Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

WLADYSLAW TATARKIEWICZ

O SZCZESCIU

Wydanie szoste,
przejrzane i poprawione

PANSTWOWE WYDAWNICTWO NAUKOWE

WLADYSLAW TATARKIEWICZ

О DOSKONALOSCI

WARSZAWA 1976
PANSTWOWE WYDAWNICTWO NAUKOWE

В.Татаркевич

О СЧАСТЬЕ
И СОВЕРШЕНСТВЕ
ЧЕЛОВЕКА

Составление и перевод с польского Л. В. Коноваловой
Предисловие и общая редакция
доктора философских наук профессора Л. М. Архангельского
МОСКВА
ПРОГРЕСС
1981

Редактор Шестернина Н.Л.
Редакция литературы по философии и педагогике
© Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1962
© Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1976

© Составление, предисловие и перевод на русский язык с сокращениями «Прогресс», 1981

Т 10507-910 15- 81
006(01)-81
0302050000
ПРЕДИСЛОВИЕ
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ

Книга польского философа и писателя Владислава Татаркевича «О счастье и совершенстве человека» представляет широким калейдоскоп мнений, оценок, суждений по двум тесно связанным проблемам: проблеме счастья и проблеме человеческого совершенства, затрагивающих наиболее сокровенные чаяния людей, характерные для любого этапа общественной истории. Автор книги благодаря своей широчайшей эрудиции знакомит читателя со многими известными и неизвестными воззрениями мыслителей разных эпох по ним проблемам.
Книга В. Татаркевича – не простое «собрание» мнений по определенным вопросам типа «в мире мудрых мыслей». Он организует, выстраивает историко-философский, культурологический материал так, что за всем этим хорошо просматривается авторская концепция счастья и нравственного идеала. Но прежде чем приступить к аналитической оценке проделанной автором работы, надо ближе познакомить читателей с личностью самого автора.
Владислав Татаркевич (1886 – 1980 гг.) – широко известный в Польше и за ее пределами философ, эстетик, искусствовед. Вся его долгая жизнь – пример неустанной педагогической, научной и общественной деятельности. В разные годы он работал в Варшавском, Познанском и других университетах ПНР, выступал с многочисленными публичными лекциями, вел работу в международных организациях и научных журналах. В. Татаркевич был действительным членом Польской Академии наук (с 1956 г.). На протяжении долгих лет он являлся председателем Варшавского
5
философского общества, возглавлял Институт философии Польской Академии наук. Научная деятельность В. Татаркевича отмечена многими правительственными наградами Польской Народной Республики. Интересы В. Татаркевича многогранны: история философии, искусствоведение, эстетика, этика. В каждой из этих областей он добился значительных результатов и снискал себе заслуженный моральный и научный авторитет в ученых кругах и среди широкой общественности. Им опубликовано более трехсот научных работ, среди них фундаментальные исследования «История философии» и «История эстетики». Характерно, что первой большой его работой стала книга «О безотносительности добра» (1919 г.), а в 1976 г. он издал книгу «О совершенстве», фрагмент которой включен в настоящее издание. Многие работы ученого неоднократно переводились на европейские языки, широко известны в Советском Союзе. Проблема счастья интересовала В. Татаркевича всю жизнь: уже в 1918 г. он сделал на эту тему доклад в Варшаве, а в 1920 г.– в Вильнюсском университете; в 1918 г. опубликовал в философском журнале (Варшава) статью о понятии счастья, затем в течение двадцати лет собирал материалы, в 1938 г. начал писать книгу о счастье. Он писал ее даже в наименее благоприятных для этого условиях, во время войны и оккупации, не утрачивая оптимизма и веры в счастливое будущее страны. Первое издание книги было осуществлено в 1948 г., второе – в 1949, третье – в 1962, четвертое – в 1965, пятое – в 1970, шестое – в 1975 г. Книга переведена на словацкий и английский языки. Рецензенты отмечали, что она представляет собой уникальное явление в мировом масштабе – что-то вроде энциклопедии счастья, повествующей обо всех возможных аспектах этой проблемы, как теоретических, так и практических, как историко-философских, так и семантических.
Обращает на себя внимание стремление автора создать всестороннее, философски обоснованное понятие счастья путем тщательного анализа многозначности его словесного выражения. Теории счастья, оказывается, небезразличны к разговорному языку, который привносит в них немало субъективных оттенков, смысловых вариантов основного понятия. Аналитическая мысль автора выделяет наиболее существенные значения, с которыми издавна было связано понятие счастья. Историческая реконструкция понятия –
6
важная и весьма полезная работа, позволяющая в результате объединения логического и исторического анализа установить не только направление философских поисков истины, но и прийти к ее научному обоснованию. В. Татаркевич очень четко разграничивает объективное и субъективное, психологическое значение понятия счастья, выявляет их связь, переходы, несоответствие и единство.
Автор отказывается от обычного употребления счастья в значении везения или фортуны, удачи и счастья в значении радости, восторга, упоения, поскольку счастье и в том, и в другом значении не может стать осознанной целью человеческой жизни. Он положительно оценивает теории, связывающие счастье с возвышенными целями, выводящие счастье из чего-то относительно постоянного, устойчивого. Заслугу древнегреческих мыслителей, исследовавших проблему счастья, автор видит в том, что они положили начало традиционному для всей последующей истории этики отождествлению счастья с достижением наивысших благ, доступных человеку. В. Татаркевич ведет своеобразный диалог с мыслителями прошлого, ссылается на мнения ученых и писателей нового времени, выдвигая перед воображаемыми собеседниками вопросы, с помощью которых обнаруживает пределы допустимого в том или ином толковании счастья. Да, допустимо объяснение счастья как наивысшего блага, но как трактовать само благо? Ведь то, что является благом для одного человека, не является таковым для другого, у людей разные понятия блага, И здесь обнаруживаются не только различия индивидуальных пристрастий, но и различные классовые, идеологические ориентации. Отвлекаясь, однако, от этих различий, автор получает возможность выявить логическую структуру понятия счастья. Сущность счастья – в обладании благами жизни, а радость есть только естественное следствие обладания благами.
Анализируя эволюцию понятия счастья, В. Татаркевич приходит к его современному пониманию, отмечая, что счастье связано не просто с обладанием высшим благом, а с положительным балансом жизни, то есть с преобладанием добра над злом. Отмечая, далее, еще одно значение понятия счастья – счастье как удовлетворенность жизнью, подчеркивая его преимущество, заключающееся в том, что оно позволяет оценивать жизнь в целом, автор переходит к рассмотрению дефиниции счастья на основании предварительного
7
семантического анализа. Хотя каждая из отмеченных трактовок счастья имеет право на существование, дефиниция, по справедливому мнению В. Татаркевича, необходима, чтобы обеспечить взаимопонимание людей. Правда, автор не очень уж строго придерживается названия глав: фактически все четыре главы первой части посвящены одной цели – определению понятия счастья с разных точек зрения, выявлению наиболее рациональных подходов, отсечению ошибочного, субъективного.
