Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Б. В. Марков
ЗНАКИ БЫТИЯ
Санкт-Петербург «Наука» 2001

УДК 10(09)4 ББК 87.3 М 26
Редакционная коллегия серии «Слово о сущем»
В. М. КАМНЕВ, Ю. В. ПЕРОВ (председатель), К. А. СЕРГЕЕВ, Я. А. СЛИНИН, Ю. Н. СОЛОНИН
ТП-20001-П-№ 6 ISBN 5-02-026823-2
? Б. В. Марков, 2001 ? Издательство «Наука», 2001

ЧАСТЬ 1
ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

ОГЛАВЛЕНИЕ
Часть 1 ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
ФИЛОСОФИЯ И ЯЗЫК
Лингвистический поворот в философии .............. 7
Семиотика: семантический и прагматический аспекты ... 9 Аналитическая философия языка ................... 14
От философии знака к философии символа ........... 20
Теория речевых актов ............................ 27
ЗНАЧЕНИЕ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
Знак и его двойник .............................. 32
Язык и интерпретация ............................ 34
Понимание и интерпретация ....................... 36
Время, знак и интерпретация ...................... 37
Интерпретация и перевод ......................... 39
ЯЗЫК КАК ФОРМА ЖИЗНИ
Язык и граница мира ............................. 42
Знак и понятие ................................. 46
Следовать правилу ............................... 48
Язык, жизнь, игра ............................... 57
Достоверность .................................. 66
Философия как прояснение языковых затруднений ..... 70
От философии языка к философии знака ............. 76
ОТ ОПЫТА СОЗНАНИЯ К ОПЫТУ БЫТИЯ
Деструкция метафизики .......................... 80
Бытие-понимание ............................... 92
Герменевтика и феноменология .................... 101
Исток бытия ................................... 108

ОГЛАВЛЕНИЕ
563
ГЕРМЕНЕВТИКА И ДЕКОНСТРУКЦИЯ
Интенсивность языка ............................ 110
Герменевтика исторического опыта .................. 116
Речь, текст, интерпретация ........................ 122
Добрая воля к власти ............................. 127
ПСИХОАНАЛИЗ И ДЕКОНСТРУКЦИЯ
Деструкция и деконструкция ....................... 132
Смысл и структура .............................. 135
Differance ...................................... 137
Стили и следы .................................. 140
Знаки и голос .................................. 144
Часть 2 ЗНАКИ И ЖИЗНЬ
ПОНЯТИЕ ЖИЗНИ В ФИЛОСОФИИ
Разум и экзистенция ............................. 153
Метафизика и антропология ....................... 159
Бытие и жизнь .................................. 161
Герменевтика субъекта ........................... 173
Забота о себе и искусство жизни .................... 177
Культура и жизнь. ............................... 184
ГЕРМЕНЕВТИКА ЖЕЛАНИЯ
Нечеловеческое в человеке ........................ 190
Наука и диалектика .............................. 196
Логос и диалектика .............................. 200
Сократовский диалог............................. 203
Вопрос и ответ.................................. 205
Герменевтика меры .............................. 207
Герменевтика желания............................ 209
Герменевтика потребности ........................ 211
Герменевтика надежды ........................... 212
Герменевтика страдания .......................... 214
Истина и благо ................................. 215
ОДОМАШНИВАНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СТАДА
Инфляция морали ............................... 219
Воспитание общественных животных ................ 225
Человек как политическое животное ................. 233
Роль женщины в идеальном государстве .............. 240
Политический театр.............................. 242

564 ОГЛАВЛЕНИЕ
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРОЦЕСС ЦИВИЛИЗАЦИИ
Процесс цивилизации ............................ 244
Публика....................................... 247
Индивидуализм и коммунитаризм ................... 253
Наука и искусство жизни.......................... 257
ИСТИНА И УДОВОЛЬСТВИЕ
Дискурсы о фривольном .......................... 261
Наслаждение и власть ............................ 267
Ниспровержение субъекта психоанализом ............. 274
По ту сторону знания, власти и сексуальности ......... 281
Реквием сексуальности ........................... 286
Транссексуальность .............................. 292
Семья как дисциплинарное пространство культуры ...... 297
Часть 3 МОРАЛЬ КАК ДИСКУРС И ПРАКТИКА
ВОЛЯ К ВЛАСТИ
Мораль и нравы................................. 303
Власть и знаки .................................. 307
Критика христианской морали ..................... 311
Власть и справедливость в «Генеалогии морали» ........ 313
ГУМАНИЗМ
Кризис гуманизма ............................... 317
Классический гуманизм........................... 319
«Физиология» гуманизма .......................... 323
Добротолюбие .................................. 329
Постантропологический гуманизм и зло .............. 331
МОРАЛЬ И РАЗУМ
Истина и ценность .............................. 334
Сила и справедливость ........................... 337
Либеральная этика............................... 341
ДРУГАЯ СВОБОДА
Проблема свободы ............................... 345
Свобода и опыт признания ........................ 349
Свобода и опыт протеста .......................... 353
Индивидуализм и системность ..................... 359
Опыт страдания ................................. 360

