Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Роберт Монро "Далекие путешествия"
Перевод с английского К. Семенов

ПОСВЯЩАЕТСЯ
Нэнси Пенн Монро, моей жене, чья неустанная и неугасимая любовь, поддержка, дружба и понимание стали неотъемлимой частью этой рукописи и моих дневников, а также сотням других людей, с которыми я встречался на протяжении последних пятнадцати лет, которые беззаветно делились со мной временем, силами и многогранными интересами. Если бы не они, я вряд ли смог бы чего-нибудь достичь.

ПРОЛОГ
Судя по всему, всего можно добиться либо легким путем, либо с большим трудом.
Если есть выбор, каждый выбирает простой путь — хотя бы потому, что он оказывается действеннее, сберегает время и силы. Если же он очень прост, некоторые испытывают чувство вины. Возникает неловкое ощущение того, что в отсутствии привычного трудоемкого процесса нечто теряется. То, что дается настолько легко, просто не может быть благом; возможно, это настоящее зло.
Однако вскоре легкий путь становится привычным, и мы забываем о старых дорогах.
Если вы прожили на одном месте достаточно долго и, еще до появления автомагистралей между штатами и скоростных автострад, в свое время вдоволь покатались из одного города в другой, то попробуйте сейчас хотя бы разок проехаться по старому и знакомому шоссе. Заверяю вас, одного раза будет вполне достаточно. Постоянные остановки в заторах, полный беспорядок на дороге и возрастающее раздражение окажутся намного сильнее любой ностальгии по старым временам, которой вы могли придаваться прежде. Теперь нам вполне хватает подобных пережитков дорожного движения, неизбежно возникающих в начале и в конце любой поездки по соединяющим штаты автомагистралям.
Возникает проблема. Представим, что вы повстречали человека, никогда не ездившего по автомагистрали между штатами. Всю свою жизнь он колесил только по проселочным дорогам. Он слышал об автострадах высшего класса. Возможно, он даже видел одну из них издалека, слышал рев двигателей и вдыхал выхлопные газы, однако логически обосновывает целый ряд причин для того, почему он не ездит по автомагистралям и не хочет ими пользоваться: в этом просто нет нужды, ему и так хорошо; машины несутся по автостраде слишком быстро, а это опасно; чтобы выехать на такую магистраль, приходится делать крюк; на ней полно незнакомцев со всей страны, иногда даже не представляешь, кого там можно встретить, и поэтому там никому нельзя доверять; машина не в лучшем состоянии, она может сломаться — застрянешь на трассе, в какой-нибудь глуши, о которой никогда даже не слышал, и никто тебе не поможет. Быть может, когда-нибудь он и попробует, но не сейчас.
Предположим, вам довелось увидеть расположение отдела дорожного строительства штата, в котором предполагается снести старое шоссе, чтобы со временем все местное дорожное движение перешло на магистраль между штатами — независимо от того, нравится это жителям или нет. Что вы будете делать? Что вы можете поделать? Ничего? Представим теперь, что ваш старый добрый друг заупрямился — что тогда? Ваш приятель знает об этом распоряжении, но отказывается в это поверить. Он видит, что рабочие бригады уже начали разравнивать противоположный конец старого шоссе, однако делает вид, будто рабочих просто не существует. Вы понимаете, какое мощное потрясение предстоит испытать вашему другу, когда старую дорогу окончательно закроют, а его, брыкающегося и вопящего, потянут на автомагистраль между штатами.
В результате вы решаете что-то предпринять, сделать все, что в ваших силах.
Из-за вашей собственной инертности принятое решение откладывается на недели, месяцы, годы. У вас есть свои собственные логические оправдания: вы не знаете, что именно сделать. Вашему приятелю знакомы только старые шоссе, но как описать магистраль высшего класса на языке проселочных дорог? Эх, если бы появился кто-нибудь, кому удастся сделать это за вас и помочь вашему другу...
В конце концов, — наконец-то! — вы находите до смешного простой ответ. Вы и ваш друг страдаете от одного недуга, хотя он и вызван разными причинами. Его имя: инерция. На заре эпохи железных дорог паровоз мог тянуть за собой всего четыре-пять вагонов: будь их больше, его колеса просто прокручивались бы на месте. Инерция... Потом появился какой-то сообразительный юный мыслитель, который изобрел скользящую сцепку, и образовавшиеся зазоры позволили локомотиву преодолевать инерцию каждого вагона по отдельности. Спросите любого кондуктора товарного поезда, что значит сидеть в служебном вагоне в самом конце состава из сотни вагонов, когда машинист получает сигнал отправления: скорость мгновенно меняется от нуля до тридцати миль в час. То же относится и к автомобилю. Коробка передач предназначена для того, чтобы создавать мощный вращательный момент на первой передаче и преодолеть инерцию. Когда машина несется на средней скорости, энергия нужна только для преодоления сопротивления воздуха и трения дорожного полотна, а для этого необходима сравнительно небольшая мощность. Примером грубого преодоления инерции служит стартовая катапульта авианосца, которая делает свое дело торопливо и не очень нежно. Наконец, пистолеты представляют собой устройства, помогающие пулям преодолевать инерцию.
Трудно предположить, что аналог взрывчатки или принципа катапульты при переходе к скоростным автомагистралям сможет оградить от потрясения и недоумения, даже если учитывать при этом стандарты проселочных дорог. В качестве примера ознакомимся со следующим диалогом: — ...Никак не могу свести это к нулевой точке. Должен быть какой-то способ получше!
(Неуправляемая злость отбирает у вас слишком много энергии. Подобная реакция выглядит очень по-человечески.) — Способ получше... Эта штука не виновата в том, что она именно такая.
спотыкаешься на дороге о камень, палец на ноге болит, но как можно злиться на камень — на него нельзя злиться за то, что он лежит на дороге, что он тверже твоего пальца... ну конечно, а теперь посмотрим, что получится.
(Это есть сосредоточенность внимания, сознания, которая не знает отвлечений и отклонений. У вас, человека, нет более могущественной силы. Линза направляет ту энергию, которую вы называете светом, — точно так же можно применять и сознание.) — Всякий раз, услышав нечто подобное, я осознаю, сколько мне еще предстоит пройти.
