Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Освальд Бумке
Культура и вырождение
ПРЕДИСЛОВИЯ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ  "fie:///D:Psychiatry.ruibraryibshow.php4-id=74.htm" Культура и вырождениеОсвальд Бумке
I
О. Бумке—не историк и не социолог. Он — врач психиатр. Но его книга касается вопроса пограничного, одинаково важного для обеих областей знания и для медицины и для социологии. Этот вопрос можно кратко формулировать так: имеются все достаточные основания говорить о вырождении в применении к народам, имеются все основания видеть в этом вырождении народа причину гибели той или иной культуры.
Попытки биологов и врачей давать освещение социальных вопросов с точки зрения своей науки далеко не всегда содействуют действительному уяснению проблем социологии. Биологи зачастую склонны игнорировать специфический характер социальной среды и социальной закономерности. Известны весьма многочисленные случаи, когда эта особенность свойственного биологам подхода к общественным явлениям превращала их «научные» труды в вульгарные апологии господствующего буржуазного строя. Само собой разумеется, что исходный толчок мысли в этом направлении давала подобным теоретикам как раз (теоретически) социальная среда. Однако, растворение «социального» в «биологическом» давало в их руки ряд весьма легких quasi-научных приемов для опровержения «противоестественного» социализма и в защиту «естественного» буржуазного порядка.
О. Бумке совсем не социалист. Он считает существование пролетариата, «быть может», необходимым. Он не свободен от националистических симпатий. Мы находим у него, правда, очень сдержанный и мимоходом брошенный намек на то, что при Бисмарке разгром Германии был бы невозможен. Любопытно, что он считает немцев народом, который отличается недостаточным развитием национального чувства. Вообще, один из существенных мотивов его книги—мотив патриотический: стремление снять
Бумке не признает вырождения, прогрессирующего с внутренней биологической необходимостью. Он квалифицирует такое понимание вырождения как мистическое. В пользу своего отрицательного отношения к теории, стремящейся построить схему развития человеческого общества по образцу развития индивидуума и считающей вырождение явлением, аналогичным старости, и подобно старости неизбежным, Бумке приводит целый ряд аргументов, особенно важных именно потому, что эти аргументы формулированы биологом. Тем самым Бумке расчищает пути для социологического подхода к вопросу о вырождении. Именно такой подход он и считает совершенно необходимым. Всякая аномалия должна быть поставлена в связь с социальной средой. И повышенная нервная чувствительность, и преступность—явления социально Очень интересны отдельные факты, подобранные Бумке для иллюстрации этого положения. Его общий вывод гласит:
Попутно Бумке затрагивает ряд других проблем. Небезынтересны его критические соображения по поводу расовой теории XYIII в. Небезынтересны доводы в защиту социальной гигиены. Книга Бумке рассеивает ряд «научных» предрассудков, затрудняющих правильный подход к явлениям социальной жизни. Книга Бумке правильно намечает те социальные язвы, в которых следует искать первооснову роста числа психических и нервных аномалий. Наконец, она, не будучи отнюдь социалистической, пропитана в высокой степени социальным и научным оптимизмом, в наши дни кризиса буржуазного мира далеко не обычным у буржуазного ученого. Все это позволяет рекомендовать ее вниманию русского читателя.
Б. Волгин.
II
Бумке, работа которого предлагается вниманию читателя, является одним из крупных немецких психиатров. В настоящее время он занимает кафедру в Мюнхенском Университете, сменив
Настоящая книжка является вторым изданием работы автора, первое издание которой, вышедшее в 1911 г., называлось иначе, именно: «О нервном вырождении». Второе издание, уже под новым названием «Культура и вырождение»,
Работа Бумке, однако, имеет значение не только для одних немцев. Вопрос о взаимоотношении между культурой и вырождением сохраняет свой жгучий интерес для любой страны, если только он освещен научно и всесторонне и если он имеет в виду не сухую схему наблюдаемых фактов, а практические, реальные задачи.
Обоим этим условиям книжка Бумке удовлетворяет вполне. В такой сложной и в то же время острой проблеме, как проблема вырождения, невозможно, конечно, подписаться под всем тем, что говорит автор, но все же можно сказать, что многие вещи трактуются им не только вполне отчетливо, не только вполне правильно, но и интересно, а подчас и оригинально. Он достаточно осторожен в своих выводах, в нем нет столь частого самодовольства профессионала-специалиста, который не только все знает, но и все может.
