Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Лама Анагарика Говинда

ОСНОВЫ ТИБЕТСКОГО МИСТИЦИЗМА
СОГЛАСНО ЭЗОТЕРИЧЕСКОМУ УЧЕНИЮ
ВЕЛИКОЙ МАНТРЫ ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ

Перевод Н.Н.Дудко, С.А.Сидорова Foundations of Tibetan Mysticism. London, 1972
СПб.: Издательство "Андреев и сыновья", 1993 Памяти моего Учителя
Достопочтенного Томо Геше Римпоче Нгаванг Калзанга,
настоятеля монастыря "Белая Раковина" в долине Томо,
чья жизнь явилась воплощением Идеала Бодхисаттвы.
Предисловие

Значение тибетской культурной традиции для духовного развития человечества огромно, ибо Тибет – последнее живое звено, связывающее нас с цивилизациями далекого прошлого. Мистические культы Египта, Месопотамии и Греции, инков и майя угасли вслед за гибелью этих древних цивилизаций, и теперь уже навсегда утрачены для нашего познания. Исключение составляют лишь некоторые скудные фрагментарные сведения, чудом дошедшие до нас.

Древние цивилизации Индии и Китая хорошо представлены многочисленными произведениями искусства и литературы. Яркие искры их духовной культуры вспыхивают порой и сейчас средь пепла современной мысли. Однако их культурные достижения скрыты или пронизаны столь мощными слоями различных культурных влияний, что очень трудно, а зачастую и невозможно выделить истинные элементы из наносных и распознать их первозданную природу.

Тибет, благодаря своей естественной изоляции и неприступности (которая к тому же в последние столетия была закреплена особыми политическими условиями), не только наследовал, но и сохранил живые традиции наиболее отдаленного прошлого, сберег знание сокровенных сил человеческой души, высочайшие достижения и эзотерические учения индийских святых и мудрецов.

Но в урагане событий, преобразовывающих мир и изменивших жизнь всех наций на Земле, в урагане, который вырвал даже Тибет из его вековой изоляции, эти духовные достижения будут навсегда утрачены, если уже сейчас не станут составной частью культуры будущей и более высокой цивилизации всего человечества.

Предвидя будущее, Томо Геше Римпоче, один из величайших духовных Учителей современного Тибета и истинный Наставник внутреннего видения, покинул свой уединенный горный приют, где двенадцать лет совершал медитативное созерцание, и провозгласил, что настало время открыть миру те духовные сокровища, которые были сохранены и сокрыты в Тибете более тысячи лет. Именно сейчас человечеству необходимо принять великое решение, сделать выбор: перед нами лежит Путь Власти посредством контроля над силами Природы – путь, ведущий к порабощению и самоуничтожению; и Путь Просветления посредством контроля сил в нас самих – путь, ведущий к Освобождению и Самореализации. Указать этот Путь, Бодхисаттва-марга, превратить его в реальность и было делом жизни Томо Геше Римпоче.

Живой пример этого Великого Учителя, из чьих рук двадцать пять лет назад автор получил первое буддийское посвящение, был высочайшим духовным стимулом жизни и открыл ему врата к тайнам Тибета. Более того, пример этот побудил автора передать людям всего мира те познания, тот опыт, который он в результате обрел, передать в той мере, в какой этот опыт может быть изложен словами. И если, несмотря на все недостатки, которые присущи любой подобной попытке, автор хотя бы в чем-то смог помочь другим искателям, то заслуга в этом принадлежит его Гуру, который отдал людям высшее – Самого Себя. И вместе с Ним автор памятует о тех Учителях, которые, после ухода его первого Гуру, заняли Его место, дабы взрастить семена, Им засеянные. Всем Учителям автор выражает свою глубокую благодарность. Слава Ему, Всепробужденному!
ОМ МУНИ МУНИ МАХАМУНИ ШАКЙАМУНИЙЕ СВАХА!

Касар Дэви Ашрам, Кумаон Гималайя, Индия,
в пятый месяц 2500-го года после Паринирваны Будды
(октябрь, 1956 года)

Автор
Первая Часть
ОМ
ПУТЬ ВСЕОБЩНОСТИ
1. МАГИЯ СЛОВ И СИЛА РЕЧИ
Все видимое смыкается с невидимым,
слышимое – с неслышимым,
осязаемое – с неосязаемым,
возможность мыслимая – с немыслимым.

Новалис

Слова – это отпечатки разума, результаты, или, точнее, остановки в бесконечной последовательности переживаний, которая достигает настоящего из невообразимо далекого прошлого и нащупывает свой путь в столь же невообразимо далеком будущем. Слова – это "слышимое, что смыкается с неслышимым", формы и потенциальные возможности мысли, вырастающие из того, что за пределами мысли.

Таким образом, сущностная природа слов не исчерпывается ни их сиюминутным значением, ни относительной степенью их важности как посредников для выражения мыслей и представлений, но одновременно они проявляют и те качества, которые не могут быть превращены в понятия, – подобно тому, как мелодия хотя и допускает ассоциацию с понятийным представлением, все же не может быть описана ни словами, ни иными "посредниками" выражения. Именно это иррациональное свойство и пробуждает наши глубочайшие чувства, возвышает наше сокровенное бытие и заставляет его звучать вместе с другими.

Волшебство воздействия поэзии на человека как раз и обусловлено сочетанием этой особенности слов с поэтическим ритмом. Это нечто способно влиять на нас значительно сильнее, чем объективное содержание слов, сильнее даже, чем разум со всей его строгой логикой, на которую мы столь непоколебимо уповаем. Большинство великих ораторов обязано своим успехом не столько тому, что они говорят, но тому, как они говорят это. Если бы людей можно было убедить средствами логики и научных выводов, философы давно уже сумели бы настроить в пользу своих взглядов большую часть человечества.

