Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Бушков А.А. - Сибирская жуть – 2

2000 г.

B сборник рассказов «Сибирская жуть-2», составителем которого является известный писатель Александр Бушков,љвошли истории о странных, не поддающихся объяснению событиях.
B книге представлены легенды, бывальщины, связанные с глухими уголками сибирской земли, где надежно запрятано золото Колчака, на озерах слышится рев реликтовых чудищ, а на таежные поляны приземляются летающие тарелки. Любители этнографической экзотики найдут в книге подробный сценарий шаманского камлания.

СОДЕРЖА НИЕ

Борис ПЕТРОВ
СИБИРСКИЕ БЫЛИ-НЕБЫЛИ
Аромат букета, или «Ни пуха ни пера...» ……
Сибирские были-небыли ……

Николай ВОЛОКИТИН
СТРАХ
Этот внутренний голос ……
Страх ……
Встреча у озера ……
Тайна ……

Алитет НЕМТУШКИН
ШАМАНКА ИЗ ЭКОНДЫ
Последняя воля шаманки ……
Дедушка, иди своей дорогой... ……
Шаманка из Эконды ……
Танчами ……
Голос огня ……
Сон деда ……

Михаил ВЕЛИЧКО
ЗВЁЗДНЫЙ ГОСТЬ
НЛО в начале века ……
Звёздный гость ……
Деревня Тишина ……
Райские кущи ……
Полёт над галактикой ……

Екатерина МАЛЫШЕВА
ЗОЛОТЫЕ СКАЗЫ ЕНИСЕЯ
Птица Гром и индеец Яким ……
Камень шамана ……
Сын Чингисхана — премудрый Джучи ……
Золотой сон ……
Похищение золота ……
Таёжный спасатель ……
Льдины каменные ……
Яков-рудознатец ……
Золото Колчака ……
Золотые драники ……
Афонин ручей ……
Девушка Селенвей ……
Бобыль сибирский ……
Верный беркут ……
Белая волчица ……
Царские грамоты ……
Богунайское чудо ……
Золотой засов ……
Дикое золото ……
Медведи-оборотни ……
Чудовище Лебединого озера ……
Отченька ……
Охотничий кот ……
Святое озеро ……

Владимир ПЕНТЮХОВ
ЭТО БЫЛО, БЫЛО, БЫЛО...
Снежный человек ……
Предсказание цыганки ……
Колдун ……
ПРОВИДЧЕСКИЕ СНЫ
Послание из будущего ……
Призраки войны ……
Три вестницы
Бабушкин сон ……
Землетрясение во сне ……
Горькая река ……
Полёты в храме ……
Опасное объятие ……
40 лет спустя ……
Последний совет ……
Спасительное крещение ……
Огненный гребень ……
Золото Колчака ……
Чёрный человек ……
Сгоревшее солнце ……
Гроб в мешке ……
Урок английского ……
Дева Мария ……
Я — ведьма ……
У последней черты ……
Взгляд волка ……
Розы в подоле ……
Что может дефицит ……
Иконка из кошелька ……

Т. Ф-ОВ
ТАЁЖНАЯ ТРАГЕДИЯ

Алитет НЕМТУШКИН
ЭВЕНКИЙСКАЯ СТАРИНА
Песнопение шаманки Сынкоик ……
Обращение к Шингкэну, духу лося ……
Обращение к идолу Бэллэю ……
После неудачной охоты ……
Шингкэлэвун (сингкэлэвун, хингкэлэвун)
Пойти за шкурой — добычей ……
Обряд икэнипкэ ……

Борис Петров
Сибирские были – небыли

АРОМАТ БУКЕТА, ИЛИ “НИ ПУХА НИ ПЕРА…”