ОГЛАВЛЕНИЕ 565
ДАР
Давать и брать .................................. 365
Этика и дар .................................... 369
Дар и обмен ................................... 371
Тайна дара .................................... 373
Обещание ..................................... 376
Труд, власть и коммуникация ...................... 379
Часть 4 ЗНАКИ ВРЕМЕНИ
ФИЛОСОФИЯ ВРЕМЕНИ
Понятие времени ................................ 389
Философия процесса ............................. 390
Сознание и время ............................... 395
Время сознания и время бытия ..................... 405
НАЧАЛО И ПОВТОРЕНИЕ
Герменевтика традиции ........................... 412
Повторение и закон .............................. 418
Начало и дополнение ............................ 422
Время и смысл ................................. 427
Время и другой ................................. 430
Искусство и меланхолия .......................... 440
ЗНАКИ СОВРЕМЕННОСТИ
Онтология знаков ............................... 447
Коммуникация и интерпретация .................... 448
Семиотика мира ................................ 451
Власть ........................................ 455
Капитал ....................................... 457
Реклама вещей .................................. 459
Жизнь и судьба ................................. 460
Эпистолярный гуманизм .......................... 461
ИНТЕРНЕТ И КОММУНИКАЦИЯ
Человек и компьютер ............................ 464
Всемирная паутина .............................. 467
Демократия без границ ........................... 471
РОССИЯ И ЕВРОПА
Дискурс о возрождении ........................... 473
Н. Я. Данилевский о России и Европе ............... 475
О. Шпенглер: Закат Европы ....................... 492

566
ОГЛАВЛЕНИЕ
Э. Гуссерль: Кризис европейского человечества ........ 495
Л. Шестов: Афины и Иерусалим .................... 499
Ж. Делез: Философ как чужой ...................... 509
Я. Паточка: Ответственность Европы ................ 510
Ж. Деррида: Курс Европы ......................... 514
Ж. Бодрийяр: Мелодрама дифференциации ........... 534
Другая Россия ................................... 538
ЧЕЛОВЕК И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ МИРА
Судьба национального государства .................. 548
Суверенизация и глобализация ..................... 551
Символический капитал .......................... 552
Бесклассовое общество ........................... 553
Жизнь в розовом свете ........................... 556
Глобальный гуманизм ............................ 559

ФИЛОСОФИЯ И ЯЗЫК
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В ФИЛОСОФИИ
Проблема языка, объявленная в начале XX в. центральной проблемой философии, похоже, остается таковой и на пороге нового тысячелетия. Язык всегда был и остается предметом пристального внимания человека. Но теперь уже не только философы, но, пожалуй, все пишущие и говорящие осознают язык как систему, управляющую нами. Слова М. Хайдеггера: «Это не мы говорим языком, а язык говорит нами» принимаются как теми, кто считает его «домом бытия», так и теми, кто использует метафоры «мухоловки», «ловушки» или даже «тюрьмы». Из средства отображения мира и констатации положения дел, из способа выражения переживаний и чувств язык стал расцениваться как нечто самостоятельное и при этом не только неподвластное человеку, но и весьма упрямое и даже репрессивное по отношению к нему. «Язык, — говорил Р. Барт, — это плохой слуга, но хороший хозяин».
Весь XX век проходил под знаком очень внимательного отношения к языку и осторожного его использования. Уже логические позитивисты указывали на значительное число языковых ловушек, в которые попадают не только профаны, но и ученые, и особенно метафизики. Дело не ограничивается софизмами и логическими ошибками, часть которых описал еще Аристотель в «Софистических опровержениях». Соблюдение логико-грамматических правил не избавляет от затруднений, и поэтому программа логического анализа языка постепенно обрастала дополнительными методологическими нормами, регулирующими значение и смысл выражений. Так, еще Р. Карнап призывал к необходимости достроить грамматику и логику наукой о «логическом синтаксисе». Он указывал на тот факт, что существуют правильные, но при этом ничего не значащие и бессмысленные Утверждения типа «Эта рыба пахнет голубым». Деятельность «логических эмпиристов» была ориентирована на поиски «иде
Б. В. МАРКОВ
ального языка», свободного от недостатков естественного словоупотребления. В сущности, такая же ориентация характерна и для лингвистических и даже этнокультурных исследований. Следы «универсальной характеристики» Г. Лейбница и «идеальной грамматики» школы Пор-Рояля остаются в большинстве специальных и философских теорий и вряд ли исчезнут в дальнейшем. Трудно представить, как возможны рассуждение, коммуникация, понимание и перевод без таких ключевых понятий, какими являются «истина», «значение», «смысл», «информация».
Поворот в философии языка в XX столетии вызван обращением Л. Витгенштейна к анализу обыденных речевых практик. Они отличаются от профессиональных языков тем, что используют не одну, а множество языковых игр. Поэтому Витгенштейн заменил понятие истины достоверностью, которую он определил на основе не научных или метафизических критериев, а норм и правил, выступающих формами жизни, установлениями и институтами. В естественном языке нет универсальных стандартов истины, предписывающих, наподобие морального кодекса, некие обязательные действия, которые на практике все равно не выполняются. Расцениваемые прежде как недостатки — нечеткость, бессистемность, многозначность, зависимость от контекста и другие характеристики обыденного языка — на самом деле оказываются важнейшими свойствами, обеспечивающими его продуктивность. Отказ от строгих, заранее и как бы независимо от речевых практик установленных абсолютных критериев значения в пользу контекстуально переплетенных, взаимозависимых дискурсивных и недискурсивных жизненных практик открыл совершенно новые перспективы проектов эмансипации перед философией XX в. Это обстоятельство раскрывалось постепенно, по мере осознания репрессивности единообразных кодексов истины и морали, значения и смысла. Сомнения в безусловной значимости христианской морали, высказанные Ф. Ницше, вопрос Л. Шестова о праве разума диктовать критерии истинности всем остальным жизненным практикам, критика научно-технической формы рациональности экзистенциальными философами — все это породило потребность в новых методологических программах философии. Сомнение, протест и даже отрицание — всего этого недостаточно, ибо отвергнутое чаще всего возвращается под другим именем и скрывается за его респектабельным фасадом. Например, можно критиковать науку и призывать к возрождению человека на основе гуманистического дискурса. Однако если этот дискурс останется непроанализированным и неочищенным от репрессивных установок, которыми он заражен в не меньшей степени, чем социально-политический или научно-технический языки, то возлагать на него надежды по меньшей мере наивно и опрометчиво.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
Сегодня интерес философии должен сосредоточиться на гуманитарном дискурсе, который раньше не вызывал ни интереса у серьезных ученых по причине своей «поэтичности», метафоричности, неинформативности, расплывчатости, ни подозрения у критиков идеологии по причине своей возвышенности и моральности. Однако постепенно это отношение изменилось: под подозрением оказались не только идеология, но и техника, не только наука, но и литература. Внимательное и осторожное отношение к литературе вырабатывается далеко не у каждого, кто ее много читает и даже профессионально исследует. Исследователь должен любить свой предмет, чтобы потратить самое дорогое — собственную жизнь — на его изучение. Поэтому редко кто способен критически и скептически посмотреть на самого себя и предмет своей симпатии, не всякий рефлектирует по поводу любви, считая ее безусловной и самодостаточной. Но и любовь не всегда созидательна, и поэтому любое чувство требует такой же бдительности, как и поиски истины. Как ни странно, но чувство и форма симпатии оказываются решающими в выборе тех или иных и не только жизненных, но и профессиональных ориентации. Это обстоятельство со всей силой обнаруживается при попытке сопоставления и открытия общего и отличительного в программах анализа языка Ф. Ницше, М. М. Бахтина, М. Фуко и Ж. Деррида. Язык имеет самый широкий спектр значений и оценок. В нем видят божественное начало и тайну. Язык как символическая система таит в себе загадку человеческого сознания и культуры. Сегодня популярен радикальный тезис: все есть язык. Идет ли речь при этом о символической нагруженное™ всего, что происходит с человеком, — и тогда язык неотличим от сознания, действующего как понимание и осмысление, — или же язык — это просто форма жизни в том смысле, что его значения неотделимы от упорядочивающих ее институтов и образуют саму систему порядка.
СЕМИОТИКА: СЕМАНТИЧЕСКИЙ И ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
В семиотике язык рассматривается как знаковая деятельность. В качестве знаков выступают не только специальные слова и высказывания, но, вообще говоря, любые предметы, созданные человеком или втянутые в круг его интересов и наделенные тем или иным значением, выражающие те или иные отношения, несущие ту или иную информацию. Язык может рассматриваться как знаковая система, организованная по определенным логико-синтаксическим правилам, которые определяют порядок соотношения и взаимосвязей его элементов.

