Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Евгений Дмитриевич Елизаров
Сотворение мира или эволюция?

Аннотация

Эволюция или божественное творение? Не одно тысячелетие этот вопрос занимает умы человечества. Однако окончательного ответа нет и по сию пору, есть лишь бесконечные нагромождения фактов, свидетельствующих как в пользу одного, так и в пользу другого решения.
Но может быть, все дело в том, что неверен сам подход, который сводится к изначальному выбору только одной из противоположностей?
Рациональный ответ вообще не существует, – говорят третьи, но это скорее уход от решения, форма капитуляции.
Возможен ли синтез, позволяющий объединить крайние точки зрения и всетаки найти выход из тупика?

Евгений Елизаров
Сотворение мира или эволюция?

Историческое введение

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.
И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день вторый.
И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.
И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большое для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый.
И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый.
И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так.
И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестый.»
Слова эти, впервые записанные в глубокой древности, знакомы едва ли не каждому, но веками вчитываться и вчитываться в них заставляла не только глубокая их поэзия, но и пламенная вера в то, что именно так все и было на самом деле.
Впрочем, и светская мысль, повидимому, столь же вечна, сколь и эти представления. Противостоящая всему тому, что отразилось в Священном Писании, идея эволюционного развития природы зародилась, вероятно, в такой же глубокой древности. Во всяком случае формализованная, то есть подчиняющаяся какимто единым для всех правилам, европейская мысль начинается с Фалеса Милетского, жившего около 624 – 547 гг. до н. э., и уже у него явственно прослеживается убежденность в естественном происхождении всего существующего вокруг нас. Достоен упоминания Анаксимандр (ок. 610 – 546 до н э.), как кажется, первый, кто первый поставил вопрос о зарождении органических видов. В истоке эволюционной мысли стоят и такие имена, как Гераклит и Анаксагор. Словом, идея естественного становления и развития природы прослеживается уже в самых первых памятниках письменной европейской культуры. Именно в Греции и позднее в унаследовавшем многое из ее культуры Риме были сделаны и первые попытки создания целостного учения, основанного на последовательном развитии всех живых существ от простого к сложному.
Эмпедокл (483 – 423 до н. э.) говорил о постепенном развитии организмов из случайного соединения их частей и органов. Сначала из земли возникают отдельные части животных:

«…Так выросло много голов без шеи
Блуждали голые руки, лишенные плеч,
Двигались глаза, лишенные лба…».

Затем настает время их сочетания; все эти члены соединяются между собой случайно, как попало, и от этого произошли чудовища.

«Появилось много существ с двойными лицами и двойной грудью,
Рожденный быком с головой человека и, наоборот,
Произошли рожденные людьми с бычачьими головами,
Которые вперемешку происходили от мужчин,
Или же от женщин, имеющих нежные органы»

(Эмпедокл как бы предвосхищает появление тех самых «мозаичных» форм, вроде археоптерикса, утконоса, которые и сегодня ставят в тупик многих биологов.) И только потом, после вымирания чудовищ, возникают растения, животные и люди, и начинается половое размножение.
Позднее Демокрит (480/470 – ? до н. э.), развивая учение Левкиппа, выдвигал положение о том, что развитие всех частей организма зависит от условий внешней среды. При этом он, так же, как и Эмпедокл, считал, что только удачные сочетания частей образуют жизнеспособный организм. По его словам, из влажности и сырости ила сначала появляются земноводные существа, затем появляются животные, обитающие только на земле. Все виды непрерывно изменялись, рождались глухие и слепые, безрукие и безногие, но они вынуждены были уйти, чтобы очистить место тем, кто и утвердился в жизни навсегда. Постепенно, когда природа испробовала множество форм организации жизни, появился и тот род животных, которые называются людьми.
Эти взгляды впоследствии были развиты римским философом Лукрецием Титом Каром (95 – 55 до н. э.).
Несколько иная линия развивалась Аристотелем (384 – 322 до н э.). Крупнейший натуралист и философ древности, он так же считал, что природа является продуктом развития, но при этом сам процесс развития отнюдь не стихиен, но направляется «конечными причинами» и «целями». Аристотель дает одну из первых классификаций биологических организмов, исследует строение значительного числа животных. Он обращает внимание на единство строения высших животных, на сходство в положении и конструкции их органов, устанавливает градацию в единой цепи восхождения организмов от низших форм к высшим, наиболее сложным и развитым. Таким образом, уже у Аристотеля в зачаточном виде формируется представление о глубоком единстве строения всех организмов и об их последовательной градации, о гомологии органов и об их корреляции в процессе развития.
Все представления Аристотеля производны от его телеологических воззрений; согласно его взглядам, функция определяет строение органа, в свою очередь, последний всегда существует только для выполнения какихто определенных действий.
Впоследствии аристотелевские взгляды были восприняты и развиты знаменитым зоологом, морфологом и палеонтологом Ж. Кювье (1769–1832), французским зоологом. Правда он еще не признает изменяемость биологических видов и объясняет смену ископаемых фаун так называемой теорией катастроф.
Эволюционные воззрения на мир высказывали великие просветители XVIII века Ж. Ламетри (170951), французский философ, врач; Жан Жак Руссо (1712 – 1778), и другие мыслители и натуралисты Просвещения.