Как тщательно я готовился к этой охоте! Наконец настал час отъезда: вынес из квартиры рюкзак, лодку, ружьё, уложил всё в машине по-умному — на дальнюю дорогу, уселся за руль. Ключ на старт! Пока двигатель урчал-прогревался, ещё раз мысленно пробежался по списку: всё ли взял? Пощупал в грудном кармане документы, быстренько перебрал в уме: патроны, спички, топор, тёмные очки… Ах, чёрт, фонарик оставил! Он у меня аккумуляторный, сунул в розетку подзарядить и — на глаза не попался. Склеротик несчастный — забыл ведь! Всё из-за сына, который крутился под ногами, дурацкие вопросы задавал (он поехать со мной не мог: в школе начались занятия). Нельзя ведь без фонарика. На утиных вечёрках теперь главная стрельба — по тёмной. А до того не хочется возвращаться… Вспомнилось, как маманя когда-то укоряла: “Ну, всё — вернулся? Пути не будет!” Но и без фонарика никак невозможно. Да будь он неладен! Из-за ерунды всю поездку ставить под сомнение… Но сходить всё равно придётся.
Я вылез из машины, двигатель оставил включённым, взбежал по лестнице на второй этаж, позвонил. Дверь открыла удивлённая жена:
— Что-нибудь забыл? — вопрос прозвучал с явным сочувствием.
— Фонарик — в розетке, в комнате… Быстренько! Я заходить не буду, тут подожду.
— Почему не будешь заходить? — снова возник сын, без него ни одно дело не обходится.
— Так… Примета старинная: вернулся — может быть неудача, — и сам усмехнулся. — Но ведь я через порог не переступал — вдруг обойдётся?
— Папа, ты что ли веришь в приметы?! — с весёлым изумлением воскликнул он. — Ну, даёшь! Как не стыдно, а ещё культурный человек.
М-да… Как это ему объяснить? Культурный. И к суевериям отношусь, как и полагается современному интеллигенту. Смешно же! “Кто горелую корку ест, грома бояться не будет” или: “Левый глаз чешется — плакать, правый — смеяться”. Че-пу-ха! Даже самому странно, что иногда вспоминается. Так просто вспомнится — неосознанно, не всерьёз… А ведь присутствует, оказывается, в моём поведении! Через порог никогда не здороваюсь, спрашивать: “Куда пошёл?” — считаю бестактным и сам не люблю, когда задают этот невежливый вопрос. А что в нём, собственно, дурного, почему считается признаком невоспитанности? Просто маманя одёргивала: “Ну, закудыкал! Куда, куда… на Кудыкину гору!” Собственно, заурядная бытовая традиция. Говорим же мы “спасибо” — “спаси Бог!” — даже те, кто о Боге и думать забыл. Или взять тринадцатое число: да не верю я в него. Не верю, чушь всё это! Но… всегда лучше, если можно обойтись без него. Странно. Правда? Ведь образованный и даже, в общем, довольно культурный человек, пописываю вот — других чему-то поучаю…
Дорога на охоту предстояла дальняя, и я в пути маленько поразмышлял на эту своеобразную занятную тему. Просто само кое-что в памяти всплыло. (Таинства человеческой психики — это всегда увлекательно.)
Например, вспомнилось свидетельство первого Енисейского губернатора А.П.Степанова. Он был человеком незаурядным и, в частности, литературно одарённым: его поэмы и романы, правда, забыты, а двухтомное описание губернии, вышедшее в 1835 году, и сегодня представляет огромный интерес для краеведов. Рассказывая о хозяйстве и быте стариков, не обошёл автор тему, которая занимала мои мысли в пути. “Где нет суеверий? — писал он. — Сибирь также ими наполнена. В Енисейской губернии, например, не подкладывают ногою головни в костёр — быть несогласию в промысле; тетерев не садись на дом — умереть хозяину; ежели попадётся на дороге нож востриём против пути, не поднимут — смерть… Кусок хлеба бросает кормщик водяному, готовясь переплыть порог”.
Гм, водяного-то я уж точно не признаю. Хотя иногда в начале сезона первого пойманного карася отпустишь в озеро — чтобы задобрить их карасиного бога. Какого бога? А кто его знает, наверное, должен там какой-нибудь сидеть! Свято место пусто не бывает…
Про здешние поверья много порассказал и первый сибирский охотничий писатель, забайкалец А.А.Черкасов. Сколько их было! Медведя прямо по имени никогда не называли — только “зверь”, или “чёрная немочь”, или иными иносказаниями: не надо, чтобы знал, разъязви его, что толк идёт о нём. На промысел полезно взять с собой лоскут шкурки “князька” (зверька-альбиноса) — к ней фарт льнёт. И так далее, и тому подобное — как только всё упомнить! Или вот ещё забавное: “Нечищенное ружьё крепче бьёт!”
Сегодня читаешь такое и улыбаешься: до чего тёмный был народ, неграмотный, вот и торжествовало всякое шаманство. Мы теперь совсем по-другому видим мир. Хотя… кое-что из прошлых поверий вдруг явится из тёмных глубин. Не всерьёз, разумеется, а так — в форме домашней традиции. Ну, кто не знает: кошка умывается — гостей зазывает, нос чешется — в рюмку смотреть (это мы с полным нашим удовольствием!), чёрный кот дорогу перебежал… Нет, я не возвращусь, нарочно пройду прямо, как ни в чём не бывало. Хотя и с чувством досады на зловредную животину: обязательно надо было ему именно перед тобой проскочить!
Интересный эпизод помню. Вычитал в мемуарах дочери Л.Н.Толстого Татьяны Львовны. Как-то она спросила отца про его отношение к суевериям, и он их решительно осудил! И вот в тот же день едут верхами по деревне, и вдруг Лев Николаевич проделывает на пути странный крюк… Оказывается, кошка перебежала дорогу и спряталась в бочке — эту-то бочку он и обогнул! На всякий случай.
Или молодой Пушкин: отправился из Михайловского в гости в Тригорское. И перебеги им путь заяц. Так ведь приказал вернуться домой, перепрячь лошадь и только после этого поехал снова! А мужики-то были — не нам чета. В одном стихотворении Александр Сергеевич прямо выразился: “Так суеверные приметы согласны с чувствами души…” Да-да, в этом всё дело: чувства тут ещё участвуют! Вторгаются, сбивают с толку холодный рассудок… Но прежде всего надо чётко разделить два понятия: приметы и суеверия. Разумеется! Суеверия — это признание всякой нечистой силы — витающих духов и в личинах нежити бессловесной: лесовиков, кикимор, букушек “и прочих произведений быстрого воображения суеверного народа”, — как заключил тот же А.А.Черкасов. А приметы…
С приметами более-менее ясно: давно признано, что в них сосредоточен накопленный народом за долгие века опыт наблюдательных земледельцев, пастухов, зверовщиков — людей, искони близких к природе. Многие из примет можно вполне объяснить данными научных исследований или просто здравым смыслом. Говорят, к примеру: “как весной птица прилетит, так и тепло наступит”. Всё ясно: перелётные торопятся домой, иногда опережая тёплые массы воздуха; правило фиксирует несомненный факт, хотя и переставляя местами причину со следствием — как в случае с Солнцем, которое “ходит вокруг Земли”.
Или взять такое утверждение: коли год в тайге ягодный, то и дичи много. Причинная связь, казалось бы, напрашивается: много корму, стало быть… Но я раз вот так же в пути размышлял и вдруг постиг: ягодой-то дичь кормится уже повзрослевшая! А выживут или погибнут выводки — решается гораздо раньше, когда ягодники только цветут… Ха! Вот и отгадка, связь истинная: ежели в конце мая — начале июня у нас обозлеют поздние холода, дожди и свирепые ветры, то погибают вместе и птенцы-пухляки, и цвет — будущий урожай: связь, оказывается, чисто временная!
В каждом поверье можно найти внутреннее ядро. Вот старшие учат молодых: “Нельзя в озеро плевать (как в глаза матери!) и в костёр тоже”. За этими правилами глубинное уважение к воде и огню, дающим жизнь, чего же тут “тёмного”? Правда, некоторые приметы существуют в такой образно-кудреватой форме, что сквозь неё не вдруг докопаешься до внутренней сути. Маманя, опять же, говорила: чайник на огне гудит — “к переезду”! Этого я растолковать до сих пор не умею (сравнение, скажем, с паровозным гудком ничего не объясняет). Однако в жизни нашей семьи предвестие — дважды! — точно сбывалось. Верь — не верь…
Дело это вообще тонкое, и грань между приметами и суевериями, надо признать, не всегда различима. В кикимор и букушек современный человек не верит — как и в доброго бородатого Бога Саваофа, который босой, в пушистой бороде, сидит на пухлом облаке. Однако всё чаще слышу от знакомых: “Оно конечно… Но что-то, видимо, всё-таки есть!” Чего уж говорить, коли даже наши космонавты перед полётом обязательно смотрят фильм “Белое солнце пустыни” — говорят, традиция такая!
