Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Адольф Гуггенбюль-Крейг
Наивные старцы. Анализ современных мифов

«Наивные старцы. Анализ современных мифов»: Б.С.К.; 1997
ISBN 978-5-88925-028-9
Аннотация

"Главная тема моей книги — анализ современных мифов. Анализируя мифологию и сравнивая последнюю с психологией, нельзя избежать определенной систематизации мифов и обойти молчанием проблему деструктивных возможностей, которые мифы в себе таят. Речь пойдет о мифах, определяющих современную жизнь, культуру и политику, о мифах, отчасти вредных..."
Адольф Гуггенбюль-Крейг
vk.com/psyfb2

Мы основываемся на том убеждении, что все люди созданы равными

Все мы выступаем за равенство. Миновали времена, когда благородные дамы и их горничные принадлежали как бы к разным классам человечества, а белые были убеждены, что чернокожие — неполноценная раса.
Однако как выглядит на самом деле культурная и социальная реальность? Все мы отличаемся друг от друга не только как индивиды, но и как представители того или иного сообщества. Нет похожих людей, семей, народов и рас. К чему бы мы ни обратились, везде мы встречаем несхожесть, индивидуальность. Возникает вопрос, каким образом люди пришли к такому довольно гротескному убеждению, как равенство?
Подобного рода противоречия между реальностью и человеческими убеждениями чреваты расщеплением. Ведь даже порядочные люди не считают зазорным, говоря, к примеру, о юной особе сицилийского происхождения, удочеренной в младенческом возрасте швейцарской семьей, заметить, что, несмотря на воспитание, южный темперамент дает о себе знать; причем часто под словом «темперамент» подразумевается чуть ли не что-то генетическое. Тем не менее вряд ли кто-либо осмелится опубликовать в уважаемой газете сентенцию следующего рода, за исключением, пожалуй, того случая, когда речь идет о выдержке из письма в редакцию: «Говоря о проблемах интеграции итальянцев в Швейцарии необходимо принимать во внимание, что сицилийцы в силу генетических причин отличаются характером от большинства коренного населения Швейцарии». В первом и во втором случаях генетическая, национальная или, если угодно, расистская идея неравенства мотивируется различиями человеческих характеров. Однако нередко ссылаются на физические «отличия», цвет кожи, волос и на физиологические особенности, например на то, что белые североевропейского происхождения лучше других усваивают сахар. Вместе с тем приличные, свободомыслящие люди боятся как огня открытых дискуссий по поводу вероятности генетически обусловленных различий в характере представителей разных рас и народов. Психологических различий, тем более обусловленных генетически, просто не должно существовать, и все. Неоспоримые специфические черты психологии народностей исследователи связывают с особенностями климата, питания и т. п. Того, кто подвергает такой подход сомнению, клеймят, как фашиста или расиста.
Вне всяких сомнений, признание генетически обусловленных различий в психологии индивида и человеческих сообществ пугает нас, поскольку чревато идеей иерархии людей и народов, спекуляцией такими понятиями, как высшие и низшие, появлением господ и рабов. Глубинные индивидуальные и коллективные различия в характере не являются камнем преткновения лишь до тех пор, пока не приобретает реальные очертания идея власти. Например, нас нисколько не смущает, что одна народность музыкальнее другой, несмотря на то, что, скажем, многие афроамериканцы воспринимают как расистское распространенное мнение о своем бесподобном чувстве ритма и танца, не идущим будто бы ни в какое сравнение с аналогичными способностями белых людей, и немало итальянцев, проживающих в Швейцарии, не в восторге от того, что их считают страстными и темпераментными от природы. Но по большому счету все это достаточно безобидно. Ситуация становится действительно серьезной, когда речь заходит об особенностях расы, обуславливающих ее социальное и политическое положение. Сцена человеческой истории, на которой выступали народы, достаточно одаренные государственными, организационными, военными способностями для того, чтобы создать великие империи, и не стесняющиеся применить ради этого силу, никогда не пустовала. По сравнению с ними другие народы выглядят неспособными на грандиозные, политические формации, какие являли миру норманы, которые положили начало государственности во Франции, Англии, Ирландии, России и на Сицилии. И действительно, ведь индейцам Калифорнии, бушменам и европейским кельтам не удалось совершить ничего подобного.
Энергичность и напористость в воплощении задуманного не одинаковы у разных народов. Именно это различие обуславливает социальную и политическую иерархию. И к сожалению, энергичные и напористые люди, добивающиеся власти, далеко не всегда отличаются дружелюбием и гуманностью. Когда начинаешь исследовать способности различных народов к воплощению своих замыслов, невольно возникают отталкивающие ассоциации, словно восстает из небытия ужасный призрак высшей расы, поработившей неполноценных. Вероятно, мы стараемся избегать открытых дискуссий по поводу сходства и различия в психологии наций, поскольку еще слишком живы зловещие воспоминания о национал-социализме и колониальном произволе.
