Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

УДК 159.9 ББК 88.6
Г77
Разработка оформления серии художника Р. Аюповой

Грант Д., Келен Д.

Многие жизни. / Пер. с англ. В. Пападаки. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2004. - 240 с. - (По ту сторону).
15ВН 5-275-01034-6

Книга «Многие жизни» доктора Дэниса Келси и обладательницы
уникальных парапсихологических и экстрасенсорных
способностей Джоан Грант адресована тем, кто интересуется
влиянием «прошлых жизней» на состояние человека:
его душевные недуги, телесные и психические болезни, а также
особенности людских судеб. Предлагаемый авторами материал поможет
читателям глубже разобраться в собственных житейских проблемах.

УДК 159.9 ББК 88.6
I5ВN 5-275-01034-6
© В. Пападаки, перевод, 2004 © ТЕРРА—Книжный клуб, 2004

 o "1-3" h z u  ""
Джоан Грант  h
2
 ""
1. «ДАЛЬНЯЯ» ПАМЯТЬ  h
2
 ""
Дэнис Келси  h
11
 ""
2 ОСОЗНАНИЕ РЕАЛЬНОСТИ  h
11
 ""
Джоан Грант  h
21
 ""
3 СВЕРХФИЗИЧЕСКОЕ ТЕЛО  h
21
 ""
Дэнис Келси  h
30
 ""
4 СВЕРХФИЗИЧЕСКОЕ В МЕДИЦИНЕ  h
30
 ""
Джоан Грант  h
39
 ""
5. ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ  h
39
 ""
Дэнис Келси  h
48
 ""
6. РЕИНКАРНАЦИЯ И ПСИХИАТРИЯ  h
48
 ""
Джоан Грант  h
55
 ""
7. ВОЗРАСТ ПОЗНАНИЯ (ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА)  h
55
 ""
Дэнис Келси  h
61
 ""
8. РОДИТЕЛЬСКАЯ НАУКА  h
61
 ""
Джоан Грант  h
70
 ""
9. СОНМ ПРИЗРАКОВ  h
70
 ""
Дэнис Келси  h
81
 ""
10 РЕЙ  h
81


OCR & spe-check Marina
Джоан Грант
1. «ДАЛЬНЯЯ» ПАМЯТЬ

Мне было 29 лет, когда ко мне вернулась способность в деталях воссоздавать свои прежние жизни, причем я научилась делать это совершенно осознанно. Ранее моя убежденность в том, что я прожила много жизней до того, как появилась на свет от своих английских родителей в Лондоне 12 апреля 1907 года, покоилась на разрозненных эпизодах, вырванных из моих прежних семи инкарнаций, в четырех из которых я была мужчиной, а в трех — женщиной. Эти эпизоды хотя и представлялись мне такими же естественными, как и воспоминания недавних дней, часто повергали меня в отчаяние, поскольку мне нечем было заполнить бреши между ними, связав их все в единое целое.
То, что никто другой в моем кругу ни в малейшей степени не обладает способностью «дальней» памяти, было мне настолько непонятно, что еще в одиннадцать лет я считала: необычная скрытность, с которой люди относились к отдаленной истории своей жизни, была одним из табу, окружавших мое детство. Я была также уверена, что все окружавшие меня люди обладают ясновидением, но поскольку взрослые делали вид, будто не видят друг друга, сталкиваясь нос к носу на пути в туалет, я решила, что они так же притворяются, будто не видят тех, кто предстает перед ними, лишенный своей обычной физической оболочки.
Когда мне было чуть больше двадцати (а к тому времени я уже была замужем за Лесли Грантом и родила дочку Джилиан), я пыталась расширить диапазон весприятия действительности, поднимая себя по нескольку раз ночью, чтобы записать то, что мне снилось. Однако мои сновидения были по большей части просто обрывками какой-то информации, образы которой значили для меня не больше, чем узоры в калейдоскопе. И все же среди этой шелухи попадались и настоящие перлы, и примерно пару раз в неделю в моем сознании возникали воспоминания о том, чем я занималась на сверхфизическом уровне существования, либо всплывал какой-нибудь эпизод из жизни своих предыдущих личностей.
К тому времени я уже приобрела достаточно жизненного опыта, чтобы в общих чертах понять направление, в котором движется индивид на начальных этапах его эволюции. Вначале его энергии хватает только на то, чтобы организоваться в одну молекулу. По мере накопления энергии и расширения рамок его сознания он нуждается во все более сложных формах самовыражения. В процессе роста, переходя из чисто минеральной фазы в вегетативную, а затем, путем серии инкарнаций, в различные особи животного мира, он наконец получает свое первое воплощение в качестве члена сообщества homo sapiens.
В течение нескольких своих первых жизней в человеческом облике индивид полностью воплощает себя как личность и, по-видимому, сохраняет свои человеческие качества и способность восприятия, как в воплощенном так и в невоплощенном состояниях. Однако его сознание по мере своего расширения становится слишком «растянутым» и перерастает рамки одной личности. На этом этапе воплощенный индивид представляет собой единичную личность и одновременно становится частью более обширного целого. Получается так, что он является и долькой, и целым апельсином, а апельсиновый сок, соединяющий его со всем остальным, — это и есть его характер, обретенный им благодаря своим собственным усилиям в ходе личной эволюции.
Поскольку своим образованием я была обязана не столько усилиям гувернанток и репетиторов, сколько
беседам отца с его коллегами по институту изучения малярии (Mosquito Contro Institute), а также работе в течение четырех лет в лаборатории этого института, я всегда допускала возможность того, что мои вспышки «дальней» памяти — всего лишь плод моих фантазий, основанных на личных надеждах, страхах и приобретенных знаниях. Если бы к тому времени было изобретено радио, телевидение или кино в его самых примитивных формах, я стала бы еще сильнее сомневаться.
