Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Сергей Георгиевич Кара-МурзаОппозиция: выбор есть

reeed.ru/ib/
Аннотация

В данной книге С.Г.Кара-Мурзы собраны его статьи, написанные в 1990-е – начале 2000-х годов и посвященные проблемам становления российской оппозиции и ее месту в жизни государства. Говоря об образовании оппозиционного движения, автор анализирует причины краха советской власти и приходит к выводу, что ее огромный потенциал в годы так называемых демократических реформ был истрачен на обогащение новоявленных нуворишей, разваливших великую державу и доведших народ до вымирания.
В связи с этим оппозиционное движение в России приняло невиданный размах, и без анализа сущности этого явления невозможно делать прогнозы относительно будущего нашей страны.
Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Оппозиция: выбор есть

Введение

Важным свойством разумного человека является способность предвидеть будущее состояние и поведение других людей, общества, власти, окружающей среды. Это предвидение опирается на анализ предыдущих состояний и их изменения. Необходимой частью такого анализа является осознание собственного понимания этих предыдущих состояний, собственных решений и действий в те моменты. То есть, необходим навык рефлексии – «обращения назад».
В условиях кризиса, когда все резко меняется и возникают разрывы непрерывности, в том числе в нашем сознании, эта сторона мышления приобретает критическое значение. Задержка с анализом предыдущих состояний и решений нередко становится фатальной, поскольку мы проходим «точку невозврата» и движение процесса по плохой траектории становится необратимым.
Если говорить об общественном сознании, то нужна коллективная память. А для нее нужен склад – запас идей и образов, отложившихся в существенные для нас моменты прошлого. Чтобы познавать и обдумывать далекое прошлое, служат археологические находки, наскальные рисунки, сооружения и их руины. Историю поближе мы изучаем в музеях, архивах и библиотеках. Это запасы запечатленного знания хорошо упорядочены, их издавна собирают и хранят большие группы умелых специалистов.
Хуже обстоит дело с совсем недавними периодами, прямо предшествующими настоящему. Здесь часто наблюдаются провалы в памяти. Живые впечатления и мысли стираются новыми бурными событиями. Поток вечного настоящего тащит человека с такой силой, что у него нет ни времени, ни сил, чтобы вырваться из этого потока и привести в порядок отпечатки уходящего в туман прошлого и своих суждений о нем.
Сейчас, однако, у нас возникла насущная необходимость задуматься о том, что произошло с нами и нашей страной в 90-е годы. Мы все понимаем, что это был один из переломных моментов в жизни России. Был сломан строй жизни, который следовал, с краткими разрывами и колебаниями, исторически определившемуся пути народов России и российской государственности. Конкретно, были сломаны важнейшие структуры и институты советского строя.
Программа строительства нового жизнеустройства излагалась смутно, в основном через отрицание прошлого. Главной стратегической целью на этот период стало создание необратимости. То есть произведение в жизни страны и народа таких разрушений, чтобы стало невозможно восстановление прежнего жизнеустройства в его главных проявлениях.
Понятно, что такая программа новой власти не могла не вызвать сопротивления, причем сопротивления большинства. Оно и возникло – в стихийных, «молекулярных» формах. С самого начала, однако, остро ощущалась потребность в организации, в выработке доктрин сопротивления, в создании сети общения и взаимодействия между разными ячейками и группами, согласными хотя бы в главных установках. Была потребность в организованной оппозиции. Эта потребность была удовлетворена – эту нишу в политической системе заняли группы, которые начали формироваться уже во время перестройки в лоне КПСС. В них входили те работники партийного и государственного аппарата, которые были не согласны с программой Горбачева. До конца 1991 г. это их несогласие было пассивным и почти подпольным, но после ликвидации СССР путы субординации были сброшены, а их старые связи превратились в скелет новой организации.
Около этой организации (вскоре она была названа КПРФ) и стали собираться оппозиционные группы. Ситуация в течение 90-х годов менялась быстро, она представляла собой непрерывную череду сломов и переходов «порядок – хаос». Страна жила в состояния тяжелого стресса, и оппозиция действовала в основном именно в порядке ответа на новое непредвиденное изменение ситуации – иногда быстро и адекватно, иногда опаздывая или не находя эффективного ответа. Но, похоже, она так и не собралась обеспечить выполнение одной важной функции – вести летопись событий и решений. Не был создан пусть маленький, но организованный институт, формирующий коллективную память оппозиции.
Реформаторы, ставившие целью необратимо разрушить общественный строй, были прежде всего заинтересованы в том, чтобы подорвать общественную память. Это понятно, и в этом они преуспели. Но оппозиция, оставшись без краткосрочной памяти, подрывает свою возможность предвидения и поэтому не может завоевать доверия большинства. Люди будут одобрительно кивать, слыша проклятья в адрес разрушителей, но для обретения политической воли им необходимо услышать от оппозиции ясное объяснение связи между прошлым, настоящим и предлагаемым будущим.
Разрушение памяти не просто лишает разум необходимого материала, оно рассыпает и то пространство неслышного общего разговора, в ходе которого и происходит осмысление настоящего и проектирование будущего. Память вообще является одной из главных сил, скрепляющих людей в народ. Если ее удается разрушить, народ превращается в «человеческую пыль», в скопище индивидов, которые в одиночку, каждый по-своему вспоминают прошлое, думают о настоящем и пытаются предугадать будущее. Какое уж тут организованное сопротивление.
Мир разъединенных людей сужается до тех пределов, которые они могут достать рукой, «здесь и сейчас». Это подавляет ответственность за ход исторического процесса – независимо от масштаба той части бытия, за которую готов отвечать человек. Утратив связь с коллективной памятью, оставшись со своей индивидуальной шкатулкой, полной обрывков личных воспоминаний и обид, люди уже не живут в нашем совместном, общем прошлом, не испытывают совместных, общих страданий от настоящего и не болеют общей тревогой за будущее.
В таком обществе с подорванной общей памятью не возникает «мнения народного» и не может сложиться понятного для всех разумного проекта преодоления разрухи. Людей в таком состоянии («пути не помнят своего») легко водить за нос, и не раз в истории целые народы при таком поражении сознания становились легкой добычей проходимцев. В такое положение попали и мы.