10
Б. В. МАРКОВ
Определение знака и понимание его природы остается неоднозначным. Одни связывают его с наличием значения, которое ему приписывается, другие, как Ф. Соссюр, определяют знак как единство означаемого и означающего. Искусство чтения знаков обычно связывают с ментальными способностями понимания и интерпретации, однако сегодня многие исследователи обращают внимание на то, что многие знаки функционируют почти автоматически и не проходят ментальную стадию рефлексии. Современная экранная культура минимизировала рефлексию, и знаки уже ни к чему, кроме знаков, не отсылают. Даже реклама воспринимается не как знак вещи, а как сама вещь. Семантика ставит вопрос о значении и смысле высказываний и их систем и, таким образом, проверяет правильность смысловых связей. Знаки рассматриваются здесь в своей служебной функции, как медиумы значений, которые в свою очередь выступают продуктами не чисто лингвистических, а иных — познавательных, духовных, ценностных — актов. Парадокс знака — «прозрачность»: будучи материальным, воспринимаемым предметом, он остается как бы
в тени и отсылает к значению.
Семантика как наука о знаках и значениях исследует разнообразные отношения между ними: именование, денотацию, означивание, коннотацию, десигнацию, импликацию, выражение, употребление, интерпретацию, понимание, осмысление. С этой целью вводится так называемый семантический треугольник: знак — значение — предмет, в философско-эпистемологическом плане претендующий на уточнение понятия истины. Понимание истины как соответствия наталкивалось на все большие трудности, которые в начале XX столетия и стремились преодолеть, в частности, на основе анализа значения понятий. Так, семантика может быть сопоставлена с другими теориями истины — онтологическим, феноменологическим и герменевтическим истолкованием. Исходными динамическими силами, способствующими развитию семантики, являются парадоксы именования, значения и смысла.
Семантика, возникшая как ответ на трудности классической теории истины, тем не менее сохраняет старое представление о языке как инструменте мышления, согласно которому человек сначала думает, а потом говорит и соответственно воспринимает знаки не как самостоятельные объекты, а как носители значений. Семантика дополняет логико-грамматические правила смысловыми. Возможны фразы, удовлетворяющие правилам грамматики, но при этом совершенно бессмысленные типа: «Эта рыба пахнет голубым», и, раз мы чувствуем, что тут не все в порядке, это означает существование неких неявных правил, управляющих
смысловым порядком высказываний.
С точки зрения здравого смысла логично предположить, что
язык как знаковая система должен состоять из таких элементов,