С другой стороны, священные книги великих мировых религий никогда не смогли бы оказать достаточно сильное влияние на верующих, ибо то, что они содержат в общедоступной форме, по объему весьма незначительно в сравнении с трудами великих ученых и философов. И поэтому мы справедливо можем утверждать, что сила этих священных писаний скрыта в магии слова, т.е. в его сокровенной силе, которая была известна Мудрецу прошлого, стоявшему у истоков языка.

Рождение языка было и рождением человечества. Каждое-слово выступало как звуковой эквивалент переживания, связанного с внутренними или внешними стимулами. В основе длительного процесса формирования языка лежало огромное творческое усилие, и именно благодаря этому усилию человек смог подняться над животными.

Если искусство можно назвать воссозданием и формальным выражением реальности через посредство человеческого опыта, то создание языка можно назвать величайшим достижением искусства. Каждое слово изначально было тем средоточием сил, в котором действительность преобразовывалась в звучание речи, в живое выражение души человека. Посредством: этого звукотворчества он овладел миром и, более того, обнаружил новое измерение, мир в самом себе, открывающий перспективу более высокой формы бытия, которая превосходит настоящее состояние человечества в той же мере, в какой сознание цивилизованного существа возвышается над сознанием животного.

Предчувствие более высокого состояния бытия связано с определенными переживаниями, скрытыми вместе с тем настолько глубоко, что их невозможно ни объяснить, ни описать. Они столь неуловимы, что не поддаются сравнению, и связать, их с чем-либо в мышлении или воображении невозможно. И все же такие переживания несравнимо реальнее всего того, что доступно нашему взору, осмыслению, осязанию, вкусу, слуху или запаху, – ибо эти переживания связаны с тем, что предшествует и содержит в себе все остальные ощущения, и по этой причине не может быть отождествлено ни с одним из них. И потому-то только посредством символов можно намекнуть, указать на эти переживания. Однако данные символы опять-таки возникли не произвольно, не являются спонтанными: выражениями, вырывающимися из наиглубочайших сфер человеческого разума.

"Формы высшей жизни во Вселенной и в природе вырываются, воплотившись в видения пророка, в звучание голоса певца, и предстают перед нами чарами видения и звука, чистые и открытые. Их существование – признак священной силы провидца-поэта. Слова, слетающие с его уст, – это не обычное слово, шабда, образующее речь. Это – мантра, импульс к созданию мыслеобраза, власть над тем, что есть, тем, как оно действительно существует в своей чистой сущности. Таким образом, это – познание. Это – истины бытия, превосходящие представления правильного и ошибочного; это – действительное бытие, за пределами мышления и сознания. Это – "познание" чистое и простое, познание Существенного, Веда (греч. – oida, нем. – wissen, ведать). Это – непосредственное одновременное осознание познающего и познаваемого. Подобно тому, как оно выступало в качестве некоего духовного импульса, который словом и видением обретал власть над провидцем-поэтом, точно так же, во все времена, где бы ни встретились люди, знающие, как использовать слова-мантры, они обретают магическую силу вызывать непосредственную реальность – будь она в облике богов или в игре слов.

В слове "мантра" корень "ман" – мыслить (греч. – menos, лат. – mens) соединен с окончанием "тра", образующим слова-инструменты. Таким образом, мантра – это "инструмент для мышления", "то, что создает умственный образ, картину". Вместе со своим звучанием она вызывает и свое содержание во всей полноте непосредственной реальности. Мантра суть "сила, а не обычная речь, которой разум способен противиться или может избежать. То, что своим звучанием выражает мантра, существует, случается. Именно здесь, а не где-нибудь, слова являются деяниями, проявляющимися непосредственно. Сила истинного поэта и заключается в том, что его слова творят действительность, вызывают ее, влекут за собой и раскрывают нечто реальное. Его слова не повествуют, они действуют" (Zimmer, 1930, с. 81).

Слово в час своего рождения было средоточием силы и реальности, и только привычка низвела его на уровень обычного условного посредника выражения. Мантра в определенной мере избежала этой участи, ибо она не имела никакого конкретного значения, и потому ее невозможно было использовать в утилитарных целях.

Хотя мантры и выжили, но связанная с ними традиция практически умерла, и лишь немногие наши современники знают, как надо использовать мантру. Современные люди не способны даже представить себе, сколь глубоко воспринималась магия слова и речи в древних цивилизациях и сколь огромно было ее влияние во всех сферах жизни, особенно – в религиозных аспектах.

В наш век радио и газет, когда сказанное или написанное слово размножается миллионными тиражами и без разбору швыряется толпе, его ценность настолько снизилась, что сегодня трудно даже представить то благоговение, с которым люди более духовных времен или более религиозных цивилизаций относились к слову, являвшемуся для них кладезем священной традиции и воплощением духа.

Последние осколки таких цивилизаций еще могут быть найдены в странах Востока. Но только одна страна смогла сохранить живую традицию мантры вплоть до наших дней. Эта "страна – Тибет. Здесь не только слово, но и каждый составляющий его звук, каждая буква алфавита рассматриваются как священные символы. И хотя слово может служить мирским целям, о его происхождении никогда не забывают и не воспринимают с полным безразличием. Поэтому к написанным словам относятся с почтением и никогда беззаботно их не расточают, не бросают там, где они могут быть попраны стопой человека или животного. А если некое слово или писание – религиозного характера, то даже к малейшему фрагменту его относятся с благоговением, как к драгоценному подарку, и этот фрагмент никогда не будет преднамеренно уничтожен, даже если не сможет служить более никаким полезным целям. Он будет помещен в специально построенное святилище, хранилище или в пещеру, где и останется до своего естественного распада.

Постороннему наблюдателю, рассматривающему подобные действия в отрыве от их психологических связей и их духовной подоплеки, все это может показаться примитивным суеверием. Однако тибетцы не столь примитивны, чтобы верить в независимую "жизнь" клочка бумаги или написанных на нем знаков (в отличие от наивных анимистов), но они придают огромное значение состоянию собственного сознания, находящего свое выражение в каждом подобном действии и основанного на признании вечносущей более высокой реальности, которая пробуждается и становится действенной в нас при каждом соприкосновении с ее символами.