Невозможно вылезти из ямы, если подорвана способность к рефлексии – способность оглянуться назад и обдумать прежние шаги, найти ошибки и извлечь из них уроки. Рыба заплывает в кошельковый невод, а выплыть не может, хотя выход открыт – она не помнит пути, по которому заплыла. Мы сегодня живем в специально устроенном аномальном состоянии, мы – общество без памяти. Оно может выздороветь или распасться, но оно не может долго так существовать. И сама собой болезнь не пройдет, нужна целенаправленная «починка инструментов».
Это большая общенациональная проблема, она должна стать предметом специальной культурной, образовательной и организационной программ. Но общенациональную проблему расколотое общество не может решать «все разом» – ее начинает решать или власть, или оппозиция. Сегодня проблема восстановления коллективной памяти – задача прежде всего оппозиции. И не только потому, что программа разрушения общественного строя не завершена, и строить «новую память» реформаторы пока что не будут. Главное, что «90-е годы» завершены, первый срок президентства В.В.Путина подготовил переход к принципиально новому этапу.
А оппозиция «осталась в прошлом», и без коллективного осмысления этого прошлого не может выработать ни языка, ни логики для доктрины новой кампании. Только вспоминая и обдумывая свои слова и дела, восстанавливая в уме пройденный за десять лет путь, оппозиция сможет связать концы с концами и выстроить в уме временной ряд событий, чтобы заглянуть немного вперед. Необходимо вспоминать, что было, что обещалось, что делалось и к чему пришли. Без такой памяти не может сложиться и новое поколение оппозиции, способное принять на себя груз проблем нового этапа нашего кризиса.
Эта память нужна, конечно, не только оппозиции, а всем (как и «память реформаторов»). Это – зеркало общества, хотя и отражающая его в поляризованном свете. Чтобы сложить и упорядочить какую-то часть текстов, созданных по горячим следам событий 90-х годов, мы сложили эту книгу, посвященную делам и установкам оппозиции. Также складываем серию книг из таких текстов вообще о событиях 90-х годов, без прямой связи с оппозицией.
Эти тексты – мои статьи и интервью тех лет, в большинстве своем опубликованные, но некоторые и не дошедшие до публикации, отвергнутые газетами и журналами. Сейчас, с уровня приобретенного нами опыта, многое в этих текстах представляется наивным или ошибочным, многие надежды и предвидения не сбылись, многие унаследованные от советского времени стереотипы и иллюзии оказались ложными. Но знать повороты той тропинки, по которой мы добрались до настоящего момента, полезно. Если этот проект удастся, то читатель получит около 2 тысяч страниц, на которых будут изложены события нашей жизни и их восприятие, с определенной точки зрения, начиная с 1988 года до завершения первого срока В.В.Путина.
Эта книга – второе собрание текстов об оппозиции.
Март 2006

Часть 1. Из советской теплицы – в оппозицию

Грустные размышления после митинга

В воскресенье 9 февраля 1992 г. в Москве впервые состоялись одновременно два больших альтернативных митинга. Раскол общества, который до сих пор существовал в сфере идей, облекся в плоть и кровь (пока еще текущую в жилах). И, как ни открещивайся от марксизма, архитекторы перестройки сумели-таки расколоть наше общество и по классовому признаку. Марксистами они были по складу мышления, марксистами и остались (о таких-то сам Маркс говорил: «Я – не марксист!»).
Это – поразительное, магическое свойство перестройки: чего бы она ни коснулась своей негодующей рукой, обличаемое ею зло вырывается, как джинн из бутылки. В застойные годы, да и раньше, с войны, классовые ценности существовали лишь в затрепанной, никого не трогавшей официальной идеологии. Люди жили в соответствии с общими нравственными (или безнравственными) нормами. А сейчас вся наша жизнь, не говоря уже о прессе, подчинена сугубо классовым ценностям молодого, хищного, страстного капитализма. А значит, возрождаются и классовые ценности трудящихся (и уже многим снова хочется стать могильщиком капитализма).
Пишут, что митинг «Трудовой Москвы» на Манежной площади собрал 120 тысяч, а тот, демократический, у Белого дома, 30 тысяч. Ура, наша берет! Динамику сползания к гражданской войне изучают методами бухгалтера, а ведь этот метод совсем не годится для такого дела. Больше того, он делает нас слепыми по отношению к вещам куда более важным. Позвольте высказать мои соображения о качестве, а не количестве.
Почему я был на митинге «Трудовой Москвы», а не у Белого дома? Прежде всего потому, что я, как специалист, знаю сущность реформы правительства Гайдара и считаю ее глубоко антинациональной и даже античеловеческой. Если смотреть чуть дальше собственного носа, то и предприниматели увидели бы в ней свою смерть. Эта реформа, в ее полноте, ведет нас прямиком или к новой большевистской революции, или в тифозные бараки под контролем сил ООН. Поэтому идти поддерживать эту реформу у Белого дома мне было невозможно.
Во вторых, люди, которые пошли за «Трудовой Москвой», были объединены одной общей и человечной идеей. Это боль и обида людей, которые честно трудились всю жизнь и вдруг без необходимости, без разумных объяснений и без сострадания ввергнуты в нищету и поставлены на грань биологического выживания. И я, один из таких людей, психологически нуждался в том, чтобы быть среди них, прикоснуться к ним плечами, получить их поддержку – и поддержать их.
Наконец, я отдыхаю душой под красным флагом и слушая, как оркестр играет русский марш. Простите мне, господа демократы, мой консерватизм. И мне грустно видеть русского юношу с открытым, доверчивым лицом, у которого на куртке громадными буквами написано CIA (ЦРУ). На какой же уровень ты опустился, Иванушка? Дело и не в патриотизме, а в природном чувстве такта. Ведь в твоем собственном народе самому заядлому сталинисту не пришло бы в голову нацепить на свою куртку буквы КГБ.