(Вы прекрасно справляетесь, господин Монро. Признаком этого служит то, что вы отдаете себе отчет в таком ощущении.) — Ага, получилось! Теперь эта штука ниже уровня... вся, кроме единственного зубца, никак не удается его опустить... а над зубцом еще один импульс, поменьше, не могу его сгладить.
(Вот это еще один посыл, как вы это называете. Примите, если хотите, это может оказаться интересным.) — Конечно, почему бы и нет!
(КЛИК!)
Переход с проселочных дорог на скоростную автомагистраль действительно требует определенной подготовки, разгоночной полосы, позволяющей влиться в общий поток.
Если проселочные дороги могут помочь вам в тренировках перед поездками по магистрали, тем лучше. Главное не стоит забывать о факторе инерции: сдвигать вагоны с места поочередно, трогаться на первой передаче, чтобы не заглох двигатель, а затем внимательно переключать передачи, ведь автоматическая коробка не знает, когда вам это потребуется. Если испытательный полигон выбран правильно, ваш приятель помчится по автомагистрали между штатами задолго до того, как старое шоссе окончательно закроют.
А вы действительно сделаете все, что в ваших силах.
Роберт Монро, Фабер, штат Вирджиния, 1985г.

Часть I У ГРАНИЦ ДОСЯГАЕМОГО 1. СТАРЫЕ ПРОСЕЛОЧНЫЕ ДОРОГИ
Если читатель ждет от меня какого-либо важнейшего и очевидного заявления, то я готов сообщить, что до сих пор жив, — несмотря на двадцатипятилетние исследования внетелесных переживаний на собственном опыте. Конечно, время меня немного потрепало, но я по-прежнему пребываю в более или менее исправном состоянии.
Несколько раз я начинал в этом сомневаться, но многие прекрасные и заслуживающие доверия врачи заверяли, что возникавшие у меня проблемы со здоровьем были вызваны самой жизнью в цивилизованной Америке середины XX века. Другие врачи склонялись к иному мнению. Они считали, что я до сих пор жив благодаря своим внетелесным переживаниям. Выбирайте сами.
Итак, судя по всему, вполне возможно регулярно "выходить из тела" и при этом оставаться в живых. Более того, после достаточно частых проверок у специалистов, я по-прежнему готов утверждать, что остаюсь нормальным, хотя и живу в не вполне нормальном мире. Многие люди выкидывают совершенно странные номера, но это сходит им с рук. Столетие назад, одним из подобных развлечений был спуск по Ниагарскому водопаду в обычной бочке.
Итак, что такое внетелесное переживание? Тем, кто еще не знаком с этой темой, я поясню, что внетелесное переживание (ВТП) представляет собой такое состояние, когда да человек оказывается вне своего материального тела в полном сознании и сохраняет способность воспринимать и действовать так, как если бы оставался в физическом мире — за несколькими исключениями. Он может перемещаться в пространстве (и времени?) — как медленно, так и со скоростью, явно превышающей скорость света. Он может наблюдать за происходящим вокруг, участвовать в различных событиях и принимать осознанные решения, основанные на том, что он видит и делает. Он способен проникать сквозь физическую материю: стены, стальные листы, бетон, землю, океанские воды, воздух. Он может без малейших усилий и всякого риска войти даже в атомный реактор.
Такой человек способен оказаться в соседней комнате, не утруждая себя открыванием дверей. Он может навестить своего приятеля, живущего в трех сотнях миль, либо, если вздумается, исследовать Луну, Солнечную систему и всю Галактику. С другой стороны, он получает возможность проникнуть в иные реальности, лишь отчасти поддающиеся восприятию и объяснению в рамках наших представлений о пространстве и времени.
Это явление не ново. Недавние опросы показывают, что около четверти населения Соединенных Штатов помнят о том, что им довелось испытать, по меньшей мере, одно сходное переживание. В истории человечества встречается множество рассказов о таких событиях. В старинной литературе его обычно называли "астральной проекцией", но я отказался от этого термина, поскольку он связан с оккультизмом и по современным стандартам является ненаучным. В шестидесятых годах, когда мы проводили совместные опыты, мой друг, психолог Чарльз Тарт, ввел в обиход понятие "внетелесное переживание", и спустя двадцать лет это название стало на Западе общепринятым обозначением данного состояния существования.
Я начал "покидать" свое тело осенью 1958, без каких-либо видимых причин. В свете более поздних исторических событий* важно подчеркнуть, что ни наркотики, ни спиртное не имели к этому никакого отношения. Первые я вообще не употребляю, а вторыми отнюдь не злоупотребляю.
----------------
* Автор имеет в виду психоделический бум в Америке 60-х годов. — Прим. перев.

Несколько лет тому назад я отправился на конференцию, проходившую неподалеку от моего прежнего дома в округе Вестчестер, штат Нью-Йорк, где случилось мое первое внетелесное переживание. Когда мы проезжали мимо дома, я сказал своему другу, что причины этого явления до сих пор остаются для меня загадкой.
Моим спутником был один приятель, психолог. Он бросил взгляд на дом и с усмешкой повернулся ко мне: Ответ очень прост. Все дело в доме. Посмотри-ка на него внимательнее.
Я остановил машину. Дом выглядел по-старому: зеленая крыша, каменная кладка.
Новый владелец явно заботился о здании. Я обернулся к своему другу: — Не вижу ничего особенного, никаких перемен.
— Крыша! — Он указал на нее пальцем. — Это правильная пирамида. Более того, она обшита медными листами. Пока до них не добрались грабители, медью были покрыты и верхушки крупнейших пирамид Египта.
Я удивленно уставился на свой старый дом.
— Сила пирамиды, Роберт! — продолжал мой приятель. — Ты ведь читал об этом. Ты жил в настоящей пирамиде. Вот в чем причина!
Итак, сила пирамиды? Что ж, может быть. В некоторых статьях и книгах пирамидам действительно приписываются довольно странные свойства.