Отдельные идеи, повлиявшие на формирование эволюционных представлений, высказывались Ж.Л.Бюффоном (ему принадлежит идея зависимости изменения флоры и фауны от изменения климата, роли питания и одомашнивания животных); Э.Ж.СентИлером, который допускал возможность резкой трансформации организмов и – в противовес Кювье – защищал мысль о том, что все живые существа имеют единый план строения, и многими другими.
Но ни одним из них не было создано обобщающего эволюционного учения, способного объяснить существование всего множества биологических видов. И только у Жана Батиста Ламарка (1744 – 1829), французского естествоиспытателя (кстати, именно им в 1802 году вводится термин «биология») встречается вполне законченная концепция постепенного развития всех организмов от простейших форм к более сложным и высоко организованным. Именно он впервые дал объяснение этого развития проявлением естественноприродных сил, влияющих на организацию растений и животных.
Согласно учению Ламарка, которое было изложено им в его знаменитой «Философии зоологии», появившейся в 1809 году, весь мир живых организмов развивался в строгом соответствии с естественными законами из простейших форм жизни. Однако при этом важно учесть, что все законы, которым подчинена логика эволюции, по убеждению Ламарка, возникли не сами по себе, но были установлены Творцом Вселенной.
Развитие органического мира исторически шло от самых простых форм организации ко все более сложным и совершенным. Но нужно заметить, что логика этого восхождения была не вполне «естественной», ибо в ее основе лежало некоторое тонкое метафизическое надматериальное начало. В качестве движущей силы им принималось постоянное стремление самой природы к постепенному усложнению видоизменений в строении организмов, или, другими словами, врожденное стремление природы к прогрессу.
Развитие, направлявшееся по линии поступательного усложнения и совершенствования организмов, нисколько не зависело от влияния внешних условий их обитания. Напротив, с позиций Ламарка, именно в постоянных и неизменных условиях среды общая тенденция развития обязана была бы проявиться с наибольшей отчетливостью. Поэтому любые флуктуации естественноприродных условий в действительности лишь деформируют чистую линию восхождения, нарушают общую его логику и вносят элемент дезорганизации.
Два основных закона составляют существо учения Ламарка.
Первый из них говорит о том, что во всяком животном, не достигшем предела своего развития, более частое и неослабевающее употребление какогонибудь органа укрепляет, развивает его, увеличивает силу, в то время как отсутствие систематического употребления приводит его в упадок, последовательно сокращает способности и постепенно приводит к полному исчезновению. Второй сводится к следующему: все то, что природа заставила биологических особей приобрести в течение их жизни или, напротив, потерять под влиянием какихто обстоятельств, сохраняется ею путем передачи по наследству (правда, в том случае, если сохраняемые свойства присущи обоим полам).
Теория Ламарка не получила большого распространения. Крупнейшему авторитету того времени – Ж. Кювье – не составило большого труда отвергнуть его доводы и при помощи бесспорных (для того времени) фактов доказать отсутствие скольконибудь заметных изменений у известных в то время видов. Кювье внимательно изучил останки животных, вывезенных еще из египетских пирамид. Тысячелетия, истекшие со времени их захоронения казались в те поры чудовищно большими сроками, во всяком случае достаточными для проявления всех изменений, если бы, конечно, они имели место. Правда, Ламарк говорил отнюдь не о тысячелетиях, но все его ссылки на колоссальные периоды времени, требуемые для накопления изменений, многим тогда казались абсолютно неправдоподобными и фантастическими. Воззрениям, в соответствии с которыми развитие жизни на Земле занимает несколько миллиардов лет, еще только предстояло утвердиться. Пока же срока, истекшие от сотворения мира, отсчитывались совсем иными величинами.
Становление эволюционной теории связывается с именем Чарльза Дарвина (1809 – 1882), появившегося на свет в год опубликования «Философии зоологии» Ламарка.
Гипотеза Дарвина заключалась в том, что все новые виды появляются на свет благодаря естественному отбору. В противовес Мальтусу, работа которого и подтолкнула его на размышления о путях развития живого, Дарвин принимал, что количество особей каждого вида от поколения к поколению увеличивается не в арифметической, но в геометрической прогрессии. Одновременно он предполагал, что, несмотря на тенденцию к постоянному увеличению численности, общее количество особей остается постоянным. Эти два предположения привели его к выводу о том, что в живой природе должна быть постоянная борьба за существование. Следующим пунктом дарвиновских построений было предположение о том, что каждому виду свойственна изменчивость. Иначе говоря, абсолютно одинаковых организмов не существует и все особи, принадлежащие одному и тому же виду, пусть и микроскопически, но отличаются друг от друга.
На основе этих посылок Дарвин сделал вывод о том, что одни вариации формообразования помогают индивидам в борьбе за выживание, другие, напротив, сказываются гибельным для них образом. Отсюда организмы с более благоприятными изменениями должны оставлять после себя более многочисленное потомство; большая же часть организмов с неблагоприятными вариациями форм должна вымирать. Так как вариации могут наследоваться, то все благоприятные видоизменения должны с течением времени накапливаться, противоположные им – элиминироваться. А это приводит к тому, что со временем организмы становятся настолько непохожими на исходные формы что рано или поздно появляется новый биологический вид.
Эти положения и составили существо дарвиновской теории естественного отбора, лежащего в основе видообразования.