Нельзя не отметить здесь же основные положения, которые Бумке высказывает с особенным сочувствием. Проблема вырождения сводится к проблеме продовольственной и жилищной. Заведомо дегенеративные явления сводятся к внешним социальным причинам. Плохо понятое учение о наследственности сделало из вырождения какой-то фатум, которому будто бы должен подпасть каждый народ; на самом деле вырождение есть опасный враг, но враг видимый, заметный, а потому и уязвимый.
В бодрости и в здоровом оптимизме, с которым все это говорится,
П. Ганнушкин.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Мировая война выдвинула в вопросе о вырождении такие проблемы, о которых едва ли кто думал, когда шла работа над первым изданием этой книги. В то же время она дала ответ на некоторые вопросы, которые тогда пришлось оставить открытыми. Потребовались поэтому существенные изменения, коснувшиеся, главным образом, последнего отдела книги.
Несмотря на это, я старался сохранить по возможности первоначальный характер и объем этой небольшой работы. В этих видах несколько большей разработке подверглись только общие стороны вопроса в противовес сторонам чисто психиатрическим.
Освальд Бумке.ВВЕДЕНИЕ  "fie:///D:Psychiatry.ruibraryibshow.php4-id=74.htm" Культура и вырождениеОсвальд Бумке
Вопрос о вырождении очень стар. Давно было подмечено, что народы и отдельные семьи появляются и исчезают, идут в гору и приходят в упадок, и в связи с этими наблюдениями стали возникать вопросы о законах этой участи; люди, бывшие (или считавшие себя) свидетелями упадка, винили в нем обычно не только дурные учреждения, но бранили, кроме того, своих современников за то, что они уступали своим предкам, ценность которых была— действительно или только, как им казалось,—совсем другая. Временами эти жалобы и призывы о помощи начинают звучать сильнее (раздаются они и в наши дни), однако, такой эпохи, которая осталась бы совершенно свободной от этик забот, у культурных народов, надо полагать, никогда не существовало.
В случаях же действительной гибели какого-либо народа а равно и почти всегда, когда в определенные периоды начинало живее сказываться чувство страха перед упадком, во всех этих случаях всегда заходила речь также и о нервном вырождении, о болезнях, преступлениях и упадке нравов. Возможно, что жалобы эти были часто неосновательны и являлись просто выражением душевной слабости и раздражимости, но в этом случае жертвами дегенерации были все-таки по крайней мере лица, их высказывавшие. Говорят иногда, что эпохи подлинного вырождения заблуждались относительно своего состояния или даже считали себя стоящими на высоте; это едва ли верно целиком, но зато не подлежит сомнению, что почти все, погубленные судьбой народы, были объявлены потом болезненно ослабленными и нравственно развращенными.
Несмотря на это, проблема вырождения всплывает в психиатрии довольно поздно. Она развивается здесь в качестве ветви учения о наследственности, господствовавшего над этиологическими взглядами врачей-психиатров с половины прошлого столетия, т. — е. по-видимому, независимо от всяких социальных и исторических соображений, независимо также и от страха перед гибелью народа или, как теперь говорят, расы. Независимость эта, однако, только кажущаяся. Творческие работы More’я приходятся как раз на ту эпоху, когда научная психиатрия, наряду с подлинными душевными расстройствами, начала изучать формы и проявления психических уклонений, рассматривавшиеся до тех пор исключительно с этической или самое большее с социальной точки зрения. Самоубийства, преступления, пороки, всякого рода нравственные и интеллектуальные дефекты и прежде всегда считались признаками упадка, от прежних эпох ускользало только сродство этих явлений с душевными болезнями. Включив и их в среду своего исследования, психиатрии пришлось взяться за вопрос о вырождении и принять участие в его разрешении.
Принять участие. Ибо вопрос этот нельзя трактовать односторонне, с чисто психиатрической точки зрения. Попытки эти делались, но, может быть, именно потому-то и остановилось так быстро в своем развитии то научное движение, основоположником которого был More.