Сказать, что первые внетелесные переживания меня испугали, — все равно, что не сказать ничего. Когда они начались, моя голова кипела от панических мыслей об опухоли мозга и надвигающемся безумии. Это заставило меня пройти целый ряд разнообразных медицинских осмотров, но все они дали отрицательные результаты, и закончились выводом психотерапевта о "легких галлюцинаторных нарушениях". Этот диагноз я отбросил без всяких колебаний. В то время среди моих лучших друзей были психиатры и психологи со своими собственными проблемами, — разумеется, более традиционными.
Вопреки советам, я упрямо занялся исследованиями этого явления, руководствуясь сначала чувством самосохранения, а позже, когда страх и паника улеглись, — возрастающим любопытством. Тропа вывела меня за пределы традиционных научных кругов (полное отрицание), религий ("Все это — козни дьявола"), парапсихологии ("Занятно... Простите, но об этом нет никаких сведений") и восточных учений ("Приезжай и десять лет учись в нашем ашраме в Северной Индии"). Об этом я подробно рассказывал в своей первой книге "Путешествия вне тела".
Очевидно одно: первая книга выполнила и даже перевыполнила свою задачу. Она вызвала потоки писем со всех уголков земного шара, и в сотнях из них люди высказывали личную признательность за ободряющее заверение их душевного здоровья, за ощущение того, что они не так уж одиноки в своих тайных переживаниях, которых прежде сами не могли понять, — и, самое важное, за уверенность в том, что они вовсе не являются кандидатами на кушетки в кабинетах психиатров и койки в клиниках для душевнобольных. В этом и заключалась цель первой книги: помочь хотя бы одному-единственному человеку избежать подобного бессмысленного ущемления свободы.
Лично я просто поражен теми переменами, которые произошли за последние двадцать пять лет: о внетелесных переживаниях теперь вполне уместно говорить в большей части академических и интеллектуальных кругов. Однако я убежден и в том, что подавляющее большинство представителей нашей культуры по-прежнему не осознает этой грани жизни. В 1959 или 1960 году я искренне посмеялся бы над предположением о том, что мне когда-нибудь доведется выступить с докладом о ВТП в Институте Смитсона или представлять статью на эту тему членам Американской Психиатрической Ассоциации. И все же это случилось.
Чаще всего встречающееся отношение к данному вопросу очень напоминает мне старый и избитый прием шоу-бизнеса — один вопрос, который продюсер обычно задает явившемуся в поисках работы актеру. Продюсер долго выслушивает то, что ему и так известно, — что в 1922 году этот артист исполнил эпизодическую роль в "Великом", в 1938 году снялся в "Кто идет?", получил приз со стороны критиков за главную роль в фильме "Нос к носу", а в 1949 году сыграл самого Вилли в ленте "Почему Вилли плачет?".
В этот момент продюсер останавливает актера и задает ему очень простой вопрос: "Все это замечательно, но что вы делали вчера?" Такой же вопрос задают и мне. Что я делал (вне тела, разумеется) после издания "Путешествий вне тела"? Обычно я даю такой ответ: в начале семидесятых годов я почувствовал себя утомленным и ощутил ограниченность своих внетелесных переживаний. Полагаю, некоторым трудно в это поверить, но путешествия мне попросту приелись. Первые восторги уже давным-давно прошли, а участие в контролируемых испытаниях стало самым настоящим испытанием, — они отнимали очень много сил, и я пришел к пониманию того, что само направление "научного доказательства" не так уж меня занимает. Более того, даже не будучи скованным лабораторными условиями, я все равно не мог придумать себе какого-либо захватывающего занятия.
Совершенствование методов намеренного перехода во Второе Состояние мне тоже наскучило, так как я открыл чрезвычайно простой способ его достижения: достаточно было проснуться после двух-трех циклов сна, то есть примерно через три-четыре часа после того, как уснул, — и я чувствовал себя совершенно расслабленным, отдохнувшим и бодрым. В этом состоянии "отделяться" и покидать тело было до смешною просто. Разумеется, возник вопрос о том, чем, собственно, после этого заняться. В три часа ночи или полпятого утра все еще спят. Посещение спящих людей ничего не дает и не представляет собой никакого интереса с точки зрения последующею подтверждении визита. В отсутствие конкретной цели и каких-либо желаний я чаще всего недолго парил в воздухе, а затем возвращался назад, включал свет и читал до тех пор, пока меня вновь не начинало клонить в сон, — вот и все веселье.
Скука смешивалась с разочарованием, поскольку тяга к внетелесным переживаниям у меня оставалась. Любые попытки действий во внетелесном состоянии должны были иметь какой-то смысл, некую значимость, выходящую за рамки тех представлений о важности, которые свойственны моему осознающему разуму (и разуму других людей).
Весной 1972 года я принял решение, которое и стало ответом: сдерживающим фактором был мой собственный осознающий разум. Таким образом, если любые решения во время внетелесных переживаний доверять именно этой части моей личности, как было до сих пор, я останусь на том же месте, где застрял сейчас. Я — левое полушарие моего мозга — слишком сильно контролировал самого себя. Что произойдет, если я передам процесс принятия решений своей полной личности (душе?), которая, как я предполагал, прекрасно знакома с этими переживаниями?
Поразмышляв об этом, я перешел к воплощению новых идей на практике. Следующим же вечером я отправился спать, проснулся через два цикла сна (примерно спустя три часа), вспомнил о принятом решении, отделился от материального тела и поднялся вверх. Затем я известил свой осознающий разум о том, что решение о предстоящих действиях должна принять моя полная личность. Ждать пришлось лишь несколько секунд, после чего я ощутил сильнейший прилив, какое-то движение, энергию в уже знакомой черноте пространства — и в моей внетелесной деятельности началась совершенно новая эпоха. С той ночи почти все мои нефизические переживания подчинялись этому методу.
Полученные результаты по самой своей природе оказались невероятно далекими от того, что в силах постичь осознающий разум, и передо мной возникла новая серьезная проблема. Хотя мое обычное сознание, физическое ощущение "здесь-и-сейчас" всегда участвовало в происходящем, я не имел ни малейшего представления о том, как передать более девяти десятых содержания этих событий в привычных категориях пространства и времени. Представьте себе, что нужно описать музыку, — например, хоровое пение в сопровождении симфонического оркестра, — не используя при этом ни единого специального средства, например нотную запись, названия инструментов, интервалов, тональностей и т. п. Можно воспользоваться словами "приятная", "завораживающая", "пугающая", "внушающая благоговение", "страстная", "нежная" или "прекрасная", но ни один эпитет даже отдаленно не отразит подлинного звучания.