Заметим, что с точки зрения равенства индийская кастовая система представляется решительно деструктивной. Многочисленные касты, подразделяющие по функциональному принципу — жрецы, воины, торговцы, крестьяне,— со множественной внутрикастовой иерархией, и существование неприкасаемых, которых не замечают, когда они, до смерти напуганные, крадутся словно тени вдоль стен,— все это для европейцев дикость. Кастовая система возникла в Индии приблизительно четыре тысячи лет назад как следствие порабощения темнокожего населения страны белыми завоевателями. Желая утвердить свое господство, последние создали социальную иерархию, построенную по расовому принципу, а точнее по цвету кожи. Общественная система развивалась параллельно «расистским» отношениям. Даже индуизм поддержал кастовую систему, утверждая, что с религиозной точки зрения неприкасаемые безусловно находятся дальше от Господа, чем брахманы. Тем не менее при таком оскорбительном общественном устройстве Индия обладала одной из самых стабильных социальных систем в мире. Индию покоряли бесчисленные завоеватели и все они рано или поздно интегрировались в кастовую систему. Индия пережила множество политических, культурных и природных катастроф, но почти никогда это не провоцировало чернь на восстания. И сейчас в Индии живет немало приверженцев кастовой системы; это вполне свободомыслящие и гуманные люди. Например, индийский мыслитель Радакришнан именует так называемую саварну, то есть брак, который заключается между мужчиной и женщиной, принадлежащими к одной касте, «not unsound»* (Не лишенный смысла, не патологичный (англ.), а ведь он вырос в хорошем обществе. В 600 году от рождества Христова Теогонис Мегарский сравнивал размножение людей с разведением овец, ослов и лошадей, ссылаясь на то, что принадлежность к тому или иному виду животных обусловлена самим рождением. Платона и Аристотеля можно было бы сейчас тоже назвать расистами. Возникает ощущение, что кастовая система, хотим мы того или нет, отвечает психологической реальности, а это гораздо убедительней, чем нравственные принципы и наука. Европейская история развивалась под знаком «неравенства». Средневековая феодальная система воспитывала людей в духе идеи врожденного, сословного и нравственного неравенства; норманские дворяне в Англии, Шотландии и Ирландии безусловно ощущали свое превосходство над подданными, французские герцоги, графы и бароны презирали крестьян, считая их людьми другого сорта.
Тот факт, что индивиды отличаются друг от друга способностями и чертами характера, волей-неволей признают даже апологеты равенства. Вместе с тем нельзя ни доказать, ни оспорить идею генетической предрасположенности группы людей к определенному темпераменту и областям знания или искусства, например идею того, что японцы в целом наделены большими математическими способностями, чем европейцы. Еще сложнее обстоит дело с нравственными чертами. Возможно ли вести речь, например, о том, что жители центральной Европы генетически агрессивнее тамилов южной Индии, или, задаваться еще более диковинным вопросом о врожденной жизнеспособности той или иной нации?
Однако многие, отнюдь не профашистски настроенные люди полагают, что человеческое сообщество, к которому они принадлежат, в чем-то превосходит другие сообщества, а в чем-то уступает им на генетическом уровне. Например, считается, что швейцарцы трудолюбивее жителей южной Италии, но в свою очередь менее талантливы в области литературы, чем французы. Подавляющее большинство из нас амбивалентно в вопросе равенства и неравенства — мы «расисты» и уравнители одновременно.
Что же такое равенство? Быть может, перед нами столь же безумная идея, что и расизм, только сдобренная гуманизмом? Или это религиозная заповедь, призывающая нас действовать «contra natu-ram»* (Вопреки естеству (лат.)? Действительно, все мы равны перед христианским или иудейским Богом,— разумеется, речь идет не о равенстве с Господом, а о том, что все люди в равной степени зависят от него. Когда равенство невозможно обосновать логически или на практике, остается уповать на него как на этический принцип. Почему же тогда заповедь «все люди равны» не звучит, например, так: «с каждым человеком следует обращаться как с равным» или «следует поступать так, как если бы все люди были равны»?
По крайней мере, в реальной жизни нас окружают исключительно различия, различия не только между индивидами, но и между группами, народами и целыми нациями. Обусловлены ли эти различия генетически — вопрос, остающийся до сих пор открытым. С феноменологической точки зрения мы живем в мире крайне выраженного человеческого своеобразия. Тем более значимым оказывается то обстоятельство, что идея равенства никогда не исчезала из сознания людей вопреки всем «фактам». Эта идея воспринималась не только как политическая догма, но и как принцип, который в состоянии найти самое широкое применение. В настоящее время равенство людей является официальным постулатом и входит неотъемлемой частью в систему ценностей и Запада, и Востока. Этот принцип живет и побеждает. Когда много лет назад ректор гимназии, где я учился, обратился к нам с речью, в которой ясно прозвучало, что мы, гимназисты, «элита», меня это глубоко задело. Один офицер швейцарской армии, употребивший в донесении слово «элита» был подвергнут серьезной критике. «Элитарный» — эпитет чуть ли не ругательный; все мы равны.
В Соединенных Штатах пришли к выводу, что школы, в которых среди учеников преобладают цветные, отстают по показателям успеваемости от школ с превалирующим числом белых учеников. Стремясь исправить положение, министерство образования стало действовать в соответствии с принципом «busing»* (Покаяние (англ.)). Чернокожих детей возвращают в «белые» школы, поскольку представители разных рас должны обладать равными шансами на образование, коль скоро от природы они одарены одинаково. С организационной точки зрения программа покаяния представляется весьма непростой, настолько непростой, что ее реализация под различными предлогами затягивается или откладывается. Можно представить себе, как это выглядело бы в Швейцарии, если бы ученики начальных классов из северных предместий Цюриха, например Шлирена, направлялись ежедневно в школы южных районов, скажем Цолликона. Однако то обстоятельство, что американцы решаются на столь сложное и рискованное предприятие, свидетельствует лишь об их крайне серьезном отношении к принципам равенства людей. Приведем другой пример: молодежная мода. До последнего времени молодые люди на всем пространстве от Капстадта до Швеции и от Бразилии до Аляски были одеты почти одинаково: определенная модель джинсов, футболка, прическа и т.д. Молодежная мода во всем мире более или менее равнялась на один образец.
Что же касается идеи «равных шансов», то она — совершенно своеобразна. Слово «шанс» берет начало в вульгарной латыни — «cadencia» в переводе означает «удачный бросок при игре в кости», «счастливое стечение обстоятельств». Это слово было аналогично понятиям «фортуна, судьба, удача, везение». Таким образом, шанс — это нечто такое, что уже по определению не имеет никакого отношения к равенству. Кому-то везет, а кому-то нет.