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
11
которые обеспечивают пользователю этой системы эффективное ориентирование и деятельность во внешнем мире. Поскольку язык функционирует не только как средство познания, то в нем накопилось значительное число разного рода непонятных идиом и утративших смысл выражений. Отсюда понятно стремление очистить язык от таких слов, которые мешают ясной формулировке понятий, их четкому пониманию, и оставить лишь такие термины, которые имеют либо эмпирическое значение, либо выполняют служебную (синтаксическую или логическую) функцию в системе языка. Попытка избавить язык от всех неясных или нечетких понятий нередко расценивается как научный пуризм. На самом деле она предпринималась для построения искусственных языков. Семантика указывает на неоднозначность естественного языка, на те ловушки, в которые попадаются слишком доверчивые философы, гипостазирующие имена. Примером может служить обсуждение трудностей, связанных с существованием так называемых пустых имен, для спасения которых приходится допускать некоторые мнимые или отрицательные объекты, в результате чего понятие объекта перестает служить тем главным целям, для достижения которых оно, собственно, и было задумано.
Для решения парадоксов референции Б. Рассел предложил использовать различие имен и дескрипций. Имена прикрепляются к объектам отношениями денотации, а описания — десигна-ции. Имена означают предметы, а описания выражают информацию о них. Говорят, что однажды Георг V спросил, является ли В. Скотт автором «Уэверли». Поскольку В. Скотт и автор названного романа — одно и то же лицо, то получается, что король проявил любопытство в отношении закона тождества. Но если учесть, что «В. Скотт» является именем, а «автор „Уэверли"» — описанием, которое раскрывает значение или информацию об именуемом объекте, то парадокс снимается. Данное различие сохраняется, уточняется и применяется в форме различения значения и смысла, интенсионала и экстенсионала. Еще Платон различал понятия и идеи. Понятия выражают то общее, что есть в предметах, а идеи — некие «ноэмы», идеальные смыслы, выступающие условиями сознания или понимания. Например, «человек» — родовое понятие, обобщающее признаки человека, отличающие его от животных и других физических тел. Напротив, понятие «человечность» — это идея, выражающая то идеальное предназначение или смысл, который должен исполнять человек. Собственно, это различие и лежит в основе семантики Карнапа, который работал с понятиями интенсионала и экстенсионала. Слово может выражать элементы класса или множества, но оно же выражает и внутреннее смысловое значение, задаваемое внутри языка его формальными свойствами. Формально-синтаксический подход к языку отличает логическую семантику от фено
12
Б.В. МАРКОВ
менологии, которая, как известно, тоже работала понятием ин-тенсиональности. Центральной проблемой семантики, по существу, оказывается проблема синонимии, решение которой достигается на основе теории аналитически истинных высказываний. Именно синонимичность понятий «человек» и «говорящее существо» служит основанием истинности высказывания «человек — это говорящее существо». Оно является истинным не в силу эмпирической проверяемости, а по определению.
Семантика не ограничивается понятиями, но распространяется на сферу предложений и высказываний. Под предложением понимается пропозициональная функция. Если имя означает предмет или класс, а смысл — нечто идеальное, выступающее условием референции, то предложение — это функция типа «быть отцом», «быть квадратом», выражающая «событийность» как единство идеального и реального. Предложение связывает смысл и истину. Таким образом, удается сохранить смысл и значение, если под смыслом понимать внутренние связи знаков, а под значением — их отношения к означаемому. На самом деле это единство является скорее желаемым, чем действительным, и в семантике снова столкнулись прежние программы эмпиризма и
рационализма, номинализма и реализма.
В атомистической модели языка предполагалось существование вне языка неких автономных вещей и их комплексов, простейших связей, ансамбли которых назывались «положениями дел». Они могли обозначаться простейшими единицами языка — атомарными высказываниями. Особенность «положений дел» и их констатации состоит в том, что они могут быть зафиксированы и познаны независимо от других высказываний или событий. Они автономны и могут рассматриваться как изолированные индивидуальные сущности. Важным является также непосредственный характер их связи: элементарные высказывания как бы «приколоты» к самой реальности и называются поэтому «протоколами» или «констатациями». Для установления их истинности достаточно лишь взглянуть на «положение дел». Высказывание «Цвет этого потолка белый» может быть проверено на основе наблюдения без привлечения какого-либо иного знания. Замысел этой атомарной модели очевиден: найти простую процедуру проверки значения. Важно отметить, что критика этой модели, которая на самом деле не выполняется, ибо даже самые простые высказывания опираются на онтологию, содержащуюся в естественном языке, тем не менее не должна устранять само намерение основать высказывания на чем-то «внешнем». Отказ от фундамента чреват, как это понятно теперь, серьезными последствиями. Но в атомарной модели истина и значение оказываются неразличимыми. Таким образом, она не выполняет тех обещаний, которые изначально давали представители философии языка. Наоборот, как раз в ней

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
13
наиболее ярко проявляется тот факт, что в основе критериев значения лежат эмпирические процедуры установления истины. Поразительным образом стало обнаруживаться, что теория истины как соответствия, для замены которой, собственно, и предназначалась семантика, оказалась ее скрытой предпосылкой и условием.
Но и в неэмпиристских программах значение раскрывается на основе понятия истины. Г. Фреге, разбирая вопрос о смысле и функции предложений, утверждал, что главным в нем является мысль, т. е. истинностное значение. Он признавал у знаков, во-первых, идеальные корреляты — означаемое, а во-вторых, конкретные предметы, участвующие в отношении референции. Б. Рассел оставлял «смысл» для обозначения состояний сознания, Э. Гуссерль, напротив, порвал с психологизмом и говорил о «ноэмах», т. е. идеальных событиях. Фреге пытался преодолеть «денотативную» семантику, т. е. такую, в которой ядром значения выступают «сами вещи». Но тогда опорой значения выступает чистая идея или «смысл». В отличие от него значение определяется «точкой зрения» и является селекцией существенного. Значение — это «способ данности», или «дескрипция», по Расселу. Оно может меняться от теории к теории, от понимания к пониманию.
Ядром семантики является теория референции, которую можно определить как знание условий применения предиката «истинный» к конкретному предложению, как выявление неких правил или аксиом, управляющих употреблением слов. Теория смысла образует своеобразную «скорлупу» вокруг этого ядра и связывает способность говорящего с суждениями теории референции. Наконец, семантика развивает и собственную теорию действия, основой которой является теория речевых актов. На вопрос о том, как интерпретировать разнообразные способы употребления языка, семантика дает ответ на основе теории референции: знать смысл предложения — это значит знать условия его истинности или метод верификации. Но дело в том, что различия истинности и ее условий не являются самопонятными и содержат множество невидимых препятствий. Поэтому понятие истины не много дает для прояснения понятия значения, и сегодня этот скепсис доходит до того, что многие предлагают отказаться от этой опоры. Ясно, что современная теория значения Должна учитывать внутренние вербальные связи самого языка, которые тоже выступают условиями истинности. Каковы процедуры разрешимости для условий истинности? Очевидно, что верификация не применима к значительной части высказываний. Теория речевых актов пытается по-новому решить эту проблему. Фреге различал смысл и действие, но видел глубокое противоре-ЭДе между ними: смысл он связывал с истиной, а действие с командами, клятвами, угрозами и т. п. Переходным понятием ВДужит «правильность», которая составляет внутреннее условие