Демократическая пресса глубоко заблуждается относительно мотивов митинга, на котором я был. Всячески понося его, она, разумеется, выполняет чисто политический заказ – это можно простить. Важнее искреннее непонимание, а его надо устранять, это в общих интересах. Митинг «Трудовой Москвы» (пока что мы говорим не о трибунах, а о собравшихся людях) не был демонстрацией голодных очередей или пустых кастрюль. Более того, здесь было очень немного обездоленных, уже реально хлебнувших лиха. Специально не хочу использовать термин либералов «люмпенизированные толпы» – это сознательное оскорбление народа еще припомнится новому политическому режиму, когда значительная часть трудящихся действительно станет люмпенами, которым нечего терять. И припомнится тем более разрушительно, что первыми люмпенами становятся ученые и конструкторы, в руках которых такие способы мщения, против которых бессильны и ОМОН, и ФБР. Но это к слову.
Я хочу сказать, что на митинг «Трудовой Москвы» собрались люди не отчаявшиеся или озлобленные, а движимые состраданием к этим отчаявшимся и тревогой за всех, включая, конечно, своих детей и стариков. Я – профессор, и хотя сегодня реально моя зарплата стоит меньше, чем моя первая зарплата младшего научного сотрудника тридцать лет назад, я еще могу позволить себе съесть кусочек мяса. Но ведь он застревает у меня в горле, потому что половина моего народа отброшена в другой класс – тех, кто мяса есть уже не может. И еда для меня, как и для тех, кто вышел на митинг «Трудовой Москвы», уже не просто белки, жиры и углеводы, а хлеб насущный моего народа. А он имеет священный смысл. Этого не поймет ни Гайдар, ни Явлинский, ни их наставник Джеффри Сакс. Но это и есть инстинкт сохранения общества, который и является сейчас спасительным для всех наших сословий.
Напротив, январский удар по народу стал многократно болезненнее оттого, что был нанесен не по-русски (не сочтите это за шовинизм). Чтобы так повысить цены, должен был, образно говоря, президент встать на площади на колени перед народом и сказать: «Братья! Загубил я, горемыка, Россию. Помирать надо, иначе не вытянем! Простите меня, грешного!» А вместо этого причмокивающий Гайдар радостно сообщает, что все идет так, как написано в американском учебнике. Ведь есть же в правительстве хоть один министр, способный пять минут не причмокивать, я точно это знаю. Так почему бы такого не выпустить на трибуну? Ведь когда говорится, что «как мы и думали, покупатель, увидев цены, отшатнулся от прилавка» (а отшатнулся он не от прилавка с видеомагнитофонами, а от молока и хлеба), то маленький и даже милый дефект Гайдара приобретает символический и зловещий смысл! Это правителям непонятно? В том-то все и дело.
Демократы обозвали митинг на Манежной площади «красно-коричневой чумой». Таким образом, они демонстративно сжигают мосты к согласию и даже миру – какой может быть компромисс с фашистами (даром, что ли, пакт Молотова признан преступным)! Чего же они этим могут добиться?
Возможны два варианта. Если массы им поверят и вытеснят красные флаги и объединения типа «Трудовой Москвы» с политической арены, то прощай всякая надежда на рыночную экономику. Без организованной борьбы рабочих против предпринимателей рыночная экономика существовать не может. Это аксиома, но господа, видимо, не в курсе дела. Если разумеется, в их планы не входит просто организация тотального геноцида на этом «геополитическом пространстве» ради его чистки от лишнего населения. Верить в это не хочется, хотя объективно они ведут дело именно к этому, как будто их толкает какая-то невидимая рука. Уже запрещение кастрированной КПСС было глупостью. Подавление же тред-юнионистских зародышей типа «Трудовой Москвы» вообще безумие. Это – путь к 1917 году, но уже не в ленинском и даже не в сталинском варианте, а в варианте «красных кхмеров».
А если массы демократам не поверят (дела-то Гайдара весомее слов) и начнут от них откалываться? Положение будет не намного лучше. Судьба определила мне жить и работать в среде интеллигенции. Большинство моих однокашников, коллег, близких стали либеральными демократами. Но как бы я ни любил «моих друзей прекрасные черты», надо признать, что им свойственна очень тонкая душевная организация, пылкость чувств. Говоря попросту, психическая неустойчивость. Сейчас они одержимы буквально религиозной страстью к мировой цивилизации. Завтра, истратив последнюю трешку на хлеб и не дождавшись от уважаемого CIA сухого молока для ребенка, они сожгут своих идолов и направят свою страсть на мщение. Они-то и станут лидерами «красных кхмеров», а вовсе не бюрократы, не рабочие или колхозники. И чем радикальнее рвут сейчас демократы с консервативными структурами и движениями, тем более разрушительный характер будут принимать откалывающиеся от них группы и люди.
Поэтому тот, кто заботится сейчас хотя бы о детях (стариками русский народ пожертвовал, и этот грех ему еще придется отмаливать), никак не пожелает раскола демократов. На мой взгляд, их идеалы трагично ошибочны (я не говорю об их криминальных союзниках – у тех только интересы). Но я не хочу, чтобы у чистых душой демократов «спала пелена с глаз» – страшен внезапно разуверившийся религиозный фанатик. Расколы и озарения увеличивают потенциал насилия, осознание и преодоление – путь к спасению. Назвав заведомо большую часть народа «красно-коричневой чумой», новые идеологи рубят по всему обществу топором – не только откалывают демократов от «чумы», но и увеличивают трещины в своем и так уже не монолитном лагере.
Но перейдем к «нашим», давно пора «на себя оборотиться». Хорошо было идти от Крымского вала среди людей, так легко простивших мэрии ее жалкую мелочность – заставить огромную массу людей идти по тротуарам, чтобы «не мешать уличному движению». В убогие игры играют наши мэры (трудно писать всерьез это слово) в такой момент. Конечно, все шедшие были благодарны энтузиастам из «Трудовой Москвы», которые взяли на себя большой труд по организации всего дела и подарили людям эти несколько часов явной солидарности. Испытывая эту благодарность, считаю своим долгом высказать и упреки.