Таким образом, символ никогда не вырождался в простой объект мирского обихода, его приберегали не только для "красна дня" или случайной молитвы, но символ всегда был и остается живым настоящим, которому подчиняются все мирские и материальные вещи, все обыденные нужды жизни. Действительно, то, что мы называем "мирским", "материальным", лишается своего покрова мирских и материальных признаков и становится воплощением реальности, лежащей в основе всех явлений, – реальности, которая придает смысл нашей жизни и нашим поступкам и которая вплетает даже самые скромные, казалось бы, малозначащие вещи в великие связи вселенских событий.

"В ничтожном ты ценителя найдешь, вознаградить которого всей глубиной своей не сможешь" (Рильке). Если бы эта духовная направленность в чем-то прервалась, она утратила бы свое фундаментальное единство, а вместе с ним и свою стабильность и силу.

Пророк, поэт и певец, духовно творящий, физически воспринимающий и чувствующий, святой – все они постигли сущностность формы в слове и звуке, в видимом и осязаемом. Они не пренебрегают тем, что кажется малым и незначительным, ибо они способны в малом узреть великое. Благодаря им слово превращается в мантру, а звуки и знаки, ее образующие, становятся проводниками таинственных сил. Благодаря им видимое обретает свойство символов, осязаемое становится творческим инструментом духа, и жизнь превращается в полноводный поток, струящийся из вечности в вечность.

Иногда полезно вспомнить о том, что позиция Востока была также свойственна и Западу, что традиция "внутреннего" или одухотворенного слова, реальности и действенности символа имеет своих приверженцев даже в наше время. Мы можем упомянуть здесь хотя бы о мантрической концепции "слова" Райнера Мария Рильке, который раскрывает истинную сущность мантрической силы:

Где осторожно, медленно из забытого
Воспоминание прошедшее всплывает вновь
Столь совершенное, столь мягкое, безмерное,
Но постижимое в игре неуловимой,

Там мы осознаем начало Слова,
И смысл Его безмолвно нас одолевает –
Ибо рассудок, одиночество принесший,
Сам жаждет вновь вернуть единство наше.
2. ПРОИСХОЖДЕНИЕ И УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР
СВЯЩЕННОГО СЛОГА ОМ

Значимость слова в древней Индии может быть проиллюстрирована следующим отрывком из "Чхандогья Упанишады":

Сущность всех существ – земля,
Сущность земли – вода,
Сущность воды – растения,
Сущность растений – человек,
Сущность человека – речь,
Сущность речи – Ригведа,
Сущность Ригведы – Самаведа,
Сущность Самаведы – Удгитха (= ОМ).
Эта Удгита – лучшая из всех сущностей, наивысшая.
Достойна высшего места, восьмого.

Другими словами: латентные силы и качества земли и воды сконцентрированы и преобразованы в более развитом организме растений; силы растений преобразованы и сосредоточены в человеке; силы человека сконцентрированы в умственных способностях осознания и выражения посредством звуковых эквивалентов, порождающих, в своих сочетаниях, внутреннюю (концептуальную) и внешнюю (слышимую) формы речи, благодаря которым человек отличает себя от других, более низких форм жизни.

Наиболее ценным выражением этого духовного достижения, обобщением его опыта является священное знание (Веда) в поэтической (Ригведа) и музыкальной (Самаведа) формах. Воздействие поэзии глубже воздействия прозы, ибо поэтический ритм порождает более высокое единство и ослабляет путы нашего разума. Но воздействие музыки глубже воздействия поэзии. Музыка выводит нас за пределы значения слов и вводит в состояние интуитивного восприятия.

В итоге ритм и мелодия обретают свой синтез и свое слияние (что заурядному уму, напротив, может показаться расторжением) в едином глубоком и всеохватывающем звучании священного слога ОМ. Здесь достигается вершина пирамиды, опирающейся на плоскость наибольшей разобщенности и материализации (в "грубых элементах") (санскр. махабхута), и достигающей точки высшего единства, высшей одухотворенности, где содержатся скрытые свойства всех предшествующих уровней, подобно тому, как в семени или зародыше (санскр. биджа) содержатся свойства всего будущего организма. В этом смысле ОМ – квинтэссенция, слог-семя (санскр. биджа-мантра) Вселенной, магическое слово par exceence (таковым было и первоначальное значение слова "брахман"), наиболее общая сила всеохватывающего сознания.

Через отождествление священного слова со Вселенной понятие брахман становится эквивалентом всеохватывающего разума, всеприсутствующей силы сознания, которой наделены люди, боги и животные, но которая, однако, может быть воспринята во всей полноте только святым и Пробудившимся.

ОМ, ранее применяемый в космическом параллелизме ведических жертвенных церемоний, становится одним из наиболее важных символов йоги. После того как он был освобожден от мистицизма и магии жертвенной практики, а также от философских спекуляций раннерелигиозной мысли, ОМ превращается в одно из основных средств в практике медитации и внутреннего объединения (что и является актуальным значением термина "йога"). Таким образом, ОМ превращается из метафизического символа в разновидность психологического инструмента или "посредника" для концентрации.

"Подобно тому, как паук, поднимаясь по своей нити, достигает свободы,
так и йогин восходит к освобождению посредством слога ОМ".

В "Мантраяна Упанишаде" ОМ сравнивается со стрелой, увенчанной наконечником манаса (мысль), которая вкладывается в лук человеческого тела; пронзая мрак неведения, она достигает лучезарного света Высшего Состояния.

Сходный отрывок встречается в "Мундака Упанишаде" [2.2, 3]:

"Взяв, как лук, великое оружие Сокровенного Учения (упанишад), вложи в него стрелу, заостренную непрестанной медитацией. Натяни тетиву разумом, преисполненным Тем (Брахманом). Проникнись, о благородный, Вечным, как Целью. Пранава (ОМ) – это лук; стрела – Атман; Брахманом зовут эту цель. Проникнись Им со вниманием, да соединишься ты с Ним, как стрела с целью".