Со временем я научилась отличать воображаемое от действительности, плоды своей собственной фантазии, напоминающие образы, когда шахматист, играет вслепую, — от сцен, претендующих на реальное существование. Проиллюстрирую это простым примером, Когда, увидев двух человек, проходящих через кладбище и одетых в разного цвета плащи (например, один был в красном, а другой в зеленом), я могла по желанию изменить цвет их плащей или превратить их, скажем, в куртки, тогда это были всего лишь мои собственные мыслеобразы, Когда же, несмотря на все мои старания, сцена оставалась без изменения, я принимала ее за объективную реальность,
Еще больше в объективности моих видений меня убеждало и то, что эмоции и ощущения, сопровождавшие картину воспоминания, были такими яркими, как если бы я испытывала их в настоящий момент. Фокусируясь на инциденте из прошлого, я как бы осовременивала его, превращала его в здесь и сейчас. Иногда это не только пугало, но доставляло мне прямо-таки физические страдания, ибо при этом совершенно отсутствовало ощущение временного перехода из прошлого в настоящее.
Я до сих пор считаю, что припомнить эпизод, имевший место несколько тысяч лет назад, ничуть не труднее, чем то, что случилось со мной в этом или предшествующим столетии. Здесь опять уместно сравнение «серии» взаимосвязанных личностей с дольками апельсина, при этом время будет той центральной осью, где сходятся все сегменты «серийной» личности, находящиеся от нее на равном расстоянии. А вот концепция последовательных воплощений личности, нанизанных на время, как бусы на нитку, хоть и удобна в интеллектуальном плаке, но все же уводит в сторону от истины.
Как показывает опыт, наибольшие шансы всплыть в памяти имеет та из предыдущих жизней, которая наиболее «созвучна» с настоящей. Это созвучие может быть вызвано схожестью ситуации, похожей направленностью усилий или похожей силой эмоционального взрыва.
Повторное посещение уже когда-то знакомого места иногда может вызвать вспышку воспоминаний, но она, как правило, не производит сильного впечатления на человека. В марте 1935 года я провела с Лесли три недели в Египте, но кроме удивления, с которым я констатировала, что аллеи больше не ведут из храма Хатшепсут прямо в Карнак, и сожаления при виде стольких руин, ничто не подсказало мне, что две тысячи лет назад я провела свои лучшие годы в Долине Нила.
Полтора года спустя, во время сеанса психометрического исследования древнеегипетского амулета в виде жука-скарабея (что, собственно, и послужило катализатором последовавшего события), я вызвала в памяти первое из 115 воспоминаний, которые послужили материалом для моей посмертной автобиографии объемом в 120 тысяч слов. Этот скарабей принадлежал Дейзи Сарториус, чей дом стал мне родным с того дня, когда я впервые появилась там во время одного из кризисов своей юности. Дейзи оправлялась после первой из серии операций по поводу рака, от которого она умерла год спустя, и взаимное чувство, вспыхнувшее между нами, заставило меня сосредоточить внимание на периоде жизни, в которой она была моей матерью в Первой Династии правления древнеегипетских фараонов — около III тысячелетия до нашей эры.
Техника овладения дальней памятью такого типа, в отличие от отдельных случаев спонтанного или вызванного гипнозом воспоминания, состоит в умении произвольно переключаться с современной личности на предшествующие ей, оставаясь при этом в сознании чтобы суметь продиктовать высказывания, эмоции и ощущения вызванной к жизни личности. На ранних стадиях эксперимента случалось так, что я за весь сеанс не произносила ни слова, хотя мне самой казалось, что я добросовестно комментирую все, что со мной происходит. В других случаях я была уверена, что говорю медленно, что, по крайней мере, между двумя высказанными фразами должна пройти минута, но при выходе из транса оказывалось, что Лесли, владевший скорописью, но не стенографией, едва успевал записывать то, что я ему выпаливала. В конце концов спустя некоторое время я научилась следовать его инструкциям говорить громче и медленнее, но в процессе обучения бывали случаи, когда я теряла нить рассуждений и потом не могла вернуться к прерванному разговору в течение двух-трех дней.
Хотя я обычно начинала сеанс с указания возраста Секит — так звали мое предыдущее воплощение, — я не могла заранее предопределить, какой период ее жизни мне предстоит пережить. Это мог быть какой-нибудь приятный инцидент из ее детства, а в следующий раз она становилась свидетелем операции по трепанации черепа человека, упавшего с колесницы во время охоты на львов. К тому времени я уже знала, что Секит была дочерью фараона и правила страной вместе с братом после смерти их отца. В промежутке между ее идиллическим детством и годами правления Секит провела десять лет ученичества в храме, где овладела искусством переключения на дальнюю память, что делало ее авторитетом во многих вопросах политики и жизни. Храмы тогда еще не были местом отправления культа, больше напоминали современные университеты и клинические госпитали, в которых ученики обучались различным формам экстрасенсорного восприятия, там воспитывали прорицателей, чем-то напоминавших современных рентгенологов, целителей, которые подпитывали энергией больных и считались наставниками врачей, гипнотизеров, заменявших анестезиологов во время операций и трудных родов, и советников храма, обладавших гораздо большей интуицией, чем иные современные психиатры — наверное, их бы страшно удивило, что их нынешние коллеги, так называемые «целители душ», часто сами не верят в существование органа, который они предназначены лечить.
Ученики, специализирующиеся в тренировке дальней памяти, обычно «повышали квалификацию», настраиваясь на эпизод из предыдущей жизни пациента, который как-то воздействовал на его существовавшую личность. Они также обучались способности воссоздавать, по крайней мере, с десяток своих предыдущих воплощений, что помогало им ободрять людей, страдающих от страха смерти, хотя такие случаи были редки в культуре, где рождение и смерть считались таким же обычным делом, как сон и пробуждение.
Квалификационный экзамен студентов дальней памяти был для них трудным испытанием. Ученика запирали в камере посвящения, узкий вход в которую заваливался тремя валунами, чтобы она еще больше напоминала склеп или гробницу, так как инициация символизировала рождение заново.