Дарвин не хотел публиковать свою гипотезу без тщательного подбора доказательств. В 1842 году он написал для себя небольшую обобщающую работу на 35 страницах, спустя два года очерк увеличился до 230 страниц, но еще в течение 15 лет он продолжал собирать факты. Дарвин собирался издать труд, объем которого оценивался им в 34 тома. К лету 1858 года он написал десять глав этого сочинения. Но труд так и не был завершен, и впервые был опубликован в Великобритании в 1975 году. Остановка в работе была вызвана получением в 1848 году письма от известного натуралиста Альфреда Рассела Уоллеса. В письмо была вложена статья, которую он предлагал вниманию Дарвина. В этой статье Дарвин нашел почти полностью воспроизводившую его собственную концепцию гипотезу естественного отбора. Поначалу он хотел уступить пальму первенства Уоллесу, но друг Дарвина подготовил обе статьи за подписью двух авторов под общим пространным заголовком, отражавшим существо новой концепции.
Известное всему миру произведение – это в сущности краткое извлечение из задуманного им труда, которое с не свойственной ему поспешностью было завершено за 8 месяцев. Как бы то ни было 24 ноября 1859 года появляется его книга «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь», оставшаяся в памяти поколений как «Происхождение видов», которая свершила настоящую революцию. Причем не только в биологии…

Однако, концепция эволюционного развития живой природы предполагает разрешение не только вопроса о механизме появления новых более сложных и организованных форм жизни, но и ответ на вопрос о том, как вообще появляется жизнь на Земле. Ведь ясно, что когдато она должна была впервые зародиться, и если все в природе развивается строго естественным путем, без вмешательства какой бы то ни было надмировой силы, естественным путем должна была сформироваться и она. Словом, в свете эволюционных представлений единственным источником жизни могло быть только ее самозарождение из неживой природы.
Впрочем, гипотеза о самозарождении жизни из неживой материи существовала задолго до становления законченных эволюционных теорий.
Здесь уже приводились учения Эмпедокла и Демокрита. Более развитая и утонченная идея самозарождения жизни выдвигается Аристотелем. Согласно его взглядам, внутри какихто фрагментов неживого вещества всегда существует чтото вроде оплодотворенного яйца, так называемое «активное начало». Это активное начало при подходящих условиях могло произвести живое существо. При этом активное начало рассматривается им не как вещество, но как некоторая способность к чемуто, другими словами, как аналог современного понятия «энергия». Представление Аристотеля об активном начале объясняло, почему оплодотворенное яйцо развивается во взрослый организм: именно это начало направляет и организует последовательность действий, которые приводят к становлению живого существа. При этом организующее начало, присущее яйцу курицы, заставляет его развиваться именно теми путями, которые приводят к образованию цыпленка, начало, имманентное икринке, – заставляет ее развиваться по направлению к рыбе и так – у всех прочих видов живых существ.
В средние века идея самозарождения становится общепринятой. Охотно верилось в то, что гуси происходят от определенных пород пихтовых деревьев, которые соприкасаются с водой океана. Кстати, вера в такое «гусиное дерево» держалась вплоть до XVII века: фолианты того времени сохранили рисунки деревьев с огромными раскрывающимися плодами, из которых вылетают гуси. Путешественники, побывавшие на Востоке, уверяли, что существуют деревья с дынеобразными плодами, из которых появляются ягнята. Старинные книги сохранили гипотетические изображения и этих деревьев.
Известный врач XVI века Парацельс описал наблюдения о самозарождении мышей, лягушек, угрей и черепах из воды, воздуха, соломы, гниющего дерева и других субстанций. В XVII веке бельгийский врач Жан Батист ван Хельмонт описал «способ получения мышей» за 21 день из грязной рубашки, засыпанной зернами пшеницы. При этом предполагалось, что «активное начало» заложено в человеческом поте, почему, собственно, и нужна была грязная рубаха.
Вызов теории самозарождения был брошен в XVII веке флорентийским врачом Реди. Это был убежденный сторонник того, что жизнь была создана на Земле Творцом всего сущего всего один раз и больше ничто уже не могло зародиться самопроизвольно. В своей работе «Эксперименты над зарождением насекомых» Реди констатировал появление какихто червей в теле мертвых животных и растений и объяснял это тем, что все они появились в результате полового размножения и что у гниющего вещества, в котором они находятся, нет никакой другой функции, кроме роли места, куда насекомые откладывают свои яйца во время размножения, а также где они находят пищу. При этом, в отличие от ван Хельмонта Реди ставил и контрольные опыты. так он положил кусочки мяса и рыбы (змею, рыбу, угрей из реки Арно и кусочек вымени телки) в четыре большие банки, хорошо закрыл их и опечатал. Одновременно такой же набор был положен в банки, которые на всем протяжении эксперимента оставались открытыми. Через некоторое время в мясе и рыбе, которые находились в открытых сосудах, появились черви (личинки), и было видно роение мух; в закрытых же банках не появлялось ничего даже по истечении довольно длительного времени.