Да и успехами, начавшимися и наблюдаемыми нами в последнее время, мы обязаны расширению кругозора психиатрических интересов. В наши же дни проблему эту все время выносит на поверхность и не дает ей исчезать из наших взоров социальное течение нашей эпохи.
К этому присоединяется еще следующее. Вопрос о том, находится ли какой — либо народ (или семья) на высоте, идет ли он в гору, или клонится к упадку, был уже испокон веков вопросом политическим или социальным. Но когда он возник также и перед врачами (почти в той же, лишь несколько менее широкой форме), то все естествознание уже стояло под знаком эволюционной теории. Таким образом, учение о вырождении связано со своих первых зачатков с идеей развития, и центр тяжести в его трактовке переместился за последние десятилетия в область антропологии вовсе не случайно. Проблемы дегенерации и расы связаны в настоящее время неразрывно.
Отсюда сразу вытекает также и тесная связь с историей. Вырождение может быть понимаемо лишь как процесс, как эволюция, значит, где оно относится к человеку лишь исторически. Мы теперь еще не знаем даже того, увеличивается ли в настоящее время число душевных заболеваний, или нет, и один этот факт должен научить нас, что вопрос о вырождении не может быть решен на материале одного единственного, современного нам поколения. Только после наблюдения целого ряда сменяющих друг друга поколений, недоступного единичному наблюдателю, и лишь после сравнения этих поколений может выясниться то направление, по которому идет кривая их судьбы.
Психиатрии поэтому здесь всегда будет нужна помощь истории; психиатрия должна будет выяснить (и притом исключительно с точки зрения своих собственных ближайших задач), существовало ли в какие либо исторические эпохи, например, в эпохи политического упадка, прогрессирующее ухудшение душевного здоровья!). Лишь таким путем она избежит опасности и не примет случайных моментов эволюции за закономерные, и только при этом условии она получит возможность поставить прогноз современному поколению.
Таким образом, здесь соприкасаются при решении одной задачи две области знания, обычно резко разделенные. Историки, экономисты, антропологи и врачи объединяются в общей работе или должны были бы сделать это. Выло бы неправильно сказать, что руководство было и осталось за медициной, хотя могло бы показаться, что это так, потому что популярная литература, трактующая во всевозможных формах и всегда с медицинских точек зрения о вырождении, действительно огромна; однако, если быть честным, то придется согласиться, что научные достижения (за время после More’я) не оправдали своих претензий. Нет слов в области клиники, в изучении заболеваний, называемых в настоящее время дегенеративными состояниями, кое-что достигнуто; основные же вопросы (что такое вырождение и существует ли вообще нечто, называемое этим именем) ставились отнюдь не часто, еще реже за них. принимались с полным сознанием дела, и, конечно, нечего говорить о том, что они остались нерешенными.
Однако их придется решить, если мы хотим знать, не вырождаемся ли мы сами, не гибнем ли мы вследствие вырождения.
Мы должны оставить открытым, сможет ли когда-либо история извлечь пользу из психиатрических исследований подобного рода. Необходимым условием для этого было бы доказательство, что вырождение (в психиатрическом смысле) может иметь причинное значение в процессе гибели народов. Если же оно только следствие упадка, только симптом надвигающейся гибели, то историк, может быть, удовольствуется тем, что констатирует его наличность. СУЩНОСТЬ ВЫРОЖДЕНИЯ  "fie:///D:Psychiatry.ruibraryibshow.php4-id=74.htm" Культура и вырождениеОсвальд Бумке
Решение вопроса о вырождении, быть может, очень просто Быть может, никакого вырождения вовсе и не существует. Учение More’я и его последователей вызвало очень веские возражения, и Rieger сказал даже, что слово вырождение — декламационная фраза Есть и другие мнения, считающие, что это один из самых неотложных вопросов нашего времени, а, по словам Kraepein'a, обсуждение этого вопроса в наше время не должно было бы сходить с повестки дня. Это различие во взглядах может основываться на различной оценке фактов, и разница в воззрениях Kraepein'a и Rieger'a сводится, действительно, прежде всего к чисто фактическим вопросам, вроде, например, вопроса о том, увеличивается ли число душевных заболеваний, или нет. Несмотря на это, и здесь, как и всегда, когда никак не удается добиться соглашения, мы должны будем спросить себя, прочно ли установлен смысл слова вырождение, не возможны ли здесь какие-нибудь недоразумения. И, действительно, достаточно сравнить между собою несколько работ, как мы увидим, что здесь имеются совершенно исключительные трудности. Главная из них в том, что оспаривается самое существование явлений вырождения Таким образом, в данном случае наша задача вовсе не в том, чтобы найти сжатую, исчерпывающую формулу для ряда признанных, установленных фактов, и даже и не в том, чтобы выделить общее в нескольких сходных рядах подобных фактов. Нет. самые факты подлежат еще установке, и мы должны даже считаться с возможностью, что просто не существует ничего такого, что могло бы по справедливости быть названо вырождением.
