а путь на закат — через море к горе. По ту сторону горы, по ту сторону моря друзья встретились снова и дальше пошли одним путем.
Высшей Истине, живущей в наших сердцах, ведомы все дороги грядущего. И если мы прислушаемся к ее тихому голосу, то обретем в награду свое величайшее счастье.

Хорьки-фермеры в горах  

ХОРЬКИ, ГОРА и МОРЕ

Жили-были хорек и хорьчиха.
Жили они у проселочной дороги. В одну сторону дорога вела к рассветной горе, а в другую — к закатному морю. Хорек и хорьчиха были друзьями, но гора манила к себе хорька, а море — хорьчиху. И так сильны были зов горы и голос моря, что противиться им было просто невозможно.
—   Как печально, что наши пути ведут в разные стороны, — сказал хорек подруге.
—   Как печально, — ответила она, — что нам не суждено пройти свой путь вдвоем.
Любовь не угасла в их сердцах, но они вняли велению высшей истины и пошли каждый своей дорогой: хорек — в одну сторону, а хорьчиха — в другую. Обоим выпало немало приключений, и в конце концов оказалось, что путь на рассвет ведет через гору к морю, а путь на закат — через море к горе. По ту сторону горы, по ту сторону моря друзья встретились снова и дальше пошли одним путем.
Высшей истине, живущей в наших сердцах, ведомы все дороги грядущего. И если мы прислушаемся к ее тихому голосу, то обретем в награду свое величайшее счастье.
Хорек Антоний. Притчи

Глава первая

В жизни не видел фермера в голубой шляпе!
Она была еще такая кроха... Да, по правде говоря, и он был совсем щенком — он, учивший ездить верхом эту маленькую серебристую хорьчиху, Шайен-Жасмину.
Она надвинула небесно-голубую шляпу еще ниже на глаза и улыбнулась — чуть заметно.
— Я-то не фермерша, и ты об этом не забывай, Хорек Джордан! Ты просто учи меня всему, что знаешь. Пожалуйста. А моя шляпа тут ни при чем!
Они жили там, где кончалась дорога, тянувшаяся издалека вдоль берега реки. Фермы их родителей стояли бок о бок. С запада высились неприступные Горы Сладких Корней, на севере и востоке простирались широкие степи Монтаны. И до уроков, и после школы, и во всякую свободную минутку эти двое юных хорьков вместе выезжали на прогулку.
Вот и сейчас Хорек Джоди непринужденно восседал верхом на сером Боффине, скрестив лапы на его длинной гриве, и любовался своей очаровательной подружкой.
— Если хочешь, чтобы она прыгнула, Шай, откинься назад. Не опирайся на передние лапы. Дай Звездочке поднять голову. Тут-то она и прыгнет.
— Она не хочет прыгать, Джоди! — Шайен развернулась и пустила лошадку легким галопом. Та приблизилась к невозмутимо стоящему Боффину почти вплотную и принялась кружить вокруг него, перейдя на шаг. — Я откидываюсь назад, как ты говоришь, но она все равно не хочет прыгать. Только останавливается, и все.
— А почему? Как ты думаешь?
— Она просто не хочет прыгать.
— Быть того не может! — возразил ее наставник. — У меня она прыгает как миленькая. Как ты думаешь почему?
— Она тебя любит. Тебя все лошади любят! — выпалила маленькая хорьчиха, не скрывая досады. — Она не хочет прыгать, потому что я — не ты !
— Ну вот, опять ты упрямишься, а что в этом проку? — заметил Джоди — по-прежнему само хладнокровие. — Поставим вопрос иначе. О чем она думает? Если животное делает что-то для тебя непонятное, всегда задавай вопрос: «О чем оно думает?»
И в ответ — покаянное и нетерпеливое:
— Это как?
— Войди в ее мысли! Как же еще? Вообрази, что ты — Звездочка. Вот ты проходишь поворот, вот ты видишь перед собой изгородь, вот ты думаешь: «Хочу прыгнуть. Хочу прыгнуть ради Шайен». Почему же ты не прыгаешь?
Долгое молчание. Ученица ушла в себя, замерла неподвижно, пытаясь представить...
— Я не могу прыгнуть!
— Ладно. А почему?
Маленькая хорьчиха снова погрузилась в мысли лошадки. Еще миг — и ее осенило:
— Я слишком медленно бегу! Шайен меня сдерживает! Наставник улыбнулся.
— А вот это уже интересно! Как по-твоему, это правда? Попытаешься прыгнуть еще раз?
Шайен припала к лошадиной гриве, уши Звездочки заслонили голубую шляпку — только серебристый мех струился на ветру переливами света. Не промолвив в ответ ни слова, она развернулась и пустила лошадь во весь опор к повороту на изгородь. Цокот копыт отдавался гулким эхом от каменных стен каньона. Звездочка мчалась на полном скаку, взметая за собой песок и гравий.
— Вперед, Шай! — пробормотал Джоди.
Его ученица откинулась назад, тихо шепнув лошадке:
— Лети!
Звездочка взмахнула хвостом. Лошадь и всадница оторвались от земли и, подхваченные ветром, поплыли в тишину — плавно, как в замедленной съемке. На долгий, долгий миг умолк стук копыт, рейка изгороди расплылась в пятно.
А затем земля вздрогнула от глухого толчка, и эхо снова раскатилось по ущелью. Повинуясь лапе наездницы,
Звездочка описала полукруг и встала, тяжело дыша, рядом с Джоди и Боффином.
Глаза юной хорьчихи сверкали радостью.
— Получилось!
Маленький учитель кивнул — он вообще был скуп на слова.
— Что я сделала? — спросила она, задыхаясь от волнения и торжества.
Он промолчал, только наклонил голову, ожидая услышать ответ от нее самой.
— Я вошла в ее мысли! Я захотела прыгнуть... Она захотела прыгнуть!
— Похоже на то.
— Еще раз?
— А она хочет прыгнуть еще раз? Или ей хочется отдохнуть?
Лошадка прядала ушами, отряхивая ветер с гривы.
Шайен просияла улыбкой. Глаза ее стали темнее полночи.
— Она хочет прыгнуть!
— Ты покажи ей как...
Но его юная подруга уже пустилась в галоп.
Хорек Джордан закрыл глаза. Он учился смотреть ушами. И вообще всем телом. Вот и поворот, значит, изгородь уже близко. Он чувствовал стук копыт... Слишком медленно!
Только у самой изгороди цокот стал на долю быстрее. Шайен откинулась назад и позвала Звездочку в небо. Тишина... два... три... и снова загрохотали копыта. Медленней, еще медленней, поворот...
И тут Джоди не выдержал.
— Ну-ка, покажем им, Боффи! — шепнул он, наклонившись к уху своего скакуна. — Вон ту высокую изгородь...