Нельзя не признать, что идея «равенства всех людей» имеет много различных аспектов даже в том случае, если воспринимаешь ее как очевидную истину. Поговорим о расовом равенстве. По вине национал-социалистов и южноафриканских сторонников политики апартеида понятие «раса» вполне заслуженно пользуется сейчас дурной славой. Что же такое раса? Разумеется, мы можем объяснить, что мы понимаем под расовым равенством, не вдаваясь в рискованные рассуждения по поводу понятия «раса». Мы можем сказать, что австралийский абориген ничуть не лучше и не хуже шведа, то есть в каком-то смысле они «равны» и принадлежат к одной большой человеческой семье точно так же, как папуас, эскимос и индеец, который по большому счету не отличается от китайца. Мы не станем отрицать, что в частностях расы отличаются друг от друга хотя бы уровнем культуры, но в принципе они, по нашему мнению, в равной степени талантливы, энергичны, жизнеспособны. Иными словами, если бы юный южноафриканский бушмен родился сыном швейцарского профессора и провел детство на вилле отца под Цюрихом, то он бы немногим отличался от обычного молодого человека из подобной среды, заигрывающего с социалистическими идеями и упорно строящего себе карьеру. ЮНЕСКО выпуталось из этой проблемы с поразительной элегантностью. В 1959 году оно сформулировало понятие раса следующим образом: «Расами являются крупные человеческие сообщества, обладающие ярко выраженными, преимущественно наследственными физическими особенностями, позволяющими отличать их от других человеческих сообществ», просто не упомянув о вероятности психических, душевных различий между расами.
Идея равенства на удивление растяжима; она с легкостью простирается на отношения между полами, заставляя своих приверженцев добиваться равных прав для мужчин и женщин. Радикальные феминистки убеждены, что, за исключением физиологических различий в анатомии мужчины и женщины, между полами нет никакой существенной разницы, а таким понятиям, как женственность и мужественность, мы обязаны прежде всего типу воспитания, в данном случае, патриархату, своеобразно влияющему на распределение половых ролей. Чем выше взмывает волна протеста против авторитарного воспитания, тем шире становится спектр субъектов равенства. Так, утверждают, что подростки и дети, в принципе, одно и то же.
Сталкиваясь с равенством или неравенством индивида, мы реагируем иначе, чем в том случае, когда речь идет о политических, национальных, культурных или «расистских» сообществах. Идеалист полагает, что если бы люди одинаково воспитывались в одинаково благоприятных условиях, то они были бы в равной степени музыкальны, высокоморальны и т.п., поскольку по его мнению плохих людей нет, существует лишь дурное воспитание, включающее в себя жестоких родителей и окружающих людей. Например, одна моя знакомая учительница музыки была твердо убеждена, что все лети «одинаково» музыкальны. Она убивала немыслимое количество часов на то, чтобы доказать себе и миру, что дети, не обладающие музыкальными способностями, не отличаются от своих ровесников с абсолютным музыкальным слухом.
Вероятность врожденной интеллигентности часто сбивает с толку прогрессивных педагогов. Еще бы, ведь это просто недопустимо.
Идея равенства не просто влияет на общество, она его тиранит. В рамках психологии нельзя даже обмолвиться о различиях в уровне интеллигентности или одаренности между определенными человеческими сообществами без того, чтобы не прослыть фашистом. Томас Джефферсон считал равенство «врожденным» состоянием людей, которое необходимо реализовывать в дальнейшем. Не удивительно, что эта мысль может показаться тенденциозной,— ведь равенство практически не встречается в жизни и обосновать его невозможно. По крайней мере, очевидно, что врожденное состояние — это как раз неравенство. Томаса Джефферсона, Жана Жака Руссо и других мыслителей, понимавших равенство как состояние врожденное, можно назвать не более чем фантастами. Однако они аппелировали к определенным человеческим чувствам. Коль скоро равенство не является прежде всего этической заповедью или реальным фактом, оно должно переживаться как состояние отчасти врожденное, только тогда оно получит право на существование, будет играть важную роль в нашем сознании и окажется элементом психической реальности.
Перед нами загадка. Идея, столь мощно влияющая на общество, не может не быть реальностью, однако при научном рассмотрении она представляется вымышленной.
Пора нам остановиться, поскольку мы рискуем забрести в тупик. Будучи здравомыслящими реалистами, мы вынуждены признать, что в мире царит неравенство. Южноафриканские бушмены совершенно не похожи на шведов, а пигмеи Конго имеют очень мало общего с англичанами. Дети, живущие в Цюрихе, отличаются темпераментом от своих сицилийских сверстников. Несмотря на то что столь высокоодаренные в технической области японцы остаются для нас, европейцев, чужаками, мы как порядочные люди продолжаем упорствовать, цепляясь за идею равенства.

Всеобщее равенство — дионисийский миф

 При дальнейшем анализе нам понадобится помощь мифологии. Можно поставить вопрос следующим образом: известны ли из истории боги, богини, святые или покровители, персонифицирующие идею равенства? Искомое не обнаруживается среди сонма святых и языческих, а точнее античных богов, которые занимают места согласно строгой иерархии, довольствуются небесной или земной обителью, подразумевают деление на богов и людей, царей и вассалов, крестьян и рабов. Кроме того, разные народы возносят молитвы различным богам и создают непохожие мифологии. Ведь лаже образ Иисуса Христа наполнен для мексиканского индейца совершенно особым содержанием по сравнению с французским католиком.
Должен сказать, что в конце концов во время медитации со стаканом вина в руке мне пришла на ум ассоциация с удивительным богом древних греков, Дионисом. Его родителями были Зевс и Персефона, гордый олимпиец и богиня загробного мира. Не раз спускался Дионис на землю в образе мужчины и женщины; последователи его культа облачались в просторные одежды, скрадывавшие любое отличие мужчины от женщины, предавались оргиастическим действам и идентифицировали себя со своим богом. Дионис не пришелся ко двору ни одного властителя; в юности время от времени его преследовали, как сумасшедшего, однако он избежал всех опасностей н отомстил своим противникам, поразив их безумием.
Я говорю о Дионисе, боге вина, опьянения, религиозного экстаза, танца, оргиастической музыки и безумия. Казалось бы, что общего между богом древних греков и идеей равенства? Однако если мы вспомним, что его родителями были бог неба и богиня загробного мира, то станет очевидным — Дионис объединяет в себе важнейшие противоположности: жизнь и смерть.