Разговор о дефиниции счастья – по сути дела, рассуждение о возможности объективного определения этого понятия, затемненного многозначностью его интерпретаций в истории философской мысли. В. Татаркевичу пришлось привлечь немало дополнительных, уточняющих признаков, чтобы идентифицировать понятие счастья с сущностью самого явления. Счастье, по мнению автора, не просто удовлетворенность жизнью, а удовлетворенность жизнью в целом, при этом полное, длительное удовлетворение. Но возможно ли такое для человека, чья судьба, как правило, противоречива, а жизненные впечатления приобретают различную тональность в зависимости от обстоятельств и меняющегося к ним отношения? Отвечая на этот вопрос, В. Татаркевич проявляет себя не только как прекрасный знаток историко-философской литературы, но и как хороший психолог, использующий ценные жизненные наблюдения над состоянием человеческой психики. Так, справедливо считая удовлетворение жизнью во всей ее полноте максимальным условием счастья, но трудно достижимым именно в силу его максимальности, В. Татаркевич отмечает психологическую способность человека распространять на жизнь в целом удовлетворенность каким-либо одним из ее проявлений. Эта компенсаторская функция человеческой психики делает иных индивидов счастливыми, когда они далеки от максимального условия счастья. Он замечает также, что непрерывное состояние радости противоестественно человеку, поэтому счастье не столько в самой радости, сколько в желании достичь определенной цели. Ощущение динамики жизни противоположно состоянию покоя, застоя, противопоказанного человеческому естеству. Относительно и понятие полной удовлетворенности, ибо параметры человеческих переживаний безграничны и не подлежат количественному измерению. Но безусловной является глубина переживаний. Взятая с положительным
8
знаком, она, по справедливому мнению В. Татаркевича, является одним из важнейших критериев счастья.
Рассматривая понятие счастья через призму его относительного и абсолютного содержания, В. Татаркевич приходит к необходимости различать счастье идеальное и реальное. Здесь ценным является обоснование характерного для этических категорий способа определения реального через идеальное. Счастье легче определить идеально, так как невозможно выяснить минимум удовлетворенности, но возможно представить ее максимум (целостность, постоянство, полнота). Отсюда следует, что мера приближения к идеалу является критерием оценки реального счастья.
Следует отметить еще одну особенность в понимании счастья, на которую обращает внимание В. Татаркевич. Счастье, говорит он, имеет субъективно-объективную основу. Это значит, что субъективное ощущение счастья должно быть объективно обусловленным. Такой подход позволил В. Татаркевичу вывести абстрактно-обобщенную формулу счастья: счастьем является постоянное, полное и обоснованное удовлетворение жизнью. Эта принципиально важная формулировка помогает в дальнейшем В. Татаркевичу оценить теории, рассматривающие возможность или невозможность достижения счастья, о чем еще будет идти речь.
Привлекая все новые и новые источники, польский философ высвечивает самые неожиданные грани соотношения объективного и субъективного в счастье. Продолжая мысленный диалог с представителями различных эпох и мировоззрений, В. Татаркевич находит рациональный смысл, казалось бы, в несовместимых взглядах. Зависит ли состояние счастья от осознания счастливой жизни или мысль о счастье разрушает естественное ощущение радости и удовлетворения ею? Счастливый осознает свое счастье только тогда, когда задумывается о нем. Если так понимать Сенеку, то он прав. Однако постоянное размышление о собственном счастье и самом себе не только не нужно счастливому, но и действует разрушающе на счастье, как это правильно подметил Товернер. Так ненавязчиво и предельно просто, без намека на назидательный тон разматывает В. Татаркевич нить познания сложного нравственно-психологического состояния человека. Нередко, однако, его вопросы, адресованные к теоретикам и читателю одновременно,
9
остаются без ответа. Так, очень важный аспект понимания счастья, вытекающий из связи счастья человека с удовлетворением его потребностей, со ссылкой на Вольтера («Нет подлинного счастья без подлинных потребностей»), повлек законный вопрос: какие же потребности следует считать подлинными? Ответ на него нельзя считать исчерпывающим, тем более что он не затрагивает существа вопроса. Количественный подход здесь неприменим: дело ведь не в том, что все или не все потребности удовлетворены, на что обращает внимание В. Татаркевич, а в самом характере потребностей. В данном случае напрашивается связь обсуждаемой темы с концепцией разумных потребностей, занимающей принципиально важное место в марксистской теории формирования всесторонне развитой личности. Марксистское понимание счастья противостоит потребительскому отношению к жизни и рассматривается как следствие удовлетворения высших потребностей (в творческой деятельности, общественном самоутверждении, в гармонии чувств).
Иногда психологический подход к выяснению особенностей счастья как ощущения заслоняет социальный смысл очень важных высказываний. Так, правильно проводя антитезу между пониманием счастья как безоблачного покоя, беззаботности, получаемого без особых усилий, и счастьем, достигнутым в преодолении преград и трудностей, и склоняясь к последнему, В. Татаркевич цитирует известное высказывание К. Маркса, что счастье – это борьба. Но глубокий смысл, заключенный в этих словах, остается нераскрытым: ведь для Маркса счастье – это не просто преодоление трудностей в процессе борьбы, а борьба за справедливость, истину, общее благо.
В. Татаркевич замечает в предисловии, что его первоначальный замысел состоял в том, чтобы назвать книгу «Об относительности счастья». Действительно, идея относительности счастья характеризует ту мозаику представлений о счастье, его формах и источниках, которые представлены усилиями автором, более двадцати лет собиравшего все, что так или иначе касалось этой темы. Это своего рода мозаика, даже калейдоскоп мнений, представляющих и обыденные суждения, и здравый смысл, и случайные оценки, и мудрость жизненного опыта. Причины различий во мнениях о счастье В. Татаркевич видит в различном понимании, неоднозначном смысле общеупотребительных
10
слов – счастье, судьба. Это верно. Однако к этому перечню причин можно добавить не менее важную, а именно: различные авторы схватывают лишь одну какую-либо сторону, один момент интересующего их предмета, не замечая других его сторон. Понять же предмет можно лишь при учете всей совокупности его связей; это тем более важно, что такие понятия, как благо, добро и зло, счастье, обладают переменным содержанием, зависящим от отношения, через призму которого они рассматриваются. Когда поэт восклицает: «А счастье было так возможно...», он вкладывает в понятие счастья весьма ограниченный смысл, берет его лишь в одном конкретном значении: ожидании ответной любви. Когда Пушкин спрашивает:

Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?

и тут же отвечает: «Нет», то он имеет в виду счастье именно как общее состояние жизни, как ее целостное ощущение, ибо, как замечал он в одном из писем, «праздный мир – не самое лучшее состояние жизни». Ощущение жизни складывается из массы частных составляющих, но совсем не обязательно иметь их все, чтобы обладать целостным мироощущением. Вот это, вероятно, и есть главное при выяснении источников счастья.
В. Татаркевич ставит задачу упорядочить представления о факторах счастья. Это ему удается сделать лишь отчасти. Несомненной его заслугой является выявление логической нити, позволяющей обнаружить общий знаменатель в пестроте мнений и оценок. Он верно замечает, что нельзя говорить об отдельных факторах счастья, не беря во внимание их соотношения, не учитывая всей совокупности отношений, в которой они выступают. Суть дела заключается не столько в том, что счастье может проистекать из различных источников, сколько в том, что факторы действуют только в совокупности. За этим верным наблюдением можно обнаружить закон компенсации факторов счастья, объясняющий, почему отсутствие в особых случаях того или иного необходимого фактора не влечет за собой отсутствия счастья как целостного ощущения жизни. Известно, что борьба за светлое будущее человечества всегда приносила мужественным борцам немало физических и духовных страданий. Но благородство целей и уверенность
11
в правоте избранных ими путей придают им силы, позволяют познать счастье борьбы за светлые идеалы. «Нас меньше всего удручают всякие жизненные неприятности,– говорил Ф. Дзержинский,– так как жизнь наша состоит в работе для дела, стоящего выше всех повседневных мелочей. Дело наше родилось недавно, но развитие его будет беспредельным, оно бессмертно...»
Представляет интерес предпринятая В. Татаркевичем группировка факторов счастья, выделение непосредственных и косвенных, внешних и внутренних, предметных и психических, закономерных и случайных причин, обусловливающих счастье. Такая группировка позволяет лучше понять односторонность отдельных мнений, учитывающих лишь одну группу факторов и не замечающих другие. Релятивистская слабость таких подходов, как показывает В. Татаркевич, создала возможность религии апеллировать к идее вечного, неизменного, потустороннего бытия, внедрять в сознание верующих мысль о невозможности полнокровного земного счастья. Но и здесь В. Татаркевич усматривает логическую несостоятельность теологического метода: вечное противоречит тому, что человек смертен, неизменное, застывшее противоречит динамике жизни. Автору книги удается развенчать пессимизм религиозно-теологических концепций счастья, противопоставив им жизнелюбивые оптимистические воззрения, провозглашаемые философами на протяжении всего исторического развития, начиная с древних мыслителей и кончая мыслителями нового времени. Счастье достижимо! Вот тот не лежащий на поверхности пафос книги, который постигает читатель по мере знакомства с ее главами.
Представляет интерес рассмотрение факторов счастья как субъектно-объектных отношений. Многие мыслители прошлого улавливали, но не могли объяснить конечный результат преломления внешних, необходимых факторов счастья через внутренний мир человека, через его запросы и склонности. Этот лейтмотив проблемы затрагивает тему потребностей и интересов личности в формировании ее сознания и мироощущения, которая получила научное решение в марксистской философии и психологии личности, о чем будет сказано ниже.
Отмечая силу логического анализа взглядов на счастье, производимого В. Татаркевичем, нельзя вместе с тем не упрекнуть его в том, что сам он зачастую не придерживается
12
строгости понятий, что ведет к некоторой рыхлости изложения темы. Так, анализируя в разных главах понятия факторов и источников счастья, он, по сути, ведет разговор об одном и том же. При всем этом он развивает высказанные ранее мысли, обогащая психологические характеристики счастья рассмотрением ценностной природы отношений человека к благам жизни, зависимости моральной ориентации на добро, которую признает наиболее сильным основанием счастья, от стечения обстоятельств. Приобретает особый смысл и взгляд на источники счастья как постоянные и непостоянные. Утрата, например, материальных благ, здоровья или семьи делает счастье непостоянным. Но разве счастье обязательно должно измеряться всей продолжительностью жизни, как предлагал, например, Монтень, и разве менее ценны поэтому те прекрасные мгновения жизни, которые дарит человеку, скажем, любовь, дружба, творческий поиск? Относительность счастья вместе с тем не следует абсолютизировать, ибо, как известно, относительное; несет в себе зерна объективного, а следовательно, и абсолютного, непреходящего. Но только зерна, частицу истины, а не всю истину. Поэтому истинные суждения о счастье складываются из тех драгоценных крупиц, наблюдений, которыми так богата история человеческой мысли. Заслуга В. Татаркевича в том, что он отбирает относительно верное в сокровищнице знаний о мире, объединяя сумму знаний о счастье в единое целое.
Логический анализ факторов счастья у В. Татаркевича неизменно переплетается с психологическим, и, таким образом, логика понятий становится своеобразным выражением логики человеческой души. Но именно здесь мы сталкиваемся с теоретической слабостью домарксистской мысли, которую отмечает В. Татаркевич, но делает это недостаточно четко. Дело в том, что, исследуя психологию счастья, мыслители прошлого не выходили за пределы индивидуального, ограничивали свои суждения рамками представлений о счастье отдельного человека. Но человек – существо общественное, индивидуальное всегда так или иначе выражает социальное. А это значит, что не только индивидуальные представления о счастье социально детерминированы, но и факторы счастья не могут быть исключительно индивидуальными. Такие источники счастья, как материальное благополучие, положение в обществе, зависят не просто от судьбы того или иного лица, они имеют социальную природу
13
и поэтому обладают значением объективных факторов. Но социально обусловлены и потребности отдельных людей, что заставляет обнаруживать глубинные источники счастья за пределами индивидуальной психологии. Конечно, человек как личность обладает относительной самостоятельностью, поэтому-то при общих равных условиях все же нет равнозначных индивидуальных судеб, счастье не строится по единому трафарету. Но оправданно ли иметь в виду только индивидуальные различия в условиях, когда общество не создало еще определенного минимума необходимых социальных предпосылок для человеческого счастья? Ответом на этот вопрос явилось бы обращение к характеристике тех историко-философских воззрений, которые формировались с учетом связи личного и общественного, что придавало им ярко выраженный мировоззренческий смысл.
Идея положительного полнокровного человеческого счастья могла получить развитие только на плодотворной гуманистической основе. Не случайно к ней обращаются такие представители эпохи Возрождения, как Данте, Петрарка, Боккаччо. Содержащийся в их поэтических произведениях культ чистой любви представляет собою ответ многим скептическим оценкам счастья, высказанным в самые различные времена, отрицающим ее значение для Счастья. Ведь в понятие любви, как и в понятие счастья, вкладывается различный смысл, либо принижающий любовь до плотского наслаждения, либо возвышающий ее до уровня, достойного человека. И лишь в такой гуманистической трактовке любовь оказывается одним из сильнейших источников счастья, несмотря на таящиеся в ней страдания для тех, кто стремится сломить препятствия, возникающие на ее пути.
Прозвучавшая в ранних поэтических произведениях Данте мысль о нравственно очищающем влиянии на человека высокой любви связана с утверждением веры поэта в земное, естественное счастье. «Любовь к идеальной возлюбленной Данте Беатриче равноценна стремлению к высшему благу, – пишет исследователь истоков итальянского гуманизма Л. М. Брагина, – призыв к духовному обновлению, прозвучавший в «Новой жизни», обращен ко всему человечеству: возрождение любви Данте мыслит в неразрывной связи с преобразованием общества»1. Данте мечтает

1Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. Этические учения ХIV-ХV веков, М., 1977, с. 68.
14
с помощью философских наставлений открыть человечеству путь к земному счастью. Высокое назначение философии и этики, по его мнению, заключается в том, чтобы вести человека к нравственному совершенству» к земному счастью. Данте вступил в прямой конфликт с теологическими традициями, создавая почву для дальнейшего развития идеи гуманистического предназначения человека.
Характерно, что трактовка «земного счастья» гуманистами XV в. подкреплялась установлением его органической связи с богатством духовной культуры. Об этом писал в своих трактатах итальянский философ Л. Валла. Еще не порывая полностью с античной традицией, отстаивающей естественное право человека на наслаждения, защищая принцип взаимной пользы в общении между людьми, Л. Валла вместе с тем обращает внимание на то, что земное счастье достигается через овладение богатствами духовной культуры. И это была исключительно прогрессивная для того времени мысль, подхваченная впоследствии учеными просветительского направления. Следует заметить, что в эпоху Возрождения утверждается идея активного стремления к счастью. Это значит, что счастье становится доступным тому, кто занят полезной деятельностью, ведет добродетельную жизнь, угодную богу. Последнее – формальная дань христианской традиции, с которой гуманисты расходились в самом существенном; они отрицали счастье загробное, но верили в возможность земного счастья, основанного на человеческой солидарности. «Счастья нельзя достичь,– подчеркивал один из выдающихся представителей культуры итальянского Возрождения Л. Альберти,– не совершая добрых дел, праведных и доблестных, т.е. таких дел, которые не только никому не вредят, но полезны многим»1. Для него личное счастье неотделимо от того, что связано с общественной пользой. В эпоху расцвета гуманистических идей в Италии (XV в.) Джованни Аргиропуло интенсивно развивает мысль Аристотеля о деятельном счастье, Аристотель различал счастье активное и счастье созерцательное, проявляющиеся соответственно в деятельности и познании. Аргиропуло объединяет их с помощью понятия высшей цели, какой может быть только высшее благо, совершенство самой жизни. Только
1Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. Этические учения ХIV-ХV веков, с. 186
15
познание может открыть истинные пути достижения этой цели, а знания могут
быть приобретены только благодаря собственной деятельности1.
Идеи гуманистов итальянского Возрождения нашли свое продолжение в философских воззрениях французских просветителей XVIII в. К. Гельвеций в поэме «Счастье» повествует о том, что

Ни радости любви, ни власти мощь, ни честь
Не могут смертного в храм счастия привесть.
Богатство, может быть, раскроет храм прекрасный?
Нет,– Мудрость говорит, – надеешься напрасно
И на богатство ты! Бесплодный тот металл
Ни благ, ни горестей от века не рождал 2.