Что значит вырождение? Когда More начал писать о дегенерациях, то слово это уже давным-давно существовало и употреблялось (и раньше, и в дальнейшем) самым различным образом и по самым различным поводам «Наука — поздно рождающееся дитя»,— говорит Moebius. «Понятия, которыми мы оперируем, созданы по большей части не для научных целей, а образовались в обыденной жизни». В обыденной же жизни эти слова — «вырождение» и «выродок»—равносильны моральной оценке, моральному суждению Когда peфenia называют выродком, то этим хотят сказать, что это крайне скверный ребенок, в приложении к взрослым это словечко значит преступник и негодяй, а под дегенеративным внешним обликом подразумевается облик опустившегося человека Не подлежит сомнению, что медицина не хочет вкладывать такого смысла в это слово, так как она не имеет ничего общего с моральными суждениями и оценками. Но в конце концов и мы 1) ведь тоже говорим о дегенеративном характере истеричных, о дегенеративном добавке к клинической картине типичного психоза, о дегенеративных личностях. Говоря так, не подразумеваем ли мы при этом, главным образом, неприятный характер многих истерических субъектов, например, их неправдивость и эгоизм или особый насмешливо-сутяжный склад некоторых маниакальных пациентов, бесцеремонное преувеличенное причитание женщин-меланхоличек определенного типа. И мы не затруднились бы доказать по историям болезни, что впечатление дегенеративности складывается нередко исключительно на основании подмеченных нравственных недостатков.
Само собой разумеется, это было бы допустимо в том случае, если бы определенные этические дефекты могли считаться надежными признаками вырождения. Возможно, что это так; вопрос о том, доказано ли это, мы пока вправе оставить открытым. В общем несомненно, что проявлениями душевного расстройства зрениями. В данном же случае дело осложняется еще и тем, что эти рассуждения не имеют никакой прочной опоры в фактах и, казалось бы, лишены поэтому всякого практического значения. И все-таки без них нельзя обойтись, потому что каждая психиатрическая работа о вырождении, не берущая за исходную точку вполне определенное понятие, будет неизбежно грешить отсутствием критики «Декламации», против которых справедливо ополчается Rieger, были бы невозможны, если бы всякое выступление на тему о дегенерации начиналось с замечания о том, что следует разуметь под вырождением могут быть и нравственные недостатки, в той же мере, как и интеллектуальные. Но связаны ли они с вырождением более тесно, чем другие болезненные симптомы, это остается открытым. Если это так, то при оценке симптома все-таки приходится проявлять особенную осторожность, чтобы не поддаться влиянию некоторых общечеловеческих мотивов. Слабоумный сын нормальных родителей и для психиатра только слабоумный; и было бы неправильно называть его дегенерантом только потому, что он морально дефективен.
Итак, будем считать установленным, что слово «вырождение» не должно означать в психиатрии никакого морального осуждения, и это независимо от ответа на вопрос, поставленный выше. Но этим еще не сказано, что наше понятие свободно от всякого оценочного момента вообще. Момент этот содержится уже в самом слове изменение вида (Abart) и может быть таким же ценным, как и вид, и даже более ценным. Но то, что представляется выродившимся, будет всегда хуже по сравнению с видом. Всякое определение, которое не выразило бы этого искажало бы ясный смысл слова.