Когда я — или, скорее, Секит — услышала, как вход заваливают этими валунами, я поняла, что мне придется провести четыре дня и ночи в полном одиночестве и в полной темноте. У меня было три альтернативы. Я могла попытаться избежать трудностей, оставаясь, по мере возможности, в состоянии бодрствования, но тогда мне пришлось бы навсегда покинуть храм и отказаться от перспективы служить Египту в качестве Крылатого Фараона, выполняя роль жреца и правителя одновременно. Можно было бы попробовать справиться с тем, что мне было предназначено, но в случае провала я могла бы просто сойти с ума... «Стану ли я похожей на Хеккет, которая не справилась с испытаниями, но осталась жива и сейчас, слепая и с трясущимися губами, обитает на кладбище? Или мне предстоит доказать, что я могу вспомнить другие уровни реальности, вспомнить Страну Неземной Красоты, увидев которую, человек уже не хочет возвращаться в наши три измерения, так как жизнь здесь представляется ему слишком серой и однообразной. Он не захочет жить здесь и помнить о том, какой ад, несмотря на все усилия их предков, сделали из этой жизни люди, лишенные милосердия и любви к ближнему».
Секит должна была пройти через семь испытаний, назначенных ее наставниками, дабы доказать им, что ее интуиция не ослабнет при столкновении с труднейшими проблемами ее длинного жизненного пути.
Воспоминание о тех четырех днях и ночах заняло в общей сложности пять часов. Лесли к тому времени до того натрудил правую руку, что у него начались судороги, а я была настолько истощена, что с трудом, цепляясь за перила, поднималась по лестнице к себе в спальню. Я надеялась, что смогу как следует выспаться, но не тут-то было. Седьмое Испытание, во время которого Секит пришлось бороться с гигантской коброй, вызвало такой бешеный приступ моей змеебоязни, что я тут же проснулась и стала грезить наяву...
«Я стою перед огромной ямой, в центре которой, словно остров среди моря змей, возвышается на основании из колец собственного тела огромная кобра. Гадюки скользят во все стороны, чертя на полу свои наводящие ужас узоры. Мне же предстоит пройти через все это извивающееся скопище и задушить кобру собственными руками. Глаза змеи полыхают ярким светом, а ее широко раздутое горло сверкает отполированной чешуей. Мне кажется, будто меня пригвоздили к месту, где я стою с нескрываемым ужасом в глазах. Но я все же вхожу в этот адский круг, и отвратительные твари отползают в стороны, давая мне проход к центру. Оказавшись лицом к лицу с чудовищем, я недолго думая хватаю ее обеими руками за шею и начинаю что есть силы сжимать, держа ее голову на расстоянии, а тварь пытается вырваться из рук, нанося Удары хвостом во все стороны.
Десять тысяч раз, и еще десять тысяч мне казалось, что я на грани своих отчаянных усилий. Мне кажется, будто само время остановилось и землю навсегда сковал вселенский холод. Наконец нечеловеческим усилием воли я с хрустом сворачиваю ей шею, и ее безжизненное тело лежит у меня под ногами. Через мгновение все кончено, и я остаюсь одна в пустой могиле с распростертым предо мною безжизненным чудовищем» .
Я была настолько уверена, что кобра все еще у меня в кровати, что Лесли стоило огромного труда убедить меня в обратном. Хотя он тоже валился с ног от усталости, ему пришлось снять все простыни с постели и на моих глазах вытряхнуть их у окна. А поскольку это была середина зимы (мы жили тогда около Грэнто-на) и было так холодно по ночам, что черпак для воды к утру примерзал к ведру, этот эпизод еще раз подтвердил, каким трудным спутником жизни для Лесли я оказалась. Я долго не могла уснуть, меня то колотил озноб, то руки и ноги сводило судорогами, голова раскалывалась от боли, и все это продолжалось в течение двух дней. Не знай я, что моя Дейзи с нетерпением ждет протоколов моих сеансов, я наверняка предпочла бы заняться чем-нибудь другим.
К тому времени я уже записала около двухсот эпизодов — отдельный сеанс мог включать в себя два, а то и три разрозненных инцидента. В течение сеанса мне нужно было делать перерывы на отдых, а после них не всегда удавалось настроиться на ту же ситуацию. Когда Лесли удавалось прочесть записанное сразу же после того, как я возвращалась в нормальное состояние, я могла вставить словечко-другое в готовый текст, но спустя десять-пятнадцать минут все уплывало из памяти и в голове Оставалось весьма смутное воспоминание о пережитом. Жаль, что тогда еще не было магнитофонов: Лесли часто говорил, что тембр моего голоса, который в обычном состоянии лишен всяких оттенков, приобретал необыкновенно богатую эмоциональную окраску. Однако я этого не чувствовала, так как для меня самой он звучал безжизненно и отдаленно.
Однажды мы с Лесли разложили на полу гостиной все записанные эпизоды, чтобы привести их в хронологический порядок, и тут я впервые заметила, что некоторые куски точно подходили друг к другу, хотя между их записью могли проходить недели. Например, один сеанс, начинавшийся словами: «Когда мне было 23 ..», в котором речь шла о некоем Птах-кефере, был прерван настойчивым телефонным звонком. Когда Лесли спросил меня: «А кто этот Птах-кефер? Я о нем впервые слышу», — я не нашлась что сказать, так как в тот вечер не смогла снова сместить уровень сознания. Дело в том, что подключение к дальней памяти связано с очень точной настройкой внимания, и точно так же, как при пользовании телескопом дальнего действия, поле видимости исключает все, что не относится к наблюдаемому объекту. Несколько дней спустя, настраиваясь на период из детства Секит, я сказала: «Птах-кефер, один из главных советников Царского Дома, сидел в левом крыле Зала Приемов, между троном Фараона и столом писцов». Затем, спустя еще несколько недель, была записана первая, а не вторая часть беседы с Птах-кефером, и когда мы соединили обе части, в диалоге все сошлось.
Все это вселяло в меня некоторую уверенность, ибо мой отец всегда настаивал на научном подходе к любого рода фактам, что вынуждало меня относиться скептически к своим паранормальным способностям. Я знала, что пожелай я писать исторические романы, я бы не стала по-идиотски усложнять себе работу, выдумывая разрозненные эпизоды в надежде, что в конце концов все само собой сложится, как в китайской головоломке. Мои знания египетской истории были самыми рудиментарными, так что если бы я в корыстных целях решила пойти на сделку со своей совестью, мне нужно было бы вначале тщательно проштудировать соответствующую историческую литературу, а не сидеть сложа руки в ожидании чуда. Бывало так, что, вопреки моим предположениям о последствиях того или иного события в жизни Секит, воспоминания раскрывали совершенно другую подоплеку, о которой ни я, ни моя героиня даже и предположить не могли. Но я также понимала, что какими бы убедительными ни казались все эти обстоятельства мне самой, они вряд ли послужат вескими доказательствами моей правоты кому-то еще.