Кстати, пришёл на память один любопытный случай с этими приметами. Мы летом всей семьёй неделю жили в палатке на берегу нашего Красноярского моря. Счастливые были дни… Стояла прекрасная июльская погода. Но наша молодая мама всё время ужасно боялась грозы. После полуденного отдыха выбирается из палатки, расчёсывает белокурые лохмы и, зажав приколки в губах, мычит что-то, указывая глазами на небо. Я уже знаю: хочет сказать, что собираются тучи. И, конечно, возражаю:
— Чепуха! Просто кучевые облака. Видишь? И ласточки летают высоко. И комарики-толкунцы над тропкой “мак толкут”, а это верные признаки хорошей погоды.
— Страсть какая гарантия! Вон у бюро погоды спутники да компьютеры. И то…
Доводы разума на нашу женщину совершенно не действуют, ибо она грома и молнии боится. И, как на грех, в сумерках начали мигать молчаливые синие сполохи — зарницы. А ночью разразилась настоящая гроза со всеми её театральными эффектами. Ливень обрушился стеной. Шумела листва невидимых деревьев, потоки полоскали туго натянутые скаты палатки, ужасным гулом, будто он вырывался из преисподней, отдавалась под ударами струй железная крыша стоящего рядом нашего “жигуля”.
Когда мутный рассвет стал проникать внутрь палатки, лёгкая морось ещё висела в воздухе, с берёз капало. Я выбрался наружу на утренний клёв. И тут меня ждало великое недоумение: над тропинкой рядом с нами — в это ненастное сырое утро! — толкунцы невозмутимо толкли свой “мак”. Хоть собственным глазам не верь… Надёжнейшая примета хорошей погоды, и ведь она так научно и доступно объяснялась! (В сухом воздухе токи от нагретой земли, хитиновый покров насекомых не отсырел, он лёгок…) Мало того, что они вчера с упоением и коварством нечистой силы плясали перед дождём, теперь ещё и в морось танцуют! Издевательство какое-то, воочию рушилась вера в непогрешимую добрую мудрость комариков и во всю науку заодно.
А через час дождь прекратился. Лёгкий ветерок развеял нависшую серую сырость, и вышло утро во всём блеске и сверкании мокрой травы и листвы. Толкунцы на этот раз… не ошиблись? Но как, какими приборами они смогли во время дождя предчувствовать его скорый конец? Воздух донельзя сырой, хитиновый покров набух, восходящих токов быть не может, а они всё знали заранее… Необъяснимо!
С подобными непонятными явлениями современный человек чаще всего встречается, общаясь с миром природы. То есть — рыбаки, охотники, грибники. Поэтому в их среде и держится больше всего примет и обычаев, которые очень часто не отличить от позорных “тёмных” суеверий. Я по себе замечаю: именно на охоте всякая эта хиромантия (или как её там — парапсихология?) чаще всего вылезает из тёмных закоулков моей просвещённой, в общем, души. Вот ехал на охоту, а сам всё переживал: вернулся — в чем теперь это скажется, как проявится? Дичи не будет? С машиной что-нибудь?.. И оно проявилось полной мерой!
Крупного, правда, ничего не случилось, но всю охоту меня преследовали мелкие досадные пакости. (Ха! У “него”, видать, настроение было некровожадное — решил шутейно извести…)
Ещё подходя к болоту, я не заметил в траве какую-то ржавую железяку и ударился о неё ребром голени — какая это боль, поймёт только тот, кто играл в футбол; так и прихрамывал после весь день. Вот скажите, откуда здесь взяться искорёженной детали какой-то сельхозтехники? Ни пашни, ни покосов близко в помине нет — кто её приволок? В камышах поднялась кряква — классически, свечой, с громким испуганным кряком! Вскидываю ружьё… Что такое — мушки не вижу, что-то загородило! Оказалось, ременный погон каким-то образом ухитрился перекинуться сверху поперёк стволов. Улетела моя крякуха. Разве не издевательство? Ведь я за ней в такую даль ехал!
Пришло подозрение, что дело нечисто, стал нервничать, на перелёте суетился, ужасно мазал. Так что и фонарик для поиска сбитых птиц не понадобился (чтоб ему совсем в тартарары провалиться!). В довершение всего, уже в темноте, услышав близко сбоку волнующее “фить-фить-фить!” — звук крыльев налетевшей утки, резко повернулся с ружьём направо, а ноги от долгого стояния в болотной тине засосало глубоко, не выдернулись! И я, потеряв равновесие, позорно плюхнулся в воду прямо лицом, попытался упереться рукой… во что? Только набрал полный рукав тины. Уж это, знаете ли, слишком.
Однако на другой день непруха продолжалась. Шагаю краем болотины — совсем рядом поднимается бекас и устремляется прочь, бросаясь с крыла на крыло, но я профессионально ловлю его на мушку, бью — падает комочком в камыш. Засекаю глазами стебель, где он канул, и не отводя глаз иду подбирать. Но в этот момент ещё один, смачно чмокнув, поднимается слева. Здоровенный такой бекасище. Лениво машет крылами… Ружьё было на изготовке и сам я весь на взводе — мгновенно поворачиваюсь и бью второго навскидку. Падает и он, отличный дуплет! Радуясь красивым выстрелам, перезарядил ружьё, пошёл искать… Полчаса топтался. Всю траву вокруг вымял, всю водицу перетолок — ни одного не нашёл. Я ведь давно уже сформулировал себе правило: когда без собаки, лучше поднять одну битую птицу, чем потерять две! Не утерпел, дуплет, видишь ли, красивый… Вот и пропали две загубленные дичины. Невелика добыча бекас, да на душе смурно: зачем зря сгубил?
Поделом мне, за разгильдяйство страдаю. Выходит, обречён я в этой поездке. Самое лучшее теперь не дергаться, не сопротивляться невезухе, поберечь нервы. Что ни говорите, раз вернулся перед охотой — примета безошибочная. И моя мелкая хитрость (“через порог не переступал”) не помогла, не обманула. Кого? А вот его… Кого его-то?! Ну, на этот счёт культурные люди отвечают по-разному: рок, понимаешь ли, судьбу, на роду написанную. Да кто писал-то, кто?! А холера его ведает, наверное, “кто-то всё же есть”…
Некоторые охотничьи предрассудки привились мне от отца. Он с юных лет работал на Тульском оружейном заводе и прошёл от ученика закалочной мастерской до ответственной руководящей должности. Инженер! В конструкции стволов, в зарядах разбирался — не чета неграмотным сибирским промысловикам. Но если в жареной дичи попадалась дробина, обязательно её выковыривал и клал в специальную коробочку, чтобы при зарядке вновь заложить в патрон: она “счастливая”. Это по каким таким законам баллистики? Неважно. Ибо давно доказано: научно-технический прогресс вершится по своим законам, а прогресс человеческой натуры — по своим. Да в чём он, собственно, так уж проявился, этот духовный прогресс? Чем отличаются любовь, вера, властолюбие, героизм и подлость наших современников от страстей древних римлян или греков?..
Надо признать: во взаимоотношениях человека с природой эта духовная сторона изменилась. Пожалуй, заметнее всего. Однако не так уж категорически, как казалось бы. И вот мой отец-инженер, бывало, заряжая ружьё перед входом в лес, повторял одно и то же присловье: “Ну, разлетайся живые, оставайтесь битые!” Весело эдак повторял, вроде в шутку — привычка такая. А ведь, если глубже глянуть, то немного и заговор.
Да, в обыденной жизни мы всё-таки меньше сталкиваемся с загадочным и необъяснимым. В тайге же или на рыбалке постоянно находимся под властью десятков совершенно удивительных совпадений или несуразных (как повезёт!) стечений обстоятельств. Может погода выпасть удачной, но может всё испортить; птица то летает, а то в крепях отсиживается; легла пороша — нет пороши; вдруг соболь ушёл; шишка уродилась — есть белка… Обычное дело. Ничего я не могу сказать заранее о предстоящей охоте, как оно сложится, где приобретёшь и что потеряешь. Многое зависит от самых непредвиденных случайностей. А случайность — такая штука, перед которой мы бессильны: то чёт выпал, то нечёт, и даже самая строгая наука математика это признаёт, создав целое направление — теорию вероятности. Почему бы не существовать тогда теории невероятности — формулам антимира? Вот и подумаешь тут.