Здесь возникает возражение, направленное чуть ли не против всякой медицинской трактовки проблемы вырождения. Оно высказывалось по поводу теорий Ломброзо о врожденном преступнике и о ненормальности гения, по поводу созданных Moebius'oM патографий и многого другого, относящегося к пограничной области, связывающей психиатрию и гуманитарные науки. Можно вполне согласиться с противниками этих научных направлений, что в отдельных случаях были допущены очень неудачные крайности. Но допустима ли и возможна ли медицинская трактовка этих вопросов вообще, это зависит в конечном счете не от вкуса и такта, а от определения понятия «вырождение». Известна злосчастная попытка Max Nordau заклеймить именем симптомов вырождения (и притом вырождения, понимаемого в чисто врачебном смысле) все художественные произведения современной ему эпохи, которым он не симпатизировал. В настоящее время мы все сходимся в том, что следует избегать подобных apsus'oB, но из этого еще не следует, что все написанные до сих пор работы на тему о вырождении, которые выходили за пределы чисто медицинской области, были бы ошибочны по самому своему принципу.
Философы считают, что естествознание не совместно с оценочными суждениями («Werturteie»); оценка — дело наук гуманитарных. «Для естествознания нет вообще никаких «высших» или «низших» организмов, если этими словами хотят сказать, что между ними есть различие по ценности»,—говорит Heinrich Rickеrt. Это, конечно, верно, но этим нисколько не затрагивается право медицины проводить различие между людьми здоровыми в дегенерированными. Ведь, приводя это различие, она имеет в виду ценности биологические, а не нравственные или эстетические. Покажем это на примере, взятом из области, лежащей на границе между психиатрией и этикой — вывод о взаимоотношениях медицины и эстетики получится у нас тогда сам собой. Возьмем слабоумного (следовательно, несомненно, патологического) преступника и назовем его на миг — все равно, правильно ли это, или неправильно — дегенерированным. С точки зрения этики он будет менее ценным, чем человек здоровый, дельный и социально-полезный. Врачу же до такого взгляда нет дела, для него подобный преступник только больной. Но все больные, взятые вместе, рассматриваемые под одним общим углом зрения, образуют некую группу, которую приходится поставить ниже группы людей здоровых. Говорить «рядом» вместо «ниже» было бы софистично в фальшиво, но критерий этого различения не моральный, а биологический. С этой точки зрения здоровье целесообразно, болезни же нецелесообразны, и конституция дегенерированного человека оказывается нецелесообразной для него самого или для общества, или даже и в том, и другом отношении.
Если этот взгляд правилен и действительно естественнонаучен, то он применим не только к человеку, но и ко всей биологии в целом, в частности, также и ко всем животным. Правда, здесь имеется, по-видимому, еще одно затруднение. Естествознание не знает целей, оно рассматривает предметы исключительно с точки зрения причинности. Если из двух зоологических видов один сильнее и плодовитее другого, то он таков вовсе не для того, чтобы вытеснять второй, но именно, потому что он более силен, он его и вытесняет. И если вид-победитель кажется нам более целесообразным, то это основывается на иллюзии, на смешении причины с действием. Если продумать эту мысль до конца, то фактически все оказывается сведенным к одной ступени; здоровье и болезнь, норма и аномалия, вид, вариация и дегенерация,—ни одно из этих явлений не представляется более целесообразным, чем остальные. И это вовсе не пустые спекулятивные рассуждения. Сам Virchow считал патологическим процессом каждый случай эволюции в смысле Darwin'а, т. — е. всякое уклонение от типа родительского организма, а психиатр Arndt называл вырождением каждую вариацию. При таких условиях устраняется, конечно, всякая оценка, и, с точки зрения естествоиспытателя, гений, даже если он совершенно свободен от патологических черт, оказывается на одной ступени с идиотом и преступником.
Это могло бы быть верно лишь в том случае, если бы существовали только видоизменения («Abarten»). Если мы попробуем отвлечься от явлений вырождения, то этот взгляд невозможен уже в силу факта существования болезней. Цели индивидуума требуют, чтобы он был здоровым, общество должно желать того же для своих сочленов. Но если это справедливо относительно человека, то оно применимо в той же мере и к животному, и к растительному царству. Не только у человека, но и у каждого живого существа есть по меньшей мере одна цель: самосохранение и успех в борьбе за существование. А если так, то определение J Kraepein'a («термин вырождение означает появление таких передающихся по наследству качеств, которые затрудняют или делают невозможным достижение основных жизненных целей») приложимо к животным, как и к людям. Все, что мы сказали выше о преступном человеке, можно приложить и к животному царству. Животное, неспособное размножаться или обладающее врожденными свойствами, делающими его беззащитным перед врагами, представляется нецелесообразно организованным. И типичным примером вырождения всегда будет служить тот вид голубей, клюв которых, благодаря непрерывной доместикации, стал настолько слабым, что они уже не в силах пробить скорлупу яйца без помощи человека.