Конечно, сегодня можно иронизировать над этим, но опыт был поставлен со всей присущей тому времени строгостью и произвел впечатление. Однако изобретение в 1590 голландским механиком Захарием Янсеном микроскопа, выход в свет в 1665 г. трактата Роберта Гука «Микрография» и – в особенности – исследования Антони ван Левенгука открыли целый мир микроорганизмов, что послужило причиной нового оживления сторонников происхождения жизни из неживой материи. В 1745 году Джон Нидхем из Лондона привел новые доказательства в пользу абиотического зарождения жизни. Им была поставлена серия остроумных опытов, в которых он использовал питательные растворы. Он нагревал куриный бульон и другие жидкости, содержащие частицы пищи, заполнял ими пробирку, закупоривал ее так, чтобы она стала воздухонепроницаемой, и затем нагревал ее снова. Каждый раз получался один и тот же результат, свидетельствовавший в пользу самопроизвольного зарождения.
Спустя 25 лет эти доказательства были подвергнуты сокрушительной критике. Итальянский священник Лазаро Спалланцани поместил различные питательные растворы в несколько стеклянных сосудов, сосуды были запаяны и их содержание кипятилось в течение часа. После этого в течение долгого времени в них не проявлялось никаких признаков жизни. На основании этого Спалланцани сделал вывод о том, что Нидхем просто недостаточно сильно нагревал свои пробирки, чтобы убить содержащиеся в них микроорганизмы.
Правда, окончательной точки эти опыты всетаки не поставили, ибо сохранялось подозрение в том, что сильный нагрев приводил к разрушению то «активное начало», которое и порождало жизнь.
Крушение теории самозарождения связано с опытами Луи Пастера. В 1860 году великий французский биолог провел свои знаменитые опыты, описание которых приводится едва ли не во всех учебниках биологии.
Для проведения решающего эксперимента Пастер сконструировал колбы с горлышком, напоминающим лебединую шею. Задача состояла в том, чтобы нейтрализовать контраргумент Нидхема о возможности разрушения «активного начала» нагреванием. В каждую колбу была налита питательная жидкость, которая приготовлялась в обычных условиях при контакте с воздухом. После этого кончик колбы вытягивался над огнем и Sобразно изгибался. По завершении этой процедуры жидкость подвергалась кипячению в течение нескольких минут, то есть в течение времени, способного убить микроорганизмы, содержавшиеся в растворе, но явно недостаточного для разрушения гипотетического «активного начала».
Во время кипячения пар свободно выходил через длинный узкий конец колбы. После того как колба остывала, жидкость в ней оставалась неизменной неопределенно долгое время (по крайней мере до полутора лет).
Организацией своего эксперимента Пастер смог доказать, что жидкость, несмотря на кипячение, полностью сохраняет способность поддерживать жизнь, если в нее попадут микроорганизмы. Так, если длинный кончик колбы отламывался или колба наклонялась так, что находящийся в ней раствор соприкасался с пылью в загрязненной части горлышка, то в питательной жидкости уже через короткое время появлялась плесень и колонии бактерий.
Кроме того, следует учесть, что колба не запаивалась и, следовательно, воздух все время мог свободно проходить в нее. Таким образом, если воздух и в самом деле содержит в себе мифическое «активное начало», ничто не мешало ему породить жизнь в растворе, ибо контакт с ним не прерывался ни на минуту. Поэтому эксперименты убедительно доказывали, что жизнь отнюдь не самозарождается в растворе, бактерии просто вносятся в питательную среду вместе с мельчайшими частицами пыли, постоянно присутствующими в обыкновенном воздухе.
Результат экспериментов, проведенных Реди, Спалланцани, Пастером, позволили сделать обобщение: все живое происходит только от живого. Впервые это сформулировал Рудольф Вирхов: «все живые клетки возникают из предсуществующих живых клеток». (Правда, и эти эксперименты убеждали далеко не всех. Истории советской науки памятен Т.Д.Лысенко, усилиями которого концентрационные лагеря заполнялись биологами, не желавшими мириться с возможностью непосредственного порождения жизни абиотической субстанцией.)
Но вместе с тем разрушение концепции самозарождения отнюдь не принесло мир науке, ибо вопрос о том, как же всетаки могла появиться жизнь на Земле стал еще более острым. Существовало только два варианта ответа: жизнь создана по Слову Творца, жизнь всетаки порождается из неживой материи при стечении какогото определенного круга условий, но только однажды, и затем может воспроизводиться исключительно от живых организмов…

Прошло почти два столетия после появления первой эволюционной теории (Ламарка) и почти полтора – со времени опубликования «Происхождения видов». Наукой накоплены терриконы фактов, написаны целые библиотеки книг, и развивающих, и опровергающих теорию эволюции, однако твердых доказательств ни ее состоятельности, ни ее принципиальной неспособности дать ответы на вечные вопросы в общемто так и не получено по сию пору. Многое из того, что еще совсем недавно эволюционной теорией принималось как решающее свидетельство, сегодня отклонено давлением новых фактов. Но и концепция креационизма не может заявить о восторжествовании.
Ситуация продолжает оставаться патовой, ибо в конечном счете все решали – и продолжают решать – отнюдь не факты, но именно те мировоззренческие и философские основы, которые (явно или неявно) принимаются одними и решительно отвергаются другими. Словом, все решает вера, ибо принципиально недоказуемая убежденность в естественном развитии природы – по существу такая же религия, как и вера в Создателя.
Вместе с тем каждое вероучение имеет свою логику. И мы в настоящей работе ставим своей задачей не столько анализ фактов (хотя именно факты станут тем, на что мы будем опираться), сколько исследование некоторых из методологических и логических оснований, которые лежат в основе сегодняшних представлений, связанных с зарождением и развитием жизни. Нравится нам это или нет, но решение принципиальных вопросов бытия в конечном счете зависит вовсе не от самих фактов, но от их интерпретации, основания же самой интерпретации, как правило, лежат в сфере некоторых общих понятий.