Однажды поехали с сыном в новое, незнакомое место. Когда-то там правил бал лесопункт, остались после него сплошные зарастающие вырубки, лесные покосы, много разной ягоды — должны вестись тетерева. А у нас собачка была, английский сеттер Ласка, я много силы потратил, натаскивая её. Приезжаем — такой красивый уголок рядом с полузаглохшей дорогой! Куртина сосенок, рядом копна сена, солнечная лужайка. “Давай здесь палатку поставим!” — предложил сын. Я заглушил машину и, не выпуская собаку, пошёл глянуть поближе. Сделал десять шагов по направлению к сосенкам, а из-под них — тетеревиный выводок веером! Собака из машины вырвалась и давай метаться по горячим набродам, сын — за ней. “Вот это место я нашёл! — кричит. — Сколько дичи! Не успел от машины отойти, и пожалуйста!”
А у меня заныло предчувствие… Сто раз уж попадался: если только удочку забросил, хвать — окунь или два шага от машины сделал — боровик красуется… Плохой знак! После этого, как правило, ничего больше не попадётся. Я осторожненько сыну об этой своей опаске заметил, да куда там! Только рассмеялся. Ну, и что? Мы там переночевали и за две зари добросовестнейшим образом излазили все окрестные прекрасные сечи — ничего больше не подняли, ни единого разочка! Да ещё собака лапу повредила, стала на ходу “троить”.
— Вот видишь, — нравоучительно заметил я своему юному охотнику, — ведь говорил же!
— Папа, но откуда тогда взялся этот выводок?! И как раз сидели, где мы остановились… — В тоне его на этот раз слышалась растерянность. Вот так охотничья жизнь нас воспитывает.
Встретилось что-то непонятное, а объяснить надо, не может человеческий разум мириться с неизвестностью. И тогда в ход идёт воображение. Один знаменитый писатель прекрасно выразился: “Ничто так не окрыляет фантазию, как отсутствие фактов”. А насчёт фантазии у рыбаков-охотников никогда недостатка не было, чего другого, а с этим порядок. Потому что все рыбаки-охотники, как правило, поэты в душе, народ эмоциональный, на выдумку скорый. Нет фактов — воображение дорисует! Вот и рождаются фантастические картины и толкования. Иногда полуреальные, порой чистая мистика. Не от темноты, а от поэтических озарений. Чего ж тут плохого? Радоваться надо. Немножко волшебства в жизни — тоже неплохо.
Отец, помню, страшно ругался, если при встрече кто-нибудь из городских знакомых напутствовал: “Чтоб вам больше уток набить!” Худшего пожелания не придумать. В ответ он сердито огрызался: “Типун тебе на язык! Разве так говорят?” — “А как же?..” — “Скажи: ни пуха ни пера!” — “А, верно, я и забыл совсем! А ты сразу ругаться”.
Почему “ни пуха”? Да опять же, чтобы его, такого-сякого, с толку сбить, ввести в заблуждение. Кого — его? Сами понимаете. Мы-то знаем, только говорить об этом не следует. Тут, правда, язычество с его кикиморами и коловёртышами путается с христианскими представлениями относительно дьявола и бесов. Вот даже в знаменитом словаре Владимира Даля среди прочих поверий приведено такое: у каждого человека постоянно за левым плечом караулит свой момент чёрт, а за правым бдит охраняющий ангел; в вечном борении друг с другом то ангелу удаётся сделать человеку добро, то чёрт подстроит каверзу. Смекаете теперь, почему плевать надо через левое плечо? Не зна-али… А традицию эту всё равно соблюдали. Даже в благоустроенной городской квартире! А ежели человек в тайгу собрался? То-то и “ни пуха ни пера”. Умненький ангел, услышав, понимающе улыбнётся. А глупый чёрт только плечами пожмёт да рогами в недоумении покрутит. А то бы — беда-а…
Однако все это примеры всеобщие. Но вдруг я поймал себя на том, что за долгие годы ещё и собственными обзавёлся — личными… “традициями” (это выражение звучит помягче, не то что всеми осуждаемые “суеверия”). Например… Перед выходом на очередную зарю всякий раз меня одолевает мучительное сомнение: брать или не брать сетку для дичи? Без неё носить битых птиц очень неудобно. Приходится бекасов или рябчиков рассовывать по карманам, они там мнутся и киснут, теряя “товарный” вид; дичь покрупнее засовываешь головами под ремень, и она болтается на каждом шагу… А ведь есть специальная мелкая сетка — на боку, через плечо, и удобно, и прекрасно. Да только в другом проблема…
Сколько раз уж замечал: как только эту сетку возьму, так и класть в неё нечего, невезучая какая-то. Подержу в руке, подумаю… А! Без неё как-нибудь принесу, была бы удача. Потом возвращаешься к стану, пара крякшей мотается на поясе — ну до чего же глупо их так носить, когда сетка лежит в машине! Сам же придумал дурацкое суеверие и теперь из-за него страдаю. Изругаешь себя: хватит, дескать, дурью маяться, завтра обязательно возьму. И… конечно, всякое может случиться, но и вернуться “с пустом” вполне реально. Не скажу, что так уж обязательно, но, кажется, с сеткой на плече — чаще. Вот такая ерундистика. И вообще, строгой статистики нет (не хватало бы ещё записывать чёты и нечёты: считай, вовсе умом тряхнулся). Не верю я в эту чепуху, не верю! Рассудком. А что-то внутри, наверное, само по себе реагирует — начинаешь нервничать, в руках нужной твёрдости нет… Опять промазал! Может, всё-таки другую сетку купить — его и себя обмануть?
Или вот такая суетория. С детства мне очень нравились полевые цветы васильки. Ну до того они весёлые, такие ясные, голубенькие, и по устройству лепестков — само совершенство. (Недаром — помните? — “Толпа без красных девушек, что рожь без васильков!”) А потом объявили: это зловредные сорняки. Тысячу лет голодом народу не угрожали, и вдруг оказалось, что они-то во всём и виноваты. Рьяно взялись за синенькие цветки — вытравили. Лет двадцать, может, я их не видел.
А однажды забрался в самый дальний подтаёжный район и глазам не поверил: василёк голубеет на меже! А чуть дальше — второй, третий. Я до того растрогался (с голубыми глазами детства встретился!), что опустился на стерню, рассмотрел хорошенько вблизи, даже поговорил с ним. Мол, василёк-василёк, подари мне счастье! Так просто, в шутку. Детство вспомнилось, душу пронзило, вот и повело в сентиментальность, с каждым может статься.
И что вы думаете? Охота сложилась на редкость удачно. Я, правда, довольно скоро сообразил, в чём может состоять истинная причина успеха и какая тут связь с васильками: видать, не травили эти поля разной химией, вот и сохранились синие цветки вместе с дичью. Не требуется никакой магии для объяснения, всё вполне реалистично. И тем не менее, когда снова попался одинокий цветок, я, вспомнив ту охоту, опять его попросил. И он опять меня наградил. Совсем, понимаете ли, язычником стал — травам да пеньям-деревьям молюсь. А что мне, трудно, что ли, вдруг опять пофартит? Так они и образуются, эти самые “традиции”.
Правда, один раз получился эффект несколько неожиданный. Так же с васильком побеседовал, затем угол овса обогнул, вышел на другое поле. И вижу в его тупике — кто-то медленно бредёт по меже. Сначала подумал: лошадь?.. Нет, ростом меньше, голова на короткой шее вниз опущена, мотается на каждом шагу из стороны в сторону. И масть какая-то необычная, тёмно-бурая. Ба! Да ведь миша! Метров сто пятьдесят до него было, но всё равно стало слегка не по себе. Я задом, задом спятил в кусты, торопливо выбросил из стволов патроны с дробью и сунул пулевые. Мне эта встреча была вовсе ни к чему, постою в кустах, пока он не скроется, а пули — так, на всякий случай. Идти-то как раз в ту сторону, и не настолько я трус, чтобы теперь менять маршрут (себя уважать не буду!). Но… всё-таки оно — того, медведь всё-таки, гражданин сурьёзный.
Минут десяток я покурил в своей ухоронке, пока тот скрылся, и двинул в намеченном направлении, оставляя опасную межу несколько обочь, в отдалении. Иду, громко покашливаю, даже подумал: может, запеть? Но как-то оно не под настроение было… И тут взрывается прямо перед моим носом чёрный косач! Даже непонятно, как он меня так близко подпустил, великая это редкость: очень осторожны эти старики. Я, естественно, вскинул ружьё, да сразу и спохватился: пули в стволах — какая стрельба?! А петух — вот он, летит по совершенно открытому пространству… Позже, обдумывая этот случай, я понял так, что василёк мой просто пошутил: просил, дескать, удачи? Вот тебе, пожалуйста, и зверь, и дичина. Ясное дело, пошутил! Мало ли чего на охоте случается.