На площади, куда пришли люди, заработали микрофоны, и стихийное чувство единения потеснилось ради идеологии. Конечно, от нее никуда не деться, сказкам о деидеологизации и дети не верят. Важно, какие постулаты предлагаются людям, куда они ведут, в какие выражения «упаковываются» и как воспринимаются. Скажу свое мнение, но думаю, что со мной согласились бы многие – я стоял внизу, а не на трибуне, и видел реакцию слушателей.
Во-первых, сразу возникло недоумение оттого, что «трибуна» задала вовсе не ту «повестку дня», ради которой собирали людей. Речь пошла об СССР, об армии, о ленинизме, а приглашали не за этим. Так нельзя, для обмана существуют парламенты, а не митинги на холоде. Выдвигая сомнительные или во всяком случае дискуссионные тезисы, «трибуна» разобщала людей, пришедших ради эмоционального объединения – в этом жанр митинга, и его никак нельзя нарушать. Во всяком случае, если и допустимо сорвать политические дивиденды, то не слишком большие – ввернуть слегка тему СССР, но не подчинять ей тему экономической реформы.
Но даже если говорить об СССР. Митинг – не «круглый стол», и тезисы должны быть ясны, непротиворечивы, додуманы до конца. Здесь же тема СССР ставилась таким образом, что было видно: задай «трибуне» самый простой вопрос – и она не ответит. Что значит сегодня требовать восстановления СССР? Готова ли «трибуна» призвать к войне с Украиной? Или она уверена, что 95 % украинцев страстно желают «восстановления СССР» (ибо больше 5 % убежденного в чем-то населения уже не подавить угрозой силы, нужно реальное насилие)? Похоже, что «трибуна» вовсе не предполагала призывать к таким ужасам и не имела иллюзий относительно сегодняшнего настроения украинцев – она просто не додумала. А людям, взявшим в руки микрофон, это не позволяется. Здесь нет места по существу говорить о восстановлении СССР – он как государство распался, нечего прятать голову в песок. Но как страна еще сохранился, и восстановление возможно, но не заклинаниями и уж никак не силой.
Дальше – больше, и с «трибуны» зазвучали речи, от которых все отвыкли и к которым нет желания снова привыкать. Конечно, нет в них ничего «красного», ничего «коричневого», одна скука. Безусловно, в 1917 году народ сделал выбор. И за 70 лет мы прошли великий и трагический путь. Но надо идти дальше, и в 1985 году народ опять сделал выбор. Он вовсе не выбрал дикий капитализм, как делают вид радикальные либералы (да они просто лукавят, хотят, как дети, перехитрить простаков). Но и слушать, как долдонит какой-нибудь новый Суслов – увольте. Тем более, что хлеба от этого не прибавится. Так зачем же на митинге, где каждое слово – на вес золота, разводить политэкономическую тягомотину? Были, конечно, и ясные, разумные слова, но сейчас не до комплиментов.
То же самое можно сказать о Ленине. Я считаю, что идеологи перестройки обошлись с ним несправедливо, истрепав и изгадив сложное явление нашей истории. Кстати, тем самым они привели к извращенной реабилитации Сталина. Но сейчас и тем, кому дорог образ Ленина, должны были бы на время перестать трепать его имя. И благополучию народа, и этому имени только вред от того, что оно назойливо делается источником раздора. Ошибаясь или нет, но многим на Манежной площади было не по себе, когда с трибуны к ним обращались, как к убежденным ленинцам. Зачем это?
Теперь об отношении к тому, демократическому митингу. Обидевшись за красно-коричневых, красная «трибуна» не удержалась, чтобы не лягнуть демократов – дескать «от фашиста слышу». Но здесь это коробило еще сильнее, чем там. Ведь у Белого дома собрались люди действительно в экстазе, это же надо учитывать. А на Манежной площади подавляющее большинство составляли люди рассудительные. И мальчишеская задиристость «трибуны», ее грубоватый (мягко скажем) юмор настроению толпы просто не соответствовали. Да и по существу – с какой стати взялись оскорблять большую часть народа? Одно дело – тамошняя «трибуна». В отце Глебе Якунине есть что-то сатанинское, да и мадам Старовойтова – кремень. Так и соберитесь две «трибуны», поругайтесь вволю. А большинство из десятков тысяч собравшихся у Верховного Совета РСФСР – наши же братья, те же простодушные русские люди. Сейчас они одержимы идеей, которая нам не нравится, думают, что они и впрямь у Белого дома, будто в Америке, но зачем же искусственно делать их врагами! Собравшиеся на Манежной площади согласия на это явно не давали.
Понятно, что становление общественного движения, тем более в период таких тяжелых, нестерпимых душевных потрясений – непростое дело. Люди, которые за это взялись – подвижники, и не все получается складно. И излишняя, нарочитая грубость выражений, и театральность, и чтение длинных поэм, более пригодное для поэтического вечера – все это болезни роста. Меньше всего я хотел бы обидеть и уязвить товарищей с «трибуны». Но уж больно жесток политический противник (и это вовсе не демократы – они тоже дрова для будущего костра). Противник изучает эти болезни и будет стараться их культивировать в рабочем движении. Культура провокации в российской политической жизни имеет богатейшие традиции, да и зарубежных экспертов – полны гостиницы. И если товарищи с «трибуны» не будут иметь средств диагноза собственных болезней, они, сами того не замечая, превратятся из пастырей в козлов-провокаторов, ведущих нас на бойню.
1992

Размышления над обломками идолов

Имея в качестве матрицы человеческих отношений образ семьи, традиционное общество, исключительно прочное в одних ситуациях (особенно в трудных, когда условием выживания является солидарность), оказывается очень хрупким в других.
Так, важнейшим с точки зрения стабильности понятием становится верность. Умный подлец вроде Яго может разрушить самую любящую семью, заронив сомнение в верности. И речь идет не о рациональных оценках или расчетах, а об утрате очарования. Мне кажется, семья Отелло распалась бы даже в том случае, если бы он не успел задушить Дездемону – от уже в мыслях своих повидал ее изменницей. А какая паника поднималась всегда в русской армии, когда проходил слух об измене. Логически объяснить все это трудно. Видимо, уверенность в том, что твой собрат по солидарному сообществу тебе верен, совершенно необходимо, чтобы ты мог поступать не по эгоистическому расчету. И это превратилось в подсознательную культурную норму, почти инстинкт, сцепленный неизвестным образом с другими нормами. Вынь эту уверенность – и рушится вся связка культурных устоев.