Приходится делать то, что можешь, и, как мне кажется, я приложил к этому все усилия. Не сомневаюсь, что написать рассказ о спуске по Ниагарскому водопаду в бочке было бы намного проще.
Другим источником затруднений стала моя жизнь в мире "здесь-и-сейчас". Мне не помогало ни одно из тех упражнений и методик, которые я разрабатывал для других.
Друзья-психологи выдвинули множество предположений о том, почему в моем случае эти приемы не принесли результатов. Простейшее объяснение заключалось в том, что я просто не мог избавиться от влияния левого полушария мозга. Я был так глубоко погружен в производственный процесс, что критические и аналитические способности моего ума просто не могли оторваться от сосредоточенности на содержащемся в методиках материале мира "здесь-и-сейчас". Кроме того, при создании звуковых упражнений мне приходилось напряженно, чрезвычайно сосредоточенно вслушиваться в записи и различные сочетания тех звучаний, которые мы применяли. Разумеется, следовало избавляться от этой привычки в самом начале, ведь теперь даже простейший звук на одной ноте заставляет меня анализировать его частоту и определять, насколько она устойчива.
Возможно, это все же принесло какой-то результат, но я его просто не замечаю.
Так или иначе, довольно странно оставаться за изгородью, видеть за ней сад, который ты посадил и вырастил своими руками, — и наблюдать за тем, как в нем веселятся другие люди, исключительно со стороны.
Та часть последующих событий, которая относится к миру "здесь-и-сейчас", была довольно незамысловатой. Например, я начал весьма болезненно (в буквальном смысле слова) ощущать, что мой организм отвергает многие химические соединения.
К их числу относятся спиртное, прописанные лекарства, кофеин и все прочее, что, по мнению моего организма, является неестественным или излишним. Это отторжение, или аллергическая реакция, проявляется в обильном потоотделении, рвоте либо судорогах брюшной полости. Возможно, это достаточно положительное качество, но у него есть свои недостатки. Скажем, я никогда не был запойным пьяницей, но теперь даже бокал вина неизменно вызывает у меня отторжение.
Это свойство стало очень серьезным препятствием при необходимости хирургических вмешательств. Мой организм начал отвергать обезболивающее: я просыпался на операционном столе (чем несказанно удивлял анестезиолога) и чувствовал, как хирург накладывает шов. После операции, когда меня мучила сильная боль, укол димедрола приносил только изматывающую рвоту. Можете представить себе, какую горечь я испытывал, зная, что многие уже пользуются в послеоперационный период разработанной в нашем Институте системой, обеспечивающей полный и прекрасный контроль над болью без всяких лекарств. За время пребывания в больницах на протяжении последнего десятилетия эта система только один раз помогла мне самому. В последний раз я столкнулся с горьким разочарованием: она просто не сработала. Тот случай был почти невыносимым, но я понимал, что мне может не хватить смелости вернуться в этот океан обжигающей боли, если я намеренно покину свое тело.
В те дни один приятель-психолог очень скептично относился к моей аллергии на лекарства. Более того, его интересовало, какие именно проявления тех веществ, которые сейчас называют "веселящими наркотиками", подойдут мне по складу личности и физическим характеристикам. Он испробовал на моем организме (?) лабораторные мескалин и ЛСД. Ничего не произошло.
Перейдем к следующему вопросу. Однажды я спросил одного нематериального знакомого, что представляло собой мое предшествующее существование в физическом мире. Полученный ответ относится к числу самых четких словесных описаний, какие я когда-либо получал во время ВТП: "В своей последней жизни на Земле ты был монахом в монастыре под Кошоктоном, штат Пенсильвания".
Я изучил карту Пенсильвании и не нашел на ней населенного пункта под названием Кошоктон. Мне было известно, что Кошоктон есть в штате Огайо, так как одно время я жил в тех местах. Я повторил свой вопрос, чтобы проверить, правильно ли назван штат, но существо настаивало на том, что это Пенсильвания. Я выбросил случай из головы, поскольку мне не так уж интересно, кем я был в прошлой жизни (если вообще кем-то был). Однако я упомянул об этом в разговоре со знакомым монсеньером католической церкви, и он сказал, что может заглянуть в церковные архивы. Через несколько недель он позвонил мне, чтобы сообщить, что в городке Кошоктон, штат Пенсильвания, действительно есть монастырь. Он сказал, что довольно интересно съездить туда как-нибудь на уик-энд и посмотреть, не проснутся ли у меня какие-либо воспоминания, а я ответил, что, возможно, когда-нибудь и соберусь.
Вот еще одна новость: деньги в кармане брюк. Долгие годы я держал этот факт в строжайшем секрете, так как мне все равно никто бы не поверил. Однажды я рассказал об этом своей жене Нэнси, но она до сих пор относится к этому скептически. Дело в том, что всякий раз, когда я вешаю одну пару брюк в шкаф для одежды в нашей спальне, в их кармане, судя по всему, сами собой заводятся деньги. Настоящие деньги —не новенькие, хрустящие бумажки, а, наоборот, весьма потертые. Много их не бывает. Самая большая сумма, какую мне доводилось находить, составляла одиннадцать долларов, хотя обычно я обнаруживаю. два, три или четыре доллара. Фактор времени, похоже, не имеет никакого значения. Я могу не прикасаться к этим брюкам неделю, а затем найти там три доллара. С другой стороны, я могу позабыть о них надолго, но даже через три месяца там окажется долларов шесть. Мне не удалось выявить никакой закономерности в моментах появления денег и их сумме. Однажды я сдал их в чистку и забрал оттуда запечатанными в целлофановый пакет, но это ничего не изменило. Мы выстроили теорию о том, что я могу ходить во сне и сам вкладывать деньги в карман брюк, но запечатанный пакет опроверг это объяснение. Одно из рациональных предположений связано с тем, что это явление может быть следствием острой необходимости в паре долларов, которую я испытал еще мальчишкой (в то время произошел один очень странный случай, который может быть связан с тайной моих брюк). Действительно, какая-то частица моего организма до сих пор помнит ту жгучую потребность и отчаянные попытки ее удовлетворить. Как жаль, что на более поздних стадиях жизни пять, шесть и даже одиннадцать долларов уже не в состоянии решить все ваши проблемы! Так или иначе, мало кто верит моей истории о деньгах в кармане брюк, и я не собираюсь никого в этом упрекать. Я бы и сам не поверил, если бы это случилось не со мной.