В "Мандукья Упанишаде" значение звуков, составляющих ОМ, и их символическое толкование описаны следующим образом: "О" есть сочетание "А" и "У"; поэтому весь слог содержит три элемента – А-У-М. Поскольку ОМ является выражением наивысшей способности сознания, эти три составляющих элемента объясняются как три уровня сознания: "А" – бодрствующее сознание (санскр. джаграт); "У" – сознание во сне со сновидениями (санскр. свапна) и "М" – сознание в глубоком сне без сновидений (санскр. сушупти), ОМ в целом представляет всеобъемлющее космическое сознание (санскр. турийя) четвертого уровня, за пределами слов и понятий – сознание четвертого измерения.

Однако выражения "бодрствующее сознание", "сознание во сне со сновидениями" и "сознание в глубоком сне" не следует понимать буквально, но как: 1) субъективное сознание, основанное на восприятии внешнего мира, т.е. наше обычное сознание; 2) сознание нашего внутреннего мира, т.е. мира наших мыслей, чувств, желаний, устремлений, которое мы можем назвать также духовным сознанием; 3) сознание недифференцированного единства, не разделенного более на объект и субъект и полностью пребывающее в самом себе. В буддизме оно описывается как состояние бескачественной неограниченной Пустотности (санскр. шуньята).

Тем не менее четвертое и наивысшее состояние (турийя) различными философскими школами описывается по-разному, в соответствии с их представлением о том, что следует рассматривать как наивысшую цель или идеал. Для одних это – состояние разобщения, изоляции (санскр. кевалатва), чистого самобытия; согласно другим, это – растворение в более высоком бытии (санскр. сайуджйатва) или в безличном состоянии вселенского брахмана; для третьих это – неописуемая свобода и независимость (санскр. сватантрия) и т.д. Но все направления мысли согласны в том, что это состояние не подвержено смерти и страданию, в нем нет ни рождения, ни старения; и чем ближе мы подходим к эре буддизма, тем яснее нам становится, что эта цель не может быть достигнута без отбрасывания всего того, что составляет нашу так называемую "самость", наше эго.

Таким образом, ОМ ассоциируется с освобождением, либо как средство к его достижению, либо как символ его достижения. Несмотря на различия в понимании и определении освобождения, ОМ никогда не принадлежал какому-либо одному философскому направлению, но, оставаясь верным своему символическому характеру, выражал то, что за пределами слов и форм, за пределами ограничений и классификаций, за пределами определений и объяснений: опыт-переживание бесконечности внутри нас, – что может ощущаться либо как манящая далекая цель, либо как простое предчувствие, либо как сильная тяга, или то, что может быть познано как раскрывающаяся реальность, или то, что осуществляется в результате уничтожения ограничений и рабства.

Бесконечностей так же много, как и измерений, и столь же много форм освобождения, сколько характеров. Но все они имеют нечто общее. Страдающие в рабстве и лишении свободы воспримут освобождение как бесконечное расширение. Страждущие во тьме воспримут его как беспредельный лучезарный Свет. Стонущие под бременем смерти и преходящести жизни почувствуют освобождение как вечность бытия. Беспокойные и мечущиеся обретут его в покое и бесконечной гармонии.

Но все эти определения, не утрачивая своего специфического характера, отмечены одним и тем же признаком: "бесконечность". И это важно, ибо показывает нам, что даже наивысшие достижения могут сохранять некий индивидуальный вкус – вкус той почвы, на которой они взошли, не снижая тем не менее своей универсальной ценности. Все же даже в этих предельных состояниях сознания, строго говоря, не существует ни идентичности, ни не-идентичности. Между ними существует глубокая живая взаимосвязь, а не сухое равенство, которое никогда не способно появиться в процессе жизни и роста, но является продуктом лишь безжизненного механизма.

Таким образом, переживание бесконечности выражено ранними Ведами в терминах космологии, Брахманами – в терминах магического ритуала, в Упанишадах – в терминах идеалистического монизма, в джайнизме – в терминах биологии, в Буддизме – в терминах психологии (основанной на опытах медитации), в вайшнавизме – в терминах бхакти (мистическая любовь и почитание), в ведантизме – в терминах метафизики, в шайваизме – в терминах "не-двойственности" (адвайта) и аскетизма, в индуистском тантризме – в терминах женской творческой энергии (шакти) вселенной и в буддийском тантризме – в терминах процесса преобразования психокосмических сил и явлений за счет наполнения их светом трансцендентального знания (праджня).

Этим отнюдь не исчерпываются все разнообразные возможности выражения, не исключается этим и их сочетание и взаимопроникновение. Напротив: обычно многие из этих признаков объединены, и различные системы религиозной мысли и практики резко не разграничены, а более или менее сливаются друг с другом. Однако, выделение того или иного из этих признаков наделяет каждую из этих систем ее специфическим характером, ее особенным "ароматом".

Соответственно, ОМ представляется одному как символ божественной вселенной, другому – как символ неисчерпаемой энергии, третьему – как безграничное пространство, а иному – как бесконечное бытие или как вечная жизнь. Для одних ОМ представляется вездесущим светом, для других – это всеобъемлющий закон, третьи понимают его как всемогущее сознание, как всепроникающую божественность, или представляют его в понятиях всеохватывающей любви, космического ритма, непрестанной творческой способности, или как неограниченное знание, и т.д. до бесконечности.

Подобно зеркалу, которое отражает всевозможные формы и цвета, не искажая их собственной природы, ОМ отражает оттенки любых характеров и воплощается в любых формах высших идеалов, не ограничивая себя исключительно каким-либо одним из них. Если бы этот священный слог был отождествлен с каким-нибудь конкретным значением, если бы он полностью принадлежал некоему частному идеалу, не сохранив иррационального, неосязаемого качества своей сути, он никогда не был бы способен символизировать то надсознательное состояние разума, в котором все индивидуальные устремления обретают свой синтез и свое воплощение.
3. ИДЕЯ ТВОРЧЕСКОГО ЗВУКА И ТЕОРИЯ ВИБРАЦИИ

Как и все живое, символы переживают периоды своего упадка и своего расцвета. Когда их власть достигает зенита, они включаются во все сферы повседневной жизни, пока не превращаются в обычные условные выражения, не связанные более с изначальным переживанием, либо получают столь узкое или, напротив, столь общее значение, что утрачивают в результате свою сокровенную глубину. Тогда их место занимают другие символы, а прежние сохраняют свое пристанище лишь в узком кругу посвященных, откуда они вновь возродятся, когда настанет их время.