Все это убеждало меня в том, что биография Секит вряд ли найдет широкого читателя и будет интересна кому-либо, кроме Дейзи и нескольких близких мне людей, которые терпели мои экстрасенсорные «заскоки», потому что во всем остальном мое поведение было самым что ни на есть нормальным. Так бы все и шло, если бы в июне 1937 года мне не довелось быть в Лондоне, где Лесли был приглашен шафером на свадьбу. Пока он занимался организацией мальчишника для жениха, я отобедала с Гаем Макко, хорошим знакомым моего отца, которого я случайно встретила в Королевском Теннисном Клубе, где играли в «реал» — теннис на закрытом корте. Этой игре меня научил отец, когда я еще была ребенком.
Гай спросил меня за обедом:
— Какого черта ты похоронила себя в Шотландии? Там даже нельзя пострелять куропаток зимой. Или ты пристрастилась к рыбной ловле?
Несколько уязвленная тем, что, по его мнению, кроме охоты и рыбной ловли в Шотландии больше нечем заняться, я на секунду позабыла о данном Лесли обещании не болтать лишнего и сказала:
— Хоть я и люблю временами забросить спиннинг, но большую часть времени я теперь провожу, вспоминая, кем я была, когда жила в Египте во времена Первой Династии.
— Боже мой, Джоан! — воскликнул Гай. — Ты что, с ума сошла?
Когда в ответ я рассмеялась, он внимательно посмотрел на меня и облегченно вздохнул:
— Ты меня напугала. Я вначале не понял, что ты шутишь.
— А я и не думаю шутить, — ответила я. — Я уже надиктовала около 60 тысяч слов, и то, что из этого вышло, весьма любопытно даже, если на первый взгляд это кажется невероятным.
— Надо же! Ну, тогда дай почитать.
Тыльной стороной ладони он разгладил свои безупречные усы и добавил с назидательной улыбкой:
— Я прочту, если это, конечно, напечатано, потому что кому охота разбираться в женском почерке. Я — человек правдивый и если это — чепуха, я тебе скажу это без обиняков.
У меня и в мыслях не было показывать черновик рукописи кому-либо еще, кроме Дейзи. Однако безапелляционное заявление Гая о том, что факты, добытые с помощью дальней памяти, — не более чем игра воображения, неспособная выдержать и легкой критики, заставило меня отправить ему рукопись на следующее утро. Я вложила в пакет краткую записку, в которой благодарила за прекрасный обед и просила его по прочтении переслать рукопись Дейзи, так как к тому времени, когда он прочтет ее, я уже снова буду в Шотландии.
Я ни словом не обмолвилась об этом инциденте Лесли, ибо думала, что продолжения не будет. Однако вскоре я получила от Гая письмо, в котором он уведомлял меня так: «К моему большому удивлению, ты сотворила шедевр, о чем даже сама не подозреваешь. Я считаю, что его следует публиковать, в связи с чем я переслал его Артуру Баркеру».
Письмо это повергло Лесли и меня в уныние, хотя и по разным причинам. Лесли — из-за того, что Артур был членом ученого совета в его колледже и мог пустить слух о том, что у миссис Грант голова забита самыми странными идеями; а я — потому, что Артур представлялся мне таким ярым материалистом. Я была уверена, что, прочитав пару страниц, он просто выбросит мою рукопись в корзину.
А он взял и прислал мне телеграмму. Когда Лесли принес ее мне — ее зачитали нам по телефону, когда я была на прогулке с Джиллиан, — у него был такой мрачный вид, что я подумала: случилось что-то страшное с Дейзи. Содержание ее было таково: «Предлагаю закончить рукопись через шесть недель, чтобы ее можно было издать в октябре. Рекламирую ее как самую захватывающую и важную книгу, которую мы когда-либо выпускали. Поздравляю. Артур.»
Как оказалось впоследствии, эта телеграмма ознаменовала конец моего первого брака.
О существовании личности, которая стала моей второй инкарнацией, я впервые узнала, когда еще занималась Секит. Сэр Генри Вуд, знаменитый маэстро, который считал, что гений в музыке мог появиться только как сумма нескольких жизней, развивающихся в этом направлении, однажды присутствовал на моем сеансе. В конце его Лесли по моей просьбе включил радиоприемник, ибо так мне было легче перейти от транса к нормальному состоянию в присутствии кого-то чужого. По радио передавали какое-то произведение Гайдна для арфы, и в связи с этим я заметила, будто бы только что слушала египетскую музыку. Сэр Генри тут же спросил:
— А вы можете слушать египетскую музыку и Гайдна в одно и то же время? Было бы интересно узнать, насколько они близки по звучанию.
Мне удалось легко переключиться, и звуки арфы перестали быть слышны. Когда я пришла в себя, Лесли спросил:
— Ты помнишь, где ты была сейчас и на каком инструменте играли?
Я все еще чувствовала, как под пальцами дрожат струны.
— Это была лютня. Не понимаю только почему, ведь египтяне еще не знали лютни. А Секит вообще не играет ни на одном музыкальном инструменте.
— Ты была не в Египте, а в Италии, — сказал Лесли. — Ты родилась под Перуджей в начале XVI века. Не спорь. Лучше послушай, что я тебе прочту.