С самого детства Джоди и Шайен были неразлучны. Они вместе росли, вместе катались и гуляли в полях, вместе знакомились с дикими травами и зверьми и со звездами в небе. По утрам они порой вскакивали из-за стола раньше всех, торопясь на утреннюю прогулку.
— Выпей хотя бы сок, — говорили мама и папа.
Зандер, брат Джоди, глядя на это, сказал как-то раз:
— Эти двое друг для друга родились. Разные, как камень и вода, — а до чего похожи, будто две птицы на ветке!
Кузен Джуп тоже посмотрел и кивнул — дескать, славно сказано. «Вроде бы все знали, — подумал он, — а никто и не замечал!»

Все звери и птицы любили Джоди, и он пообещал передать этот дар своей подруге. И у него получилось — почти. На его поднятую лапу бабочки садились сразу, а вокруг Шайен осторожно кружили, дожидаясь приглашения.
«Я не такая тихая, как Джоди, — думала она. — Не такая спокойная».
Он учил ее терпению — насыпал семян на широкие поля той самой зеленовато-голубой шляпы и предлагал стоять неподвижно и ждать, пока синицы не слетятся на завтрак. И Шайен узнала, что такое терпение. А еще она узнала, как это прекрасно — чувствовать их едва заметный вес и с таким трудом завоеванное доверие.
Она много думала об этом и однажды, когда они ехали верхом по Собольему каньону, сказала:
— Я бы доверила тебе свою жизнь. Раньше мне это в голову не приходило, но теперь я поняла, Джоди. Так было всегда.
И она произнесла эти слова так, будто они и впрямь никогда еще не звучали в ее мыслях:
— Я тебе доверяю.
Он кивнул — спокойно, буднично.
— Я всегда буду здесь, рядом. До конца моих дней, Шай. Что бы ни случилось.

Для Джоди первой любовью стал мир, простершийся под открытым небом. А для Шайен — мир за закрытыми дверьми, волшебный мир образов, мелькающих на экране. По выходным, после прогулки, они вдвоем возвращались в Лапку и ехали в «Кинохорьки», где их всегда ожидали алые с позолотой кресла в середине ряда.
— Сегодня вам понравится, хорьчатки.
Хорек Алексопулос протягивал им корешки билетов в окошечко старинной кассы, золоченые доски для которой еще в прошлом веке привезли по одной из-за моря, с далекого острова Хиос.
— Молод он еще, этот режиссер Хешсти, но что творит со светом! Свет у него прямо-таки сам говорит!
И вскоре Шайен уже расспрашивала Алексопулоса, чем она может помочь ему в кинотеатре. Она была готова продавать билеты и попкорн, менять афиши, убирать мусор и натирать полы — все что угодно, лишь бы понять, как волшебство этих движущихся картинок проникает с экрана прямиком в сердце.
— Много платить я не смогу, — ответил он. — Зато кино будешь смотреть бесплатно.
И Хорьчиха Шайен стала учиться — на каждом показе каждого фильма. Чем внимательней она смотрела, тем чаще замечала силу, скрытую в едва заметном жесте. Она обнаружила, что актеры умеют играть, ничего не изображая. Она научилась различать движение мысли, таящееся за внешней неподвижностью.
Алексопулос отвечал на ее вопросы, для проверки задавал ей вопросы сам и вливал в ее сердце мудрость киноискусства. Он внимательно наблюдал за нею и видел, как мало-помалу она становится особенной — такой, что другие хорьки начинают оборачиваться ей вслед.
«Дело не только в ее красоте, — думал он. — Это что-то большее. Шайен для них... она для них светится изнутри! Да, так и есть».
И Алексопулос кивал в ответ своим мыслям. В юной Хорьчихе Шайен таилось то же волшебство, какое она чувствовала, глядя на экран.
Потом она начала задавать себе уроки посложнее. Она стояла за креслами заднего ряда и разыгрывала все сцены в темноте, без единого звука, без партнеров и публики. Однажды, во время дневного сеанса, она пропустила нужную реплику в третий раз подряд. Хорек Алексопулос как раз проходил мимо, и она шепнула ему в отчаянии:
— Мистер Алексопулос! Я никогда не научусь!
— Может, и не научишься, — шепотом ответил тот. — В этом деле нужно изрядно потрудиться.
Но когда Шайен смотрела фильмы вместе с Джоди, она больше глядела на него, чем на экран.
«Какие чувства пробудила в нем эта сцена? Удастся ли мне почувствовать то, что чувствует он?»
«Актеры погружаются в дух сюжета, — думала она, — точь-в-точь, как Джоди входит в мысли лошадей».
В кино дух и техника не могут существовать друг без друга. Что-то одно подкачает — и фильм погибнет, так и не затронув души зрителей.
Потом они с Джоди выходили на улицу из темного зала и отвязывали своих лошадок. В такие моменты на мордочке Шайен нередко блестели слезы.
— Как это прекрасно, Джоди! — сказала она однажды, когда они возвращались домой на закате солнца, посмотрев «Странствие без надежды». — А ведь Хорьчиха Лора любила его всегда! Но не призналась — до самого конца! Подумать только — так долго!.. А бедный Стивен даже не подозревал...
— Не возьму в толк, почему она сразу ему не сказала! — Джоди снял шляпу и пригладил лапой мех. — Будь я на ее месте, я бы сказал. У него все равно остался бы выбор. По-моему, так ему было бы даже проще: ведь он бы больше знал.
— Нет, глупенький! — Шайен потянулась к нему — Звездочка и Боффин скакали бок о бок. — Я не могла сказать тебе, Стивен. Я хотела... но не смогла. Любовь не выпрашивают...
Слова прозвучали даже нежней, сердечней, чем с экрана. Казалось, Шайен обращается к самому Джордану, а не к какому-то чужому и далекому Хорьку Стивену.
Очарование новизны не рассеялось: чем больше она узнавала о кино, тем больше им восхищалась. Она поняла, что благодаря актеру зритель может прикоснуться к другой жизни, прожить эту жизнь — жизнь, о которой иначе он бы ничего не узнал. Актер может показать зрителю, как принимать другие решения, как стать мудрее и глубже.
«Хотела бы я знать, — думала она, — что чувствуешь, когда приносишь другим такой дар?»
Она думала об этом долго-долго — думала и говорила со своим другом. И однажды она решилась.
— Я еду в Голливуд, — сказала она Джордану.
Они сидели на траве; перед ними на красно-белой клетчатой скатерти были разложены собранные тут же, в лесу, хрустящие лакомства — свежая зелень, орехи, ягоды. На ветке сосны неподалеку висела фляжка талой воды с ледника. Прислушиваясь к их беседе, из травы согласно кивали светло-голубые горные маргаритки.
Джоди промолчал.
«Так и должно было случиться, — думал он. — И это правильно. Она училась изо всех сил, она предалась этому всей душой, всем сердцем. Она так хороша, что остается только смотреть на нее и ждать, как же она поступит».
— Мистер Алексопулос говорил мне, что трудная это работа — быть актером, — сказал он в конце концов. — Почти все время торчишь в четырех стенах. Рано встаешь, вкалываешь допоздна. И все одни и те же сцены, опять и опять. Тебе не надоест, Шай? Не станет казаться чем-то... заурядным?
— «Заурядные дела можно делать сколько угодно — лишь бы ты при этом не чувствовал себя заурядным», — ответила она цитатой. — Джоди, я хочу участвовать в чем-то таком, от чего жизнь хорьков меняется. Ради этого можно и допоздна, и одно и то же опять и опять.
Она посмотрела в глаза своему другу, не сомневаясь, что он поймет.
— Мне нужно попытаться.
Джоди почувствовал, как его собственная жизнь сорвалась с места и завертелась вокруг расстеленной на траве красно-белой скатерти. Он помолчал еще, а потом наконец задал вопрос — вопрос, для хорьков самый важный на свете:
— Так велит тебе высшая истина?
Прежде чем Шайен ответила, тени успели стать чуточку длиннее. Она коснулась пыльно-голубого поля шляпы и надвинула ее пониже на глаза.
— Да.
— Грядут большие перемены.
Она кивнула.
Шайен и Джоди долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Вечером накануне отъезда Хорьчихи Шайен все собрались в деревенском клубе Лапки на Танец Урожая. Пришли Джоди и Шайен, пришли их родители и друзья, и сам Алексопулос отменил вечерний сеанс в «Кинохорьках». Хорьки съехались со всей округи. Сегодня они надели лучшие свои шарфы и шляпы. Они пришли танцевать под музыку скрипки и гитары — музыку, от которой веселится сердце, а лапы сами пускаются в пляс.
И вот они разбились на пары, и взялись за лапки, и закружились в кадрилях и рилах на устланном лесными листьями полу. Гибкие тела, изящно покачивающиеся пушистые хвосты... В свете вспыхивающих звездами фонариков Джоди и Шайен смотрели друг на друга: она — в голубой, он — в пропыленной коричневой шляпе. Порой их лапы соединялись, взгляды встречались на мгновение, но танец разделял их вновь, и, отпуская друг друга, они устремлялись вслед за музыкой и запахами грядущей зимы. Грядущих перемен.
А потом Джоди исчез. Шайен почти сразу это заметила. Не нарушая общего танца, она доплясала до двери и, переступив порог, окунулась в темноту. Джоди сидел на столбике придорожной коновязи, опершись на темную стену ночи.
— А вот и мой прекрасный фермер!
— Привет, Шай. Просто захотелось побыть в тишине.
— Такой чудесный танец!
Он кивнул.
— Пойдем, — сказала она. — Брось ты это.
И улыбнулась, поддразнивая. Серебристый мех сверкал в лунном свете.
— Мне нравится тишина.
— И чему же тебя научила эта твоя тишина, Джоди?
Он задумался. Надо было все как следует взвесить. Это последний шанс. «Да», — решил он.
— Вот чему.
В протянутой лапе — один-единственный цветок. Горная маргаритка цвета дня и неба. Он выбрал ее сегодня там, в горах, где они устраивали пикники, — выбрал и принес сюда.
— О-о-о...
— Я не мастер прощаться.
— Я знаю.
Она молча рассматривала в лунном свете его круглую мордочку, четкую маску, усы. Она как будто пыталась сохранить этот миг в памяти навсегда.