Мы намерены подвергнуть пристальному рассмотрению саму идею всеобщего эволюционного развития природы, и для этого ставим своей задачей рассмотреть здесь следующие вопросы.
1. Соотношение причинности и случайности, «вклад» каждой из них в поступательное развитие природы, другими словами, в какой степени всеобщее развитие обязано действию строгих причин, и в какой – вмешательству чистой случайности.
2. Возможность и статистическую вероятность формирования сложных и высокоорганизованных структур из первоначально простых элементов, то есть возможность и вероятность таких макроэволюционных событий, как зарождения жизни, формирование новых типов живых организмов и т п. за счет простой комбинации и перекомбинации исходных неорганических элементов.
3. Основные положения того логического аппарата, который лежит в основе эволюционных учений; степень соответствия этих положений основным аксиомам логики и методологии научного исследования. Пределы возможностей объективных законов (физических, химических, биологических и т д.) в регулировании всеобщего развития природы.
4. Результаты развития научных представлений о принципах кодирования и передачи наследственной биологической информации, связь их со структурой временных отношений и причинноследственных связей.
5. Результаты развития научных представлений о Вселенной, связь их с представлениями о конечности или бесконечности мира, пространственновременные границы наблюдаемой Вселенной.
6. Границы пространства и времени. Связь пространства и времени с причинноследственным взаимодействием. Структура причинноследственного взаимодействия. Прямая и обратная детерминация развития.
7. Всеобщие причины мира. Пределы развития человеческой цивилизации. Связь между развитием человеческого разума и развитием Вселенной. Структура всеобщего развития (творения).
8. Структура времени. Методы измерения времени. Всеобщая связь явлений. Соответствие структуры всеобщей связи явлений структуре времени.
Но здесь необходимо предупредить: дальнейшие рассуждения потребуют максимальной мобилизации интеллектуальных ресурсов, но иного пути постижения нет – проникновение в фундаментальные основы любой теории во все времена требовали больших затрат. Поэтому нужно быть готовым к довольно тяжелой умственной работе, и если расположения к ней нет, лучше сразу остановиться…

1. Причина и следствие. Необходимость и случайность.

Сменяющие друг друга явления объективной реальности связаны между собой жесткой зависимостью, цепь их изменений представляется линией строгой закономерности; настоящее этого мира является следствием какихто предшествовавших событий, в свою очередь, все сиюминутно данное определяет собой течение последующих. Согласно господствующим сегодня научным (и обыденным) представлениям, существует только одно направление всех возможных влияний – от прошлого через настоящее в будущее. Обратное направление абсолютно исключено, будущее не может оказывать никакого воздействия ни на настоящее, ни тем более на уже свершившееся прошлое. «Машина времени», способная к продвижению против временного потока, фигурирует только как сюжетный элемент околонаучной фантастики.
Жесткая однонаправленная зависимость существует и между причиной и следствием: следствие не может воздействовать на свою причину и уж тем более не может каклибо изменять ее. Линия временного потока в общем совпадает с линией причинноследственной зависимости; и хотя это не одно и то же, строгих эмпирически верифицируемых критериев их отличия одного от другого, как кажется, не существует. Время принимается как континуум всех причинных отношений, но генеральное направление его течения во многом выводится именно из них. Причина всегда ассоциируется с прошлым, следствие – только с настоящим; их последовательность и осознается нами как эмпирическое время.
Но при всей жесткости и однозначности временных или причинноследственных связей «стопроцентной» зависимости ни будущего от прошлого, ни следствия от своей причины все же не существует, ибо в этом мире, кроме принципа причинности властвует еще и такое фундаментальное начало, как случайность.
Строго говоря, подлинная природа этого глобального всепронизывающего начала нам в точности пока неизвестна, и мы обозначаем его здесь случайностью лишь предварительно; ниже будет сделана попытка заглянуть в его существо.
Там, где речь идет о строгой последовательности развития какихто отдельных явлений (линии необходимости или, что то же самое, линии закономерности их изменений), всегда существует некоторая вероятность того, что однозначная определенность любого причинноследственного взаимодействия всегда может быть деформирована внезапным и непредсказуемым вмешательством случайности.
Скажем, неожиданным пересечением хорошо изученного и предсказуемого пути изменений какогото одного объекта с так же хорошо провидимой линией развития (закономерности) какогото другого явления. Так трагически пересекаются друг с другом преследующий какуюто свою цель пешеход и рейсовый автобус.
Кстати, существует и определение случайности, согласно которому она возникает именно на пересечении автономных, независимых друг от друга линий необходимости. Другими словами, каждая изолированно рассмотренная последовательность смены состояний любого отдельного объекта подчиняется какимто своим законам, но при столкновении с линией столь же закономерного развития другого объекта действие этих законов может непредсказуемо измениться.
Разумеется, это не значит, что тем самым нарушаются объективные законы природы, просто в их действие вмешивается какойто новый дополнительный фактор, действие которого не может быть заранее предсказано нами, и это накладывает свою специфическую печать на конечный результат прогноза. Необходимость столкновения всех этих линий вовсе не предопределена внутренней логикой ни одной из них (так, столкновение пешехода и автомобиля не обусловлены ни генетикой жертвы, ни конструкцией движущегося средства), а это значит, что такое столкновение вовсе не является обязательным для каждой из них. Именно поэтомуто для каждой из них оно и предстает случайностью; отсюда случайным всегда будет выглядеть и сам результат столкновения.