Прежде всего, Дионис— бог опьянения, которое смывает любые социальные и национальные барьеры. Алкоголь — великий уравнитель. Задолго до Великой французской революции ремесленники Цюриха ежегодно отмечали большой праздник, сопровождавшийся всеобщей попойкой, во время которой стирались все социальные различия: подмастерье пил на брудершафт с богатым купцом. И сейчас в кабачках небольших деревушек сходятся за одним столом низы и верхи. Всем нам известны профессиональные праздники, которые устраиваются на крупных предприятиях. Их единственная цель — хотя бы один раз в году освободить людей от социальной иерархии.
Кроме того, Дионис — бог безудержных танцев, которые не меньше способствуют устранению противоречий между классами, расами и народами, заставляя всех двигаться в одном ритме. Оргиастическая музыка стирает национальные, социальные и возрастные различия, сводит на нет разницу в уровне интеллигентности. Последователи культа Диониса стремились зримо уравнять мужчин и женщин. Этого культа боялись не только апологеты классической общественной системы, построенной по иерархическому принципу, но даже правящие династии. Дионис полон энергии, доходящей до экстаза, он в каком-то смысле — революционер; повсюду, где появляется Дионис, старый порядок обречен рухнуть. Стремление к равенству будоражит общество. Равенство уже не воспринимается как обычное, узаконенное состояние, оно становится чем-то из ряда вон выходящим, сеет повсюду волнения и смуту.
Волна в динамике внешнего и внутреннего развития западного общества в двадцатом веке во многом обязана своим появлением идее «равенства». Стабильная, иерархическая система, опирающаяся на неравенство, была разрушена противоположными стремлениями. Прекрасным примером этому могут служить Соединенные Штаты Америки. Все новые и новые народы эмигрируют в США, однако они не становятся на своей новой родине париями, или неприкасаемыми, а добиваются равных прав с остальными гражданами. Так, жесткая динамика в истории американских итальянцев, ирландцев и евреев связана с желанием этих народов сравнять свои шансы с коренным, англосаксонским населением. Это стремление и создало новую страну.
Дионисийский культ стирает различия между богами и человеком, ибо верующие ассоциируют себя с самим Дионисом; для греческой мифологии это редчайший феномен. Дионис еще и бог безумия. А ведь стремление к всеобщему равенству нередко приводит людей к массовому умопомешательству. Как только индивиды, движимые этой идеей, сбиваются в толпу, возникает угроза того, что прозвучит воинственный призыв, и люди начнут громить улицы и футбольные стадионы. Бывает и хуже: толпа, вдохновленная манией, находит себе фюрера, способного управлять ею, как стадом овец.
Может показаться, что попытка провести параллели между идеей «врожденного» равенства и мифом о Дионисе, определив таким образом данную идею как продукт дионисийского опыта, грешит искусственностью. Поэтому необходимо рассмотреть «равенство» с другой точки зрения, что позволит исследователю обойти, казалось бы, непреодолимые барьеры противоречий, которые готовит данная проблема. Очевидно, что равенство — это не идеология, не интеллектуальная конструкция, не продукт спокойных, глубоких размышлений и вместе с тем отнюдь не результат наблюдений за жизнью, однако оно влияет на людей. Равенство — идея «безрассудная», «нереалистичная», но несомненно более значимая, чем рассудочные психологические построения, одним словом,— не менее реальная, чем неравенство. Здравый смысл на стороне последнего — дионисийский экстаз предпочитает первое. Считаю важным лишний раз подчеркнуть, что идея равенства опирается не на рассудочную философию, антропологические факты или непосредственную реальность, а на привлекательный, дионисийский миф, собст-венно, является этим мифом. Неравенство ближе к объективной научной реальности, равенство, напротив, соответствует определенному душевному состоянию, дионисийскому экстазу, доступному индивиду в переживании, но не как элемент внешнего мира или научная догма.
Опасность дионисийского мифа заключается в том, что он может быть истолкован чересчур буквально: следует уравнять всех и вся на земле, поскольку несправедливое, жестокое, иерархическое общество, будучи разрушенным, превратится в общество справедливое, не жестокое, неиерархическое, и все живущие стартуют с одной, нулевой отметки.
Призывы к борьбе за равенство не утихают, его отсутствие оплакивают многие!
Лично у меня феномен равенства вызывает двойственные чувства. Например, обязательная в Англии школьная форма никогда не была мне симпатична. Тем не менее я вполне солидарен с ее сторонниками, утверждающими, что единая, обязательная форма одежды позволяет стереть, по крайней мере, внешние приметы социальных различий между детьми, поскольку мне не по душе контрасты между бедностью и богатством. Вместе с тем меня привлекают классовые различия, бытующие в Великобритании; мне доставляет огромное удовольствие наблюдать, как англичане, принадлежащие к определенной социальной прослойке, неизменно исповедуют собственный слэнг, манеру одеваться и образ жизни. Мое детство выпало на послевоенное время. Я был более или менее деятельным и удачливым бойскаутом. Тогда в Цюрихе можно было приобрести военный ранец всего за каких-то пять швейцарских франков. Наш вожатый настоятельно рекомендовал нам купить подобный ранцы для поездки в бойскаутский лагерь, чтобы, как он выразился, «все мы выглядели одинаково». Мне не понравилась его затея, я позабыл купить ранец и явился на вокзал с рюкзаком за плечами, хотя, должен признаться, мне очень понравилось, как смотрелись со стороны остальные ребята с одинаковыми, форменными ранцами. Меня раздражает, когда дети из одной семьи носят одинаковые пуловеры; мне становится жаль этих детей, у меня возникает подозрение, что родители относятся к ним как к игрушкам; вместе с тем я понимаю, что похожая одежда у детей может радовать и умилять родителей.