Время обернулось вокруг них теплым, мягким одеялом, и оба они не хотели из-под него вылезать. Они дружили так давно, что расставание казалось немыслимым.
Наконец Джоди встал и сдернул поводья Боффина со столбика.
— Ну вот, счастливого тебе пути в Калифорнию, а...
— Если я не сделаю все, что в моих силах, Джоди, я так никогда и не узнаю...
Минуты замедлили бег, но остановиться ради двух хорьков не пожелали.
Джоди коснулся шляпы и посмотрел ей в глаза, прощаясь без слов.
Шайен подступила к нему и поцеловала в щеку. И последнее — ее голос, шепотом во тьме:
— Пока, Джоди...
Он легко вскочил в седло, и ночь сомкнулась за ним. Друг покинул ее.
Утром Хорьчиха Шайен-Жасмина села на поезд, следующий из Лапки (Монтана) в Голливуд.
Она взяла билет в один конец. 

Глава вторая 

Не успел еще поезд пропыхтеть через весь городок, не успела еще скрыться из вида высокая крыша клуба, как Хорьчиха Шайен поняла, что совершает ошибку, самую ужасную ошибку в своей жизни.
Прижавшись усами к стеклу, она оглядывалась на единственные в мире знакомые ей края.
Легко сказать — «Я еду в Голливуд». Легко сказать — «Никогда не узнаю, если не попытаюсь». Но теперь из «может быть», которое можно отменить в любой момент, неизвестность превратилась в несомненное и непременное «это будет».
Последний взгляд на горные пики над Собольим каньоном. Что это ей почудилось? Силуэт на фоне неба, одинокий всадник, глядящий ей вслед? Шайен заставила себя отвернуться раньше, чем картина потерялась из виду за окном набирающего скорость состава.
Она сидела прямо и неподвижно, чинно сложив лапки. Хорькам, ехавшим с ней в одном вагоне, она казалась сдержанной и очень милой. Они не заметили, что на самом деле их попутчица борется сейчас не на жизнь, а на смерть с подхватившим ее стремительным потоком перемен.
«Я не знаю, где я буду спать сегодня ночью. Я не знаю, куда пойти, когда сойду с поезда в Голливуде. Я не знаю, с кем мне надо добиться встречи. И чем заработать себе на пропитание. Я даже не знаю, удастся ли мне когда-нибудь попасть в студию.
Я знаю Монтану. Я знаю маму и папу, и Джоди, и его родных. Я знаю свою спальню, знаю Звездочку и Боффина, знаю своих друзей и их лошадей. И все они — все до единого! — ускользают от меня в прошлое, остаются позади».
Слезинка капнула ей на лапу.
«Как же можно было учудить такую глупость?» — Ваш билет, юная леди?
Хорек-кондуктор смотрел на нее, как на младшую сестренку, но Шайен ничего не замечала. Она не хотела встречаться с ним взглядом. Она отвернулась, вытерла слезы и протянула сложенную пополам бумажную полоску: «Лапка — Денвер, Денвер — Голливуд».
Щелкнул компостер, и билет вернулся к ней. В нем появилась дырочка — маленькая дырочка в форме сердца.
В удивлении Шайен подняла глаза. Кондуктор наклонился и ласково шепнул путешественнице:
— Тебе не придется узнать, что такое ожидание. Ты следуешь велению высшей истины, Хорьчиха Шайен-Жасмина! И так будет всегда.