«Я родилась рано утром четвертого дня мая месяца 1510 года от Рождества Христова и умерла осенью 1537 года. Хотя я была зачата в большой постели, я открыла свои новые глаза в северо-западной башне замка Гриффина... Моя колыбель была темного, резного дуба, и мать обычно качала ее ногой, накладывая шелком стежок за стежком на свою вышивку... она была вышивальщицей в замке. Меня звали Карола... Моя бабка прогнала нас со двора, когда мне было семь лет... незадолго до того, как отец привез из Испании новую невесту. Нас приютил хозяин труппы бродячих артистов... Там я обучилась игре на лютне и пению. Там был еще один певец и клоун — милый горбун, которого я очень полюбила. Затем произошло нечто ужасное... Не помню, что это было. Я оказалась в женском монастыре. Первая аббатиса была добра ко мне, но вторая издевалась надо мной, считая меня еретичкой... мне удалось сбежать. Я была при смерти, но попала в дом мудрого пожилого сеньора по имени Кар-лос, и он женился на мне, после чего меня стали звать Карола ди Людовичи. Потом он умер, и вскоре мое здоровье тоже пошатнулось: я стала кашлять и худела с каждым днем. За мной присматривала женщина по имени Анна... Мне казалось, что я живу отдельно от моего тела. Не мне, а кому-то другому Анна расчесывает волосы, не я, а кто-то другой, пьет настойки от сердца, чтобы угодить Анне. Как будто я со стороны наблюдаю за ней все время и вижу, как она штопает мое платье, и удивляюсь, чего это она плачет, рассматривая прохудившийся бархат... все равно мне осталось носить его недолго...».
В этих двух сотнях слов, которые я надиктовала Лесли всего за полчаса, я вкратце обрисовала жизнь, на детальный отчет о которой у меня ушло более двухсот сеансов.
Я думаю, что решающую роль в том, что вопрос сэра Генри о связи между Гайдном и египетской музыкой настроил меня не на Секит, а на Каролу (о ней до этого мне было вообще ничего не известно), сыграли звуки арфы, ставшие той нитью, за которую я уцепилась, переключая сознание. Арфа, конечно же, ближе по своему звучанию к лютне XVI века, чем к какому-либо другому инструменту, который в свое время могла слышать Секит. Моя египтянка вообще не отличалась музыкальностью, а вот в жизни Каролы все хо-рошее и грустное как раз и было связано с лютней, к тому же в течение пятнадцати лет она служила ей единственным средством к существованию.
Как оказалось впоследствии, эта телеграмма ознаменовала конец моего первого брака.
О существовании личности, которая стала моей второй инкарнацией, я впервые узнала, когда еще занималась Секит. Сэр Генри Вуд, знаменитый маэстро, который считал, что гений в музыке мог появиться только как сумма нескольких жизней, развивающихся в этом направлении, однажды присутствовал на моем сеансе. В конце его Лесли по моей просьбе включил радиоприемник, ибо так мне было легче перейти от транса к нормальному состоянию в присутствии кого-то чужого. По радио передавали какое-то произведение Гайдна для арфы, и в связи с этим я заметила, будто бы только что слушала египетскую музыку. Сэр Генри тут же спросил:
— А вы можете слушать египетскую музыку и Гайдна в одно и то же время? Было бы интересно узнать, насколько они близки по звучанию.
Мне удалось легко переключиться, и звуки арфы перестали быть слышны. Когда я пришла в себя, Лесли спросил:
— Ты помнишь, где ты была сейчас и на каком инструменте играли?
Я все еще чувствовала, как под пальцами дрожат струны.
— Это была лютня. Не понимаю только почему, ведь египтяне еще не знали лютни. А Секит вообще не играет ни на одном музыкальном инструменте.
— Ты была не в Египте, а в Италии, — сказал Лесли. — Ты родилась под Перуджей в начале XVI века. Не спорь. Лучше послушай, что я тебе прочту.
«Я родилась рано утром четвертого дня мая месяца 1510 года от Рождества Христова и умерла осенью 1537 года. Хотя я была зачата в большой постели, я открыла свои новые глаза в северо-западной башне замка Гриффина... Моя колыбель была темного, резного дуба, и мать обычно качала ее ногой, накладывая шелком стежок за стежком на свою вышивку... она была вышивальщицей в замке. Меня звали Карола... Моя бабка прогнала нас со двора, когда мне было семь лет... незадолго до того, как отец привез из Испании новую невесту. Нас приютил хозяин труппы бродячих артистов... Там я обучилась игре на лютне и пению. Там был еще один певец и клоун — милый горбун, которого я очень полюбила. Затем произошло нечто ужасное... Не помню, что это было. Я оказалась в женском монастыре. Первая аббатиса была добра ко мне, но вторая издевалась надо мной, считая меня еретичкой... мне удалось сбежать. Я была при смерти, но попала в дом мудрого пожилого сеньора по имени Кар-лос, и он женился на мне, после чего меня стали звать Карола ди Людовичи. Потом он умер, и вскоре мое здоровье тоже пошатнулось: я стала кашлять и худела с каждым днем. За мной присматривала женщина по имени Анна... Мне казалось, что я живу отдельно от моего тела. Не мне, а кому-то другому Анна расчесывает волосы, не я, а кто-то другой, пьет настойки от сердца, чтобы угодить Анне. Как будто я со стороны наблюдаю за ней все время и вижу, как она штопает мое платье, и удивляюсь, чего это она плачет, рассматривая прохудившийся бархат... все равно мне осталось носить его недолго...».
В этих двух сотнях слов, которые я надиктовала Лесли всего за полчаса, я вкратце обрисовала жизнь, на детальный отчет о которой у меня ушло более двухсот сеансов.
Я думаю, что решающую роль в том, что вопрос сэра Генри о связи между Гайдном и египетской музыкой настроил меня не на Секит, а на Каролу (о ней до этого мне было вообще ничего не известно), сыграли звуки арфы, ставшие той нитью, за которую я уцепилась, переключая сознание. Арфа, конечно же, ближе по своему звучанию к лютне XVI века, чем к какому-либо другому инструменту, который в свое время могла слышать Секит. Моя египтянка вообще не отличалась музыкальностью, а вот в жизни Каролы все хорошее и грустное как раз и было связано с лютней, к тому же в течение пятнадцати лет она служила ей единственным средством к существованию.
Тот сеанс был уникальным в моей практике еще и потому, что я не только обрисовала историю жизни Каролы, но и узнала ее имя и даты рождения и смерти. Даты и имена обычно не представляют особой важности для людей и редко входят в число значимых составляющих личности. Однако для Каролы дата ее рождения была важна, чтобы отец признал ее своей дочерью; кроме того, у нее, незаконнорожденной, не было фамилии до тех пор, пока она не вышла замуж. Она помнила год своей смерти, потому что Анна, поддерживая ее в последние дни жизни, часто говорила: «Тебе всего двадцать семь, слишком рано, чтобы уходить из жизни».