14
Б. В. МАРКОВ
истинности высказываний. Но здесь мы сталкиваемся с допущением о том, что высказывания каким-то образом «знают» об истинности, ибо заранее выполняют условия ее возможности.
На то или иное использование, применение высказываний, на то, что значения отсылают не только к идеям или понятиям, но и к действиям, координатором которых выступает язык, указывает прагматика. Общая схема прагматики строится на том обстоятельстве, что знаки употребляются и понимаются в определенном практическом контексте, в рамках социального жизненного мира. Они, конечно, отличаются от сигналов, вызывающих реакции непосредственно. Слова, которые мы слышим, могут восприниматься как команды, просьбы, советы, пожелания и т. п. Конечно, при этом они должны быть поняты. Стало быть, знаки проходят стадию понимания, и поэтому они не свободны от ментальных переживаний. Но важно и то, что понимание связано не только с внутренним, но и с внешним планом деятельности. Во-первых, оно не самодостаточно, а замкнуто в цепочку «знак—понимание—действие». Во-вторых, установление смысла в такой цепи не предполагает открытия идеи или сущности, как это предписывает теоретическая установка. Слова «Молот слишком тяжелый», произнесенные кузнецом, означают для подмастерья необходимость сменить его на более легкий. Семантический треугольник в прагматике дополняется отношением «говорящий — слушающий», скоррелированным со схемой действия, в которое они включены. Прагматический аспект языка углубляли не только представители прагматизма, но и Хайдеггер, Гадамер, Деррида, Фуко, т. е. представители иных подходов и проектов философии языка.
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА
Современная аналитическая философия имеет два источника. Один логический, у истоков которого находятся проблемы, поднятые в «Пармениде» и «Софисте», разрабатываемые средневековыми схоластами и обсуждаемые Фреге, ранним Витгенштейном («Логико-философский трактат») и Карнапом («Значение и необходимость»). Главным здесь является стремление найти однозначное определение понятий «истина», «значение», «имя» и др. Другой источник — гносеологический, обогащенный особенно И. Кантом, философию которого и пытается по-новому сформулировать аналитическая философия. У. Куайн выявил «две догмы эмпирицизма»: первая — «эссенциализм» — представление, согласно которому следует различать, о чем говорят люди и что они говорят об этом. Перевод различных языков возможен при условии выявления сущности референтов терминов того и другого языка. Вторая догма заключалась в том, что такое необходимое