Так, в сущности, и произошло с советским обществом. Его убедили в том, что важная его часть (номенклатура, бюрократия, партия – неважно, как называли эту часть) неверна целому. Не требовалось даже точно формулировать суть измены: незаслуженные привилегии, коррупция, обман и т. д. Как только в это поверили, все общество стало разрушаться. И было совершенно неважно, что в роли Яго выступили как раз те, кто и был обвинен в измене. Возникшие для них при этом мелкие неудобства не шли ни в какое сравнение с тем кушем, который предполагалось получить при разрушении общества. Можно даже сказать, что в результате неизбежной эволюции общества создалась ситуация, при которой правящая верхушка могла сохранить (и умножить) свои привилегии только путем разрушения того общества, в котором оно этими привилегиями пользовалась.
Очевидно, что в этом пункте гораздо более устойчиво (вернее, неуязвимо) общество, основанное на метафоре рынка. Ну какая там верность, кому она нужна? Там – рациональный расчет. Правила эквивалентного обмена. Нарушать их нельзя, но никто никому ничем не обязан. Там не надо душить неверную жену – она нарушила контракт и должна уплатить неустойку, вот и вся трагедия. Западное либеральное общество изначально возникло путем лишения святости, символического смысла всех человеческих отношений. И тем не менее там постоянно ведется профилактическая работа, человеку постоянно делаются «прививки» против возможного рецидива – ведь человеку нужны символы.
Характерна, например, типичная схема многих американских фильмов: коррумпированный генерал помогает преступной корпорации поставлять в армию дефектное оборудование (например, вертолеты). Гибнут честные солдаты, и честный офицер начинает расследование. Тоже гибнет – у генерала масса сообщников в армии. Дело продолжает молодая жена (причем, что поразительно, никто ей не помогает, кроме маргинальных личностей) и т. д. Что, в американском генералитете или в военно-промышленном комплексе преступник на преступнике? Нет, конечно. Смысл всех этих пропагандистких фильмов: ни армия, ни национальная промышленность, ни какой-либо иной институт не имеют священной компоненты и хороши постольку, поскольку эффективны. Надо быть честным индивидуально.
Что же делать? Неужели традиционное общество, основанное на идее солидарности людей, в принципе нежизнеспособно и может существовать лишь в экстремальных условиях вроде Отечественной войны или послевоенного восстановления? Неужели спокойная и благополучная жизнь возможна лишь если люди становятся индивидуалистами и преследуют свой эгоистический интерес? Вообще-то этот вопрос становится для нас неактуальным, так как мы надолго обречены заниматься героическим трудом по восстановлению страны после перестройки и реформы. Переход к метафоре рынка для многих будет означать при этом борьбу за выживание.
Даже если этот переход удастся, через какое-то время инстинкт самосохранения заставит вернуться к солидарности (как и бывало в России, кровью умытой). Но крах нашего социализма заставляет заглядывать вперед. Изменения в культуре предстоят немалые, и времени восстановительного периода, даже после горбачевской разрухи, может не хватить. И мы опять придем к кризису того же типа. Надо нам хоть на время отвлекаться от политики и думать о вещах более фундаментальных.
На мой взгляд, слабость проекта нашего социализма была заложена в самой идеологии большевизма, причем его «лучшей», почвенной части – большевизма Шолохова, а не Свердлова. О большевизме Свердлова говорить сейчас вообще не будем – мы для него были лишь дровами для крупного пожара. Говорят, что красное движение было наполнено религиозной страстью, иррациональным стремлением построить царство Божие на грешной земле. Это так, мы это знаем по своим отцам и дедам.
На мой взгляд, слабость (и сила, вот ведь в чем дело) большевизма заключалась как раз в характере его религиозности. Она была еретической в том смысле, что «земля смешивалась с небом» недопустимым образом. Поясню, что речь идет о религиозности не в церковном смысле, а как способности придавать священный, не поддающийся рациональному расчету смысл вещам, словам и человеческим отношениям. Крестьянин, который проклинал свой колхоз, а сегодня сопротивляется его разгону, так как чувствует, что продадут жуликам его родную землю – религиозен именно в этом смысле. Так вот, большевики идеализировали и «освящали» многие вещи, которые по сути своей могут быть лишь от мира сего. Так же, как недопустимо профанировать священное, нельзя и превращать в священное вещи сугубо земные. На какое-то время это возбуждает и сплачивает людей, но зато потом играет самую разрушительную роль. «Догнать Америку по мясу и молоку» не может быть священным лозунгом, и придание ему такого смысла – шаг к краху. Идея равенства людей – великая религиозная идея, но выводить из нее принципы уравниловки – значит создавать идола, который эту идею если и не подрывает, то делает беззащитной, она падает вместе с идолом.
В самых общих выражениях можно сказать, что по качеству идеологии, которую КПСС заложила в основу общества, мы как бы отходили от уровня великих религий к уровню малоразвитого язычества – к уровню идолопоклонства. Была сотворена масса небольших и дешевых кумиров, которые заслонили основные идеалы. Но отношение к идолам совершенно особое – не такое, как к великим идеалам. Как только дело не идет на лад, старого идола сначала наказывают – его бьют, на него плюют и т. д. А потом выбрасывают и делают нового. Разумеется, и новый долго не тянет, что мы и видим в хаосе свержения и сотворения кумиров – но этот процесс разрушителен для общества и отдельного человека.
Идолопоклонство упрощает и картину мира, и видение человека. Поэтому-то оно так привлекательно в моменты, когда людьми движут сильные чувства, как это бывает во время войн и революций. Культ командира или вождя, упрощенный светлый образ прошлого («как мы жили при Брежневе!») или будущего («как мы заживем после войны!») необходимы в этот момент человеку, как сто граммов спирта в морозном окопе. И отход от усложненного религиозного чувства дает деловеку большую силу, когда он находится в упрощенной системе человеческих отношений, но перед лицом четко обозначенной внешней угрозы – будь то явный противник или трудная для обитания природная среда.