Основу прочного, устойчивого счастья Гельвеций видит в просвещении» в постижении мудрости жизни. Один только прогресс знаний может, по его мнению, обеспечить счастье всех людей и каждого в отдельности.
В этом выводе сказалась сила и слабость идеологии французского Просвещения. Сильной стороной мировоззрения французских просветителей было то, что они противопоставили слепой вере возможности разума, пробуждая тем самым надежду на достижение счастья в земной жизни. Слабость же их была в том, что они наивно верили в возможность преобразования мира человеческих отношений благодаря просветлению умов правителей. Они не видели реальных путей создания общественного устройства, способного обеспечить объективные предпосылки для счастья всех живущих на земле людей. Люди просвещенные и разумно управляемые монархами будут счастливы, содействуя счастью других, – к такому конечному выводу пришли философы-просветители. Лишь в следующем веке марксистская мысль смогла раскрыть социально-исторические, материальные истоки всеобщего счастья. Но и до этого поиски путей, ведущих к человеческому полнокровному счастью, осуществлялись в различных направлениях. Эти поиски во многом подготовили теоретическую почву для возникновения научной концепции счастья.
1 Брагина Л. М. Итальянский гуманизм. Этические учения XIV–XV веков, с. 213.
2 Гельвеций. Счастье. М., 1936, с. 47.
16
Характерно в этом, отношении учение о человеке будущего великого французского утописта Шарля Фурье, мотивы деятельности которого недооценил В. Татаркевич. К. Маркс называл Ш. Фурье патриархом социализма и придал научный характер выдвинутой им идее гармонического развития личности. Ш. Фурье отстаивал идеал совершенного человека, созданный античными мыслителями, видевшими совершенство в сочетании внешней красоты и внутреннего благородства. Ему близки были также идеи европейских гуманистов о необходимой связи умственного и нравственного развития личности. Но общество до сих пор не принимало мудрых идей и развивалось по дурным законам, считал Ш. Фурье, подтверждая свой вывод примером Франции в эпоху упадка монархического строя и замены его буржуазным обществом со всеми присущими ему противоречиями. Цивилизация, как он называл утверждающийся буржуазный строй, углубила пропасть между богатством и нищетой, породила массовый голод и болезни, физическое изнурение рабочих и невежество привилегированных. Духовное обеднение человечества, снижение его интеллектуального и морального уровня – таковы плоды цивилизации. Может ли человек стать счастливым, если он не в состоянии проявить свои способности, а общество не заинтересовано в их развитии? Поэтому общество будущего рисовалось Фурье прежде всего как строй, создающий условия для человеческого совершенства, понимаемого как всестороннее развитие способностей и потребностей людей, гармоническое сочетание их физических, умственных, нравственных и эстетических качеств. А это и есть основное условие счастья.
Удивительно точно предугадал Фурье основные условия гармонического развития личности: свободный труд, и приобщение к духовной культуре, овладение науками и физическая подготовка, забота о здоровье и укрепление духа товарищества – все это и сегодня актуально и включено в арсенал идей научного коммунизма. Лишь одного не дано было знать утописту нового времени, а именно того, что к гармоническому обществу, открывающему возможность счастливой жизни для большинства людей, ведут трудные пути революционного низвержения строя частной собственности, что мечта о гармонии личности не может быть осуществлена сразу, что ее достижение требует длительного исторического развития, самоотверженных усилий,
17
героизма, принесения в жертву, когда это становится необходимым, самого ценного, что есть у человека, – его жизни.
Мысль о зависимости счастья одних людей от блага других в различных вариантах обсуждалась в домарксистский период развития этической философии. Л. Фейербах, например, вслед за французскими просветителями XVIII в. подчеркивал, что нельзя решить проблему счастья, настаивая на независимости интересов каждого отдельного человека от интересов других людей. Идеалом счастья он считал «не такое счастье, которое сосредоточено на одном и том же лице, а счастье, распределенное между различными лицами, включающее и Я и Ты, стало быть, счастье не одностороннее, а двустороннее или всестороннее»1. Вот такое обоюдное счастье, по Л. Фейербаху, достигается во взаимном общении людей, а способом его обеспечения является любовь человека к человеку. Это была абстрактная любовь абстрактного человека, далекого от социальных обстоятельств повседневной жизни, выкроенная для всех времен и народов. И неудивительно, что буржуазная действительность разбивала логические построения абстрактной теории человеческого счастья, созданной немецким философом, и он это видел. Морали безудержного эгоизма, призывающей счастье одних строить на несчастье других, он стремился противопоставить силу буржуазного права. Право, по его мнению, призвано привести человеческие отношения в норму «путем применения насильственно нормирующих правил». Мораль выше права, но только право, по мнению Л. Фейербаха, способно сдерживать разрушающую благо силу жизненных противоречий. Поскольку действия морали безнадежно далеки от заключенных в ее призывах обещаний, философ рекомендует подчиниться праву, смириться с ним и в этом находить свое счастье. Но вслед за этим Л. Фейербах замечает, что там, где есть подчинение, человеку остается довольствоваться лишь бледными отблесками счастья. Так немецкий мыслитель-гуманист XIX в. оказался перед лицом неразрешимого противоречия: он не мог найти социальных оснований для согласования счастья большинства и права каждого на свое счастье.
1 Людвиг Фейербах. Избранные философские произведения, т, I, М., 1955, с. 466,
18
Яркую страницу в летопись поисков путей, ведущих к счастью, вписали русские революционные демократы XIX в. Они конкретизировали представления о счастье большинства, четко и недвусмысленно заявив: личное счастье невозможно, пока несчастен народ. Они критиковали как пессимистические выводы религиозно-теологической этики о невозможности земного счастья, так и ханжеские пришвы соблюдать умеренность в наслаждениях. Во всем этом Н. Добролюбов, например, видел бесплодное морализирование либерально настроенной буржуазии или «крайне аристократическую точку зрения», исходящую от людей, живущих в довольстве и достатке, всецело поглощенных собственным благом. «Выходит умилительная картина, в которой есть слова: природа, простота, спокойствие, счастие, но в которой на деле нет ни природы, ни простоты, а есть только самодовольное спокойствие человека, не думающего о счастии других»1.