Выше я приводил высказывание нашего старого сибирского писателя А.А.Черкасова: интересно он рассказывал. Но самым любопытным показалось вот какое место: “Что касается до суеверия, о котором я заикнулся, то, господа, воля ваша, а я того мнения, что большая часть истых, не кабинетных охотников, особенно тех, которые вертелись немало в народе, что они если и суеверны, то непременно с причудью, которая явилась не вследствие заурядных перенятых традиций — нет, ничуть! — а явилась она в силу долгого опыта жизни, собственных наблюдений и пр. — и потому эта причудь так разнообразна”. Читал я это рассуждение и с лёгкой усмешкой понимал: а ведь автор (сам, кстати, человек высокообразованный — горный инженер!) о себе пишет. И… немного обо мне.
Уместно будет в нашем случае порассуждать и на такую тему, как ночные страхи. Спросите себя: чего современному человеку бояться ночью? (Имеется в виду — в лесу! На городских улицах всё знают, какие нынче опасности.) Но всегда, как отойдёшь от костра, темень становится особенно густой. Чернота липко окутывает, забирает под свою власть.
Однажды мы с отцом приехали куда-то далеко-далеко, в заречные вятские леса, на телеге по узкому колдобистому просёлку. Как-то неожиданно в густых зарослях показалась бревенчатая стена избушки, да не с крыльца и окон, а задняя её сторона. Это была пасека. Перед окнами на открытой солнечной лужайке пестрели разноцветные ульи, гудели пчёлы, но со спины, из тени, как я её увидел, избушка представляла такое впечатление, будто курьи ноги из-под неё убрали только ради маскировки, чтобы нас сразу не напугать.
Хозяином пчельника оказался дед чувашин со светлой бородой, тёмными глазами и в какой-то допотопной войлочной шляпе. Сотовый мёд был чудо пахуч и золотист, хозяин приветлив, но меня не покидало ощущение, что здесь с нами обязательно должно было произойти какое-нибудь чудо. Днём мы с нашей легавой собакой Лорой искали (и успешно!) тетеревиные выводки, а когда стемнело…
Я теперь и не помню, зачем пошёл на ту глухую сторону избушки. И почему-то уже ночью, когда темнота установилась густая, как смола. Я ощупью сделал несколько шагов по узкой тележной колее, по которой мы приехали, завернул за угол и… замер, как вкопанный.
Передо мной полыхал на земле молчаливым голубоватым огнём ворох небесных звёзд. Как будто это наш дед-пасечник, тайный волшебник, собрал их с неба (то-то и темень!), притащил целый мешок и до времени, когда понадобятся, вывалил в кучу за углом своей избушки. Да-да, я был так же поражён открывшейся картиной, как если б вдруг звёздное небо возникло у меня под ногами.
И ещё это было, словно большой костёр, только он горел холодным голубоватым огнём, языки колдовского фосфорического пламени не плясали — тихо светились; вернее, как будто костёр уже прогорел. И теперь переливалась огнями куча холодного жара, только мерцала она неестественным бледно-синим огнём.
Я долго боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть видения, неотрывно смотрел на него, не веря себе, затем осторожно приблизился, опустился на колени, с опаской прикоснулся кончиком пальца. Сине-голубой таинственный жар не исчезал. Я, чуть дыша, попробовал подобрать один “уголёк” — он так же ярко светился на моей ладони. Поднёс к лицу… Это была лёгкая, чуть влажноватая и мягковатая на ощупь гнилушка. Она освещала своим сказочным светом всё пространство мальчишеской пригоршни.
Днём я увидел, что такое фантастически светилось в темноте. На самой обочине узкой дороги торчал трухлявый пень. Вернее сказать, не на обочине, а на самом повороте колеи, так что тележные колёса своими железными ободьями всякий раз на него наезжали и размолотили в кучу обыкновенных желтоватых щепок-гнилушек. Но когда наступала ночь!..
Ах, какие они были в годы моей юности, эти летние ночи… Как будто одушевлённые и, главное, полные смутных таинств, бессознательных страхов, мерещившихся всюду страстей-ужастей. Идёшь и всё время ощущаешь спиной и затылком, что сзади кто-то крадётся, подсматривает за тобой. Вдруг остановишься, чтобы застать его врасплох… Тихо вокруг. Настороженно всматриваешься в чёрные силуэты, вслушиваешься в неясные шорохи. Да если вдруг тут под тобой хрустнет сучок или заденешь рюкзаком невидимую ветку и она противно шваркнет по брезенту — так и ошпарит всего: кто это?! Что? Откуда ждать опасности?.. Сам себя боишься в этой кромешной темноте. А уж дикий смех совы или детский плач зайца, мертвенный скрип дерева… Страх охватывает тебя, неведомый, жуткий, какой-то доисторический первобытный страх.
А теперь вы мне скажите; чего можно реально бояться ночью в наших лесах? Нечистой силы, как это каждому с первого класса известно, в них нынче не водится, лихие люди, которые могут напасть… Да кто же сегодня пойдёт ночью в лес, чтобы нападать? Нынче по ночам все дома телевизионные сериалы смотрят, а злодеи больше в подъездах промышляют.
Кто ещё может представлять угрозу? Волки и медведи летом сыты, людей остерегаются больше, чем мы их. Ночной образ жизни ведут зайцы, совы, мыши — ну и пусть себе ведут на здоровье! А всё-таки ночью и современному человеку в лесу страшновато. Почему? В детстве было — потому, что я лесной жизни не знал. А раз звук ли, шорох ли, очертание или образ неясны — не объясняются (недаром корень у этих слов один), возникает страх — естественное и законное чувство, вызванное неведомым. Нормальная защитная реакция, срабатывающая, чтобы спасти от случайности. Когда не знаешь, что там, — единственно правильное поведение — остерегаться. Короток был бы век живого, если б оно пёрло напропалую, не ведая опасностей! Страх — спасает. Он “заменяет” точную информацию, когда требуется принять срочное решение.
Что же получается? Чем меньше знаний — тем больше ужасов. Дети боятся — мало знают. Древние люди всего в лесу боялись потому, что большинства явлений не могли объяснить, и воображение населило их леса, болота да реки лешими, водяными, добрыми и злыми духами. Ну, вот. А теперь я (допустим) всё знаю и ночью в лесу ничего не боюсь. И никаких леших и водяных в моём лесу не водится — всё только деревья вокруг, неразумные зверушки и птицы, у которых и мозгу-то с напёрсток. Воображению в моих лесах теперь работы мало, фантазии и сказкам — вовсе места нет. Одни знания остались между мной и природой, один холодный расчётливый разум. Хорошо мне стало? Стало… скучновато, ежели вспомнить да посравнить с миром моего детства. Душа сделалась скучной, равнодушной и прохладной.
А природа? Ну, природе-то от этого совсем худо! Коли страх перед нею пропал и никаких божеств для людей в ней нет… да, худо теперь её дело. Просто даже ужасно.
Странно признаться, а мне всех этих леших да русалок жалко. Пусто стало без них в лесах, бездушно. Одно утешение — недремлющие чёрт рогатый и светлый ангел за плечами. Вот и теплятся ещё во мне, хладно-разумном, кое-какие старые привычки.
Ну, а ежели всерьёз: как относиться сегодня к охотничьим поверьям? И как сам автор на них смотрит? Честно сказать, смотрю с благожелательной улыбочкой. Во всяком случае, бороться и ниспровергать не собираюсь. Во-первых, потому, что занятие это безнадёжное. Века и тысячелетия минули, язычество сменилось христианством, потом прошумел у нас век воинствующего безбожия, восторжествовало царство компьютерного разума… А они — живы! И вдруг бы я всё объяснил и опроверг — и все бы меня послушались?! Смешно.
А во-вторых, — что, однако, есть первое и наиглавнейшее, — ну представьте себе жизнь охотников в лесу без этих милых “настроений”: ведь скучно-то как будет! Что останется? Голимая (как сибиряки говорят) стрельба, погоня, добыча. Почти как в штампованных американских детективах… Только вообразите: у прекрасного букета изъяли запах, дивный его аромат. Букет остался. Цветы такие же яркие. Но — без духа! Букет пластмассовых цветов. Возможно, кому-нибудь такое и нравится, только я… нет, никогда не соглашусь, что стало лучше. Так и с охотничьими поверьями. Пока они есть, хоть немножко почувствуешь себя язычником-поэтом в этой нашей до отвращения расчётливой жизни.