Следующий пункт повестки дня: в нашем доме на Уислфилд-Фарм есть уютная веранда, примыкающая к гостиной. Чтобы выйти на веранду, нужно пройти через двойные створчатые двери и спуститься по нескольким каменным ступенькам, так как веранда расположена чуть ниже. Ступени достаточно крутые, а общая разница между уровнем пола гостиной и веранды составляет чуть больше метра.
Однажды утром, обхватив обеими руками стопку книг и бумаг, я направился на веранду, и споткнулся на самом пороге. Левая нога почему-то оказалась на пути правой, и я головой вперед полетел на каменный пол веранды, не успев даже сообразить, что нужно выставить руки перед собой. Помню, что в голове мелькнула мысль: "Ну вот, так все и кончится: раздробленный череп и сломанная шея".
В каких-то пятнадцати сантиметрах от пола падение прекратилось, и я невероятно мягко коснулся каменных плит головой и плечом, — все произошло так, будто я просто осторожно опустил голову на пол, а затем вниз скользнули остальные части тела, приземлившиеся медленнее как перышко. Я немного полежал, пытаясь понять, что произошло, затем ощупал голову и плечи: не было никакой боли, ни единого синяка или царапины — совершенно ничего. Я поднялся, собрал книги и бумаги, еще раз осмотрел то место, откуда свалился, и попытался придумать какое-нибудь объяснение. Нечто смягчило падение, но я не имел ни малейшего представления о том, что именно могло это сделать.
Несколько месяцев спустя, в середине зимы, произошло очень похожее происшествие.
Я спускался с крыльца, как предполагалось, очищенного от снега, — поскользнулся и начал падать. На этот раз я не очень поразился тому, что вновь совершил "мягкую посадку". Такое случалось лишь дважды, но я не думаю, что мне захочется экспериментировать с умышленными падениями. Это просто примеры из ряда тех явлений, которые "пока" не нашли объяснения.
Очередная загадка: в результате прямого общения, — во всяком случае, так я это расценил, — произошло одно из самых странных событий. В середине семидесятых, ранним утром (а еще точнее — около трех часов утра) я предпринял ставшую уже привычной "облегченную" процедуру выкатывания из тела. Почти сразу после выхода со мной заговорила некая личность с неясными очертаниями. Я получил от нее совершенно недвусмысленное указание: "Господин Монро, четвертого июля, в 7 часов утра, вы должны быть в Иглхилле".
Я пораженно попросил повторить требование, и оно прозвучало так же, как и в первый раз: "Господин Монро, четвертого июля, в 7 часов утра, вы должны быть в Иглхилле".
Прежде чем я успел спросил, зачем мне нужно там быть и что все это означает, фигура начала таять и быстро исчезла. Я "вкатился" в материальное тело, сел и сделал подробную запись о случившемся.
На следующую ночь, когда я предпринял такие же действия, передо мной почти сразу возникла та же фигура, которая повторила вчерашнее указание. Оно было очень точным, звучало как приказ, а существо вновь исчезло, прежде чем я успел задать какие-либо вопросы. Мне было интересно, не повторится ли то же самое и сутки спустя, но этого не случилось. Самой поразительной особенностью была необычайная четкость указания, которое, к тому же, повторили и на другой день. Не менее примечательно и то, что "оно" обращалось ко мне по имени.
Полученное указание вызвало жгучее любопытство не только у меня, но и у друзей и домашних, которым я о нем рассказал. Мы выстраивали самые разнообразные предположения, однако неразрешенный. Оставался самый важный вопрос: "Где находится Иглхилл?". Я получил этот приказ в апреле, и, казалось бы, у меня вдоволь времени, чтобы разобраться в смысле указания. Однако, несмотря на все наши усилия, не удалось найти ни одного места под названием Иглхилл. Через несколько недель я почти позабыл об этом случае.
Обстоятельства изменились благодаря одному событию. Мы гостили у своих друзей, которые жили в нескольких сотнях миль от нас, и обедали во внутреннем дворике их дома. У хозяина был радиоприемник, автоматически настраивавшийся на различные стандартные частоты — полиции, пожарной охраны и так далее. Мы сидели за столом и болтали, как вдруг из радио донеслось слово "Иглхилл". Оно тут же привлекло мое внимание, и я взволнованно спросил друга, на какую волну настроен его приемник. Он ответил, что сейчас он работает на частоте Федерального Управления Авиации, на которой ведется обмен сообщениями между самолетами и диспетчерскими.
Я с нетерпением прислушивался к радиообмену, надеясь узнать нечто большее.
Хозяин с любопытством поинтересовался, почему это так важно. Her нужды говорить, что я не стал объяснять ему подлинные причины. Через пару минут радио вновь вернулось к жизни, и оттуда четко и ясно донеслись слова: "Это "Юнайтед-З51", мы в двенадцати тысячах футах над Иглхиллом".
Днем позже, после долгой поездки домой, я отправился в отдел ФУА при местном аэропорте и спросил служащего, где находится Иглхилл. Он тут же ответил, что это опорный пункт, маркерный радиомаяк в соседнем штате, а затем показал его на карте воздушных линий, — теперь сомнений не оставалось, Иглхилл нашелся.
Очевидно, это название принадлежало какому-то крошечному поселку, хотя его не было ни на одной из наших дорожных карт.
Указание вновь приобрело актуальность, и третьего июля, вскоре после полудня, я выехал из дома и направился в Иглхилл. Добравшись до одного городка неподалеку от нужною места, я снял комнату в мотеле, пообедал и довольно рано лег спать.