Последняя глава о жизни Каролы была продиктована мной Чарльзу Битти, с которым я ушла от мужа за два месяца до этого, накануне Второй мировой войны. Мы ехали с ним жарким июльским днем по проселочной дороге в графстве Суссекс, когда у меня вдруг возникло желание переключить уровень сознания. Чарльз остановил машину, и в течение следующих трех часов, лежа на посыпанной сосновыми иголками земле, я продиктовала ему более четырех тысяч слов текста о Кароле. Просидев всю ночь за пишущей машинкой, мы следующим утром отправили готовую рукопись в издательство Метьюен.
В течение следующих четырех месяцев Чарльз был занят на курсах подготовки командного состава, обучаясь по «ускоренной программе», во время которой курсантам приходилось усваивать такое количество материала, что он и его сокурсники были счастливы, когда я вызвалась печатать им лекции на машинке. Не имея никаких знаний в военном деле, я удивилась тому, с какой легкостью мне удавалось разобраться в различных проблемах, касающихся передислокации войск и их хозяйственного обеспечения. Причину такой осведомленности я выяснила только в 1941 году, когда Чарльза комиссовали из армии и мы обосновались в его фамильном поместье в Трелидане, Северный Уэльс.
Тогда я как раз начала записывать свою жизнь в воплощении египетского номарха Орикса, примерно через тысячу лет после жизни Се кит. Египет в то время был разделен на 18 номов, или административных округов, и каждый номарх был правителем нома, сопоставимым по должности с главой судебной и исполнительной власти в английском графстве, хотя и обладал гораздо большей властью. Меня тогда звали Рааб Хотеп; гробница его семьи, как мне стало известно (хотя мне не довелось там побывать), находится в Бени Хасане. По мере того как я вспоминала все новые подробности его жизни, я поняла, почему работа, которую я делала для Чарльза на курсах подготовки, казалась мне тогда знакомым делом. Рааб Хотепу тоже приходилось заниматься проблемами тыла. В его обязанности входило обеспечение войска достаточным количеством водоносов во время похода через пустыню, и, ошибись он в расчетах, его воины застряли бы в песках точно так же, как и армейская часть, транспорт которой был недоукомплектован горючим; или, окажись деревянные палки, на которые насаживались ядра из камня для метания, не того размера, это было бы такой же катастрофой, как если бы современный командир обнаружил, что боеприпасы для его артиллерийского расчета — не того калибра.
Во время последнего правления 11-й Династии Египет находился в упадке. Храмы перестали быть местом обучения адептов практике духовного совершенствования. Вместо этого жрецы превратились в простых сборщиков дани. Большинство населения пребывало в заблуждении относительно их истинных целей, считая, что боги стали такими тщеславными и капризными, будто полностью зависят от публики и ждут от нее постоянного поклонения.
Рааб Хотеп входил в немногочисленную группу сопротивления, состоявшей из людей, готовых пойти на жертвы ради избавления от существовавшего режима террора. Их называли Глаза Гора, титул, который они взяли для себя, чтобы напоминать самим, что человек высокой духовности должен постоянно держать оба глаза открытыми: одним — видеть деяния богов, а вторым уметь разглядеть червей в брюхе мертвого крокодила. Их паролем было: «Отправь страх в изгнание». Если бы они принадлежали нашему времени, то наверняка бы выбрали себе в качестве пароля девиз «Долой эгоцентризм» как наиболее актуальный и уместный для их движения.
Когда фараон Аменемхет, которого они избрали, был официально провозглашен царем Египта, он произнес речь тысячам людей, собравшихся на его коронацию. Речь была слишком длинна, чтобы цитировать ее полностью, но некоторые пассажи достойны внимания:
«Я никогда не забуду тот день (записал Рааб). Аменемхет светился в лучах солнца, словно статуя из чистого золота. Его лик, увенчанный Белой Короной, был недвижен, как и скрещенные руки. В руках он держал посох, которым клялся пасти свой народ, и бич, защищавший его от врагов. Однако ко всякому, кто слышал его в толпе народа, он обращался как друг и посредник между ними и их предками:
«Стремитесь к счастью, как неискушенные стремятся к силе; и помните, что любовь есть и семя и плод радости. Да будут ваши действия такими, что если бы они были направлены на вас, они принесли бы вам только радость. Любите других, чтобы и они любили вас; и любите себя, чтобы вы смогли полюбить других.
Это — первый закон: несокрушимая скала, на которой должен стоять Египет. Если только его соблюдать, то не нужно никаких других законов; но, чтобы вы знали, что он может дать вам, я расскажу вам, какой урожай вырастет на этой первой вспаханной вами борозде:
• Вы будете рождены без страха; ибо ваша мать и ваш отец зачнут вас в радости.
• Вы научитесь словам доброты, так что резкие крики гнева и грубость ссор станут для вас чужеземной речью, бессмысленной для слуха.
• Ваш труд да будет в ответ на нужды ваших душ; и пусть родились вы в доме рыбака, вы можете стать писцом; и пусть родились вы в доме горшечника, вы
18 можете стать воином; если же в доме землепашца — вы можете возвыситься до положения знатного господина. Пусть ваше сердце станет мерилом ваших дел и поступков на весах вечности; и да не истощится ваше терпение, если поле для работ будет слишком большим, или если место для работ будет слишком тесным.
• Да не будете связаны здесь на земле никакими другими узами, кроме уз любви. Если брат привязан к брату узами родства, то пусть скажут друг другу «Прости» и пойдут каждый своим путем, вместо того чтобы идти вместе, враждуя друг с другом».
Затем Аменемхет напомнил людям о необходимости охранять себя от соблазнов Сета, олицетворявшего дьявольские качества человека, такие как зависть, ревность и ненависть.
«Вы всегда должны помнить, что Сет может проникнуть в ваш дом в любом обличье. Он может предложить вам золото, которое не принадлежит вам по праву. Он может дать вам жезл власти, который будет слишком тяжел для ваших рук. Он может влить в уста ваши сладкое вино лести, пить которое вам нельзя, ибо вы еще не созрели для этого. Вы должны увидеть в нем врага рода человеческого, и если он не покинет вас по вашей просьбе, вы должны призвать на помощь друзей ваших и вместе с ними изгнать его прочь.