СИБИРСКИЕ БЫЛИ-НЕБЫЛИ

Ночуя у таёжных костров и по деревенским квартирам, ожидая посадки на пристанях и автостанциях, из уст попутчиков и случайных соночлежников довелось мне услыхать немало сибирских старин да былей-небылей. Возможно, некоторые покажутся занимательными читателям…

Николу-угодника не послушали

— Раз, слушай, двое сговорились вместе в тайгу идтить, на белковье, стало быть, а ино что иное — зверовать, может, я уж не упомню. Не шибко далеко отошли, только елани кончились и самая дремучая тайга началась, урман-то самый… А навстречу им старичок, и был то святитель отец Никола, только они его не признали, посчитали за простого побродяжку. Вот он им и говорит тихим голосом:
— Вы, робяты, по этой тропочке не ходите, худо станется.
Что, мол, за худо, старый? Тропа да тропа.
— А то, — говорит, — промышленники, что лежит тамо поперёк её превеличающая чёрная змея, ни пройти, ни объехать.
Ну, те поблагодарили, дедушка ушёл, а они думают: ино свернуть? Да, обходить далеко… А чего нам кака-то чёрная змея! При нас оружия много. Эко, дерьма, змею не убить! Кабы они закоренелые чалдоны были, дак по-иному бы сообразили, а то поселенцы из недавних, жадные, слышь, ага. И пошли себе дальше.
Пошли и пошли. И вдруг видят: лежит на тропочке превеличающий бугор золота. Тут они и сообразили: “Вот оно что, старый дурак, язви его в душу, наврал нам! Сам хотел золото взять, а нам только мозги пудрил. Накося, старый, нам теперь этого добра во всю жизнь не прожить, экой фарт подвалил!” Сидят и думают, как теперь лучше с ним совладать, чтобы ни крошечки не упустить? Порешили, значит, эдак: одному свою ношу на месте оставить и лёгкими стопами поскорее назад, до дому. Коня запряжёт и вернётся, а то им на себе-то столь не унести. А другому — у кучи сидеть и караулить. Только, говорит тому, который домой пошёл, забеги, мол, к моей хозяйке, кусочек пирога принеси, проголодался, мол. У них, слышь, в понягах-то мука была да крупа — надолго собирались, ага.
Ну, тот, который за конём побежал, к напарнику в избу не стал заходить — сразу к себе. Бабе своей, запыхавшись, сказывает:
— Мы золота превеличающую кучу нашли! Эдако сокровище Бог дал — нам не прожить и детям достанет, и внучатам. Коня запрягу, а ты пока две пресных лепёшки испеки!
А баба-то ещё жаднее была, сразу сообразила:
— Да подь он к опасной, дружок твой! Я тебе, — говорит, — мигом две лепёшки спеку и в одну зелье положу. А ты ему скажешь, что жена прислала. Зачем нам делиться? Всё золото наше будет!
Завернула ему две лепёшки, тот запряг и поехал.
А другой-то сидит и всё думает, думает… И что, слышь, удумал? Мол, я того встречу и с ружья-то — хлоп! А дома скажу, что он закружал, пропал куда-то. И всё богатство моё будет… Сидит, заряженную фузею дрожащими руками поперёк колен держит.
Вот показался другой на коне. Он его — хлоп! — и убил. А сам подбегает к телеге, скорее в сумку. Достал лепёшку, поел и — тоже помер.
Золото, брат ты мой, столько народу сгубило! Ещё дед мой, помню, учил (он в старатели хаживал): кто золотишко нашёл, тот, считай, уже и покойник… А ведь предупреждал их святитель Никола! Дак нет, не послушалися.