Концепция русских революционных демократов отличалась трезвым материалистическим подходом к вопросу об источниках человеческого счастья. Они видели глубокую зависимость социальных прав человека на достойную его жизнь от материальных условий существования. «В самом деле,– писал Н. Чернышевский,– не надобно забывать, что человек не отвлеченная юридическая личность, но живое существо, в жизни и счастии которого материальная сторона (экономический быт) имеет великую важность; и что потому, если должны быть для его счастья обеспечены его юридические права, то не менее нужно обеспечение и материальной стороны его быта»2.
Положение о материальных предпосылках счастья было не только верной, но и революционной мыслью. Опираясь на нее, Чернышевский, Добролюбов и другие революционные демократы выступали со страстными призывами устранения социального неравенства, способствующего накоплению богатства в одних руках и обрекающего на нищету и бесправие эксплуатируемые массы. «Если настоящие общественные отношения не согласны с требованиями высшей справедливости и не удовлетворяют стремлениям к счастью, сознаваемым вами, то, кажется, ясно, что
1 Добролюбов Н. А. Избранные сочинения. М., 1947, с. 44.
2 Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения, т. II, М., 1959, с, 98,
19
требуется коренное изменение этих отношений»,– заявлял Н. Добролюбов1.
Революционно-демократические воззрения на счастье были проникнуты любовью к человеку-труженику. Поэтому они стали созвучны социально-философской концепции человека в марксизме, утверждающей активную роль народных масс и личности в революционном переустройстве мира. Основоположники марксизма обосновали постоянную зависимость, существующую между материальными и духовными предпосылками счастья. Счастье, заметил Энгельс, «нуждается больше всего в материальных средствах...»2. «Больше всего» не значит, однако, что только в них. Но в сложной иерархии источников счастья материальные блага занимают важное место. Общественное и личное счастье связаны между собой прежде всего материальными узами. Социалистическая революция – наиболее верный путь, ведущий к счастью большинства, потому что именно она открывает путь к народному благосостоянию – основе реального счастья. Эта гуманистическая сущность социалистической революции подтверждена всеми этапами ее развертывания в нашей стране и братских странах социализма. Но марксизм не был бы реалистической теорией, если бы основывал свои выводы только одномерной зависимостью духовного состояния общества от материальных факторов. Материальное благо – исходная предпосылка счастья, исходная, но отнюдь не единственная. Счастье – состояние человека, определяемое не простым наличием необходимых условий, но и отношением человека к ним. Как воспринимает, как оценивает человек материальные блага, какое место потребность в них занимает в системе потребностей личности – от этого во многом зависит ощущение жизни, мировосприятие. Для человека духовно бедного обладание материальными благами превращается в единственную цель его жизненных стремлений и исключительное условие счастья. Необходимая, естественная человеческая потребность превращается в потребность неразумную и противоестественную. Для человека, находящегося в плену частнособственнических интересов, жажда вещного обладания – главная цель и смысл жизни. Не стоит при этом забывать предостережение Маркса о том, что потребительская
1 Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. 4, с. 103.
2 См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 297,
20
ориентация может порождаться как материальным богатством, так и бедностью. Люди, живущие в бедности, если они к тому же еще и нищие духом, жаждущие вырваться из своего состояния, боготворят материальные блага, видя в обладании ими единственное средство избавления от нищеты, зависимости, бесправия.
Социалистическая революция, согласно учению Маркса, Энгельса, Ленина, призвана не только вырвать массы из нищеты и бесправия, но и создает условия для возвышения человека над обстоятельствами жизни. Человек в своем мироощущении не может быть привязан к непосредственным потребностям жизни, он не может быть рабом утилитарных стремлений. Поэтому важнейший шаг на пути к человеческому счастью марксизм видит во всестороннем развитии человека. Весьма интересный лингвистический и историко-философский очерк понятия человеческого совершенства у В. Татаркевича не завершается, к сожалению, формулированием достаточно определенного отношения к данному понятию. С одной стороны, он склонен согласиться с пониманием совершенства как недостижимого идеала, но в то же время и как реального приближения к идеальному состоянию; с другой стороны, отдавая дань идее плюрализма в этике, автор замечает, что «предписывать человеку, что он должен стремиться к совершенству, кажется столь же неправильным, как и порицать его за то, что он не стремится к нему». Можно, однако, согласиться с В. Татаркевичем в том, что, как бы ни трудна была проблема человеческого совершенства и путей его достижения, всегда следует начинать с вопроса, «как понимать совершенство, чтобы понять его наиболее совершенным образом». На этот вопрос отвечает марксистское учение о всестороннем развитии личности. В создании социальных условий, включая широкую систему образования и воспитания, видит марксизм путь формирования многогранных способностей и потребностей человека. Удовлетворенность как специфический атрибут счастья, проявляющийся в ощущениях жизнерадостности, довольства, подъема, обусловлена отношением человека как к жизненным благам, так и к жизни в целом. Это отношение представлено жизненными целями как идеальной формой человеческих потребностей. Диапазон потребностей, их характер, содержание и глубина выступают своеобразной мерой целеполагания и соответственно мерой жизненных притязаний и ожиданий.
21
Люди оценивают свою жизнь, соизмеряя ее как с ближайшими, так и с более или менее отдаленными целями. Свою жизнь они воспринимают в трех измерениях: прошлого, настоящего и будущего.