• Повинуясь Первому Закону, вы тем самым сломаете многие стрелы в колчане Сета.
• Вам не будет в тягость одиночество, ибо у вас всегда будут друзья.
• Вы не станете бояться близких своих: муж жены своей, а жена — мужа, ибо отношения ваши будут строиться на любви, а не на выгоде.
• Вы не будете бояться детей ваших, ибо от союза любви не рождается злое.
• Вы не будете страдать от безделья, ибо все будете нужны Новому Египту.
• Вы не устрашитесь работы, ибо она будет вам по сердцу.
• Вы не убоитесь голода, ибо в амбарах у вас будет зерно на худые годы. • Вы не будете бояться наводнений, ибо построите каналы для орошения полей и мощные акведуки.
• Вам не страшна будет старость, ибо с годами ваша мудрость откроет вам новые горизонты.
• Вам не страшна будет и сама смерть, ибо вы будете помнить, что это лишь другой берег Великой Реки.
• Вы не убоитесь Сета, а наоборот, сокрушите его своей любовью от чистого сердца».
Обещания Аменемхета, данные своему народу, сбывались и в течение трех последующих столетий, и до тех пор, покуда в людской памяти не стерлись заповеданные им нравственные принципы, народ жил счастливо.
В этот период относительного мира и благоденствия я появлялась на свет в Долине Нила еще, по крайней мере, дважды, но оба раза моя жизнь была так безмятежна, что от нее осталось только чувство ностальгии, но не каких-то особенных событий. Эти милые сердцу воспоминания не дают покоя моей душе. Меня постоянно мучает вопрос: почему люди нашего времени не требуют тех же моральных и душевных качеств от своих правителей, которыми обладал Аменемхет? Если бы они сделали это, правители, возможно, смогли бы дать им нечто лучшее, нежели просто воплощение в новом физическом облике, который наверняка будет хуже и в нравственном и физическом отношениях: ведь многие факты говорят о том, что все живое только ухудшается из-за мутаций, вызванных повышенной радиоактивностью.
Жизнь Рааб Хотепа была опубликована двумя отдельными книгами под названиями «Глаза Гора» и «Правитель Горизонта (Небосклона)», вышедшими, соответственно, в 1942 и 1943 годах. Даже после того, как я выбросила из них пять глав, которые касались сына фараона и таким образом не добавляли ничего нового к этой автобиографии, записи все равно перевалили за четверть миллиона слов (около 600 страниц. — Прим. пер.) и не могли быть изданы одной книгой во время войны (были ограничены издания бумажной продукции). Мне также пришлось исключить шесть народных сказок, которые рассказывали Рааб Хотепу в детстве, а он пересказал их своим сыновьям и дочери. Однако они не пропали, составив содержание следующей книги — «Алая Рыбка».
Записать эти сказки было вовсе нетрудно, возможно потому, что он слышал их в юном возрасте и сохранил в памяти в виде ярких картинок. Вероятно также, что они оставались такими четкими в памяти потому, что мне рассказывали их по крайней мере в четырех египетских инкарнациях: когда нам напоминают о том, что мы уже знаем, это производит более яркое впечатление, нежели первое, осторожное знакомство с новыми сведениями. Кстати, я поняла, почему меня всегда так притягивала фаянсовая фигурка голубого гиппопотама, которого можно увидеть в любой коллекции египетских находок. Он — герой одной из сказок — был любимой игрушкой маленькой египетской принцессы, добрый волшебник превратил его в человеческое существо, а принцесса влюбилась в него и вышла за него замуж.
Детвора в Трелидане также послужила толчком к воспоминаниям легенд из моей североамериканской инкарнации, относящейся ко II тысячелетию до нашей эры: по-моему, где-то в промежутке между Секит и Рааб Хотепом. Эти легенды составили содержание «Утра Краснокожего». Автобиография была названа «Алое Перо», ибо, хотя тогда я была женщиной, мне было дано право носить перо этого цвета: ведь я прошла все испытания, необходимые, чтобы стать воином племени.
Эта жизнь была прежде всего связана с необходимостью мужчины и женщины преодолеть антагонизм полов, с осознанием, что они получают свой жизненный опыт как в мужском, так и в женском облике. Тотальное существо — гермафродит, и если личность пытается отрицать инстинкты и интуицию, полученные в существовании в противоположном поле, это породит психологическую вражду внутри человека, снижающую его потенциал и ведущую к социальным неурядицам, которые в наше время обостряют проблемы людей с сексуальными отклонениями от нормы.
Мораль племени, к которому я принадлежала, сводилась к одной идее. Они верили, что пред вратами рая Великие Охотники зададут им один вопрос, а именно: «Сколько людей вы осчастливили своим рождением (появлением на свет)?» Очевидная простота его показывает, что эти люди сохранили такое прозрение в фундаментальные принципы человеческого бытия, которое по своей идеологии было гораздо ближе к оригинальному замыслу, чем даже идеология, которой придерживались в Древнем Египте. Там подобные идеи потеряли первозданную чистоту, хотя и были подробно изложены в Законах 42 Распорядителей (Оценщиков): эти законы, к сожалению, спустя несколько столетий превратились во что-то очень эфемерное и неуловимое из-за суеверий, собранных и дошедших до нас в бесчисленных манускриптах египетской «Книги Мертвых».
В этот период моей жизни мне с трудом удавалось выкроить пару свободных часов для записи воспоминаний, пришедших из прошлого, которые в связи с большой занятостью Чарльза я надиктовывала Кэтлин Баркер. После того как Артур (ее муж) попал в плен к японцам во время сдачи Гонконга, Кэтлин вместе со своими сыновьями переехала к нам в Трелидан. И она, и я были тогда по горло заняты более насущными делами того времени. В нашем доме всегда находилась масса людей; одних мы знали еще с довоенного времени, а другие становились друзьями, едва переступив порог нашего дома.