Утонченный русский интеллигент Арсеньев оставил нам почти философскую аллегорию – рассказ о Дерсу Узала (а утонченный художник Куросава превратил этот рассказ в философский фильм). Мы видим, как язычник-удэге Дерсу, одушевляющий и даже очеловечивающий природу и исходящий из дорелигиозных, поистине общечеловеческих ценностей, оказывается в этом внесоциальном мире исключительно эффективным. Он не просто помогает интеллигенту Арсеньеву и его казакам, он их неоднократно спасает. И вот его везут в город. Там нет угроз, там сложны социальные отношения и он со своими представлениями о добре и зле оказывается там не просто беспомощным – он мешает людям. Он отнимает у торговца дровами деньги – потому что «земля родит деревья для всех людей», и возникает конфликт. Арсеньев отпускает Дерсу обратно в лес – и в пригороде доверчивого Дерсу убивают молодчики-горожане. Символичный конец и символично поведение Арсеньева – он обнимает Дерсу на прощанье, даже предлагает денег, а должен был бы помочь ему добраться до леса, до своей среды обитания.
Мы поступили с большевизмом неизмеримо подлее. Мы воспользовались его простотой и силой, когда нас приперло с индустриализацией или Гитлером (а раньше – с Наполеоном, неважно что тогдашние крестьяне не были членами КПСС). Но как только мы зажили по-городскому, когда вместо дров у нас у всех появился в доме газ, мы этого язычника не отправили в лес и не обняли на прощанье. Мы пригласили тех бандитов, заплатили им сходную цену, и они убили всех этих Дерсу Узала, Чапаевых и Матросовых прямо у нас дома. Вот теперь и живи в этом доме.
Но дело сделано, а живым надо жить. И при всем уважении к дорогим мне теням я не могу уклониться от вопроса: почему же не могли они ужиться в нашем благополучном городском обществе. И могли ли наши благодарные, спасенные ими интеллигенты помочь им «перевоспитаться» – или должны были искать способ сосуществования? Ведь как хотелось Яковлеву «реформировать» большевизм. Нет, пришлось умертвить (так он надеется). Сегодня наша забота никак не о Яковлеве и его сообщниках, а о том, чтобы тень большевизма успокоилась и не вернулась к нам вурдалаком. И путь к этому – понять, что произошло, и сделать шаг вперед, став не слугами и не стражами большевизма, а наследниками. Никогда отец не проклянет сына, который многое переосмыслил, но не предал предков, а пошел вперед, сохранив главное. И надо нам понять, в чем главное, а что можно оставить в прошлом. И в этом нам помогает сегодня сама жизнь и те, кто убил Дерсу. Надо разобраться, что именно они хотят изъять из нашей души – и постараться сохранить именно это. Ибо добра они нам не желают, в этом сомнений уже не осталось.
В каком смысле я утверждаю, что для нормальной, «благополучной» жизни идолопоклонство коммунистической идеологии не годится, а нужно переходить на уровень религиозного сознания? В том смысле, что эта идеология упрощала действительность и создавала иллюзию, будто кто-то (какой-то идол) уже решил важнейшие вопросы и каждый из нас освобожден от необходимости думать и брать ответственность за свои думы. Мы должны были только верить – а за это нам обещалось светлое будущее и чудеса на этом свете. И наоборот, диссиденты могли не верить (а поклоняться другому идолу) – и при этом тоже не несли никакой душевной ответственности за свои слова и дела.
Достоевский в своей Легенде о Великом Инквизиторе прекрасно показал эту разницу между идолопоклонством и религией. Христос дал человеку идеалы и позвал за собой – но не обещал за это награды «на этом свете» и не стал обращать в свою веру посредством чуда. Западная же цивилизация, в лице Великого Инквизитора овладела душами людей, создав для них «общество потребления» (хлеб земной), дав им развлечения (детские песенки) и позволил грешить (под строгим контролем). Христос, который своим явлением нарушал этот «Мировой порядок», был отправлен на костер.
Но ведь в этом пункте, пусть не главном, но очень важном, советская идеология совершила точно такой же грех, восприняв его от марксизма как одной из идеологий индустриальной цивилизации. Она завлекала людей теми же обещаниями и устроением чудес. И достаточно было благоденствию задержаться, а ловкому фокуснику показать мираж более красивого чуда («заживем, как в Штатах»), как люди, почти в соответствии с Программой КПСС, разбили старых идолов и побежали за новыми. А между тем, томление души советского человека было уже таково, что ему требовалась свобода воли, возможность принятия сознательного решения, а не дешевые чудеса Хрущева или Брежнева. Потому-то, кстати, и новые идолы оказались совсем недееспособными, они послужили лишь как колотушка для свержения старых. Ну где сейчас все эти нуйкины с их детскими песенками о демократии по-горбачевски?
Этот кризис, как бы ни были тяжелы его экономические и социальные последствия, был бы не так страшен, если бы нам не противостоял столь мощный и безжалостный противник. Помогая, «по-братски», сломать наших идолов, он сумел при этом вырвать или запачкать и те фундаментальные идеи, на который мы держались. Тут уж спасибо нашей интеллигенции – без нее никакой Великий Инквизитор это не сумел бы сделать. В спину ударить должен был свой, родной человек. Трудно сегодня строить новое видение мира, новые культурные подпорки – все крупные идеи были за годы перестройки тщательно опорочены. О чем ни начнешь говорить, поднимается истошный вой: «Мы это уже проходили!». Эту эффективную формулировку, пресекающую пока что любой серьезный разговор, придумали неплохие психологи.
Но строить новый культурный каркас надо немедленно, без него не может жить человек, а становится «зверем» – хоть наемным убийцей, хоть компрадорским предпринимателем. Откладывать эту работу нельзя. И не только потому, что культурные устои нужны срочно, что умирают без них старики и отказываются женщины рожать детей. Нельзя упустить момент и потому, что подсунут нам новых яковлевых, чтобы снова насотворили они нам кумиров, хоть бы и с красным знаменем. И тогда весь цикл повторится через некоторое время снова. Но без такого большого шума, и уже наверняка. Ведь уже и за первый раунд отрезали от России половину.