В главе «Счастье и время» В. Татаркевич достаточно тонко воспроизводит диалектику психического переживания человеком времени и значения этого переживания для ощущения счастья. Но акценты при выяснении взаимозависимости прошлого, настоящего и будущего могут быть расставлены и иначе. Хотя единственная реальность для человека – это настоящее, он так или иначе устремлен в будущее. Люди должны быть уверены в завтрашнем дне, ради этого прогрессивные силы мира ведут неустанную борьбу за предотвращение смертоносной ядерной угрозы, за социальный прогресс. Все, чего человек смог достичь сегодня, открывает ему возможность уверенно вступить в день завтрашний. То, чего он еще не успел достичь, он надеется обрести. С прошлым человека связывает пережитое, с будущим – надежда. Потребность обеспечить светлое будущее не только для себя, но и для детей, для новых поколений способствует восприятию жизни как динамического бесконечного процесса, придает жизни особый человеческий смысл. Смысл жизни опосредует индивидуальные представления о счастье. Счастье – динамично, оно не столько в достигнутых рубежах, сколько в самом движении к цели. Утрата надежды (а следовательно, и цели) означает потерю смысла жизни, оптимистического отношения к ней. Вот почему столь важным для обеспечения оптимистического мироощущения является забота общества о всестороннем развитии индивидуальных способностей и потребностей. Они, как источники жизни, активизируют отношение человека к настоящему во имя будущего, позволяют не довольствоваться достигнутым, видеть жизненную перспективу, помогают, не полагаясь на случай или удачу, собственными усилиями творить свою судьбу, быть творцом собственного счастья.
Через отношение к целям жизни человек соотносит собственные потребности и интересы с интересами общества, судьбами поколений и других людей. Полнота ощущения счастья находится в прямой зависимости от характера сочетания личных и общественных интересов в сознании и жизнедеятельности человека. Счастье, как и смысл жизни, может базироваться на признании приоритета как
22
общественных, так и личных интересов. Но наиболее оптимальный вариант полнокровного ощущения счастья и смысла жизни связан с их гармоническим сочетанием. Для социалистической личности общественный интерес становится определяющим, но не как самодовлеющее начало, а как основа для достижения всестороннего индивидуального бытия. Подлинное счастье – в осознании того, что только через гармонию личного и общественного достижения личных целей обретает глубокий нравственный смысл. В этом плане нельзя не отметить весьма емкую по содержанию, несмотря на свою лаконичность, «формулу» счастья, предложенную А. Н. Толстым: «Счастье есть ощущение полноты физических и духовных сил в их общественном применении».
Итак, марксистская концепция счастья строится на признании всестороннего развития человеческих потребностей, интересов, целей как основы здорового мироощущения личности. Но эта концепция будет представлена неполно, если исключить из нее проблему соотношения целей и средств их достижения. Средства в широком смысле – это виды деятельности, объективно предназначенные для реализации человеком субъективной активности и в то же время субъективно избираемые самими людьми из объективных социальных возможностей. Проблема деятельности – одна из центральных в теории всестороннего развития личности и соответственно в концепции полнокровного человеческого счастья. Маркс и Энгельс понятие о человеке будущего связывали с его совершенствованием «в любой отрасли деятельности», соответствующей его способностям. Основоположники марксизма имели в виду свободный выбор деятельности, обеспечиваемый реальными условиями коммунистического общества. Поэтому Маркс и Энгельс неоднократно говорили о коммунистическом обществе как о таком обществе, где «никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли...»1. Преодолению профессиональной ограниченности способствует закон перемены труда, начинающий проявлять свою силу уже в период построения коммунизма. Он, этот закон, и является объективной основой всестороннего развития личности, хотя последнее шире и универсальнее перемены труда.
Изложенный подход позволяет вывести наиболее
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т, 3, с, 32,
23
обобщенное представление о полнокровном человеческом счастье как состоянии, выражающем всестороннее активно-творческое – деятельное – отношение человека к миру, и рассматривать ориентированность человека не только на предметные или идеальные результаты труда, то есть на предметность деятельности, но и, вместе с этим, на сам процесс труда. Формирование отношения к труду как к первейшей жизненной потребности основано на интересе к процессу труда (а на развитие личности прогрессивное влияние оказывает научно-техническая революция, устраняющая из жизни людей тяжелый и изнурительный физический труд) и на общественном характере труда при социализме. «Нет пути к счастью более верного, чем путь свободного труда»,– говорил М. Горький. Социалистический труд, осуществляемый во имя коллективных и гуманных целей,– таков наиболее верный путь к счастью.
Свободный от эксплуатации труд – основа человеческой деятельности. Но она не исчерпывается только трудом. Человек развивает и самоутверждает себя как в труде, так и в свободное от работы время, которое К. Маркс называл пространством для развития всесторонних способностей человека. Человек по природе своей творец, но чтобы творческая (деятельная) сущность общественного человека в полной мере проявилась в каждом, неся с собою подлинное, ничем не заменимое наслаждение жизнью, высшую духовную удовлетворенность, необходимы коренные социальные преобразования, предусмотренные теорией научного коммунизма.
Книга В. Татаркевича «О счастье и совершенстве человека» интересна и ценна не только своим историко-литературным обзором. Ценность книги В. Татаркевича в том, что она не просто знакомит читателя с различными мнениями по проблеме счастья и совершенства человека, но и показывает историческую эволюцию взглядов, а наряду о этим предлагает структурно оформленную теорию счастья, подтвержденную философско-этическими аргументами, а также многоплановыми психологическими наблюдениями, вскрывающими сложность и противоречивость душевных состояний человека, которые нужно учитывать как важный фактор, дополняющий социальную детерминацию человеческого счастья.
24
Достаточно... если объяснение
дано настолько, насколько
то позволяет самый предмет,
потому что не во всех размышлениях
следует искать точности...