Но в какойто более широкой системе явлений, в которой последовательная смена состояний двух внезапно пересекающихся объектов оказывается уже не чемто изолированным и автономным, но лишь составной частью широкого потока изменений огромной массы других объектов, закономерным, строго обязательным и даже предсказуемым оказывается и само пересечение. Все дело в том, что в этом более широком массиве действует уже совсем иная логика – внутренняя логика развития самого массива, и закономерность изменений каждого из составляющих его объектов будет в определенной мере подчинена именно ей.
Существует определение случайности как одной из форм проявления объективной необходимости; и действительно, если видеть в ней только итог такого внезапного пересечения линий развития автономных объектов, то в этой – более широкой – совокупности явлений она всегда будет выглядеть строго необходимой и предопределенной. Другими словами, и в самом деле случайность предстанет как одна из ипостасей строгой необходимости.
Не исключено, конечно, что это понимание не имеет отношения к тому фактору, который предварительно обозначен случайностью здесь. Но не исключено и то, что – в какойто степени – оно может служить характеристикой именно этого начала. Впрочем, в любом случае непредсказуемые отклонения от строгой закономерности не могут быть объяснены только механическим пересечением автономных линий развития независимых друг от друга объектов. Ведь в противном случае на уровне макродействительности, то есть на уровне предельно возможных обобщений, скажем, когда в качестве объекта предстает вся Вселенная в целом, для случайности вообще не оставалось бы никакого места. Все было бы строго закономерным и предсказуемым, и любая случайность могла бы быть объяснена только пробелом в наших знаниях. Однако мы вправе говорить, что случайность все же действует и в макродействительности; никакие новые знания не только не устраняют ее, но и в принципе не могут устранить. Слишком многое свидетельствует в пользу такого предположения. К тому же понимание случайности как простого недостатка информации противоречит фундаментальным принципам организации мира элементарных частиц.
Другими словами, приведенные нами расхожие формулировки раскрывают лишь отдельные – причем далеко не самые важные – свойства того пока еще неподдающегося определению начала, которое накладывает свою печать в сущности на весь ход развития нашей Вселенной. Подлинная же природа этого фактора до сих пор неизвестна. Раскрыть ее пытались многие, однако удовлетворительного решения не найдено и по сию пору, поэтому и мы не ставим своей задачей окончательное разрешение этого вопроса. Но все же об отдельных ее свойствах говорить можно и сегодня. Так, например, определенную информацию для размышлений можно найти в количественных соотношениях необходимости и случайности.
Мы принимаем, что истекшее прошлое и настоящее практически полностью определяют собой будущее любого явления, но все же не до конца, ибо чтото зависит и от непредсказуемого. Поскольку же сюда каждый раз вплетается и случайность, то вполне допустимо утверждать, что будущее любого объекта (явления, процесса) определяется вовсе не одной только причинностью, но сочетанным действием причины и случайности. При этом степень зависимости будущего (или, что то же самое, всей суммы следствий) от прошлого или настоящего (всей суммы причин) можно выразить некоторой величиной, равной х. Отсюда случайность предстанет как 1 – х . В сумме они всегда должны давать единицу.
Неизвестно, чему именно равняется величина х , но выражение 1 – х , как кажется, никогда не равно нулю. В самом деле. Если бы степень влияния случайности на ход событий была равна нулю, вся предвычисляемая их цепь не имела бы абсолютно никаких ограничений, и допустимо было бы утверждать, что действующая в настоящий момент совокупность причин способна предопределить собой всю последовательность предстоящих изменений любого анализируемого объекта аж до самого «конца времен». Больше того, в этом случае мы имели бы полное право утверждать, что весь ход его развития когдато раз и навсегда уже был определен какойто «первопричиной», расположенной в далеком прошлом, в некотором условном «нульпункте» единого развития всего сущего. Все это допустимо распространить и на любую совокупность объектов, и на последовательное развитие всей Вселенной в целом: уже самый первый шаг в становлении и развитии нашего мира должен был определить собою совокупную цепь событий до самого «конца света».
Но возможность полного сведения к нулю влияния случайности на ход событий – это очень сильное допущение, делать которое мы сегодня не вправе. Уже хотя бы потому, что нам никогда не удастся найти ему подтверждение; действительным подтверждением может служить только вся совокупность выявленных следствий, но исчерпать ее полностью нельзя даже в бесконечной временной перспективе.
Казалось бы, такое допущение довольно неплохо согласуется с концепцией креационизма, когда уже самый акт Творения заранее предопределяет все пути развития тварного (говоря современным языком, сотворенного) мира в целом. Однако и в том взгляде на мир, центральное место в котором принадлежит Создателю, это совсем не так, ибо оно исключает не только слепой случай, но и свободу воли человека. А значит, исключает и ответственность самого человека за свои действия, что делает подобное допущение неприемлемым и здесь, уже хотя бы только по этическим соображениям. Известно, что Бог дает человеку свободу (правда, долгое время и это было спорным; так, например, Эразм Роттердамский и Лютер в свое время поломали немало копий один отстаивая, другой оспаривая необходимость и действительность свободы воли.) Поэтому правильней было бы говорить о том, что нуль – это только математический предел, к которому может неограниченно стремиться случайность, но, как и «положено» любому математическому пределу, он никогда не достигается на деле.