Чёрная косточка

— Ты мне всё не веришь, когда про них рассказываю, посмеиваешься. А чего такого? Сам посмотри: теперь тоже всякие колдуны-шептуны развелись! Только как он по телевизору выступает, при очках да галстуке, дак вроде и совсем иное, можно доверяться. А оно с предвеку по деревням ведьмы да ведуны обитали, никто не удивлялся, знали их силу. Раз был случай у нас во дворе, я ещё с тятенькой жил, до обчисления в колхозы…
Приходят так-то под вечер овечки с пастбища — ворота настежь, а они в них нейдут. Мекают, дурными голосами орут, разъязви их, топочутся, кружат, а в ограду никак. Что за диво такое? Тутока вскорости папаня приезжает на коне, дак Гнедой наш, скажи, весь в оглоблях изломался, а тоже нейдёт в ограду сквозь полые ворота, ага. Побились, побилися, и тут дошло: вона чо, кто-то, значит, подстроил!
Делать нечего, отправились к баушке. У нас така баушка жила, старая уже, этта все знали, что она — может. И точно: вам, говорит, кто-то подстроил — росомашьей шерсти с молитвой закопали под воротину или как иначе… Причём, говоришь, молитва? Ну, может, не с молитвой — нашептали, слова наговорные знали. Ты дальше-то, дальше слушай! Вот она и натокала: возьмите волосяное вервие, навяжите на ём сорок узлов и кладите поперёк ворот. Как словом, так и делом: навязали сорок узлов, положили — с молитвой же, понятно, с нами, мол, крестная сила. И что ты думаешь? Пошли бараны в ограду ладом, будто ничо и не было! А ты говоришь… Этта же со мною было, в нашем хозяйстве, хоть я сам ещё мальцом бегал.
Этта баушка, помню, любого могла переколдовать. А сама дряхлая уже, вовсе из годов вышла. Всё жаловалась: зажилась, говорит, я на этом свете, устала. Да Бог ей смертушки не давал. А может, Бог-от и не противился, дак её они не отпускали… Кто они? Ну, как тебе пояснить, они и есть, тут так прямо не выскажешь, надо без слов понимать. А не отпускали потому, что не желала всё своей дочере передать. Хотела, чтоб дочь-то чисто прожила, без всяких-этих, ага. Вот они и не отпускали её, требовали, чтоб передала. Помучилась этто баушка, помучилась — спасу нет, не отпускают на тот свет! Так и передала всё дочере. Потом, стало быть, в полу дырку просверлили, и они в неё улетели. Только так и померла.
От той баушки ещё осталось про чёрную косточку. Этта надо ночью в бане варить чёрную кошку, варить, варить, пока не останется одна чёрная косточка. В ней, слышь, большая сила заключена — всё может! Да только пока будешь варить, станут тебе всякие гады и звери чудные блазниться да пугать, а тебе и словечка молвить нельзя! Не всякий выдерживает. У нас один пробовал: варил, варил… Потом глянул в окошечко, а его-то изба пыхом полыхает! Он: “Ах!..” — попробуй-ка сам удержись. Выскакивает — ни огня тебе никакого, изба стоит целёхонька, ни чёрной косточки, ага. Да и ладно, Бог с нею совсем, спасибо, дом цел!
Зачем чёрная косточка? Как зачем! Да с нею ж, тебе говорят, всё можно. Вот захотел, к примеру, пошёл и взял в сельпе бутылочку просто так. А без неё — попробуй-ка…

Христос на мельнице

— Вот ты говоришь, нищеброды, мол, всяко разно, да то, да сё… Это верно, по Сибири-то их завсегда во множестве бродило. А Господь велел убогим помогать — добро творить, така заповедь Христова. Ну, надоедают маленько, особенно как весной все повылазят, словно мураши, и тронутся… Только Христос, он всё наблюдат, тоже, значит, порой ходит промеж народу, интересуется, како православные соблюдают, ага. Вот ты послушай, какой случай-то раз произошёл. Недалеко тут у нас, в соседнем селе. Ну, правда, тому уж порядочно быть — ещё мельницы на речках стояли, ага. И, бывало, мельник там всем заправляет, мельникам-то завсегда был особый почёт.
И зашёл в кой час Христос на эту меленку. А сам в худой нищенской лопотине, с бадожком — никак, слышь, его не признать. Ну, зашёл и зашёл, стал, ага, у мельника святую милостыньку просить. А мельник той порой на что-то осерчамши был и зычно так на бродяжку-то:
— Ступай, ступай прочь с Богом! Много вас тут, посельги бродячей, шастает, всех не накормишь! — Так-таки и не дал ничо.
И случись как раз под момент подъехать мужичонке захудалому из затаёшной деревушки, всего-то малый куль ржи смолоть. Ну, и сжалился над убогим, зовёт его:
— Подь ко мне, я те подам.
И отсыпал нищему хлебушка из своего куля. А тот, слышь, не уходит, всё свою торбу подставляет. Мужичонка в затылке почесал.
— Что, милой, дак ещё, что ли, тебе отсыпать?
— Ну! — говорит Христос. — Коли будет на то ваша милость…
— Э-э, пожалуй, Господь велел делиться. — И ещё тому отсыпал, у самого-то уж мало осталось.
Мельник думает: “Вот ведь башка с затылком! Сколько отдал, да я за помол возьму, что же останется-то? Оно и видать сразу, непутящий мужичонка, без царя в голове”. Ну, ладно, мол, дело евоное.
Берёт он у мужичка остатнюю рожь и начинает молоть. Глядь, уж много времени прошло, а мука всё сыплется и сыплется. Да что за диво такое: зерна всего ничего оставалось, а мука всё сыплется да сыплется, ага. Всего зерна-то было с четверть, а муки уже четвертей, слышь, двадцать намололось и всё сыплется да сыплется! Мужик и не знат, куда её собирать.
Вот какая, брат ты мой, вышла история. Недалеко тут у нас, в соседнем селе. А меленки той давно уж нету-ка, только место на речке до сих пор называют: у Христовой мельницы, мол…