Под "посвященными" я не подразумеваю некую организованную группу людей, но тех, кто, благодаря присущей им чувствительности, откликаются на тончайшие звучания символов, переданных им в традиции или же познанных интуитивно. В случае мантрических символов самые утонченные вибрации звука играют важную роль, хотя и возникающие в разуме различные ассоциации, связанные с символами либо в традиции, либо благодаря индивидуальному опыту, в значительной мере укрепляют их мощь.

Тайна этой скрытой силы звука или вибрации, дающая ключ к раскрытию загадок творения и сотворенного, вскрывающая природу вещей и явлений жизни, во всей полноте была понята мудрецами прошлого – святыми Риши, обитавшими на склонах Гималаев, магами Ирана, адептами Месопотамии, жрецами Египта, мистиками Греции – упомянем лишь тех, о ком традиция сохранила хоть какую-нибудь весть.

Пифагор, посвященный в мудрость Востока и бывший основоположником одной из наиболее влиятельных школ мистической философии Запада, говорил о "гармонии сфер". Согласно его учению, каждое небесное тело, а фактически и любой атом, порождает в своем движении специфический звук, свой ритм или вибрацию. Все эти звуки и вибрации создают всеобщую гармонию Вселенной, в которой каждый элемент, сохраняя присущую только ему одному функцию и характер, вносит свой вклад в единое целое.

Идея творческого звука нашла свое продолжение в учениях о Логосе, которые были частично заимствованы ранним христианством. Например, Евангелие от Иоанна начинается таинственными словами: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... И все через Него начало быть..."

Если бы эти глубокие учения, стремившиеся связать христианство с философией гностицизма и с традициями Востока, были бы в состоянии утвердить свое влияние, то вселенская миссия Христа избежала бы западни нетерпимости и узколобого догматизма.

Но знание творческого звука продолжало жить в Индии. Оно получило дальнейшее развитие в различных системах Йоги и нашло свое завершение в тех школах буддизма, философским основанием которых является учение Виджнянавады. Это учение известно также как Йогачара, и его традиция сохранилась во всей полноте в странах распространения буддизма Махаяны, от Тибета до Японии.

Александра Дэви-Нил рассказывает в восьмой главе своей книги "Тибетское путешествие" о "знатоке звука, который не только мог воспроизвести на своем инструменте, напоминающем кимвалы, все разновидности самых необычных звуков, но, подобно Пифагору, утверждал, что все существа и предметы порождают звуки, соответствующие их природе и тому состоянию, в котором они находятся. "И это так, – сказал он, – ибо все существа и объекты суть совокупность танцующих атомов, движение которых порождает звуки. Когда изменяется ритм танца, изменяется и порождаемый им звук... Каждый атом непрестанно поет свою песнь, и ежемгновенно звук создает то грубые, то тонкие формы. И вместе с творящими звуками существуют и звуки разрушающие. Тот, кто способен рождать и те и другие, способен по своему желанию созидать или разрушать".

Было бы неправильным понимать вышеприведенные утверждения с точки зрения материалистической науки. Материалист сказал бы, что сила мантры сводится к воздействию "звуковых волн", или колебаний мельчайших частиц материи, которые, как показывают эксперименты, сами группируются в определенные геометрические структуры и формы, строго соответствующие характеру, силе и ритму звука.

Если бы воздействие мантры можно было свести лишь к этому чисто механическому способу, то она вызывала бы тот же самый эффект, будучи воспроизведенная в магнитофонной или граммофонной записи. Но простое ее повторение человеком не приводит ни к какому результату, если человек этот несведущ, хотя он и может в точности повторить малейшие нюансы интонации адепта. Предрассудок, – дескать, эффективность мантры зависит от интонации ее произношения, – в основном базируется на поверхностной псевдонаучной "теории вибраций" дилетантов, смешивающих воздействие духовных вибраций или сил с воздействием физических звуковых волн. Если бы эффективность мантр зависела от точности их произношения, то все мантры в Тибете утратили бы свое значение и силу, ибо в Стране Снегов они произносятся не в соответствии с фонетикой санскрита, а согласно фонетическим правилам тибетского языка (например, вместо ОМ МАНИ ПАДМЭ ХУМ тибетцы произносят ОМ МАНИ ПЁМЭ ХУМ),

Это означает, что сила и воздействие мантры зависят от духовной установки, знания и ответственности данного человека. Шабда, или звучание мантры – это не физический звук (хотя и может сопровождаться таковым), но духовный. Он не доступен слуху, но слышен лишь сердцем; его невозможно произнести губами, но можно лишь разумом. Мантра обладает силой и значением только для посвященного, т.е. для того, кто прошел через особый ряд переживаний, обрел определенный опыт, связанный с данной мантрой.

Подобно тому, как химическая формула имеет значимость лишь для того, кто знаком с ее символами и законами ее применения, – так же и мантра наделяет силой только тех, кто осознал ее внутренний смысл, сведущ в методах ее применения и, наконец, ясно понимает, что мантра есть средство к пробуждению дремлющих сил в нас самих, тех сил, благодаря которым мы сами способны определить свою судьбу и повлиять на наше окружение.