Она вытаращила глаза.
Кондуктор взял под козырек и двинулся в следующее купе:
— Билеты, пожалуйста.
«Откуда он знает, как меня зовут? Откуда ему известно, что со мной будет?»
Шайен погрузилась мыслями в тайну. Но ответа не было — только приглушенный перестук колес, только мягкое покачивание вагона, только уплывающая вдаль золотая Монтана за окном.
Она крепко держала билет, и сердечко солнечного света блестело на ее серебристой шубке.

Голливуд оказался совсем не таким, как ожидала Хорьчиха Шайен-Жасмина.
Не успела она отойти и на несколько шагов от «Закатного экспресса», как на глаза ей попался красивый хорек. Он стоял на платформе для встречающих и держал табличку с загадочной надписью: «АКТЕР?»
Шайен остановилась и спросила, что это такое.
— Это значит, — ответил он, — что если вы — актриса и впервые в нашем городе, мы постараемся помочь. Вам нужна крыша над головой? Вам нужны фотоснимки для проб? Вам нужно знать, кто какие картины снимает? Вам нужно знать, где проводят пробы? Мы можем помочь.
Шайен улыбнулась.
— Приму любую помощь.
«Дом молодого актера» — опрятный особнячок неподалеку от Уилширского бульвара — удивил ее множеством комнат, обставленных под старину. Когда-то он принадлежал Хорьчихе Бестил, звезде немого кино, завещавшей передать его в вечное пользование актерам грядущих поколений. В обшитых темным деревом общих залах толпились хорьки-инженю и характерные актеры, хорьки-комики, хорьки-танцовщики и хорьки-каскадеры. На втором этаже была кухня, где все по очереди готовили еду. За порядок в доме тоже отвечали все по очереди.
Новенькую приняли радушно. Одни сразу же бросились приветствовать ее, другие пустились в воспоминания о том, как они сами когда-то впервые переступили порог этого дома. «Какая вы милая!», «Как хорошо, что вы теперь с нами!», «Все у вас будет прекрасно!» — слышала Шайен со всех сторон.
Все уверены в себе, каждый убежден, что роль, ему предназначенную, не сможет исполнить никто, кроме него. Они не соперничают друг с другом. Они одалживают друг другу шляпы и шарфы для проб и даже репетируют вместе одни и те же эпизоды. Они твердо знают, что верный себе хорек непременно найдет ту роль, для которой готовит его судьба.
— Шайен? — Джерика, крошечная черная хорьчиха, пробовала ее имя на вкус. Она пробежала взглядом список комнат, отыскала свободную на верхнем этаже и повела за собой новую подругу. — Только вестерны, Шайен?
— Надеюсь, не только!
Лестницу покрывал ковер цвета лесного мха, а стены здесь были алые с золотом, совсем как кресла в «Кинохорьках».
— Ничего не имею против Дикого Запада, но хотелось бы сниматься и в исторических фильмах. И драму я люблю. И комедию, и детективы, и боевики.
— Шайен. Красивое имя. Но для этого бизнеса, пожалуй, чересчур западное. Смотри сама, конечно... Но если тебе нравится какое-нибудь другое имя, если ты когда-нибудь хотела зваться иначе, то сейчас — самое время решать.
Когда ее сфотографировали для проб, она послала один снимок домой, Хорьку Джоди. «Моему прекрасному фермеру, который всегда со мной... С любовью, твоя Шайен».
И после этого ей не приходилось подписываться именем Шайен еще очень, очень долго.
И вот она проходит пробу на небольшую роль в фильме «Говорит дама» — исторической картине о прошлом столетии. Это была роль помощника режиссера, и состояла она из одной-единственной реплики: «Теперь мы к вашим услугам, Пласидия».
Жасмина отрабатывала эту фразу снова и снова. Соседки по комнате давали советы и высказывали замечания.
«Теперь мы к вашим услугам, Пласидия».
«Не надо властности, — решила она. — Не надо холодности. Пусть будет тепло и радушно, как будто я пришла к Пласидии в ожидании подарка».
На пробах ассистент режиссера пристально посмотрел на нее, выслушал один раз и, не потребовав повтора, бесстрастно вручил карточку. «Среда, шесть часов, павильон Б».

Юная актриса сказала «спасибо», но было уже слишком поздно: когда она сообразила, что надпись на карточке означает победу, ассистент уже выбирал подходящих щенков-близнецов из четырех пар маленьких смышленых мордочек.
Жасмина ринулась домой, распахнула настежь стеклянную дверь в ореховой раме:
— Я получила роль!
Соседки радостно подбежали к ней:
— Прочти еще раз! Повтори, как ты это сказала на пробах!
«Шесть часов» — это шесть часов утра, объяснили они ей. А «Б» — это второй павильон в студии «Серебряная маска», огромный звуковой павильон.