Злоехидная кукша

— Ты птицу кукшу знаешь?.. Во-во, она самая. Навроде сойки, только поменьше, кудлатенькая и цветом изрыжа… Во-во, правильно, всегда парочками. Такая, слышь, ехидная тварь! Их около деревни-то или там на покосах никогда не увидишь, только в самой глухомани, в матёрой тайге. Идёшь, а они порхают то спереди, то за спиной, словно нечистые духи. Да как-то гукают промеж собой, словно утробой скрежещут… Никак не отвяжутся. Я раз, молодой ещё был, со звоном в голове, — взял и пальнул в одну, до того надоели! А скажи теперь, на каку холеру патрон надо было тратить? И ещё в руки взял… Тамо и тельца-то нет, никакого весу, один пух растопырен. Бросил и пошёл. И что ты думаешь, такая навалилась на меня непруха — просто ни в какие силы!
Выхожу вскорости на гарь — стоит сохатый… Молодой ещё, лончак, глупой — стоит и смотрит. Ах, мать честна, у меня же дробь в стволах заложена! Вдруг, думаю, не убежит? Выкидываю дробовые и сую жаканы, вскидываюсь — ччак, ччак: осечки. Обои патроны осеклися! А он всё стоит, смотрит. Я вдругорядь курки откидываю — ччак, ччак… Снова осечки! Ушёл мой сохатый. А рядом, слушай, был, руками бери. Никогда прежде не осекалось, а тут — обои ствола, как заговорённые.
Да это, слушай, только начало было. Иду дальше — тут не в долго время глухарь поднимается. На сей раз ружьё хорошо голкнуло, сверзился мои глухарина наземь. Ну, я к нему рванул, и что ты думаешь? Цепляюсь отворотом голяшки за сук — голяшку вдрызг, и сам рухнул мордой об землю! Вскочил, подбегаю — нет глухаря на месте, пропал… Ну, думаю, наваждение какое-то, ведь грохнулся о пол, аж гул пошёл! Туда, сюда — нет, и всё тут. Видать, не по месту попало, крыло ссёк, он и убежал. Хуже нет, слушай, таку птицу загубить и не взять, экий грех на душу. Да ещё голяшку разодрал…
И на том не кончилось! Вечером стал дрова в костёр рубить и… Срамотища признаться: топор с топорища соскочил и — как раз на замах подгадало — всю спину на телогрейке-то распорол, от крылец до полы. Дак ещё хорошо, что саму хребтину не задело, а того хуже — не по темечку пришлось. Оно, конечно, позор для настоящего таёжника, дак я те сказал — молодой был, глупой, как тот лончак же… И всё в один день, одно к одному, как заколодело, враг его перекоробь!
Я после одному дедушке сказывал, дак он сразу определил: всё из-за той кукши. Оно, говорит, давно ведомо: дурная птица, злоехидная…

Где Бог плюнул

— У нас тут, за рекой, малость пониже, деревня стояла, Касьяновкой называли, ещё на моих памятях. Теперь-то лишь имя осталось да дикий пустырь. Разбежался народишко, хоть там у них и пахотных полос было довольно, и покосы деды ещё расчистили — слегой, слышь, корчевали, сколь поту было пролито. Всё побросали — избы с постройками, могилки родные, ничо не пожалели. А всё почему? Место оказалось нечистое, никак невозможно стало! И ведь, скажи, недалече две деревни, так наши словно за Богородицею жили, а у касьяновских всё непутём да через пень-кокору.
Каждое лето, почитай, касьяновцы горели. Да как горели-то! В одном месте полыхнёт, так, считай, полпорядка смахнёт. А в большеводье обязательно топило, уж бани да огороды всегда плавали, такой у них талан был. Или взять с хлебом. У всех окрест урожай как урожай, а у этих за зиму рожь подопреет, осенью овсы вымерзнут от ранних инеев. Ну просто дак беда.
Главное, промеж собой худо жили. Бабы, разъязви их, сварливые — жуть, только базлать и мастерицы. Наших и то, случалось, упрекнут: ты пошто, мол, така полоротая, ровно касьяновская? А мужики все охламоны да драчуны, чуру не знают. Как свадьба или святой праздник, обязательно кого-нито изувечат, да ещё не одного. Жалятся горько на свою жизнь, пошто, мол, на нас таки напасти, за что кары Господни. Да кого там, сами же и увечат друг дружку, брат с братом ужиться не могут, просто дак бедовал народ.
И случись тут, проходил один старичок. Он, навроде, сам из касьяновских был, да в молодые годы куда-то подался, на золотые прииски вроде или в понизовье на путину — не скажу точно. Дак вот он и разъяснил, а ему кто-то прежде сказывал. Место-де у касьяновских нечистое! А как дело-то было?
Шёл, значит, Бог с посошком по матушке Сибире, время было к паужину, ага. И восхотел он в том месте отдохнуть, чаю горяченького вскипятить. Только ему подойти, как выпорхнет у него глухарь из-под самого носа! Бог-от, стало быть, так и прянул, отшатнулся весь, руками отгородясь, — испужался маленько. Да и плюнул тут с досады. Место само было куда с добром — приглядное да угожее, коли он его даже выбрал для стана. А стало нечистое, раз плюнул, дак. Вот касьяновцы на этом злополучном месте и поселилися. Только не судьба была, запоперечила кривая… Оно, конечно, кабы им допрежь узнать, так другое дело. А так-то любой мог попасться — приглядное ведь место, и не подумаешь…

Кандалы

— Жил у нас в конце деревни один старик бобыль, звали Бритый лоб — из каторжных был, беглой. Шёл, шёл в Россию, из Забайкалья до нас доволокся, да и осел: хворь его дальше не пустила. Так, бывало, сидит и сидит себе на завалинке, на солнышко щурится. Наши деревенские его всем миром содержали. Маманя остатки каши из чугунка выскребёт — иди, скажет, Сёмка, отнеси несчастненькому, пусть полакомится.
Раньше ведь как было? Говорили: убогому подать — Богу угодить. А нищебродов всяких по Сибире шаталося — тьмы, большие тьмы! Каторжане беглые, ино на заработки пробираются, ино с приисков с пустой сумой. Бредут пеши, Христовым именем питаются, а где и своруют, что плохо лежит. И вот у хозяек принято было: на ночь в окошке каку-никаку пищу выставлять — дело Божье, да чтоб не шибко баловали. А у нас от тракта в стороне, конечно, реже было, вот и содержали своего беглого. Дак он лет, однако, за двадцать на завалинке-то просидел. Мы, робятня, соберёмся к нему — рассказы слушать про каторгу да про медные рудники…
Попал он, стало, следующим манером: в военной службе не стерпел и офицеру отпор дал. Его — в арестантские роты. А он с этапа возьми да сбеги. Поймали. Тут уж наказания добавили — в каторгу пошёл. А беглому по уставу было положено: ковать в железа и помещать в отдельный кандальный барак. Мы спросим: как же это закавывали-то, ведь живо тело? А вот, говорит, видели — лошадей куют? Ногу в коленке к заду подгибают и кладут за спиной на наковальню. Да молотом, молотом. Только, слышь, в заклёпку надо было бить, в раскалённую, а не в само железо, да.
Кандалы тоже велись нескольких сортов. Пока &heip;