Ровно в семь утра я выехал на перекресток дорог под названием Иглхилл. Местечко состояло из двух-трех домишек, гаража и магазинчика, размещавшихся у распутья проселочных дорог. Мягко говоря, ничего примечательного. Все вокруг выглядело так, словно за последние тридцать-сорок лет тут ничего не менялось. Я остановил машину у обочины, и принялся ждать на виду у нескольких местных жителей, которые сидели у гаража и с любопытством меня разглядывали.
Ждал я около часа, но ровным счетом ничего не произошло. За это время ко мне никто не подошел. Я не чувствовал ничего, кроме первоначального возбуждения, которое постепенно сменялось разочарованием. Наконец, когда стрелка часов миновала цифру восемь, я завел двигатель и, сопровождаемый удивленными взглядами, вывернул на одну из проселочных дорог. Я проехал около двух миль, но вокруг были обычные фермы. Тогда я вернулся к перекрестку, свернул на запад и проехал несколько миль в этом направлении, но там было то же самое. Никто не подавал мне знака, вокруг были только поля и фермы. Я еще раз вернулся назад и направился на восток — все то же. Мне пришлось опять остановиться на своем посту у обочины, сидеть в машине и ждать. В полдень я решил, что все это мне померещилось, вернулся в мотель, выписался из номера и перекусил. То ли Иглхилл оказался не тем, то ли я что-то не так понял, то ли само указание было розыгрышем или сном.
После долгих раздумий я понял, в чем заключалась моя ошибка. Приглашение, или указание, не означало, что я должен отправиться в Иглхилл и материальном теле — напротив, мне следовало оказаться там в бестелесном состоянии. Распоряжение не учитывало только одной трудности: того, что мне не так уж легко перенестись даже к определенному человеку, не говоря уже о точном месте.
Остается плеснуть масла в огонь: много лет спустя, во время встречи с одним государственным служащим, я начал расспрашивать его о местечке Иглхилл, не объясняя, почему оно меня так заинтересовало. Он рассказал, что там находится особое федеральное исследовательское учреждение. В то время, когда я побывал в Иглхилле, оно как раз строилось. Разумеется, эти сведения не должны были предаваться огласке, — во всяком случае, мне не хочется рисковать, и потому я даже изменил подлинное название той местности. Так или иначе, я до сих пор подумываю о том, что могло бы произойти, если бы мне удалось явиться на встречу во внетелесном состоянии.
Вот еще одна занятная история. Как-то раз моя компания получила заказ на создание сети кабельного телевидения в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния. Нам нужно было установить на вершине одного загородною холма принимающую антенну.
Владельцем пригорка был Рой — невысокий, лысоватый и энергичный человек с яркими голубыми глазами, обладавший сухим и утонченным чувством юмора. Многолетний труд в разбитом на вершине холма саду на двадцать тысяч деревьев отпечатал на его морщинистом лице не сходящий загар. Он был настоящим шотландцем и вел переговоры с искусной небрежностью, но, в конце концов, мы заключили весьма разумную и честную сделку. И, помимо прочего, стали друзьями.
Однажды в пятницу, после обеда, он подмигнул мне и спросил: — В карты играешь?
Меня переполнили старые, знакомые чувства: — Во что именно?
— Ну, — сказал он, — некоторые не считают это покером, потому что мы ввели в правила кое-какие изменения, но так играть намного веселее. Ставка десять-двадцать центов, так что состояния на этом не сделаешь. Но пятницам мы собираемся вечерком в доме одного приятеля. Недостаток только один: никакой выпивки. Это самая старинная традиция игры в покер в Шарлоттсвилле, она не нарушалась уже лет семьдесят, — а это очень большой срок, поверь мне. Если хочешь поиграть, я заеду за тобой куда угодно около половины восьмого. Репетиция хора тебе понравится.
— Репетиция хора? — непонимающе переспросил я.
— Так говорят у нас в Вирджинии, — усмехнулся он. — Некоторые сомневаются, что это занятие законно. Мы слышали о том, как людей арестовали за организацию азартных игр. Разумеется, у нас никто не пытается на этом нажиться.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Договорились. В половине восьмого отправляемся на "репетицию".
Я стал регулярным участником "хоровых занятий". Конечно, мне не удавалось приходить каждую пятницу, но я бывал там по меньшей мере дважды в месяц. Эти собрания стали приятным отдыхом после повседневных хлопот, связанных с кабельным телевидением. В играх участвовали деловые люди, большинство из которых прожили в Шарлоттсвилле всю свою жизнь.
Они не подозревали о проводимых мной исследованиях и прочих странных занятиях. К тому времени моя первая книга уже вышла, но они ее не читали, а я сам ничего не рассказывал. Думаю, и теперь лишь один-двое из них могли что-то слышать о том, чем я занимаюсь.
Первые признаки того, что в наши карточные репетиции хора вовлечены какие-то необычные факторы, проявились примерно через два года, когда мы вшестером собрались за партией в семикарточный стад. Сдача прошла как обычно. У меня в руке скрывались тройка и четверка треф, а в числе моих карт, оставшихся открытыми для противников, были пятерка и семерка треф. Торговля шла довольно напряженно: повсюду на столе виднелись пары, в том числе и пара тузов среди открытых карт Роя. Хотя статистическая вероятность была не на моей стороне, я не спасовал, и внес свою ставку, надеясь прикупить "малый стрит" или "масть".
Наконец каждый из нас получил седьмую карту, лежащую рубашкой вверх. Я не стал смотреть на свой прикуп, так как почему-то без сомнения понял, что передо мной шестерка треф. Ощущение было очень странным, я просто "знал" это.
— Рой, — сказал я, указывая на лежащую карту, к которой даже не прикоснулся. — Это шестерка треф, а у меня "флеш-рояль". Он бьет твою четверку тузов.
Рой посмотрел на карту и вновь взглянул на меня с озорной усмешкой. Он уже успел посмотреть свои карты и знал, что у него четверка тузов: — Я ставлю пять. Не верю, что это шестерка треф.
Я потянулся к стопке фишек и сказал: — Это шестерка треф, Рой.
Он улыбнулся и вскрыл: — Что ж, давай посмотрим Я перевернул карту. Это была шестерка треф. Рой опять усмехнулся: — Тебе не побить моих тузов. — Он вскрыл свою руку и показал четверку тузов, которая била карты всех остальных участников игры. — Ставлю еще пять: у тебя в руке нет тройки и четверки треф.