В среду, ровно в полшестого, аккуратно причесанная Жасмина явилась в студию «Серебряная маска», подошла к павильону Б и предъявила свою карточку у входа.
— Удачи, мисс Жасмина, — сказал хорек-привратник и помахал ей лапой.
Она проскользнула в дверь, и ее тут же окружили загримированные актрисы.
— Ты — Жасмина! — воскликнула одна с улыбкой.
Трепеща, как мотылек, Жасмина кивнула.
— Пойдешь с нами, милая, мы тебя подготовим к съемке. Я — Молли, а это — Пента и Глориэлла.
— Я в первый раз...
— Не волнуйся, — сказала Глориэлла.
По полу змеились толстые черные провода, павильон был огорожен короткими занавесками, на мониторах видны были другие съемочные площадки, еще пустовавшие в этот ранний час. Высоко под потолком и вокруг, на больших подъемниках и треногах, теснились массивные прожектора.
«Научусь ли я когда-нибудь? Станет ли это место моим домом?»
В гримерной, полной света и зеркал, были разложены на столиках краски, губки и кисточки. Три хорьчихи внимательно рассматривали Жасмину под разными углами.
— Что скажешь, Пента? — спросила Молли. — Просто красавица, правда? Чуточку светлого тона, подвести глазки... да и хватит.
— Верно, никаких хлопот, — подтвердила Глориэлла. — Чудненько. А все-таки чего-то не хватает...
Пента разглядывала Жасмину, словно диковинную статуэтку из дальних, небывалых стран.
Наконец она покачала головой.
— Только мел. Больше ничего.
Ее подруги взглянули еще раз, по-новому, и закивали. Эта мордочка — белоснежная, темноглазая, таинственно светящаяся изнутри — не нуждалась ни в карандаше, ни в тоне. Только чуть-чуть матовой пудры, чтобы не было бликов, — и больше ничего.
Впервые в жизни Хорьчиха Жасмина ощутила воздушное касание пуховки и вдохнула ее прохладный аромат.
«В один прекрасный день, — думала Пента, глядя на ее отражение в зеркале, — она покорит этот город».
Ее объявили самим совершенством и отпустили.
— Не ступай на красные коврики, милочка! Там сейчас будут устанавливать свет, — велела Молли на прощанье. — Расслабься! Все будет хорошо.
«А неплохая была мысль насчет пудры», — подумала Жасмина, ловя восхищенные взгляды и шепотки:
— Смотри-ка!
— Вот это да!
Уже прибыли и помощник режиссера, и оператор, и бригада звукооператоров, и крановщик, и кукловоды. Электрики суетились на подвесных лесах, размещая прожектора. Все знали, что сегодня на площадку выйдет новенькая, и уже пронесся слух, что зовут ее Жасминой.
Наконец явился и режиссер — бежевой масти с испещренной серебром черной маской. На его шею был небрежно наброшен старенький шелковый шарф, фирменный знак Хорька Хешсти.
Он приветственно кивнул, заметив, что все разом смолкли при его появлении.
— Доброе утро всем. На сегодня — несколько страниц. Кто-нибудь видит что-нибудь такое, что не обещает нас позабавить?
Он повернул голову, обводя взглядом коллег. Жасмина одиноко стояла в сторонке. Режиссер не моргнул и глазом. Режиссер не вымолвил ни слова. Он просто молча уставился на нее, а все вокруг уставились на него. Но в конце концов он опомнился и все-таки кивнул новенькой.
Та вежливо кивнула в ответ.
Как и все в Голливуде, Жасмина слыхала, что Хорек Хешсти дописывает новый сценарий, засекреченный до такой степени, что о нем не известно ровным счетом ничего, кроме названия — «Рассвет». Одни утверждали, что действие растянется на три фильма, другие говорили — на пять. По одним проверенным сведениям, первая часть именовалась «Исток», по другим, не менее достоверным, — «Родная планета». Все прочее сводилось к догадкам: на своем веку студия «Серебряная маска» не знала тайны более глубокой, чем этот проект, суливший поведать миру о том, как произошла вся раса хорьков, — как это представилось одному скромному режиссеру.
Но покамест Хорек Хешсти излагал совсем другие планы, а Жасмина, стоя от него в двадцати лапах, внимательно слушала.
— Итак, «Говорит дама». Надеюсь, все просмотрели вчерашние материалы. Можно двигаться дальше. Сегодня все делают в точности то же, что вчера... — Он бросил взгляд на страницу рабочего сценария и улыбнулся. — Все по-прежнему любят эту камеру!
Актеры облегченно вздохнули.
Хешсти повернулся к паре хорьков в старинных шарфах и шляпах.
— Миллиса и Нолан! Сегодня вы будете подавать всем нам пример. Будьте так любезны, не теряйте напряженности. Вот, как сейчас, замечательно. У Миллисы сегодня большая сцена, и что нам нуж...
В этот момент над головой у Жасмины что-то громко щелкнуло. Прожектор сорвался с троса и, прорезав воздух со свистом, рухнул лапах в пяти от нее.
— ГАДЮКА! — Ослепленная вспышкой голубых искр, Жасмина отпрянула, вскинув лапы, хотя защитная стальная сетка удержала все осколки.
Грохот стих. Все уставились на Хорьчиху Жасмину, онемев от изумления: не отголоски взрыва, а эхо вырвавшегося у нее ругательства звенело у них в ушах. Никто не шевельнулся.
— Мисс Жасмина, — ровно и спокойно проговорил Хорек Хешсти. — Вы находитесь в звуковом павильоне киностудии. Все мы рады, что вы здесь, и все мы хотим с вами сотрудничать. Однако мы надеемся, что впредь вы не позволите себе подобных выражений на рабочем месте.
Жасмина оцепенела, усики ее задрожали от расстройства. Первые минуты на киностудии... а она выругалась!
«Прошу прощения, сэр», — хотела сказать она, но слова застряли в горле. Удалось лишь покачать головой — «никогда!»
— Благодарю вас. — Режиссер отвернулся, еще раз смерив Жасмину быстрым взглядом, и вновь обратился к ведущей актрисе: — Итак. У Милиссы сегодня большая сцена...
Своей очереди Жасмина ожидала до полудня. Все это время она наблюдала за другими и училась — очень быстро. Свою роль она знала назубок и исполнила все как по нотам. Чинная стойка в нескольких лапах от ведущей актрисы, взгляд, исполненный теплого предвосхищения, «Теперь мы к вашим услугам, Пласидия».
Тишина. И пять слов Хорька Хешсти:
— Стоп. Снято. Благодарю вас, Жасмина.
И никаких замечаний, никаких дублей. Никаких «давайте попробуем еще раз». Жасмина даже не удосужилась просмотреть отснятую сцену: и так было ясно, что больше работать в Голливуде ей не придется.
Она до сих пор не могла поверить в то, что натворила.
«Я выругалась! — думала она. — Выругалась в звуковом павильоне!»
Только она одна из всех присутствующих не заметила, как лучились ее глаза и какой прекрасной уязвимостью сияла она перед камерой. Только сама Жасмина не обратила внимания на то, каким взглядом проводил ее Хорек Хешсти, когда она покидала павильон.
Момент был такой напряженный, что газетчики просто не могли его упустить. «Хорек Хешсти спасает жизнь юной актрисе», — гласил на следующий день заголовок в журнале «Может, и так».
Несколько ближе к истине оказалась колонка «Быть может» на страницах «Голливуда»: «Вчера на съемках фильма Хорька Хешсти «Говорит дама» весь павильон был наэлектризован: состоялось знакомство режиссера с Хорьчихой Жасминой, недавно прибывшей в «Серебряную маску» из Техаса».