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
15
для перевода аналитическое предложение может быть найдено тогда, когда удастся подтвердить его при помощи «нейтрального языка наблюдения», описывающего искомый референт.
Вопрос о том, каков критерий того, что мы действуем под влиянием опыта или значения, — это вызов самой теории познания как таковой, а не какому-либо ее отдельно взятому направлению. Это разрушение теории репрезентации и отказ от теории соответствия, которые отвечают нашему здравому смыслу, однако требуют невозможного и невыполнимого. Они предполагают возможность установить некоторые привилегированные, обладающие особыми гносеологическими преимуществами высказывания, которые выступают констатациями объективных положений дел.
Теорию Куайна Р. Рорти расценивает как крен в сторону идеализма. Его «объекты» — это физические мифы. Но на самом деле теория лингвистической относительности имеет более сильные следствия, так как она не позволяет вообще поставить вопрос о значении. Процедура ссылки на объект и определения его теперь оказывается в эпистемологическом отношении уже не столь решающей. Но допущение интеллектуального каркаса, в рамках которого устанавливаются объекты, сохраняет под другим названием возможность метафизики. Относительность к концептуальному каркасу означает релятивизацию наших взглядов к сущности, в какой бы форме она не являлась: как бытие, познание или язык. Даже абсурдное допущение о том, что объекты делаются при помощи слов и значений, крики о потере бытия не создают никакой угрозы метафизике. В этом смысле Гуссерль смело выносил реальность за скобки, чтобы она не путалась под ногами. Однако тезис Куайна, а также позиции Куна и П. Фейерабенда подразумевают нечто большее. Они утверждают, что нет возможности найти способ описания прошлого и будущего, кроме как в терминах настоящего. Таким образом, наши переговоры являются единственной гарантией соответствия слов и вещей.
X. Патнэм склоняется в сторону реализма: только реалист может избежать вывода о том, что ни один из терминов науки ни на что не указывает. Сведение истинности к обоснованию, предоставлению гарантий, легитимации означает релятивизацию понятия истины по отношению к языку. Но, строго говоря, философы, имеющие нечто сообщить о гарантиях, точно так же, как и философы, озабоченные сообщением истины, одинаково намереваются сообщить нечто большее, чем обычно говорится о фактах. Что нам дают понятия истины и блага и что бы мы потеряли, если бы их устранили? Большая часть написанного об истине на самом деле посвящена обоснованию. Понятие истины, независимое от обоснования, нужно для объяснения надежности методов и процедур исследования, для объяснения конвергенции последовательности теорий. Если мы угадываем, когда теоретизи
16
Б.В. МАРКОВ
рование заводит в тупик и дает неверные эмпирические результаты, то для объяснения этого факта конвенциональное™ явно недостаточно. Приходится допускать существование внешней реальности. Но тогда возникает вопрос, как возможны принципиально новые теории? Не являются ли разговоры о них прикрытием факта, что вся новизна состоит в решении головоломок и всякий, кто изобретает действительно новую теорию, заканчивает свою жизнь в сумасшедшем доме? На самом деле нужно усомниться и в безумии. Если бы мы открыли, что нет ни атомов, ни генов, ни молекул, а только некие сигналы, подаваемые невидимым существом, манипулирующим учеными, то о потере контакта с миром при этом не шла бы речь. Мы всегда оценивали прежние теории, начиная с мифов и натурфилософских построений, как ложные и путаные описания мира. И вписывали тем самым их в историю триумфа и победы разума. Ни одно утверждение о мире, даже самое невероятное, не является причиной серьезного беспокойства. Однако предположение, что «понятие „плохого описания той же самой вещи" представляет сущую чепуху»,' ведет к отрицанию теории референции, которая состоит в том, что если мир зацепляет язык в фактических и причинных отношениях, то мы находимся в контакте с ним.
Д. Дэвидсон указал на третью догму эмпирицизма, а именно на дуализм концептуальной схемы и содержания, структуры и того, что должно быть структурировано. Согласно Дэвидсону, вопрос о том, «как работает язык», не связан с вопросом о том, «как работает познание». Он считает невозможным решить проблему значения на пути выделения и сопоставления атомарных фактов с атомарными предложениями. Все, чем должна заниматься философия языка, — это выявлять ясные отношения между одними предложениями, кажущимися правильными, и другими, считающимися неправильными. Рорти считает, что важным нововведением Дэвидсона является преодоление ошибочного представления о философии как о дисциплине, которая имеет основания и дает их познанию.2 Философия не определяет список «вечных идей» и привилегированных тем, а участвует в разговоре человечества и концентрирует внимание на событиях-происшествиях (революциях или научных открытиях) или на проблемах, которые формулируют те или иные люди. При этом нельзя рассматривать эти проблемы как новую формулировку старых проблем. Отсюда центральным вопросом оказывается вопрос об изменениях и событиях, который приводит к отказу от некой нейтральной матрицы, позволяющей соотносить, соизмерять и переводить проблемы прошлого и настоящего.
1 Рорти Р. Философия и зеркало природы. М., 1997. С. 212.
2 Там же. С. 195.

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
17
Если открыть «Физику» Аристотеля, то мы найдем там странные с нашей точки зрения различения и проблематизации. Естественно, мы сопоставляем его определения с теми, которые дали Ньютон и Эйнштейн, и, таким образом, не только поправляем Аристотеля, но предъявляем ему некую претензию за ошибки. При этом нам не приходит в голову упрекать греков за их одежду и даже за политические институты и убеждения, а также религиозные верования. Когда дело идет об истории познания, то предполагается существование вещей, обладающих теми или иными свойствами и качествами. Поэтому столь ошеломляющим стало утверждение Куна, что в познании изменению подлежат представления о том, что такое мир, вещь, качество и т. п. После Куна и Фейерабенда философ стал человеком, который не претендует на изменение значения, а только на его разъяснение. Историк показывает, как и почему произошел сдвиг от старых к новым понятиям. Нужен ли теперь философ, которому уже больше ничего не остается делать, как только признать его «рациональным». Но это нельзя сделать без «инварианта значений», и, таким образом, сохраняется кантовская априорная схема.
Дэвидсон увязал атаку на репрезентацию с истиной. Прежде всего, он указал, что определение истины как образа (адекватной репрезентации) подходит для бесспорных утверждений типа:
«Снег бел», но совершенно не годится для таких выражений, как:
«Наша теория мира соответствует физической реальности», «Наша моральная философия отвечает идее Блага». Эти утверждения истинны, если мир содержит вещи правильного сорта и располагает их так, как это утверждается в предложении. Но если кто-то скажет, что таких вещей нет, он должен предложить альтернативную теорию, которая не была бы семантической. Соответствие не связано с онтологическими предпочтениями и может привязывать слова к любым вещам, ибо природа не имеет предпочтительных способов репрезентации. Дэвидсон полагает также, что понятие «репрезентативной схемы», или «концептуального каркаса», используется для разделения «истины» и «значения» и поэтому неудачно. Он вводит понятие «альтернативной концептуальной схемы, выражения которой могут быть истинными, но не переводимыми в выражения другой концептуальной схемы».3 Итак, вопрос о том, что является истинным или ложным, зависит от принятия того или иного концептуального каркаса. Нельзя допустить, что кому-то (философу) даны объекты сами по себе и этот кто-то может решать, чьи утверждения являются истинными. Таким образом, остается другая возможность — оценивать утверждения Аристотеля с точки зрения его собственных
3 Дэвидсон Д. Истина и значение. Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18.