Я знавал многих политиков, восхищенных идеей единой Европы, для которых отличие в цвете железнодорожных вагонов разных стран нашего многонационального континента было что песчинка в глазу. Христианская община кантона Цюрих готова потратить огромные деньги на то, чтобы поднять на одинаковую высоту пульт, столы и оконные карнизы в секретариате. Аргумент в защиту этого проекта звучал так: «Они располагаются в неприличном беспорядке». Школьные тетради разных размеров в одном кантоне нередко заставляют превосходного учителя младших классов сомневаться в достоинствах нашего образования.
То обстоятельство, что в упомянутых случаях речь идет скорее о единообразии, чем о равенстве, не должно сбивать нас с толку, поскольку единообразие — это следствие или, если угодно, комментарий к мифу о равенстве. Равенство, одинаковое поведение, единство, единообразие — все это звенья одной цепи. Приверженность равенству требует доказательства в виде единообразия в одежде. Стремление приравнять коллектив к индивиду принимает подчас весьма причудливые формы. Прекрасным примером этому могут служить раздающиеся в Швейцарии требования о назначении единой даты начала учебного года. Дело в том, что приблизительно для 60% швейцарских учеников младших классов школьные занятия начинаются весной, а для 40% — осенью. Следовательно, в случае перемены места жительства дети теряют или приобретают полгода. Казалось бы — проблема ничтожная. Ничуть не бывало. Разумеется, для восьмидесятилетнего человека полгода или тем более целый год — срок огромный и потеря его ничем не восполнима, но для ребенка... Разнобой в определении сроков начала учебного года связан прежде всего с суверенностью школьной системы в кантонах. Вместе с тем автономия кантонов — основа швейцарской конфедерации. Сторонников единообразия возмущает такое самоуправство, они требуют принятия соответствующих законов, которые, кстати сказать, по моим сведениям уже приняты. Для того чтобы решить эту проблему, активисты решились поколебать основы государственности в Швейцарии, изменить конституцию страны. Напрашивается вопрос, действительно ли речь шла о желании решить незначительную практическую проблему или перед нами результат воздействия мифа о равенстве, которого следует добиваться любой ценой? Следствием того же мифа я считаю, например, стремление шотландского учителя привить своим ученикам чистый английский выговор, образцом которого считаются ведущие Би-Би-Си, или желание учителя в Швейцарии вытравить из произношения школьников любые следы местного диалекта в угоду Hochdeutsch *(Правильный, литературный немецкий язык ). От Гамбурга до Зааны — один язык! Так звучит их лозунг. Попытки достигнуть единообразия благодаря иностранному влиянию, в данном случае благодаря языку,— не редкость. Когда мне доводится слышать о них, я всегда вспоминаю поговорку: «старший брат прав всегда, младший брат — никогда». По этой логике выговор шотландских и швейцарских школьников будет, разумеется, при любых обстоятельствах казаться хуже, чем произношение английского радио и граждан Германии.
Миф о равенстве одерживает триумфальную победу везде и всегда в виде стремления к единообразию. Чем единообразнее, тем лучше; если же так выходит не сразу, следует поднажать. Мебель в квартире должна быть одинаковой, что означает, надо полагать, одинаковую обивку. Необходимы единые учебники по истории. Даже психологи-юнгианцы нередко присоединяются к подобным требованиям. Многие из них желали бы, чтобы образовательные программы для аналитиков во всем мире строились в строгом соответствии с определенным эталоном. Несмотря на то, что в защиту единообразия выдвигается множество аргументов, при ближайшем рассмотрении они не вьщерживают критики и не могут обосновать ни восхищение, ни причудливость, свойственные данным фантазиям. Часто в доказательство необходимости подобных мер приводится предполагаемая практическая польза, которую они способны принести. Так было в случае с законом о едином начале учебного года, так происходит и при обсуждении вопроса об уровне жизни. С глубоким сожалением указывается на то, что средний доход на душу населения в каком-нибудь кантоне ниже среднего показателя доходов по Швейцарии, или на то, что так называемый валовый продукт определенной местности намного уступает другим областям. Звучит тревожный вопрос: «Что собираются предпринимать в связи с этим администрация и правительство?» Но позвольте, почему с экономической точки зрения все области должны быть равны? Ни счастья, ни душевного здоровья такое равенство не принесет. В английских газетах со всей серьезностью сетуют на то, что система медицинского обеспечения не везде одинакова, хотя любому здравомыслящему человеку ясно, что абсолютно одинаковая медицинская система может быть всеобщей плохо действующей системой. С возмущением пишут о том, что в кантонах разнится величина налогообложения — а ведь это несправедливо! Но кто может назвать справедливую величину налога?
Не удивительно, что параллели между подобными требованиями и мифом о Дионисе могут показаться гротескными. Действительно, что общего между Дионисом и одинаковой высотой столов в бюро или единым налогообложением, школьными тетрадями одного формата, общим началом учебного года? Правда в том, что миф о Дионисе включает в себя не только аллегорию равенства, но и многое другое. Вместе с тем это не единственный миф о равенстве. Существует представление о едином происхождении человека, выраженное в библейской легенде об Адаме и Еве или в современных антропологических теориях. Эта гипотеза, в отличие от мифа о Дионисе, аппелирует не к определенному душевному состоянию, а к предполагаемому «историческому» факту. Однако рациональные, естественнонаучные теории не пролили свет на постулат о врожденном равенстве людей, а предоставили только псевдотолкования. Необходимы другие, в частности, мифологические критерии для того, чтобы оценить потенциал идеи равенства. Важность и своеобразие мифологии обуславливает ее способность осветить значимые мифологические аспекты подобных представлений. Мифология — это реальность и вместе с тем вымысел.
Для человеческой психологии существует множество видов реальности. Последнюю можно оценить методами физиологии, статистики, математики, естественных наук и т. п. Мифы — это другая реальность.