Аристотель
25

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Первые известные трактаты о счастье восходят к древности: из античной Греции сохранился трактат Аристотеля, включенный в его «Этику к Никомаху», из античного Рима – «De vita beata» Сенеки. Из эпохи раннего христианства следует упомянуть «De vita beata» Августина Блаженного, но концепция счастья у него уже иная, чем у Аристотеля или Сенеки. И в средневековье интерес к проблеме счастья сохраняется. Когда начали возникать Суммы, в них включались и трактаты о счастье: так, в «Сумме теологии» Фомы Аквинского этой проблеме посвящены рубрики 2 – 5 в prima secundae, косвенно о счастье говорится также в рубриках 31 – 39. В новое время литература о счастье возросла. Одни трактаты этого периода развивали христианскую концепцию, согласно которой счастье достижимо только в загробной жизни. Такими были самые ранние работы о счастье на польском языке, прежде всего сочинения Колаковского, написанные еще в XVI в., а затем книги Витвицкого XVII в. и Вишневского XVIII в. В других же работах, особенно из эпохи Просвещения, выражалась прямо противоположная концепция: единственное счастье, на которое можно рассчитывать, есть именно земное. Трактатов о счастье в XVIII в. было уже столько, что они вполне могли составить антологию: «Le tempe du bonheur, ou recuei des pus exceents traites sur е bonheur», или «Святыня счастья», как она была названа, вышла вторым изданием в 1770 г. В четырех ее томах светские трактаты Фонтенеля, Ламетри, Мопертюи, Мандевиля и статьи из Большой французской энциклопедии соседствовали с религиозными сочинениями Бюффье и де Пуйи. В XIX и XX вв. литература о счастье продолжала пополняться:
26
в книгах таких авторов, как Иеремия Бентам или Буйе, анализировалось понятие счастья и отыскивались законы, которые им управляют, в других же, таких, как работы Леббока или Рассела, учили, как достичь его.
Итак, трактатов о счастье много. Но огромное их большинство посвящено не проблеме счастья, а способам его достижения, и чаще всего даже одному какому-то способу, рекомендуемому как самый успешный или единственно надежный. И действительно, в практическом отношении это самый важный аспект, но в теоретическом плане он является лишь одним из многих аспектов проблемы счастья. В обширной литературе о счастье, созданной на протяжении двух тысячелетий, нет, однако, книги, которая бы охватила проблему счастья в совокупности всех его аспектов и давала их решение. В&heip;