Я рассмеялся: — Рой, мне не нужны твои деньги.
— Моих тузов побьет только "флеш-рояль". — С этими словами он придвинул к кону еще одну сгонку фишек. — Я не думаю, что у тебя "флеш". Тебе каким-то чудом удалось угадать эту шестерку треф, но лучше остановись, пока ты еще не в проигрыше.
— Мне не нужна твоя пятерка, Рой, — сказал я, выложил на стол тройку и четверку и показал всем трефовый "флеш". Рой посмотрел на выложенные карты и буркнул: — Поразительно!
Мы перешли к новому кругу, теперь карты сдавал Рой, а мое ощущение "знания" сохранялось, оно было очень острым. Теперь я не смотрел даже в те карты, которые оставались в моей руке, и не были видны остальным. Среди четырех карт, лежавших на столе открытыми, были червовые пятерка и семерка. Я уже знал. Могу сказать только это: я просто знал.
— Рой, — сказал я. — Видишь червовые пятерку и семерку?
Рой кивнул. На этот раз тузов у него не было.
— Так вот, — продолжил я. — Последней картой, которую ты мне сдашь, будет червовая шестерка, и у меня получится "флеш-рояль" в червах. Кстати, ты обратил внимание на то, что я еще не видел карт в своей руке?
Рой снова кивнул. Он был наблюдательным и к тому же сам сдавал карты. Остальные игроки пристально смотрели на нас и не сомневались в том, что я проиграю. Рой был прекрасным игроком.
Последняя карта легла передо мной рубашкой вверх. Прежде чем я поднял ее, Рой заявил: — Вот пятерка. Я не верю, что это шестерка черв. Впрочем, к чему мелочиться?
Ставлю десятку. — И он положил на кон еще одну стопку фишек.
— Мне не нужны твои деньги, Рой, — улыбаясь, сказал я.
— Ты их у меня не отбираешь, а я их тебе еще не подарил, — возразил он. — Прикупай.
Я взял карту.
— Теперь переверни, — потребовал он. Я перевернул: червовая шестерка. Рой уставился на меня с нескрываемым изумлением. Он сам сдавал карты. С его точки зрения, любое мошенничество было попросту исключено.
— Более того, — сказал я. — Эти две карты, которых я еще не смотрел, — тройка и четверка черв.
Рой перевел взгляд на меня: — Мне не нужны твои деньги. Рой, — самым обыденным тоном повторил я и перевернул обе закрытые карты. Тройка и четверка черв.
Рой пялился на лежащий перед ним "флеш-рояль" — такой же, как и на прошлом круге, но в другой масти: — Временами мне кажется, что ты — самый везучий парень из всех, кого я знаю.
Остальные единодушно согласились.
Об этих случаях "везенья" говорили несколько месяцев. Вероятность того, что в карточной игре на шесть участников один и тот же игрок два раза подряд соберет "флеш-рояль" на одинаковых, за исключением масти, картах, составляет примерно один к шести миллионам. Как это могло случиться? Не знаю. Откуда мне было известно, какие карты я получил? Я просто знал это. Подозреваю, что на таких сдачах многие азартные игроки зарабатывали огромные деньги, — а многие, напротив, теряли целые состояния, когда ощущение "знания" их подводило.
2. HEMI-SYNC И МНОГОЕ ДРУГОЕ
После издания "Путешествий вне тела" мы получили поразительно много вопросов и сведений, а также встретили мощную поддержку со стороны совершенно неожиданных источников. Книга предназначалась для обычных людей, но вызвала большой интерес в научных и академических кругах. Наша лаборатория в Вирджинии, расположенная к западу от Шарлоттсвилля, открывалась на сугубо добровольных началах. Мы назвали ее Исследовательской лабораторией Уислфилда, но позже она превратилась в Институт Прикладных Наук, или Институт Монро. Использование моего имени не имеет ничего общего с манией величия, просто это стало самым удобным способом подыскать узнаваемое официальное название, ведь "прикладные науки" — понятие слишком обобщенное. Мы не сомневались в том, что ВТП можно исследовать на уровне, вполне сравнимом с общими достижениями западной науки, а лучшей услугой, какую мы только можем оказать людям, станет практическое приложение любых открытий и полученных данных.
В то время лаборатория представляла собой одноэтажное здание, сооруженное по специальному проекту. Оно включало в себя два кабинета, комнату отдыха и исследовательское крыло. В этом крыле размещались аппаратная (или пункт управления), три изолированные кабины и зал совещаний. Три кабинки независимо друг от друга соединялись с пунктом управления, который обеспечивал физиологические наблюдения за испытуемыми, а также подачу разнообразных звуковых и электромагнитных сигналов, призванных вызывать реакцию у добровольцев в кабинках.
В каждой кабине находилась постель с подогреваемым водным матрацем, необходимая для того, чтобы в сочетании с полной темнотой обеспечить испытуемому все удобства. Кроме того, из аппаратной можно было управлять прочими условиями: акустикой, температурой и качеством воздуха. К испытуемому можно было присоединять датчики, чтобы те передавали в пункт управления широкий спектр физиологических показателей, в том числе восьмиполосную ЭЭГ (электроэнцефалограмму), ГКР (гальванические кожные рефлексы, то есть характеристики мышечного тонуса), частоту пульса и электрическое напряжение в организме. После первых исследований мы научились определять большую часть необходимых показателей исключительно по изменениям в электрическом напряжении тела.
Помимо тех участников опытов, которые приезжали из города, у нас были и местные добровольцы: несколько докторов медицины, врач, инженер-специалист по электротехнике, психиатры и сотрудники социальных служб, а также прошедшие отбор друзья и члены семей. Большая часть опытов проводилась по вечерам и в выходные дни, так как у каждого была своя работа. Оглядываясь назад, можно утверждать, что добровольная работа, которой эта группа отдавала огромную часть своего свободного времени, стала важнейшим фактором того, что изучение явления начало развиваться в новых условиях. Я всегда буду испытывать благодарность к этим людям. Позволить облепить себя датчиками, часами лежать в темной кабинке, а затем описывать субъективные ощущения, возникавшие во время разнообразных экспериментов (позже эти рассказы сверялись с показаниями приборов в аппаратной и сводились к недвусмысленным выводам) — для всего этого требовались огромное терпение и преданность делу.