Но вместе с тем есть основания утверждать, что степень влияния случайности на ход событий вовсе не микроскопична – по крайней мере там, где речь идет о довольно длительных временных интервалах.
Действительно, гибель динозавров едва ли сказывается на общей динамике длины женских юбок. Гораздо ближе (во всяком случае у нас, на Руси) к фасону одежд стоят петровские реформы. Но вряд ли динамику моды можно объяснить и влиянием петровских начинаний, скорее здесь действуют куда менее отдаленные от настоящего времени причины. Между этими же событиями мы вправе постулировать практически полное отсутствие всякой (причинноследственной) связи.
Чем больше временной интервал, которым измеряется развитие любого объекта, тем слабее должны быть причинные связи между крайними его состояниями… но это должно означать, что тем самым соразмерно возрастает роль случайности. Поэтому справедливо утверждать, что с увеличением продолжительности анализируемого нами интервала роль причинной зависимости, как говорят математики, должна асимптотически стремиться к нулю, в свою очередь, роль случайности столь же асимптотически – к единице. Действительно: следствие любой материальной причины, действующей в настоящий момент, всегда является причиной всех последующих изменений; в свою очередь, последние – причиной дальнейших и так далее до бесконечности, но чем дальше мы продвигаемся вдоль этого ряда по цепи возможных в будущем следствий, тем с меньшей определенностью мы можем говорить о характере дальнейшей эволюции. Уходящая в далекую перспективу линия развития становится все более расплывчатой и неопределенной. При этом многое, если вообще не все, зависит и от рассматриваемого нами объекта: ведь в одном случае возможны предсказания на довольно продолжительный период времени, в другом – только до окончания действия настоящей причины. Примером первого может служить развитие биологического организма, когда мы можем с большой точностью предсказывать основные этапы его жизни вплоть до естественной смерти, классическим примером последнего – игральная кость или рулетка, когда сочетанное действие всех факторов, определивших результат, заканчивается тотчас же после остановки и на все дальнейшее развитие событий не оказывает решительно никакого влияния.
Но вместе с тем ни нуля, ни единицы ни та, ни другая, как уже сказано, не достигают, каким бы длительным ни был анализируемый нами период. Словом, начиная с любого настоящего момента, мера причинности может быть выражена величиной, равной х^t , в свою очередь, мера случайности – величиной, равной 1 – х^t , где t – некоторая функция от времени. Как бы в скобках, заметим: эти формулы применимы только для независимых друг от друга событий. Но в томто и дело, что если мы говорим о случайности, мы обязаны предполагать именно независимость каждого следующего вмешательства этой таинственной стихии от всех предыдущих ее проявлений. В противном случае, само вмешательство случайности будет родом все той же причинности, общая логика которой в структуре случая еще просто не познана нами. Поэтому в каждый настоящий момент поддающаяся доказательному прогнозу перспектива всегда будет описываться процессами асимптотического приближения одной стихии к нулю, другой – к единице, и все дело только в том, какой именно функцией (каждый раз разной, ибо для каждого объекта она, как кажется, должна быть своей) будет описываться величина t .
Все это довольно явственно говорит о том, что собственно причинная зависимость на самом деле проявляется только в относительно непродолжительном временном интервале. «Стратегическая» же линия развития любого материального объекта определяется вовсе не ею, но тем, что скрывается в глубинной природе того, что предварительно было обозначено здесь случайностью. Все это справедливо не только по отношению к отдельно взятому объекту, но и к любой взаимосвязанной их совокупности, ибо и всю эту совокупность можно рассматривать как единый объект (в сущности точно так же, как и любой изолированной взятый объект на самом деле является бесконечной совокупностью молекул и атомов). А значит, в конечном счете все это можно распространить и на всю доступную нашему наблюдению Вселенную в целом.
Но это же можно распространить и на наше собственное прошлое. Согласно сегодняшним представлениям возраст Земли составляет около 4, 5 миллиардов (4, 5 * 10^9) лет. Отсюда, если в качестве меры t взять астрономический год, то есть один оборот нашей планеты вокруг согревающего ее светила, то показатель степени (10^9), в которую должен будет возводиться х , окажется способным существенно отклонить от единицы любую (находящуюся в разумных пределах) причинную зависимость. Так, если допустить, что в расчетном интервале времени роль причинности может быть измерена величиной, равной 1 – 1/10^9 , то в определенности настоящего ее состояния соотношение закономерности и случайности может быть определено как один к десяти. Иными словами, образование органохимических соединений, зарождение жизни, появление человека, наконец, его собственная история окажутся вовсе не такими уж и закономерными следствиями какихто расположенных в прошлом объективных причин даже при стечении всех начальных условий, необходимых для формирования жизни.
Это очень важное следствие. Дело в том, что концепция всеобщего развития предполагает собой именно закономерность , другими словами, строгую обязательность, если угодно, некую принудительность всех этих событий. Если же в действительности они оказываются вовсе не столь уж и предопределенным следствием всей совокупности действовавших в прошлом условий, то уже здесь можно было бы сделать предварительный вывод о том, что в нашем мире существует род какойто иной детерминации явлений, которые отличны от действия материальных факторов. Иначе говоря, детерминации, которая уже не связана с действием физических, химических, биологических, социальных и так далее причин, но оказывается подчиненной незримому действию какойто иной, выходящей за пределы этого ряда силы. А значит, и сама случайность является ничем иным, как формой проявления именно этой «альтернативной» причинному ряду закономерности.