Мантры – отнюдь не "заклинания", как понимают их и по сей день даже компетентные западные ученые-востоковеды, и не принадлежат они исключительно тем, кто достиг совершенства (санскр. сиддхи) в своем "колдовстве" (как Грюнведель называет сиддхов). Мантры действуют не в силу собственной магической природы, но исключительно благодаря и посредством всецело воспринявшего их разума. Сами по себе они не обладают никаким запасом энергии; они – лишь средство для концентрации уже существующих помимо них сил. Так увеличительное стекло само в себе не содержит никакого тепла, но способно сконцентрировать солнечные лучи и превратить их рассеянную энергию в интенсивный поток тепла. Это может показаться колдовством только дикарю, который видит лишь результат, не зная причин, его вызвавших, и их внутренних связей. Так что тот, кто путает знание мантр и колдовство, в данном случае не слишком отличается от дикаря. И если ученые, пытавшиеся вскрыть природу мантры методами классической философии, пришли к выводу, что мантра – не более чем "бессмысленная тарабарщина", лишенная как грамматической структуры, так и логического смысла, то их труд можно уподобить попытке поймать бабочку с кувалдой в руках.

Разве не удивительно, как при явной неадекватности средств, при отсутствии даже малейшего личного опыта, без; каких-либо попыток изучить под руководством компетентного учителя (гуру) суть и методы традиции мантры, подобные ученые претендуют на право судить и выносить мнение.

И только благодаря первым отважным работам Артура Авалона (в основном на материале индуистских тантр, нашедших своего наиболее талантливого интерпретатора в лице немецкого индолога Генриха Циммера) мир наконец впервые увидел, что тантризм – вовсе не "выродившийся" индуизм и не "испорченный" буддизм, что традиция мантры – выражение глубочайшего познания и опыта в области человеческой психологии.

Этот опыт можно приобрести только под руководством компетентного Гуру (являющего собой воплощение живой традиции) в ходе непрестанной практики. Если мантра используется на основе такой подготовки, все необходимые ассоциации и накопленные силы раскрываются в посвященном и создают ту атмосферу и ту мощь, которые необходимы для достижения цели данной мантры. Непосвященный же может бормотать ее сколько угодно без малейшего результата. Поэтому мантры, даже тысячекратно размноженные в книгах, не утрачивают ни своей тайны, ни своей ценности.

Эта "тайна" – не нечто преднамеренно скрываемое, но то, что обретается посредством самодисциплины, сосредоточения, внутреннего опыта и интуитивного проникновения в ее суть. Как и всякая ценность и любая разновидность знания, ее невозможно обрести без усилия. Лишь в этом смысле традиция мантры эзотерична, как и любая сокровенная мудрость, не раскрывающая себя с первого взгляда, подобно поверхностному" знанию, но реализуемая в глубинах человеческого разума. Поэтому когда Хуэй-нэн, ученик Пятого Патриарха китайской буддийской школы Чань, спросил своего учителя, есть ли у него некое эзотерическое учение, которое он мог бы передать, наставник ответил: "Все, что я могу рассказать тебе, не эзотерично. Но если ты обратишь свой светильник вглубь себя, ты отыщешь сокровенное в своем собственном разуме". Эзотерическое знание открыто всем, кто искренен по отношению к самому себе, кто способен впитать учение непредвзятым открытым разумом.

Однако, подобно тому, как в университеты и аналогичные институты для получения высшего образования принимаются только те, кто обладает необходимым дарованием и способностями, так и духовные наставники всех времен требовали ют своих учеников наличия определенных качеств и способностей, прежде чем давали им посвящение в сокровенные учения мантрической науки. Ибо нет ничего опаснее полузнания, или знания, имеющего только чисто теоретическую ценность.

Вот качества, которыми должен обладать ученик: искреннее доверие к Гуру, полная преданность тому идеалу, который

Он представляет, и глубокое уважение ко всему духовному. И специальные качества: глубокое знание основных положений священных писаний или традиции и готовность посвятить определенное число лет жизни изучению и практике сокровенных учений под руководством Гуру.
4. УПАДОК ТРАДИЦИИ МАНТРЫ

Мантрическое знание может быть названо тайным учением более или менее в той же мере, в какой высшая математика, физика или химия, которые простому человеку, не знакомому с принятыми в этих науках символами и формулами, представляются книгой за семью печатями. Но и подобно тому, как высочайшие достижения этих наук могут быть использованы в целях достижения личной или политической власти и потому сохраняются в тайне заинтересованными партиями (например, правительствами), так и знание мантры в свое время стало жертвой жажды политической власти некоторых каст или общественных классов.

Брамины древней Индии, составлявшие класс жрецов, превратили знание мантр в привилегию своей касты, принуждая этим всех тех, кто не принадлежал к их классу, слепо подчиняться предписаниям традиции. Так и случилось, что знание, рожденное некогда в религиозном экстазе и вдохновении, превратилось в догмат и в конце концов непреодолимо поработило даже самих носителей этой традиции. Знание стало простым верованием, а верование, лишенное поддержки живого опыта, превратилось в суеверие.

Почти все предрассудки в мире можно связать с некоторыми истинами, которые, утратив свои генетические связи, потеряли и свое значение. Поскольку обстоятельства и путь появления этих истин, т.е. их логические, духовные и исторические связи были забыты, они стали простыми поверьями, суевериями, не имеющими ничего общего с осознанным доверием, с подлинной верой в ту или иную истину или в личность, с тем доверием, которое превращается в глубокую внутреннюю убежденность, рожденную в живом опыте, в гармонии с законами рассудка и действительности. Данный тип веры является необходимой предпосылкой любой разновидности умственной или духовной деятельности, будь то наука, философия, религия или искусство. Она представляет собой позитивную установку, направленность нашего сознания, всего нашего существа, без чего невозможен никакой духовный прогресс. Она – именно та саддха (санскр. шрадха), которую Будда требовал от желавших, следовать Его Путем. "Апарута тесам аматасса двара, йе сотаванта памуньчанту саддхам" – "Открыты врата к бессмертию, о, вы, имеющие уши, да услышьте, дайте место вере!" – Этими словами Будда начал некогда проповедь своего Учения. "Памуньчанту саддхам" означает: "Пусть ваша вера, ваша внутренняя истина и доверие высвободятся, устраните внутренние препятствия и откройте себя истине!"