18
Б. В. МАРКОВ
посылок, т. е. указывать на ошибки использования собственного понятийного аппарата. Но в таком случае мы не можем принять решение об истинности утверждений о природе Аристотеля или
Ньютона.
Язык — это язык, нельзя выйти за его пределы, так сказать высунуть голову наружу и убедиться в том, что мы «правильно» именуем предметы. Когда-то это воспринималось как радостное, обнадеживающее открытие. Возник тезис, который был озвучен в семиологии: «Все есть язык». Однако, когда сегодня на деле из жизни стало исчезать все несемиотическое, когда мы сами стали элементами системы циркуляции знаков, этот тезис может быть расценен как саморазоблачение. После него следует искать пути назад и попытаться вновь найти связи дискурсивного с недискурсивным. Иначе, как проверить язык, как избежать ошибок? По Витгенштейну, хотя «мир» и язык совпадают, все-таки остается нечто «невыразимое», о чем нельзя сказать и можно лишь показать. Правда, «мистическое» используется для постижения не столько онтологии, сколько этики. Отказ от гносеологических проблем, отрыв языка не только от мира, но и от мышления и сознания (все это становится элементами самого дискурса) привел к тому, что все стало языком, растворилось в нем, но от этого исчез и сам язык. Куайн объявил физические объекты мифом, а у Рикера не только время, но и внутренние переживания оказались фигурами «рассказывания». Все-таки для языка необходимо что-то нелингвистическое. Можно допустить, что некоторые выражения — имена, протоколы, констатации, элементарные высказывания типа: «Цвет потолка белый» как бы зацепляются за саму реальность. Мы достигаем пределов языка и опираемся на вне-лингвистическую способность видеть, как обстоит дело в действительности. Таким образом, предполагается способность единым взглядом охватить язык и мир если не в целом (ибо это мог бы сделать только Бог), то поэлементно и сказать в отношении простых выражений, «это так» или «это не так». По сути, именно это и выражает определение верификации у М. Шлика.
Поздний Витгенштейн отказывается от «натурализма» в трактовке базисных высказываний. В «Трактате» атомарные высказывания как бы приколоты к самой реальности; их истинность не вызывает сомнений, ибо каждый, имеющий глаза, способен убедиться в том, что высказывание обозначает непосредственно воспринимаемое положение дел. Такая способность непосредственно видеть и убеждаться в очевидном кажется ему сомнительной в «Философских исследованиях». Принятие «обычного» значения небезопасно. Мы контролируем сложные принципы, но арматуру языка составляют простые неприметные высказывания типа: «Вот стул», «Цвет этого потолка белый» и т. п. Кажущиеся естественными рубрикации и классификации предметов на

Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
19
самом деле являются сугубо искусственными, обусловленными культурными кодами и значениями.
Поводом к углубленному анализу простейших, кажущихся самопонятными выражений стал анализ философских проблем. Они имеют необычный характер. Философы сомневаются в существовании внешнего мира, души, другого Я. Например, Августин был озабочен вопросом о сущности времени, а Фреге болезненно переживал неудачи попыток определить сущность числа. О чем эти вопросы? Разве недостаточно, что есть часы, показывающие время, и правила математики, регулирующие операции с числами? Витгенштейн считал философские проблемы псевдопроблемами, возникающими в результате ошибочного употребления языка. Однако постепенно он признает философию как равноправную языковую игру и предупреждает только о том, чтобы не путать ее с другими способами использования языка. Действительно, если громко сомневаться в существовании внешнего мира на улице или в транспорте, то нетрудно угодить в медицинское учреждение.
Понимание языка как формы жизни трансформирует «игровое» его понимание. В игре есть правила. Их бессмысленно расценивать как истинные или ложные. В силу многообразия игр и негибкости сознания возможна путаница. Это случается с философами. Определенные правила игры навязывают нам говорить о чем-то как реально существующем. Есть понятия, используемые в других играх, где не имеют дела с реальными вещами. Заблуждение философов состоит в том, что они не принимают во внимание различное употребление слов в различных языковых играх. Независимо оттого, идеалисты они или реалисты, философы понимают слова как имена сущностей. Они исходят из того, что если слово ни к чему не относится, то оно лишено значения. Но если они не могут указать что-то телесное или реальное, то придумывают «дух», «субстанцию», «абсолют».
Есть много слов, относящихся не к вещам, а к состояниям и действиям. Быть «смертным», «усталым», «грустным» — это значит принадлежать к неким, как говорил Делез, бестелесным событиям, которые существуют как бы независимо от нас. «Бежать», «желать», «думать», «говорить» и т. п. — значит исполнять некие интенции. Что значит «я знаю» или «я понимаю»? Витгенштейн немало усилий приложил для прояснения подобных состояний и старался прежде всего избавить эти высказывания от натуралистического значения, будь то объективизм или мента-лизм. Он советовал не думать о «понимании» как ментальном процессе, ибо именно это приводит к заблуждению. Выражения «я понимаю» и «я знаю» не являются сообщением о «нечто» внешнем или внутреннем. В работе «О достоверности» Витгенштейн включил в случаи употребления этих высказываний также