Так давайте взглянем трезво, что мы можем получить «от мира сего», и как при этом должны устроить совместную жизнь, чтобы не погубить душу. Выбор, как мы увидим, не так уже велик, но от чудес лучше сразу отказаться. А кому условия выбора и требования совместить аппетит к «хлебу земному» с минимальными ограничениями души покажутся невыносимым, кто сознательно готов повыбрасывать стариков на улицу («чтобы было как в Чикаго») – тому надо будет по-хорошему помочь поискать счастья в цивилизации Великого Инквизитора. (Например, в белой полиции ЮАР пока есть вакантные места). Но думаю, таких будет немного, да и те скоро вернутся.
1993

Первые уроки референдума 1993 г

Результаты референдума удивили и огорчили тех, кто отвергает разрушительный курс нынешнего политического режима России. Ведь, казалось бы, его плачевные результаты налицо. Да и уже хорошо изученный опыт проводимых по той же схеме реформ в Венгрии и Польше поистине трагичен – они уже необратимо утеряли лучшую часть производственного потенциала и безнадежно залезли в долги. О Югославии и говорить не приходится – полиэтнические образования схема Международного валютного фонда разрушает с гарантией (наиболее мягкий случай – Чехословакия).
И тем не менее мне итоги референдума не кажутся удивительными. Удивительно лишь, как режим ради мелкой выгоды, каких-то трех-четырех процентов, как бы выкинул Татарстан и Ингушетию из России, не приняв во внимание голосование их жителей. Я, правда, считал, что число положительных ответов на первый вопрос (о конституции) не дотянет до половины, но суть не в юридическом решении и не в малом перевесе – это же не баскетбол, где счет 51:49 называется выигрышем. Главное – тот факт, что Ельцина поддержало почти 40 млн. человек.
Вот что я думаю о причинах устойчивой поддержки Ельцина:
– Режим создал существенную социальную базу – новый класс, который с поражением режима многое теряет. Круговая порука, которая связала этих людей – создание условий для узаконенного расхищения национального богатства. Поскольку страна богата, в это можно вовлечь 10–15 % населения, а это немало. Это – не капиталисты, никаких симптомов буржуазной этики у них пока не проявляется. Они исчезнут, когда иссякнет отданное на разграбление богатство. Второй эшелон этого класса – те, кто сам еще не вкусил больших благ от криминального предпринимательства, но надеется что-то урвать. Как показывает социология Запада, эти иллюзии очень устойчивы и почти не зависят от материального положения человека. Таким образом, контингент каинов, грызущих Россию, не будет уменьшаться в ходе кризиса.
На короткое время каины купили молчание и согласие и половины трудящихся – доля разворованного достояния кинута им как отступное. Ведь повышение зарплаты и всяческие надбавки при параличе производства – это доля украденной собственности. Разве это не ясно? Но это фактор краткосрочный, величина подачки уменьшается, и, видимо, режим не успеет консолидироваться и создать достаточные репрессивные силы до того, как подкуп трудящихся перестанет действовать.
– Значительная часть голосовавших за Ельцина обладает здоровым консерватизмом и не склонна метаться из стороны в сторону из-за жизненных тягот – да эти тяготы наших терпеливых людей еще по-настоящему и не проняли. Дети уже не рождаются, но еще не умирают. Люди поверили Ельцину как антиподу Горбачева и еще не убедились в его несостоятельности. Очень возможно, что Ельцин видится как искренний и не слишком хитрый президент, которого окружают и которому мешают антинародные силы (помощники из номенклатуры, продажные министры, депутаты) – «добрый царь, плохие министры». В отношениях с верховной властью этот стереотип всегда возникал в России на определенном этапе кризиса. Его проявление сегодня как раз говорит о том, что архетипические черты русского народа не стерты и напрасно Яковлев и Бурбулис надеются на Реформацию России. Англо-саксы давно бы проголосовали против Ельцина.
Как ни парадоксально, именно наиболее трудно живущие сегодня люди – старики – более всех склонны к бескорыстной поддержке Ельцина. Начиная с тридцатых годов у них выработался устойчивый подсознательный рефлекс: раз они терпят смертельные лишения, значит, это нужно для возрождения Родины. Они опять на фронте. Ведь так было в их жизни не раз. Обманывать этот инстинкт – тяжелый грех. Но в политике «демократов» все средства хороши. С точки зрения совести это все-таки удивительно поганый режим, просто уникальный.
Эта бескорыстная часть не является социальной базой режима. Даже напротив, отказав ему в доверии, такие люди станут его самыми бескомпромиссными противниками – они пополнят «Трудовую Россию». Один испанский журналист, который был 1 Мая на пл. Гагарина (за спинами ОМОНа), сказал потом, что он не видел раньше ничего подобного, хотя после смерти Франко демонстрации в Испании избивали круче, но – бегущих. Никто никогда не шел, как в Москве, с голыми руками под удары дубинок, никто не шел сам под струю водомета.
То, что доверие к Ельцину не подкупленных людей тает постепенно, а не лавинообразно – благо для страны. Душевный надлом и метания – вот необходимые условия для насилия.
– Ельцина и весь разрушительный проект либерализации России твердо и бескорыстно поддерживает большая часть интеллигенции – утопически мыслящая часть народа. Для нее это проект самоубийственный, наука и культура гибнут в первую очередь. Но об этом не стоит много говорить, эту душевную патологию изучал и Достоевский, и русские философы-эмигранты. Нашего голодающего интеллигента с горящими в идеологическом экстазе глазами можно только пожалеть, да беда, что он тянет с собой в пропасть мирных людей.
– Значительная часть поддержавших Ельцина воспринимает его как зло, но как меньшее зло. Она и рада была бы иметь более просвещенного и умеренного президента, да боится, что противостоящая ему радикальная оппозиция может ввергнуть страну в еще более страшный хаос. Это – тоже инстинктивная боязнь. Так ребенок прячется от пожара под кровать. Но этот стереотип поведения – реальный фактор в нашей политике. Большинство членов КПСС в начале 1991 г. уже были уверены, что Горбачев ведет дело к ликвидации партии и развалу СССР – но ЦК послушно подтверждал его полномочия генсека («а кто же, если не Горбачев?»).