Это был тот тип веры, или внутренней готовности и непредвзятости, которая находит свое спонтанное выражение, свое освобождение из-под гнета психического давления в священном звуке ОМ. В этом мантрическом символе объединены и сконцентрированы, как в "наконечнике стрелы", все позитивные, содействующие развитию силы человеческого разума (который стремится преодолеть свою ограниченность, разорвать цепи неведения).

Но слишком быстро это неподдельное выражение глубочайшего переживания стало жертвой теоретических спекуляций, ибо те, кто сам не имел ни малейшего опыта, пытались анализировать его результаты. Им было недостаточно света, который воссияет после устранения причин тьмы. Они желали разобраться в качествах света еще до попыток пронзить мрак; к обсуждая его свойства, они воздвигли фундаментальную теологическую систему, в которой священный ОМ был столь искусно запутан, что высвободить его не представлялось возможным. Вместо того чтобы целиком положиться на свои собственные силы, они ожидали помощи от некоего сверхъестественного посредника. Разглагольствуя о цели, они забыли, что усилие к "пуску стрелы" должны приложить именно они, а не какая-то магическая сила в самой стреле или цели. Они украшали и поклонялись стреле вместо того, чтобы просто использовать, снабдив ее всей доступной им энергией. Они расслабили лук тела и разума, отказавшись от необходимого тренинга.

В результате ко временам Будды этот великий мантрический символ был уже столь прочно опутан теологией брахманизма, что его невозможно было использовать в учении, которое пыталось освободиться как от опеки брахманов, так и от излишних догм и теорий и которое подчеркивало значимость, самоопределения личной ответственности человека, его неподвластности воле богов.

Первой и наиболее важной задачей буддизма было "согнуть и заново натянуть лук тела и разума" посредством должной тренировки и дисциплины. Когда вера человека в свои силы воскресла, новое учение прочно встало на ноги, и вместе с этим завяли и опали со священного наконечника стрелы ОМ все украшения и завитушки теологических спекуляций, и он вновь мог увенчать стрелу медитации.

Мы уже упоминали, насколько тесно ОМ был связан с развитием йоги, которая, являясь разновидностью межрелигиозной системы методов психофизического тренинга, получила признание и внесла существенный вклад в каждую школу религиозной мысли. Буддизм с момента своего возникновения принял и развил йогическую практику, и непрестанный обмен опытом между буддизмом и другими религиозными системами продолжался на протяжении двух тысячелетий.

Неудивительно поэтому, что хотя слог ОМ и утратил временно свое значение как символ, все же религиозная практика раннего буддизма использовала мантрические формулы там, где они оказывались полезным средством для пробуждения: веры (саддха), для освобождения от внутренних пут и для концентрации на высшей цели.
5. МАНТРИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ РАННЕГО БУДДИЗМА

Уже ранние Махасангхики включили в свой Канон специальное собрание мантрических формул под общим названием "Дхарани – или Видьядхара-Питака". Дхарани являлись средством для фиксации сознания на какой-либо определенной идее, образе или переживании, обретаемых в процессе медитации. Они могли представлять как квинтэссенцию учения, так и опыт определенного состояния сознания, которые посредством дхарани можно было произвольно вновь вызвать или воссоздать, в любой момент. Поэтому дхарани можно также назвать опорой, вместилищем или носителем мудрости (санскр. видьядхара). Функционально они не отличаются от мантр, если не считать их формы, иногда достаточно пространной и включающей порой сочетание многих мантр, или "семя-слогов" (биджа-мантра), или квинтэссенцию какого-либо священного текста. Они были в равной мере и продуктом, и средством медитации: "Посредством глубокого самопогружения (самадхи) человек постигает истину, посредством дхарани он фиксирует и сохраняет ее".

Хотя значимость мантр и дхарани, как проводника или инструмента медитации, еще не подчеркивалась в буддизме Тхеравады, их действенность никогда не вызывала сомнения. Уже в наиболее древних палийских текстах встречаются защитные мантры (паритта) для предотвращения опасности, болезни, защиты от змей, злых духов, порчи и т.п., а также для создания благоприятных условий, здоровья, счастья, мира, благого перерождения, богатства и т.д. ("Кхуддакапатха", "Ангуттара-Никайя", IV, 67; "Атанатийя-Сутта", "Дигха-Никайя", 32 и т.д.).

В "Маджджхима-Никайя", 86, повествуется, как Будда обязал Ангулималу (в прошлом разбойника, который обратился к Учению Будды) лечить женщину, страдавшую хроническим выкидышем, посредством "чтения истины", т.е. могуществом мантры. Прежде всего оно зависит от чистоты и правдивости говорящего и в значительной мере подкрепляется и превращается в осознанную мощь благодаря торжественному стилю речи, что зачастую не отмечается. Хотя основной источник силы – внутренняя установка говорящего, все же существенной является и форма ее выражения. Она должна отвечать духовному содержанию, быть мелодичной, ритмичной, сильной и опираться на соответствующие умственные и эмоциональные ассоциации, обусловленные либо традицией, либо личным опытом.

В этом отношении к числу мантр можно отнести не только торжественно читаемые строки "Ратана Сутты", каждый стих которой заканчивается утверждением: "силой этой истины да будет благо" (етена саччена суваттхи хоту), – но и древнюю формулу Прибежища, которая по сей день с тем же благоговением произносится в странах распространения буддизма Тхеравады (Хинаяны), как и соответствующий ей санскритский аналог в Северных Школах (Махаяна). Их совершенный параллелизм в звучании, ритме и заложенной идее, их сосредоточенность на высших символах, таких как Будда, Дхамма. (Учение; санскр. Дхарма) и Сангха (община святых), лежащая в их основе установка благочестия, в которой саддха (Вера) и метта (Любовь) занимают первое место – вот что превращает их в мантры в лучшем смысле этого слова. То, что форма их выражения столь же важна, как и представляемая ими идея, подчеркивается троекратным произношением, а также тем, что некоторые из этих формул повторяются даже дважды три раза, слегка разнясь в произношении, в ходе одной и той же церемонии (например, в Бирме, в церемониях пуджа, паритта, упасампада, патимоккха и в сходных случаях), дабы гарантировать правильность формы, правильность воспроизведения звучания-символа, утвержденного традицией, струящейся из прошлого в будущее, как животворный поток, в котором данный индивидуум обретает связи с ушедшими и грядущими поколениями посвященных, устремленных к той же цели. В этом заключается волшебство мантрического слова и его таинственная власть над человеком.