20
Б. В. МАРКОВ
описание чувства личной уверенности. «Я знаю, что это дерево береза», «Я знаю, что это моя рука». Но особый статус такого рода высказываний связывает с тем, что в них нельзя усомниться. «Я знаю, что это истинно» — это как бы предостережение: мы приближаемся к границе сомнений. Если в этом сомневаться, то может рухнуть все остальное. Таким образом, ссылки на знание и понимание в эпистемологии означают не апелляцию к личному опыту, а выражают согласие философа с общепринятыми нормами. Витгенштейн подобно анализирует примеры употребления выражения «Я знаю...», которые показывают, что за «знанием» не закреплено какого-то прочного значения. «Я знаю, что это стул» может сказать слепой. Но в устах зрячего и не буйного это выражение звучит нелепо. Во всех случаях употребления выражения «Я знаю...» речь идет о выражении согласия с собеседником, о его убеждении, о наличии доказательств.
В аналитической философии после появления «Философских исследований» Витгенштейна проблема обоснования такого рода высказываний уже мыслится не как результат соотнесения идей и вещей, слов и объектов, правильность которого гарантируют эпистемологи, а как результат социальной практики и научения языку. Эпистемология не может обойтись без редукционизма и атомизма, и в этом смысле обращение к «Трактату» Витгенштейна необходимо как понимание атомистической картины мира и языка в гносеологии эмпиризма (логического атомизма), а обращение к учению о феноменологической редукции также необходимо для уяснения центрального значения редукционизма в теории познания. Напротив, обращение к социальной практике и коммуникации не требует ни того ни другого. Разговор, опирающийся на герменевтический круг, не включает в себя в качестве предварительного условия договоренности об элементах значения. Отказ от теории репрезентации, апелляция к социальной жизненной практике, сопровождаемой переговорным процессом, приводит к отказу от метакритики общественной жизни. Витгенштейн явно попал в тупик при обсуждении природы правил и не смог предложить никаких рецептов для их исправления. Может быть, это и хорошо, потому что опасностей от претензий философов на их исправление гораздо больше, нежели от отказа единолично определять то, как должны жить и действовать люди.
ОТ ФИЛОСОФИИ ЗНАКА К ФИЛОСОФИИ СИМВОЛА
Действительно, за фасадом истории, которая разворачивалась на наших глазах как победа структурализма над герменевтикой, как господство семиотики, в которой знаки отсылают не к симво
Ч. 1. ЗНАКИ, ЯЗЫК, ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
21
лам, а к другим знакам, уже сегодня завязывается сюжет будущей истории, который связан с осмыслением «Философии символических форм» Э. Кассирера в контексте современных масс-медиа. Весьма значимо, что интерес к этой работе возник не только в среде культурологов, но и среди тех, кого называют деятелями культуры. Этот двойной интерес предполагает, во-первых, что сами философы языка приблизились к исчерпанию возможностей семиотики (хотя сегодня еще возрождаются идеи Ч. Пирса, но и это, скорее всего, свидетельствует о том, что знаково-семиоти-ческая модель коммуникации уже изжила себя); во-вторых, что не только специалисты в области средств массовой коммуникации, но и потребители сталкиваются с необъяснимой в рамках семиотической модели силой масс-медиа. Парадокс состоит в том, что общественное мнение, этот бог демократической политологии, не является основой для решений власти, ибо само формируется ею. При этом семиотическая — инструментальная — модель манипулирования сознанием не удовлетворяет самих имиджмейкеров, которые, поддерживая миф о всемогуществе масс-медиа (сегодня существовать — значит появляться на голубом экране или быть его зрителем), сталкиваются с тем, что созданная ими техника выходит из-под их власти и подчиняет себе.
Не только главная книга Кассирера, но и его интеллектуальная эволюция от теории познания и истории науки к философии культуры и человека — свидетельство исканий выхода из кризиса. Если для баденской школы неокантианства обращение к смысло-жизненной проблематике считается чуть ли не органичным, ибо они разрабатывали практическую философию Канта, то для мар-буржцев, к которым относят Кассирера, занятия культурологией достаточно необычны. Конечно, для этого можно указать и имманентные причины. Тот, кто прочитает его объемистую трех-томую историю познания, увидит в ней «мост» от науки к другому ее берегу — культуре. Сравнение ранних и поздних работ Кассирера убеждает в том, что он остался верен своему методу, построенному на приоритете функции перед субстанцией. В «Философии символических форм» и в других работах по философии культуры он придерживается «деятельного» подхода к интерпретации мифа, религии, науки и языка: «Основополагающие понятия каждой науки, средства, которыми она ставит свои вопросы и формулирует свои выводы, предстают уже не пассивными отражениями данного бытия, а в виде созданных человеком интеллектуальных символов».4
Всякая основная функция духа имеет с познанием лишь то решающее сходство, что ей имманентна изначально творческая, а
4 Кассирер Э. Философия символических форм. Введение в постановку проблемы // Культурология. XX век: Антология. М., 1995. С. 165.

22
Б. В. МАРКОВ
не просто копирующая сила. Она не просто пассивно запечатлевает наличное, но заключает в себе самостоятельную энергию духа, посредством которой простому наличному бытию придается определенное значение, своеобразное идеальное содержание. Это относится к искусству, мифологии и религии в той же мере, что и к познанию: «Все они живут в собственных образных мирах, в которых эмпирически данное не просто отражается, а, скорее, создается по самостоятельному принципу. Все они создают свои особые символические формы, которые если и не аналогичны интеллектуальным символам, то по крайней мере равны с ними по своему духовному происхождению. Каждая из этих форм не сводима к другой, но каждая из них означает определенный духовный способ восприятия, посредством которого конституируется своя особая сторона .действительного". Это не различные способы, которыми одно сущее в себе действительное открывается духу, а пути, которым дух следует в своей объективации, т. е. в своем самовыражении».5 В этом утверждении заметно резкое отличие кассиреровской деятельной ориентации на духовность от гуссерлевской феноменологии сознания, акты которого характеризуются понятием интенциональности, а не деятельности. «Различные продукты духовной культуры языка, научного познания, мифология, искусство, религия становятся, таким образом, звеньями одной великой цепи проблем, многообразными методами, которые имеют отношение к одной цели — преобразовать пассивный мир простых впечатлений, в которых поначалу дух мнит себя пойманным, в мир духовного выражения».6
От метода функционального обоснования научных понятий Кассирер пришел к открытию продуктивной роли «символической формы» в культуре благодаря восприимчивости к открытиям гештальт-психологии и философии языка, которые в Германии развивались на базе неокантианских идей. Если внимание к результатам этих дисциплин кажется естественным, то занятия Кассирера феноменологией кажутся необычными. Дело в том, что представители неокантианства и феноменологии оказались втянутыми не столько в теоретические дискуссии, сколько в борьбу за профессорские должности, которые в начале века преимущественно и занимали неокантианцы (возможно, это и объясняет тот странный факт, что в своих работах они редко&heip;