Глава третья 

Хорек Джоди очень скучал по Шайен. Но он не подавал виду. Хорьки не жалуются на судьбу. Хорьки не пытаются переубедить тех, кто уже сделал свой выбор и принял решение.
Она уехала на запад, а он остался в Лапке. Он все так же преданно любил лошадей и старался научиться их языку. И мало-помалу он понял, что родители Боффина были дикими лошадьми — дикими и стремительными.
— Джоди, — сказал ему Боффин (насколько удалось разобрать чуткому хорьку). — Джоди, время пришло! Я хочу выступать на скачках!
Джоди проверил, не ошибся ли он — правильно ли расслышал. Он пустил Боффина по беговой дорожке, отмеренной посреди прерии, и засек время на тысячу и на десять тысяч лап. Скакун показал такие результаты, что Джоди осталось лишь удивленно моргать. С тех пор, к восторгу Боффина, они не пропускали почти ни одного забега в штате и прославились среди хорьков-коневодов по всей Монтане как непобедимая пара.
Боффин только поворачивал голову и смотрел на седока с выражением: «Я же тебе говорил! Уж что-что, а бегать я умею. Пришло мое время».
На призовые деньги Джоди купил старое ранчо Дедушки Горностая на берегу Лапки-реки и подправил обветшавший сосновый домишко, пристроив еще спальню и чулан. Потом он собственными лапами отремонтировал загон, разровнял беговую дорожку и решил добавить еще один сарайчик.
И вот очередное утро застало Хорька Джоди за работой: сегодня он возился с лебедкой, пытаясь установить коньковый брус, который никак не желал вставать на место.
— Помощь нужна?
Гостья появилась так незаметно и подошла так близко, что Джоди от неожиданности чуть не выпустил из лап веревку. Огромный брус дернулся вниз и опасно закачался над головой.
Выбирая веревку, Джоди с трудом оглянулся. За правым плечом у него стояла миниатюрная хорьчиха мускатной масти с маской гвоздичных тонов.
— Спасибо, — ответил он сквозь сжатые зубы и, покряхтывая, продолжал тянуть.
Мало-помалу, пусть по десятой доле лапы за рывок, но брус все-таки поднимался.
— Сейчас, минутку, — добавил он и, глотнув воздуха, снова потянул.
— Вроде как тяжелый, — заметила гостья.
— Угу.
Он подумал было закрепить веревку и немного передохнуть, но тут же отогнал эту мысль. Отдыхать он будет, когда брус встанет на место.
— Могу я чем-нибудь помочь?
Джоди улыбнулся через силу. Да ее хоть противовесом посади — брус и на волосок не сдвинется!
— Да, можете! — проворчал он. — Сделайте меня сильнее!
— Насколько сильнее?
Тут Джоди не выдержал и расхохотался от души. Брус со скрипом пополз обратно, и Джоди едва успел закрепить веревку.
— Простите, не понял? — Все еще смеясь, он обернулся к гостье.
— Насколько сильнее вы хотите стать?
Маленькая хорьчиха смотрела на него без тени улыбки — серьезная, как сурок.
— Ну, скажем так: настолько сильным, насколько мне это нужно, — ответил Джоди.
Гостья одобрительно кивнула.
— Неплохо сказано! — Она шагнула к нему, как будто собираясь протянуть лапу для знакомства, но вместо этого лишь негромко пробормотала: — Ну, вот и готово.
Джоди протянул лапу сам.
— Хорек Джоди, — представился он. — Что готово-то?
— А я — Кинни. Возьмитесь-ка теперь за веревку.
— Сначала отдохну. Тяжеленький он, этот брус. Центральный. С остальными полегче будет.
— Попробуйте сейчас.
«Почему она так настаивает?» — удивился про себя Джоди, но тут же вспомнил, чему его учили на уроках хороших манер: уважение к старшим, уважение к сверстникам, уважение к щенкам.
Странно, но кто из них она, его прямодушная маленькая гостья, сказать он не мог: она казалась и мудрой, и очень юной. А впрочем, это ничего не меняло. Джоди все равно исполнил ее просьбу.
Набрав побольше воздуха в грудь, он ухватился за веревку обеими лапами и высвободил ее из крепления. Та натянулась по-прежнему туго, но удерживать деревянный брус теперь почти не составляло труда.
«Сделайте меня настолько сильным, насколько мне это нужно», — попросил он. И его желание тотчас исполнилось. Кто же она такая?
Не без усилий, но и не напрягаясь сверх меры, Джоди потянул на себя веревку, лапа за лапой. Гигантский брус неторопливо пополз вверх.
И вот он уже поднялся над пазами, вырезанными заранее в опорных стойках крыши. Джоди чуть ослабил веревку, и брус одним концом вошел в паз, а с другой стороны повис точнехонько над второй канавкой. Еще мгновение — и он встал наконец на место с глухим стуком. Теперь оставалось только вбить крепления.
— Хороший сарайчик, — заметила гостья.
— Благодарю. Только вот думаю, не перестарался ли я.
— Нет. Этой зимой вы еще себе спасибо скажете.
Джоди смерил гостью долгим взглядом. Откуда ей знать, какая будет зима? «Должно быть, она из хорьков-философов, — решил он. — Редкие это звери, говорят. Странные и загадочные. И вот одна из них стоит передо мной».
— Добро пожаловать, — сказал он.
— Спасибо за приглашение.
«Это еще не приглашение, — подумал он. — Но мне, конечно, интересно. Может, мое любопытство — это и есть приглашение?»
— Мне положено три желания?
— Нет. Одно. Остальное приложится.
— Я хочу знать.
— Это и есть твое желание?
Джоди кивнул.
— Ну, вот и готово.
«Опять эти слова, — мелькнуло у него в голове. — Точно заклинание какое-то!»
— Что готово-то?
— Твое желание. Оно исполнено. Теперь ты знаешь.
— А я ничего не почувствовал.
— Ничего и не случилось. Просто ты стал другим.
— Почему?
— Я тебе позволила, — терпеливо, как со щенком, пустилась она в объяснения. — Я позволила тебе осознать. Осознать то, что ты знаешь.
— Как это? Покажи!
— Сам себе покажи. Я спрошу, а ты ответишь. — Маленькая хорьчиха важно отступила на несколько шажков. — Кто я такая, Хорек Джордан?
— Точно не знаю...
— Неправда. Ты знаешь точно. Ты совершенно уверен. Просто тебе не хватает храбрости сказать необычную вещь. — Она вздохнула. — Ладно, разрешаю тебе быть храбрым. — И еще раз, настойчиво и терпеливо: — Кто я такая, Хорек Джордан?
— Ты — хорек-философ.
— Ну вот. Разве это так трудно? Да, на вашем языке я — хорек-философ. А откуда ты это знаешь?
Джоди потянулся к сокровенной истине, в глубину своего сердца.
— Просто знаю.
«Поймет ли она?»
Хорьчиха с мускатной шерсткой улыбнулась: какой отважный ответ!
«Храбрость, — подумала она. — Храбрость — вот источник мудрости».
Она довольно потерла лапы. Наконец-то Джоди позволил ей прийти к нему! А как много еще предстоит сказать!
— Откуда я пришла?
«Скажи: не знаю», — шепнула Джордану привычка. «Скажи: откуда мне знать?», — шепнул страх. Но, как и всякий хорек, любое свое решение он поверял велениями высшей истины, которая и вела его до сих пор назначенным ему путем. Высшая истина избрала для него домом Монтану; высшая истина избрала ему в подруги Шайен, когда оба они еще были щенками. Чувство высшей истины подсказало Джоди отпустить Шайен навстречу ее судьбе — как и Шайен высшая истина подсказала отпустить Джоди. Высшая истина помогла Джоди этим утром поднять коньковый брус, и она же найдет для него способ передать другим его дар — дар общения с животными.
Однако он никогда не просил о чем-то большем, чем это, обычное для всех хорьков, наставничество. Он никогда не просил свое Высшее Я пролить свет на те тайны, которые не мог раскрыть ему никто иной. И вдруг — ударом молнии: «Как же оно может ответить, если я не спрашиваю?!»
— Я — хорек-философ, — повторила Кинни, само терпение. — Откуда я пришла?
«Скажи мне, Высшее Я, — спросил Джоди без слов, — откуда приходят хорьки-философы?»
Не пришлось ни ждать, ни раздумывать. «Ниоткуда». Ну разумеется. Все очень просто.
— Со стороны духа, — промолвил он. — Со стороны заботы и любви.
— Правильно. А можешь ли ты тоже прийти оттуда?
— Конечно, — кивнул он.
«Кто угодно может».
— А теперь — проверка. Ты знаешь, что я — хорек-философ, потому что... — Кинни уже предвкушала ответ, мгновенный и правильный, — ...потому что я не оставляю...
«Чего она хочет? Чтобы я угадал ее ответ — или назвал свой?»
Он пожал плечами в недоумении.
—...камня на камне?
Кинни нахмурилась.
— Отпечатков лап! Я не оставляю отпечатков лап.
«Это ничего, что ее иногда заносит, — сказал себе Джоди. — Просто она хочет, чтобы я понял».
И он послушно взглянул.
В тонкой пыли, сплошь покрывавшей пол будущего сарайчика, от ее шагов не осталось ни единого следа.
— А отпечатков лап я не оставляю, потому что...
И Джоди доверился. Он принял ее разрешение быть храбрым:
— ...потому что твой образ — внутри меня, а я просто переношу его, куда захочу. Ты не оставляешь отпечатков лап потому, что принадлежишь не моему внешнему миру, а внутреннему.
Кинни склонила головку — в почти настоящем поклоне.
— Отлично! Не просто «внешнему миру», а «моему внешнему миру», сказал ты. И это правильно. — Она отступила чуть вбок и опустила глаза. — Конечно, я могла бы оставлять следы...
Джоди чувствовал, как кусочки мозаики складываются сами собой в чудесную картину. Разрешения тихо падали, как снежинки, — мягкие и неповторимые. В то мгновение он понимал о ней все — и о ней, и о себе самом. Конечно же, она могла бы оставлять следы, если б захотела.
«До чего странно, — подумал он. — Найди величайших учителей, задай самые трудные вопросы — и они ни за что не скажут: "Изучай философию" или "Защити диссертацию". Они скажут: "Ты уже знаешь"».
Собеседница прочла все по его глазам.
— Ну, и где же тогда стоит школа хорьков-философов?
— На углу, — ответил он, улыбнувшись при виде всплывшей перед глазами картинки: домик посреди лесной поляны, яркие занавески на окне, маленький дымоход на крыше. — На перекрестке той тропинки, где я спросил, о чем мне нужно было знать, с дорогой, на которой я осознал ответ.
— «Осознал» — это славно сказано, Джоди. Там она и стоит, ты прав. А я — твой учитель.
— Ну уж нет, мэм, — рассмеялся Джоди. — Ты такая же, как и я.
— Да ну? В самом деле? — Она снова сдвинула брови и уперлась в бока кулачками гвоздичного цвета. — Ты, наверное, хочешь сказать, что я на тебя похожа? Просто похожа. Я не такая, как ты.
— Нет, ты точно такая же, как я.
Кинни молча разглядывала его.
«Стоит им понять самое главное, — как же быстро они потом схватывают все остальное!» — думала она.
— Ну и кто же тогда твои коллеги, хорьки-философы?
Когда-то такой ответ показался бы невозможным...
— Все живые существа, которым хочется спрашивать и находить свои ответы.
— Все живые существа? Ты, наверное, хотел сказать, все хорьки? А иначе что же выходит? Муравьи-философы? Люди-философы? Слоны-философы?
— Ну да, — кивнул Джоди. — То, что истинно для слонов, истинно и для муравьев.
В одно мгновение она оказалась рядом и, привстав на цыпочки, коснулась его плеча.
— Не так уж плохо, Хорек Джоди. Ты убил на это уйму времени, но самое главное все-таки понял. Вот теперь пойдет веселье!
И тут, как будто все было рассчитано заранее, издалека до них донесся топот. Залихватски взмахнув лапой на прощанье, хорьчиха в мускатной шубке исчезла. Не оставив ни следа.
Цокот копыт приближался. При виде Джоди лошадка залилась радостным ржанием.
— Тпру, Молния! — Хорек Джуп перешел на шаг, огибая угол фермы. — Наш малыш тут вытесал коньковый брус на века, но разве ж такую махину поднимешь без помощников?!
Остановившись почти вплотную к Джоди, кобылка довольно захрумкала куском моркови, которую тот без лишних слов извлек из сумки с инструментами.
Джуп откинулся в седле и замер, изумленно уставившись на гигантскую балку над головой. Усы его встопорщились от восхищения.
— А что, недурно! Доброе утро, Джоди. Джоди коснулся шляпы:
— Привет, Джуп.
А тот все не мог оторвать глаз от балки.
— Ты что, ночью ее взгромоздил? Сам?
— Неа, — покачал головой Джоди. — Мне помогли.
Из захлестывающего его потока премудрости всплыла подсказка: о том, что мы знаем, иногда лучше умолчать.
«Внутри — быстрее света, — подумал он, — но снаружи торопиться не станем».
Так и случилось, что этим летом Хорек Джоди открыл школу верховой езды (в основном, для щенков, но и взрослых там принимали радушно).
Между тем он день за днем учился задавать вопросы своему Высшему Я и осознавать ответы. То, во что он так долго верил, оказалось правдой: хорьки и впрямь обладают скрытыми способностями. А в остальное время он работал с учениками и беседовал с лошадьми.
— Первым делом, — говорил он каждой группе новичков, выстроившихся на старте, — вы должны научиться проигрывать скачки.
И они учились. Они испытывали все известные способы благодарить судьбу за поражение и изобретали новые. Они учились воздавать должное тем скакунам и хорькам, которые их превзошли, и ценить по достоинству препятствия и тщательно продуманные стратегии. Хорек Джоди учил их обращаться к победителям за советом с такой искренней открытостью, чтобы и те отвечали откровенно и охотно.
И только потом, в самую последнюю очередь, он учил их выступать на скачках и побеждать.
Во всех его наставлениях скрывались другие, куда более важные уроки. Джоди внушал своим ученикам, что все звери равны. Он учил их, как встречаться в мирах сознания с другими зверьми и как создавать духовные связи для достижения общих целей.
Некоторые приходили просто послушать его, и в конце концов Джоди решил записать на магнитофон многое из того, что узнал, и своим спокойным, серьезным голосом рассказчика поведать о том, как ему это открылось.
И когда вышла серия пленок под названием «Тайны лошадей», обнаружилось, что не имеет значения, ездят слушатели верхом или нет. Имели значение только голос Джоди, его юмор, его простой здравый смысл. Его рассказы с удовольствием слушали и те хорьки, что ни разу в жизни не подходили к лошади и даже издали ее не видели.
А потом, мало-помалу, в Лапку потекли письма от слушателей со всего света. И в один прекрасный день пришел тяжелый конверт, на марке которого значилось: «Лох-Яр, Шотландия».