Когда речь заходит о мифологии, возникает прежде всего ассоциация с религиозной историей, например, с мифологией ацтеков или германцев, но в первую очередь, конечно, с мифами Древней Греции. Греческие боги не существовали в действительности. Их присутствие в мире нельзя установить естественнонаучными способами. Однако для древних греков они были реальностью; эллины верили в них и общались с ними. Для того чтобы живо проиллюстрировать современную ситуацию, греческие мифы подходят чрезвычайно, поскольку они широко известны. Дионис хорошо знаком нашему современнику.
Равенство следует понимать исключительно как мифологию. Не имеет значения, какому мифу мы отдадим предпочтение,— легенде о Дионисе или о едином происхождении. Я не настаиваю ни на том, ни на другом. На мой взгляд, мифологема, связанная с Дионисом, любопытна, поскольку неожиданным образом вскрывает подоплеку идеи равенства. Параллель с Дионисом позволяет глубже понять равенство как своего рода «экзистенциальную вероятность», по которой все мы тоскуем и которую столь редко видим в жизни. Индивиды и группы чувствуют свою непохожесть, подчиненность властным и одаренным личностям, а также удовольствие от возможности подавлять тех, кто слабее и бездарнее их. Различия радуют и печалят нас, тормозят и одновременно стимулируют наше развитие. Поэтому нас никогда не покидает стремление к дионисийскому «слиянию», жажда так называемого врожденного всеобщего равенства.
Рассуждения о равенстве открывают больше вопросов, чем ответов, запутывают исследователя, вместо того, чтобы указать ему верный путь. Мы вступаем в мир мифов, мир мнимый и подлинный, в котором действуют свои законы и существует своя действительность и свой вымысел.
Что же такое мифология? Существуют ли современные мифы или это прерогатива прошлого? Могут ли они наносить вред, быть опасными, руководить нами, или речь идет об обычном суеверии? Существуют ли позитивные и негативные мифы? Вправе ли мы говорить о мифологической патологии, о больных, болезнетворных мифах?

Распространенность мифов и их вредные последствия

Небезызвестный сэр Джордж Грей, будучи в середине XIX века генерал-губернатором Новой Зеландии, изучал язык местных аборигенов, маори. Однако достиг он немногого; во время переговоров со старейшинами постоянно возникала гротескная путаница. Генерал-губернатор был не в состоянии разобраться в метафорах, намеках и идиоматических выражениях, которые употребляли маори. Тем не менее он без труда смог понимать аборигенов, когда взялся за изучение их мифологии.
Ян Бахадур, принц Непала, посетил в 1850 году Европу. В своих путевых заметках он описывает английский парламент следующим образом: «Парламент никогда не допускает несправедливости, о ком бы ни шла речь. Он может заменить собой даже королевскую власть, ибо общественное положение преступника не играет никакой роли. Закон, который свято хранит этот могущественный храм Господень, был записан праотцом англичан, Иисусом Христом». Очевидно, Бахадур не так хорошо разбирался в мифологии и религии англичан, как сэр Джордж Грей в мифологии маори. По крайней мере, принц Непала вряд ли усердно изучал мифологические представления британцев; его познания в области христианства более чем скромны, а в области локальной, британской мифологии — и того меньше; его путевые заметки — это наскоро сшитые лоскутья, вырванные им из разных европейских традиций. Люди, принадлежащие одному культурному сообществу, прекрасно понимают друг друга, поскольку оперируют в разговоре общей для них системой образов. Представители разных культурных сообществ часто не могут понять друг друга, потому что их метафоры, по большей части инспирированные мифологией, сильно разнятся.
Собственной мифологией, незнание которой значительно усложняет процесс понимания, обладают не только культуры и народы, но и небольшие сообщества и группы, в том числе семьи и индивиды, живущие в соответствии со своей мифологической системой. Например, мне знакома одна деятельная семья, энергичность которой невозможно объяснить, если не знаешь, что в ее основе лежит общая для всех членов семьи мифологема «самостоятельности». Об этом свидетельствуют, в частности, высказывания такого рода, как «мы прислуги не держим» и т. п., а также поступок одного из членов семьи, который оставил доходное директорское место в многочисленной администрации крупной фирмы для того, чтобы открыть пусть и крайне рискованное, однако собственное дело. Иные семьи, напротив, руководимы мифологией «верных вассалов». Сознательная или бессознательная задача членов таких семей — служить верой и правдой с рвением поистине рыцарским тому или иному государю, будь то фирма или государство. В том случае, если люди из семей с разной ориентацией встречаются, в разговоре неминуемо возникают некоторые «нестыковки», поскольку то, что для одних является «позитивной позицией», непререкаемой ценностью, для других — пустой звук. Инициатива по открытию собственного дела представляется для одной семьи ценным начинанием, а для другой—несерьезным и чудаческим способом заработать себе на жизнь. В некоторых семьях можно услышать истории такого рода: «Мы великолепно провели отпуск, у наших знакомых есть шале в Альпах, они предоставили нам его в полное распоряжение на все время отдыха», или: «Наши соседи отправились в Америку, они хотят начать там новую жизнь; поэтому они подарили нам всю свою мебель, и теперь мы наконец сможем хорошо обставить наш дом», или: «По субботам мы, как правило, катаемся на яхте по Цюрихскому озеру; у одного нашего знакомого есть яхта и он позволяет нам пользоваться ей, если сам остается на уик-энд дома». Грубо говоря, речь здесь идет о мифологеме «паразитарного» существования, которая связана с идеей нищенства, попрошайничества. Несмотря на то, что члены таких семей без конца болтают о том, как их одаривают со всех сторон, помогают им, их поддерживают или, идя на поводу их искусных манипуляций, безвозмездно предоставляют им то, что для других обходится недешево, они наверняка с негодованием отвергнут такие определения их поведения, как паразитизм и попрошайничество Семьи, пронизанные идеей гуманизма, помощи всем окружающим, могут на длительное время предоставить собственное шале в полное распоряжение знакомым и рискуют редко пользоваться личным автомобилем, поскольку он постоянно требуется тем или иным друзьям. Подобные люди непосредственно или косвенно содержат целую армию знакомых и с удовлетворением рассказывают, кому и в чем они помогли. От них никогда не услышишь, что кто-то помог им найти хорошую работу, они всегда сами подыскивают своим знакомым выгодную должность. Для некоторых семей фраза «люди желают быть обманутыми» звучит так: «Нас всегда обманывают». Примером этому служит следующая история: «После смерти наших родителей моя сестра унаследовала дом; он перешел к ней по праву. Только гораздо позднее я узнал от племянника, что она нашла в шкафу чековую книжку отца со значительной суммой на счете».