Даже если бы оппозиция не давала для таких страхов никаких оснований, современное телевидение имеет достаточную силу, чтобы создать отталкивающий образ. Не будь монополизации средств массовой информации, Ельцин бы не выиграл – это совершенно очевидно, и сами «демократы» это прекрасно знают.
Каким же может быть ход событий после референдума и зловещего 1 Мая? Вариантов немного, и все они очевидны.
Распределение голосов на референдуме говорит о том, что в обществе установилось нестабильное равновесие сил. Заметного перевеса режим не имеет, и было бы безрассудством идти в этих условиях напролом, применять силовое давление и тем более репрессии. Это – путь к гражданской войне. Но Ельцину, который хвастает тем, что в детстве разбивал гранаты молотком, безрассудства не занимать. Думаю, однако, что если режим выберет этот путь, он потеряет поддержку раньше, чем сделает конфликт необратимым. Другими словами, будет устранен до разгорания пожара.
Может показаться странным, но мы сейчас, на мой взгляд, имеем гораздо более сильный иммунитет против вируса гражданской войны, чем в 1991 г. Один «соблазн» мы миновали, и экономические трудности нас не раскололи, а сплотили. Но, как показали события 1 Мая, нынешнюю верхушку политического режима так и тянет искусственно разжечь «братоубийство малой интенсивности» как надежное средство отвлечь общественное внимание от своих действий в сфере экономики. Поэтому нас ожидает второй «соблазн». Не исключено, однако, что здесь «заграница нам поможет» и приструнит своих адептов – югославский пожар уже всерьез беспокоит европейских бюргеров. «Ах, зачем мы его разжигали!» – уже стонут они за обедами в своих закрытых клубах (говорю, как пару раз с ними пообедавший).
Другой вариант действий режима – пойти на реальный диалог с оппозицией и открыто объясниться о смысле реформ. Ведь, честно говоря, никто этого смысла не понимает, и ни один искренний «демократ» не может дать связной версии. Пока что единственное разумное объяснение действий Гайдара-Бурбулиса – разрушение России как сильного геополитического субъекта, конкурента наших западных друзей. Никакого капитализма режим не строит, это можно показать с научной строгостью.
Судя по всему, что-то мешает верхушке режима пойти на объяснение с обществом. Что – мы можем только гадать. Может быть, действительно с коррупцией перебрали и теперь стесняются? Приходилось видеть этих мультимиллионеров от демократии – очень ранимые натуры. Чуть затронешь вопрос об источнике их капиталов, краснеют, смущаются, впадают в истерику. Хотелось бы, чтобы Ельцин перешагнул через это смущение – было бы лучше всем. Но пока симптомов такого выбора нет.
Третий вариант событий – расширение базы оппозиции, созревание альтернативного проекта реформ и постепенное «выгрызание» почвы под режимом, его смена эволюционным путем. Опасность заключается в том, что социальная поддержка радикальной оппозиции может начать расти быстрее, чем умеренной и конструктивной. Существенная часть доведенных до отчаяния людей уже думает о борьбе и даже о социальной мести. Вина за такое развитие событий будет лежать прежде всего на режиме, порождающем большевизм, как свою тень. Ведь русский большевизм вырос из Кровавого Воскресенья, а не из рассуждений Плеханова. Для избитого под памятником Гагарину русского человека идеология не существенна – он подберет ту, которая служит ему, как каска. А запугать его – в носе не кругло у наших «демократов» (не примите это за намек, это просто пословица).
Но вина будет лежать и на умеренной оппозиции, упустившей инициативу, не давшей людям знамени для неразрушительной борьбы. Главная задача каждого человека сегодня – освободиться от старых и новых идеологических мифов. Перестать гипнотизировать себя совершенно абстрактными понятиями типа «демократия», «цивилизация», «рыночная экономика». Надо говорить о реальной жизни и о том, какие у нас остались возможности, чтобы восстановить хозяйство, мирную совместную жизнь, нормальную рождаемость. Чем дальше мы заходим в разрушении всех устоев жизни, тем тяжелее будет режим восстановительного периода, тем больше будет насилия над строптивыми. Разруха и демократия несовместимы. Чем глубже революция, тем жестче диктатура после нее – это общий закон. Неужели история ничему не учит?
Какой образ будущего предлагает нам нынешний политический режим? Начали со сладких утопий: будет как в Швеции! Нет, как в США! Теперь уже и Бразилия кажется недосягаемым идеалом. Не будет ничего этого. Искусственное создание класса частных собственников путем наделения их отнятым у общества достоянием к возникновению капитализма не приводит. Это известно из всех теорий капитализма. Капитал основан на естественном праве, признаваемом подавляющим большинством общества. То есть, он должен быть накоплен путем, приемлемым с точки зрения данного общества (в соответствии не столько с формальным правом, сколько с традиционными, органическими представлениями о допустимом и запретном). Наши созданные Гайдаром нувориши таким правом не обладают – и сами это знают. В России разбойник с большой дороги, рискующий своей шкурой, и то накапливает первичный капитал более приемлемым способом, чем коррумпированный партократ, захватывающий капитал в ходе криминальной приватизации, сидя в кабинете или сауне.
Интеллектуальные силы оппозиции должны быть направлены на глубокое осмысление причин краха того социалистического проекта, который осуществлялся в СССР. Пока эти причины не будут вскрыты, в принципе невозможно сформулировать новый проект реформ, сплачивающий общество. Ведь очевидно, и референдум это показал, что большинство сограждан от «реального социализма» отказалось, и собрать людей под лозунгом его реставрации невозможно. Убедительных объяснений этому не дано, но всеобщим было интуитивное ощущение, что тот проект исчерпал себя и требовал глубокого, принципиального обновления. Нынешний режим предложил утопический, но простой вариант – якобы «вернуться в капитализм». В него мало кто верит, но он, по крайней мере, опирается на доходчивые идеологические лозунги и пример изобильного Запада.
Оппозиция отрицает этот вариант, но выгля&heip;