Здравствуй, дорогой брат, — писал Хорек Зандер. — Какие великие открытия, Джоди! Прими поздравления. «Тайны лошадей» просто неповторимы. Так оригинально, так увлекательно! И как хорошо ты научился говорить на этом неизвестном языке!
Дальше Зандер, зоолог-путешественник, рассказывал о собственных своих приключениях.
Удивительные, невероятные новости. Нам удалось клонировать новую разновидность миниатюрных овечек, вчетверо меньших самого маленького из твоих коньков. Нрав у них кроткий и ласковый, и они способны устанавливать между собой теснейшую мысленную связь. Они чрезвычайно умны, вдумчивы и внимательны. Это длинношерстная порода. Шерсть у них бывает всех цветов радуги, тонов чистейших, от пастельных до самых ярких, и никогда не линяет.
Мы применили твои принципы, Джоди. Мы слушали наших овечек. Как ни странно, они не только романтики: деловой сметки у них хоть отбавляй.
Короче говоря, радужные овцы согласились подписать с нами контракт на поставку шерсти при условии, что им обеспечат все условия для спокойной жизни где-нибудь в горах Дикого Запада, в Вайоминге или Монтане. Они желают любоваться видами, способствующими философским раздумьям, и совершать прогулки под опекой хорьков-провожатых, потому что сами плохо ориентируются на местности.
Понадобятся помещения для двух тысяч овец, а также для нескольких волынщиков и барабанщиков, с которыми они очень сдружились (это шотландские хорьки, воспитанные в обычаях горцев).
Здесь у нас старых пастбищ уже не хватает: овцы хотят исследовать новые территории.
Познакомившись с твоими достижениями, мы пришли к выводу, что самый подходящий хорек для того, чтобы основать и содержать ранчо высшего класса и заботиться о нуждах и желаниях этой уникальной породы, — мой родной брат. Разумеется, на этом ранчо будет все необходимое для твоей работы с учениками и для дальнейших исследований языка лошадей — также на самом высшем уровне.
Отведя еще несколько страниц тщательному анализу финансовой стороны дела, брат Хорька Джоди завершил свое письмо так:
Я уверен, дорогой Джоди, радужные овцы тебя просто очаруют. Очень надеюсь, что ты сразу же, как получишь это письмо, ответишь согласием, чтобы приехать на встречу с овцами и обсудить все наши предложения лично.
Всегда твой, с любовью,
Зандер