«Туристический проспект оказался надувательством — отель находился в пяти километрах от моря в самом центре города». «Архитектор запросил средства на то, чтобы покрыть полы в доме дорогим линолеумом, а в действительности использовал самый дешевый». Ложь и мошенничество повсюду. В то время как одна супружеская чета предпринимает кругосветное путешествие, ни разу не оказываясь жертвой мошенников, другую чету надувают служащие билетных касс на железнодорожной линии Цюрих-Берн. Встречается множество других мифологем. Например: «Я беден», «Я всегда прав», «Мне нигде не рады» и т. д.
В истории семьи фамильная мифология приобретает прекрасные черты фантастических образов. Одна семья с гордостью считает, что происходит от цыган, между тем как «цыганское происхождение» заключается лишь в том, что кто-то из их предков какое-то время был ярмарочным торговцем; другая семья подчеркивает свою темпераментность: «Мы ведь, в конце концов, южане», поскольку прапрадедушка приехал в Цюрих из Тессина. В соответствии со своими мифологическими пристрастиями выискивают семьи среди своих предков пиратов, полководцев, татарских княжен и т. п. Существовали ли эти предки на самом деле, никакой роли не играет, поскольку важна лишь их способность наиболее полно отразить семейный миф.
Выискивать скрывающуюся за подобными историями мифологему семьи или индивида — занятие чрезвычайно интересное. Между тем, нет ничего скучнее, чем пытаться выяснить, насколько правдоподобен рассказ. События, о которых тебе поведали, полностью согласуются с базовой семейной мифологемой, и этого вполне доста-точнэ. Соблюдая осторожность, необходимую для того, чтобы не оказаться жертвой самопроекции, можно с интересом исследовать, какие образы руководят нами и как отражается это на наших повседневных планах. Воспитание также тесно связано с мифотворчеством; нельзя понять супружескую чету, если упустить из виду мифологему отношений, которая руководит данной парой.
Часто руководящие нами мифологемы бывают сознательными, однако по большей части они бессознательны и подвергаются значительным искажениям. Христианская церковь руководствуется вполне определенными теологическими представлениями, обязательными для верующих. Однако в амбивалентном пространстве предсознания существуют весьма непохожие мифы. Для одних людей Иисус Христос — символ моральной чистоты, для других — божественный Спаситель. Некоторые полагают, что Бог — милосердный, но непознаваемый творец всего сущего, для иных самое важное — строго следовать церковным предписаниям, но те и другие считают себя христианами. Исследование базовых образов, присущих семьям, небольшим группам и индивидам,— занятие не менее интересное, чем анализ бессознательных, полусознательных и сознательных мифологем христианства. Это позволяет глубже проникнуть в собственную душу, понять окружающих людей.
Психотерапевты и психологи сталкиваются с мифологией ежедневно в своей практике. Пациенты руководимы мифологемами, поэтому без точного определения природы базовых образов пациента невозможно претендовать на его понимание. Вместе с тем и собственные идеи и предположения терапевта напрямую зависят от его мифологемы.
Поэтому резонно поставить вопрос: что же такое миф, мифология? Данные понятия употребляются по-разному в различных контекстах. Хрестоматийное определение в данном случае нам не поможет. Времена, когда полагали, что у каждого слова есть один единственный смысл, прошли. Для того чтобы избежать путаницы, не достаточно ссылок на Ларусса. Любое слово многозначно и вызывает массу ассоциаций. Даже, казалось бы, простое слово «рыба» вызывает у людей совершенно различные воспоминания и ассоциации. Поэтому нет ничего странного в том, что столь абстрактное понятие как мифология более чем амбивалентно. Как правило, под словом миф понимают легенду, сказание о богах, героях и духах, лежащее у исторических истоков народа. Нередко ведут речь и о мифотворчестве. Латинское слово mithus и греческое mithos можно перевести как предание, сказание, сказка. Эпитет «мифический» (по гречески — mysticos) означает — легендарный, фантастический. Понятие мифология (по гречески — mythoogia) включает в себя исследование мифов, историю их возникновения и богословие. Нередко мифы ассоциируются с мистикой. Однако в действительности мистика — это особое тайное учение о потустороннем, в которое посвящались лишь избранные. Поэтому мифы и мифическое не имеет никакого отношения к мистике и мистическому.
В настоящее время мифы особой популярностью не пользуются. Во многом это объясняется тем, что национал-социализм был связан с германской мифологией. Однако следует признать, что до нацистов были и немецкие романтики, которые тоже живо интересовались мифологией германцев. Последней увлекался и Рихард Вагнер, хотя и понял ее не совсем верно, делая акцент на идее божественного проклятия, на так называемый рагнарек* (Рагнарек [древнеисл. Ragnarok — «судьба богов»] — в скандинавской мифологии [«Старшая Эдда»] так именуют гибель богов и мира, венчающую сражение с чудовищами, порожденными хаосом). Он придавал чересчур большое значение мифологеме заката цивилизации, грядущей гибели мира и стремился синтезировать образ Иисуса Христа и германские представления о героизме. Зять Вагнера, Остин Стюарт Чемберлен, увлекшись этой идеей, стремился доказать, что Иисус Христос — сын германского солдата, служившего в римском легионе. Небезызвестный Гидо фон Лист (1848—1919 гг.) поклялся в четырнадцатилетнем возрасте воздвигнуть храм Вотану. Он восторгался праздниками солнцестояния, братства, образом вечно возрождающегося Балдура, который символизировал в его представлении солнечный цикл, и, наконец, растиражировал свастику, которую нацисты в 1920 году избрали в качестве эмблемы нордического характера. Учение последователей Гидо фон Листа, насколько известно, оказало определенное влияние на Гитлера. Отношение Гитлера к германской мифологии было неоднозначным: он опасался, что подобные увлечения могут отвлечь от борьбы против евреев. Во времена национал-социализма и незадолго до него в Германии возникло несколько сект псевдогерманской мифологической ориентации. Идеолог гитлеровского режима, Альфред Розенберг, написал книгу под названием «Миф двадцатого столетия». Розенберг утверждал, что светловолосые арийцы, носители культуры, озарили мир светом знания. Царя Давида он тоже считал светловолосым германцем. Культурный и политический прогресс человечества Розенберг ставил в заслугу исключительно германской расе. Даже в древних римлянах он разглядел предков германцев, объявив все другие народы неполноценными и неспособными на подлинное творчество. Связь между нацизмом и мифологией обеспечила последней дурную славу. В настоящее время слово миф еще нередко воспринимается как синоним «неправды», надувательства, фашизма, коротко говоря, того, что способно оправдать любое зло.