Многие просто нуждались в отдыхе, питании и тепле, чтобы набраться сил перед очередным раундом грядущих испытаний. Другие привозили с собою проблемы, которые, возможно, никогда бы и не возникли у них в мирные времена, а сейчас вдруг всплыли на поверхность под воздействием постоянного стресса. Таким людям нужна была срочная психотерапевтическая помощь, состоявшая в выявлении источника их специфических страхов, которые не исходили из пред- чувствия будущего, а шли из прошлого, хотя они сами и не осознавали этого. Отрадно было видеть, как человек, страдающий от страха смерти и боязни быть искалеченным, погибнуть в воде, получить ожоги или быть погребенным под развалинами во время бомбежки, с моей помощью осознавал этот постоянный страх как нечто, принадлежащее его детству, и переставал придавать ему значение фатальности.
Помимо забот, связанных с ведением большого хозяйства (тут и разделка свиной туши, и приготовление бекона, сосисок, и засолка сала), много времени у меня уходило и на уход за больными: постоянно приходилось за кем-то ухаживать, будь то послеоперационные больные или несчастные случаи, хроники и даже люди, страдающие белой горячкой, — во всем этом у меня уже накопилась большая практика.
Мне всегда везло на докторов, со многими из них я находилась в дружеских отношениях, так что в случае нужды я всегда могла обратиться за помощью и профессиональным советом. К примеру, я настояла, чтобы одной больной провели полное медицинское обследование, и оказалось, что настоящая причина симптома, от которого она много лет пыталась избавиться с помощью психиатра, крылась не в ее фригидности, а в массивной фиброме матки, астматические же явления были вызваны не ревностью к матери, а воспалением аденоидов. Мне уже в юности было ясно (как, впрочем, и сейчас), что любое отклонение от нормы следует рассматривать на том уровне, который наиболее уместен в данном случае. По-моему, глупо пытаться извлечь пулю из раны с помощью психотерапии, так же как надеяться излечить психоз, доводя пациента до ступора пилюлями.
Мой неортодоксальный подход к психотерапии всегда казался мне таким же естественным, как и мое ясновидение и дальняя память. Я считала, что это идет от моих египетских инкарнаций, до тех пор пока в 1945 году не начала записывать воспоминания, послужившие мне материалом для книги «Возвращение в Элизиум». Я родилась в Греции в конце II века до нашей эры. Тогда меня звали Люцина, я была охранником и учеником философа, который, находясь у себя в поместье неподалеку от Афин, пытался лечить своих пациентов, убеждая их, что здравомыслие состоит в том, чтобы оставить всякую надежду на личное бессмертие.
Люцина тоже обладала свойством дальней памяти и сохранила довольно много древних знаний, чтобы понимать абсурдность воззрений своего учителя, которому она была по-настоящему предана. После ряда «научных» диспутов с ним она сумела доказать, что в его посылке заключена фундаментальная ошибка. Однако тот, вместо того чтобы радоваться, вдруг впал в страшное уныние. Люцина отправилась в Рим, где основала процветающую, хотя и несколько скандальную философскую школу на острове посреди Тибра.
По разным причинам, которые не имеют прямого отношения к предмету реинкарнации, я опубликовала всего лишь еще одну автобиографию по данным дальней памяти — «И тогда родился Моисей» (где я была мужчиной, современником фараона Рамзеса Второго). Однако, пока я не встретила Дэниса в 1958 году, у меня было мало возможностей, чтобы на практике применить мою идею, согласно которой в Расширяющейся Вселенной человеческое существо тоже имеет тенденцию к расширению.
Дэнис Келси
2 ОСОЗНАНИЕ РЕАЛЬНОСТИ
Я бы хотел, чтобы люди разделяли мою веру в реинкарнацию. Думаю, это добавило бы им радости в жизни, освободило от ненужных страхов и придало бы уверенности в собственном здравом рассудке. Конечно, в наше время может показаться необычным, что в такие вещи верит психиатр, который к тому же еще и положил эту веру в основу своей терапии. Однако поскольку я не всегда придерживался этих воззрений, поясню, как я пришел к ним на основе своего клинического опыта. В течение десяти лет я собирал свидетельства реинкарнации, еще не зная, что на свете живет некая женщина по имени Джоан Грант, которая, оказывается, способна вспомнить многие из ее прежних жизней. Без этой подготовительной работы я не смог бы по достоинству оценить вклад Джоан в науку, поскольку, как и большинство людей, не могу принять на веру идею, если она не апеллирует к моему разуму и не опирается на мой жизненный опыт.
На поприще психиатрии я оказался совершенно неожиданно для себя, в возрасте 31 года, и без всякой предварительной подготовки. Надо сказать, что мне повезло, ибо я вступил на эту стезю безо всяких предвзятых идей: когда я учился, психиатрии в учебной программе отводилось очень скромное место. Например, нас учили, что причинами тироидного токсикоза являются «секс, сепсис и психическая травма». Я прослушал цикл лекций с демонстрациями учебных фильмов без особого интереса, ибо вопросы по психиатрии редко попадали в экзаменационные билеты. И насколько я помню, этим все и закончилось.
Однако, занявшись психиатрией, я сразу же столкнулся с целым рядом случаев, которые значительно расширили мои представления о науке, а спустя четыре года работа с одним пациентом привела меня к мысли о том, что в человеке есть компонент, не обладающий физическими свойствами. Эта мысль перевернула всю мою жизнь: одно дело, когда это подается как некая догма или часть религиозной доктрины, и совсем другое — когда к тому же заключению приходишь на основе своего собственного опыта. Эта встреча с моим больным, по сути дела, явилась важной вехой на моем пути к идее реинкарнации (хотя тогда я еще не осознавал этого) — ведь тогда я уверовал в реальность существования того, что способно реинкарнировать!
В 1948 году я работал в клинике большого военного госпиталя. На эту должность я попал благодаря тому, что за три года до этого успешно сдал экзамены в интернатуру, что послужило началом долгого пути, который мог привести меня к утверждению в должности консультанта-терапевта. Я все еще был на пути к желанной цели, когда госпиталь вдруг охватила эпидемия гриппа, что круто изменило направление моей карьеры. Дело в том, что одной из первых жертв эпидемии стал врач психиатрического отделения, которого я вынужден был срочно заменить. В первую же н&heip;