Хорек Джордан отложил письмо на стол. Он медленно провел лапами по мордочке и ушам, откинулся в скрипучем кресле и закрыл глаза.
«Высшая истина, — спросил он, — что мне выбрать? Я не искушенный хорек-бизнесмен. Я — простой фермер. Я люблю Монтану. Если я отвечу Зандеру «да», смогу ли я помочь ему и другим или только всех разочарую? А если я отвечу «нет», разобью ли я их надежды или, наоборот, позволю им выбрать другой, лучший путь? Как же сделать так, чтобы хорошо было всем — и им, и мне?»
Высшая истина откликнулась сразу. Всего тремя словами:
«Это будет забавно?»

И Хорек Джордан сделал выбор, захлестнувший его ураганом, но все-таки не сбивший с лап.
Посреди прерий и лесов, рек и горных склонов, раскинувшихся во все стороны на тысячи мегалап, в дикой глуши к северо-востоку от Лапки, близ деревни Северная Звезда, закипела работа. При входе выросла массивная арка; на темной сосновой древесине вырезали и заполняли белой глиной буквы надписи:
КУРОРТ ХОРЬКА ДЖОДИ «РАДУЖНАЯ ОВЦА»
и
ЦЕНТР ПОДГОТОВКИ ХОРЬКОВ-ФЕРМЕРОВ
Хорьки-строители заполонили площадку, и от грохота молотков и пил затряслась земля. Камень скрежетал о камень, сталь звенела о сталь; высокие трубы вздымались к небу; из скрипа и глухого стука досок рождались стены; деревянная мебель скрипела на широких половицах.
И вот наконец «Радужная овца» из модели на столике передвижного офиса превратилась в настоящий высокогорный курорт — с помещениями для обслуги и тренировочными залами для будущих фермеров, с конюшнями и сараями, с загонами, и с беговыми дорожками, и с большой столовой. А поодаль теснились шалаши для овец, залы для медитации и горячие ванны, лужайки для пикников и вышки, с которых волынщики и барабанщики будут манить солнце к закату.
Но самым главным развлечением для радужных овечек — той самой мечтой, которая позвала их сюда из родных мест, — предстояло стать диким и вольным просторам Монтаны.
Когда-то Джоди надеялся, что сможет делить радости этой земли со своей подругой, но судьба разлучила его с ней. Зато теперь он сможет разделить любимые края с тысячами новых друзей.

Глава четвертая 

Синие языки пламени вспыхнули у столика номер семь, за которым помещалась компания из двенадцати хорьков. Сидящие за другими столиками обернулись с любопытством. Знаменитости из высшего света зашептались между собой, предвосхищая настоящий спектакль.
Хорек Герхардт-Гренобль запустил в огонь свой коронный «Полуночный омлет», обрушил сверху звездный дождь шафрана с кориандром и в мгновение ока вручил каждому гостю еще дымящуюся порцию. Неотразимый аромат!
— Voia, — объявил он. — Bon appetit, mesdames et messieurs.
Печальная улыбка, поклон в ответ на вежливые аплодисменты, кивок друзьям и знакомым из числа ошеломленных гостей. Никто не заметил, в какой глубокой задумчивости шеф-повар удалялся из зала, — как будто за этой грустной улыбкой таилось невысказанное «прощайте».
Нет, манхэттенский «Море звезд», «La mer des etoies», не был лучшим из ресторанов Герхардта-Гренобля. Они все были лучшими — все эти изысканные заведения в Париже и Беверли-Хилс, в Токио, Буэнос-Айресе и на острове Нуку-Хива. Хорьки выходят в высший свет т&heip;