Мифы доставляли хлопоты уже прогрессивно мыслящим грекам, которые противопоставляли вымышленные легенды логосу и истории, правде и действительности. В каком-то смысле мифологии отрицались как безынтересные, никчемные выдумки. Ксенофон (570—548 гг. до Р. Хр.) обвинил мифы в аморальности и антропоморфности, несмотря на то, что речь в них идет о богах и богинях. «Если бы у львов, лошадей были руки и они способны были рисовать, то в их изображении боги выглядели бы как львы, быки и лошади»,— писал он. Греки, жившие в дохристианскую эпоху, стремились толковать мифы в символическом духе, ссылаясь, в частности, на символическое изображение человеческих особенностей: бог Арес представляется в этом контексте олицетворением воинственности, присущей всем людям, Афродита — символом чувственности. Кроме того, богов воспринимали как символическое отражение сил природы и небесных светил: Зевс — бог грома и молнии, сияющий Аполлон — олицетворение солнца. Немалой популярностью пользовался и «исторический» подход к толкованию мифов, представляющий последние в качестве выражения реальных исторических событий, подлинных фактов из жизни богов и царей древности.
Человек Средневековья воспринимал греческие и римские мифы в христианском и аллегорическом ключе. Например, Фаэтона, похитившего солнечную колесницу, считали предшественником Люцифера; Деметра, ищущая свою дочь, Персефону, представлялась аллегорическим образом на тему христианского стремления спасти заблудшие души. Ученые эпохи Ренессанса стремились избавиться от пут аллегорического прочтения мифов, поскольку были убеждены, что в них сокрыта глубокая мудрость, недоступная черни.
Должен предуведомить читателей, что, поскольку сам я христианин, меня глубоко задевают попытки некоторых исследователей приравнять религию, в данном случае христианскую, к мифологии. Между тем нельзя отрицать, что христианство поощряет развитие собственной мифологии. Ведущая роль в этой системе отведена дьяволу с его 72 князьями и 7405962 духами, собранными в более чем тысячу легионов. Считается, что с помощью ведьм Люцифер стремится заполучить власть в свои руки. Чтобы помешать ему, на протяжении нескольких столетий в Европе было сожжено около половины миллиона ведьм. Образ человека, в которого вселился дьявол, до сих пор в различных вариациях кочует по Европе. В XIX и XX веках многие люди, были убеждены, что члены тайных сект, в частности, массоны составили заговор с целью получения мирового господства. В 1905 году увидели свет так называемые протоколы Сионских мудрецов, в которых детально зафиксированы планы покорения мира, исходящие из Иерусалима. Даже столь неглупые люди, как Генри Форд, основатель американской автомобильной индустрии, были уверены, что эти протоколы не фальшивка. Во времена национал-социализма миф о дьявольском еврейском заговоре обернулся кровавыми оргиями.
До сих пор не теряет актуальности образ политического события, покоящегося на грандиозном заговоре. Многие современные политики правого толка полагают, что за любым общественным волнением стоит Москва. Не говоря уже о том, сколь часто левые в Европы склонны подозревать во всех грехах ЦРУ, ФБР и вашингтонскую администрацию. Метаморфозы и развитие мифологемы заговора и ее влияния на политику заслуживают отдельного исследования.
В XIX столетии сверх всякой меры оценивали мифологию с «научных» позиций. Мифы называли даже языковой «патологией». По мнению подобных исследователей, слово «Уран», первоначально обозначавшее небо, превратилось в имя бога. То же самое произошло и со словом, обозначавшем время,— Хроносом. Попытка рассматривать мифологию в структуре языка не увенчалась успехом. Ничто не ново под луной. В настоящее время столь же широко, что и в древности, распространен подход, согласно которому мифология представляет собой отражение сил природы. Правда, сейчас в этом мнении зазвучала метеорологическая нотка: поражающий молниями Зевс, Громовержец Тор и розовеющая утренняя заря, Аврора. Немало поклонников снискала и так называемая астральная мифология. Мифы увязываются с небесными процессами, солнечными и лунными циклами, а также звездами, которые якобы персонифицированы персонажами мифов. Любое ночное плавание по морю или поглощение, например, Красной Шапочки волком, может указывать на заход солнца и т. д.
Возникает вопрос: способны ли мифы удовлетворить потребность в каузальности? Принято полагать, что люди стремятся найти всему объяснения и если такового не находят, придумывают соответствующую историю. Если, к примеру, невозможно объяснить, как огромная каменная глыба попала в долину, возникает легенда о том, что дьявол в гневе швырнул вниз этот камень, и скалу с тех пор именуют чертовой. Заслуживает внимания попытка связать мифы с ритуалами. В этом контексте мифы предстают как вербальное толкование ритуалов, смысл которых безвозвратно утрачен. Как возникли ритуалы и как возникают они сейчас, вопрос отдельный. Важно то, что ритуал сохранился, но смысл его забыт&heip;