Правда, здесь все зависит от величины х , о подлинной размерности которой сегодня можно только гадать. Кроме того, совершенно неизвестно, как сказывается на степени случайности масштаб развивающейся системы. Величина1 – 1/10^9 представляется нам невообразимо малой при оценке микроявлений реальной действительности (скажем, таких, как выпадение игральной кости, развитие отдельного организма, популяции или, может быть, даже некоторой замкнутой экосистемы), но при оценке макросистем она вполне может оказаться и заниженной. Но точно так же можно утверждать и нечто противоположное, то есть то, что избираемый масштаб лишь незначительно влияет на результат.
Однако здесь вовсе не ставится цель найти точные количественные соотношения между ними.

Существуют, как кажется, два возможных объяснения механизма действия этой «стратегической» случайности (или, другими словами, альтернативной причинноследственному ряду формы детерминации явлений), одинаково применимые как в рамках эволюционной теории, так и в рамках представлений о сотворении мира.
Одно из них заключается в том, что законы физического мира, подобно законам гражданского общества, не в состоянии урегулировать без исключения все отправления объективной реальности, и поэтому (точно так же, как и в человеческом обществе) всегда остаются какието свободные от их действия «лакуны». Именно в этих «лакунах», не ограниченная необходимостью подчинения чему бы то ни было материя может проявлять себя самым непредсказуемым образом. Правда, здесь можно возразить тем, что не подчиняющаяся никаким законам материя должна была бы оставаться недвижимой, ибо любое движение, как кажется, может протекать только по руслу, определяемому всей совокупностью действующих (физических, химических, биологических и так далее) законов. Но не исключено, что и точечные приостановки любого движения могут проявлять себя как некоторый «мутагенный» фактор, деформирующий чистую линию причин. Поэтому вовсе не исключено, что и (локально) недвижимая материя способна както изменять объективные следствия строгих законов.
Второй заключается в том, что законы природы подчиняют себе действительно все формы движения, не оставляя вне своего действия ни одно отправление реальной действительности, но в строгом соответствии с ними возможно только вечное круговращение в рамках какихто одних неизменных орбит, любые же преобразования никогда не переступают заранее определенные границы. В свою очередь, разрыв этих рамок и восхождение на какойто иной уровень развития может быть достигнут только за счет деформирующего давления со стороны этой таинственной стихии – случайности. Иначе говоря, если бы в нашем мире действовали бы только строгие законы природы, никакого развития вообще не было бы.
Еще одно касается только эволюционистского взгляда на мир. Ведь если считать, что Вселенная имеет свое начало во времени, и в «нульпункте» своей истории она принципиально отличается от сегодняшнего состояния, то необходимо ответить, когда именно появляются сами законы природы? То есть сразу же по ее зарождении, или они, в свою очередь, формируются строго поэтапно, вслед за поступательным возникновением все новых и новых форм организации материи?
В рамках концепции сотворения мира такой вопрос полностью лишен смысла, ибо если мир создается «готовым», то в нем уже с самого начала действуют все известные (и даже все пока еще не открытые нами) законы. Но если мы исповедуем принцип эволюционного развития и принимаем в качестве всеобщего начала мира «большой взрыв», мы обязаны быть последовательными до конца. Между тем вариант, согласно которому все законы физического мира, в свою очередь, претерпевают эволюционное становление, кроме всего прочего, не исключает наличие (пусть и коротких) периодов, когда существует возможность широкого разветвления объективных следствий, вытекающих из одних и тех же причин. Ведь если есть развитие, должны быть и какието альтернативы. Но если возникает разветвление возможных путей дальнейшего восхождения к более сложным и совершенным формам бытия, то что (или Кто) определяет окончательный выбор?
Строгого ответа нет, но трудно предположить, что первичный сгусток материи уже в «точке сингулярности», иными словами, в самый момент зарождения нашего мира из некоего сжатого сгустка первичного вещества, содержит в себе все те законы, в соответствии с которыми атомы по истечении некоторого времени начнут соединяться в молекулы, молекулы – слагать клетку, клетки – формировать сложно структурированные биологические организмы, организмы порождать разум, разум – высокую идею животворящего Слова Создателя (или, напротив, противостоящую ей безбожную идею естественного эволюционного развития). Этот вариант решения в сущности эквивалентен абсолютному исключению не только какой бы то ни было случайности, но и самой эволюции, ибо в явной форме содержит в себе некую Первопричину, действие которой с самого начала определяет все пути развития явлений. Между тем существование такой Первопричины категорически несовместимо с идеей естественного развития.
Однако еще труднее предположить обратное. Ведь в этом случае все новые законы действительности, регулирующие движение и развитие более сложных форм организации того первовещества, которое образуется при рождении Вселенной, не возникают из ниоткуда. Все они должны претерпевать точно такую же эволюцию, как и развитие материальных структур, движение которых с того самого момента им предстоит регулировать и направлять. То есть исходные (простые) законы, какимто образом комбинируясь друг с другом и подчиняясь перекрестному воздействию друг на друга, со временем должны порождать все более и б&heip;