Основной темой наших опытов стало, прежде всего, продолжение исследований сна, начатых еще в Нью-Йорке. К первым значительным результатам нас привела необходимость найти решение одной проблемы. Поскольку большая часть рассказов о внетелесных состояниях, в том числе и мои личные переживания, тесно связаны со сном, мы были твердо убеждены, что многие ответы можно найти именно в этой области. Однако подавляющее число испытуемых появлялось в лаборатории поздно, уже после ужина; немалое время уходило на подключение датчиков, и после этого человек либо уже уставал и засыпал прямо в кабине, либо оставался слишком возбужденным, не мог расслабиться и отмечать тонкие изменения в субъективных ощущениях. Нам не удалось решить проблему управления состоянием испытуемого с помощью лекарственных препаратов, и потому мы принялись искать решение в рамках собственной системы отсчета.
Подтвердилась старинная мудрость: необходимость — действительно мать изобретательности. Мы начали использовать звуковые сигналы только для того, чтобы помочь испытуемым не заснуть, а перейти в пограничное состояние между сном и бодрствованием. Это привело к открытию отклика на ведущую частоту (ОВЧ), которое позволило нам продолжительное время удерживать испытуемого в определенном состоянии сознания, на грани между бодрствованием и сном. Подавая в ухо испытуемого те или иные звуковые сигналы, мы обнаружили, что волны его мозга переходят на сходный электромагнитный режим. Управляя частотой волн мозга, мы научились помогать испытуемому расслабиться, не давать ему уснуть или, наоборот, погружать в сон. Один из участвовавших в наших опытах инженеров предложил нам запатентовать такое необычное открытие, и в 1975 году мы получили патенты, как на саму идею, так и на конкретную методику.
Сравнивая воздействия различных звучаний на наших испытуемых, мы постепенно начали находить те сочетания звуковых частот, которые создавали чрезвычайно благоприятный для внетелесных переживаний и прочих необычных состояний сознания отклик на ведущую частоту. Разумеется, в их числе оказались и весьма действенные средства перехода в то состояние, которое обычно называют медитативным.
Все эти результаты давались не так уж легко. Я описал их несколькими словами, но за ними кроются сотни часов сопоставления различных звуковых сигналов, и экспериментов по проверке реакций, когда испытуемые терпеливо лежали в кабинках и прислушивались к журчащему в ушах, медленно менявшему частоту звуку; тем временем лаборанты в аппаратной внимательно следили за изменениями показаний приборов.
Во время таких сеансов наши добровольцы-испытуемые учились делать устные отчеты о любых переменах в своем душевном или физическом состоянии. Умение точно описывать происходящее, говорить и слушать в тех условиях, когда обычный человек чаще всего "засыпает" или лишается сознания, оказалось чрезвычайно важной способностью.
Одной из первых надежных точек опоры стало состояние, обозначенное термином "Точка 10". В том, что ей присвоили десятый номер, не было ничего символичного;
я даже не помню, почему прижилось именно это название. Помимо прочего, мы не хотели, чтобы его путали с иными формами сознания, и потому позже оно превратилось просто в "десятку". Мы научились очень точно распознавать это состояние, вновь и вновь погружать в него своих испытуемых. Легко поддающаяся определению "Точка 10" представляет собой такое состояние, когда разум бодрствует, а тело спит, то есть все физиологические реакции соответствуют состоянию поверхностного или глубокого сна, но волны мозга при этом ведут себя несколько иначе. Соответствующая ЭЭГ отражает смешение волн, которые обычно связывают с поверхностным и глубоким сном, но при этом они перекрываются "бета"-сигналами (состояние бодрствования).
Постепенно возникла особая группа из восьми испытуемых, отлично освоивших "Точку 10". Устное общение через микрофоны с пребывающим в таком состоянии человеком стало столь же обычным явлением, как если бы он сидел напротив или лежал в соседнем зале совещаний. Показания приборов позволяли нам точно определить, когда испытуемый переходит к "Точке 10". Это состояние просто невозможно вообразить или подделать, даже если бы у кого-то и возникло такое странное желание. Разумеется, много раз испытуемым не удавалось перенестись в "Точку 10" из-за внешних раздражителей или мыслей о повседневных заботах, которые не получалось отбросить. В подобных случаях подопытный просто сообщал, что не сможет "сделать это" сегодня ночью, и прекращал опыт, что позволяло сберечь много сил и времени.
Благодаря постоянному притоку новых добровольцев мы выяснили, что в "Точку 10" можно переводить и других, совершенно неподготовленных людей, и это происходит без особых затруднений. Намного больше времени отнимал процесс освоения способности устного общения в этом состоянии. Чтобы узнать, насколько устойчивы эти результаты, мы отправили одному знакомому психиатру из Канзаса магнитофонные записи с соответствующими сигналами. В своем эксперименте он опробовал ее на четырех добровольцах, которые ничего не знали о целях опыта и предполагаемых последствиях. Психиатр сообщил нам, что один из испытуемых был вынужден прервать эксперимент, так как обнаружил, что висит под потолком комнаты и видит внизу свое тело.
Следующий шаг был сделан благодаря одному интересному предположению. Если тело спит, а физические органы чувств полностью или частично отключаются, то почему бы не попробовать найти те частоты, которые усилили бы восприятие, отличное от традиционных пяти чувств? Когда мы начали использовать высокочастотные "бета"-сигналы, наши испытуемые увидели кое-что помимо обычной черноты перед глазами. Сначала в затемненной кабине возникали свечение и цветные пятна, причем это не зависело от того, открыты или закрыты глаза. Затем в голове раздавались звуки, отличные от искусственных сигналов: голоса, музыка, а временами — громкие взрывы, мгновенно выводящие испытуемых из "Точки 10" (они до сих пор не нашли объяснения).
Постепенно мы выявили в этих явлениях определенную систему, они оказались частью процесса перехода к внетелесным переживаниям. Возникали, кроме того, и предварительные физиологические реакции: понижение давления крови, замедление пульса, небольшо&heip;