Так как истинные буддисты вовсе не ожидают, что Будда, или Его ученики, или Дхарма услышат обращенные к Ним молитвы или явятся чудесным образом на помощь молящемуся, то становится понятно, что действенность таких формул зависит от гармоничного совоздействия формы (звучание и ритм), эмоционального чувства (благочестивый порыв: Вера, Любовь, Почитание) и идеи (возникающие в уме ассоциации: знание, опыт), которые возбуждают, усиливают и преобразуют скрытые силы психики (намерение, решимость и осознанная сила воли – лишь изначальная их часть).

Форма совершенно необходима, ибо она являет вместилище для других качеств; чувство совершенно необходимо, ибо оно порождает единство (как огонь, расплавляя различные металлы, сплавляет их в новое однородное вещество); а идея – это та субстанция, та "первоматерия", которая оживляет все-составляющие человеческого разума и пробуждает их дремлющую энергию. Необходимо подчеркнуть, что в данном случае термин "идея" следует понимать не как нечто, представляющее обычную абстракцию, но как творческую картину (что соответствует первоначальному значению греческого "eidos"), или как форму опыта-переживания, в которой действительность отражается и воспроизводится всегда заново.

В отличие от формы, выкристаллизовавшейся из опыта предыдущих поколений, одухотворяющая ее идея целиком принадлежит таланту Будды (и только в этом смысле можно говорить о том, что духовная мощь Будды воплощена в мантре), но побуждение, сплавляющее свойства души и разума, и творческие силы, отвечающие этой идее и вдыхающие в нее жизнь, должно внести самому человеку. Если его вера порочна, он не достигнет внутреннего единства; если его разум не закален в тренинге, он не способен будет воспринять эту идею; если он психически вял, ему не удастся пробудить скрытые силы; и если он лишен сосредоточенности, то напрасной будет попытка координации формы, души и разума.

Таким образом, мантры – отнюдь не легкий путь избежания пагубных последствий нашей жизни, т.е. наших собственный деяний, но способ, требующий усилий, как впрочем и любой другой путь к освобождению. Если же иногда говорят, что мантры, правильно применяемые, действуют безотказно, то эта отнюдь не означает, что они способны отменять законы Природы или противостоять кармическим следствиям. Это означает только, что человек, способный к совершенной концентрации, упроченный в вере, обладающий всем необходимым знанием, не может не достичь освобождения – ибо он уже стал хозяином своей кармы (букв. "действия", порождающего последствия), т.е. самого себя.

Также и более поздние последователи Мантраяны (название мантрических школ в буддизме) прекрасно понимали, что карму невозможно нейтрализовать простым бормотанием мантр или какой-либо иной разновидностью религиозного ритуала или магической силой, но только чистотой души и искренним разумом. Миларайба, один из величайших Учителей и знаток Звука, может быть признан в данном случае лучшим авторитетом: "Если вас беспокоит, можно ли нейтрализовать неблагую карму или нет, то знайте, что она нейтрализуется искренним стремлением к Добру". В его биографии мы читаем:

Без созвучия тела, речи и мысли с Учением Много ль проку в обрядовых действах? Когда гневу не найдено противоядия, Много ль проку в обрядовых действах? Не любя других больше собственной жизни, Много ль проку в словах состраданья?

Слова, сходные с этими, можно отыскать во множестве – они-то и доказывают – несмотря на огромные перемены с течением времени в методах религиозной практики, дух Буддизма по-прежнему жив. Использование мантр как средств, прилагающихся к медитации и духовным упражнениям, не противоречило идеям Буддизма до тех пор, пока они оставались средством освобождения и не принимали мертвящую роль догм, т.е. пока люди имели ясное представление о причинах и следствиях и внутреннем значении мантр, не делали их предметом слепой веры и не использовали их для получения земных благ.

В метафизическом догматизме жреческих ритуалов брахманизма это знание было утеряно, и мантрические слова выродились в обычные условные и превратились в удобные средства, для освобождения от собственной ответственности путем перекладывания ее на магическую власть формул, вызывающих богов или демонов.

Однако Будда, поместивший человека в центр Вселенной и рекомендующий достигать освобождения только своими силами, а не через божественное вмешательство, не оставил метафизически насыщенной мантрической системы, а предоставил своим последователям самим найти со временем новые формы выражения. Будда указал только путь, благодаря которому "каждый мог достичь своего собственного переживания. Поэтому мантры не могут быть созданы – они должны вырасти, и они вырастают из опыта и коллективного знания многих поколений. И поэтому же развитие буддийской мантрической науки – не "повторение" в брахманском понимании или признак "вырождения", а естественное развитие духовного роста, следствие, которое в каждой фазе своего развития с необходимостью рождает свои собственные формы выражения. И даже там, где эти формы сходны с теми, что были в ранние эпохи, они никогда не были всего лишь повторением предыдущих, но всегда новым творением из многостороннего опыта.
6. БУДДИЗМ КАК ЖИВОЙ ОПЫТ

Каждое новое переживание, каждая новая ситуация в жизни расширяют горизонты нашего мировоззрения и непрерывно преобразуют нас. Человек изменяется непрерывно, и не только в связи с изменениями условий жизни, но – даже если бы эти условия оставались неизменными – вследствие постоянного притока новых впечатлений. При этом структура сознания становится все более разнообразной и сложной. Назовем ли мы это "прогрессом" или "вырождением", но мы должны признать этот закон жизни, когда дифференциация и координация уравновешивают друг друга.

Итак, каждое поколение сталкивается со своими собственными проблемами и вынуждено искать и находить собственные реш&heip;