Цели индивидуума и общества меняются и не всегда совпадают друг с другом, но это не меняет сути деда. Непойманный преступник может иногда считаться очень целесообразно организованным для своего личного блага, но обществу он вреден. Несколько иначе обстоит дело с проблемой вырождения, вызывающей в последнее время много разговоров, с так называемым «искоренением» лучших («die Ausrottung der Besten»). Самый угрожающий для вида симптом — прогрессирующее бесплодие — наблюдается закономерно как раз в среде духовных вождей народа, носителей его культуры. Значит и их мы будем вправе назвать дегенерированными, если только сделаем оговорку, что дегенерация может быть частичной и очень часто бывает таковою.
В результате высказанных нами соображений мы полагали бы вместе с другими авторами, что одним из существенных признаков дегенерации является неблагоприятное или, лучше сказать, нецелесообразное (для индивидуума или для всего целого) отклонение от типа.
Само собою разумеется, что на практике приходится требовать известную степень интенсивности этого уклонения; разумеется также, что этот признак может быть и не единственным. Если бы он был таковым, то понятие вырождения охватывало бы с самого начала все болезни, какие только можно себе представить и, пожалуй, еще многое другое. Не всякая нецелесообразность есть болезнь, так что если духовный уровень народа вместе с его культурными достижениями становится от поколения к поколению все ниже, то в основе этого вовсе не обязательно должно лежать что-либо патологическое. Подобные вещи мыслимы и в соматической сфере, и во всех таких случаях понятие вырождения могло бы быть полезно именно при условии, если бы оно было индифферентно в этом отношении и не означало бы, как таковое, ни здоровья, ни болезни. Но при такой широкой концепции, очевидно, пришлось бы выделить из обширной области дегенерации другую, меньшую область—область врачебную. При этом возможен, конечно, лишь один критерий: тот, при помощи которого различают здоровье и болезнь. Мы видим, что уже More писал, что «дегенерация и болезненное уклонение от нормального человеческого типа это одно и то же…».
С тех пор нередко пытались рассматривать явления нервного вырождения, как нечто промежуточное между здоровьем и болезнью. Нам это представляется невозможным. Врачей во всяком случае интересуют всегда только патологически обусловленные состояния, даже если речь идет о самоубийствах или преступлениях. Врач лишь не вправе упускать при этом из вида разницы между болезнью, как процессом и страданием, как состоянием (см. Aschoff). Дегенерация в медицинском смысле есть следствие болезни, но сама она, как таковая, может уже и не составлять болезни. Преступник, являющийся дегенератом не только с точки зрения этики, но и с точки зрения психиатрии, конечно, болен совсем по другому, чем человек, у которого лихорадка; его жизнь определяется последствиями очень давнего заболевания зачатков («Keime»), из которых он развился. Так, например, утверждают, что подобная дегенерация вызывается алкоголизмом родителей (факты подлежат, как уже сказано, проверке в дальнейшем). Если эта причина неполноценности может считаться доказанной, вероятной или даже только мыслимой, то человек, обнаруживающий такую неполноценность,—объект медицинского анализа, в противном же случае он не является таковым. Эта принципиальная оценка вопроса нисколько не затрагивается тем, что самые понятия болезни (pathos) и страдания (tanathos) с трудом поддаются определению и что явления здоровья и болезни связаны постепенными переходами.
Эти соображения кажутся почти само собою разумеющимися, однако, их часто упускают из вида; но гораздо важнее условиться относительно другого или вернее второго признака вырождения, отмечаемого, как и первый, уже самым словом. Объектом дегенерации должен быть вид. Это понятно и могло бы, по смыслу слова, означать просто следующее: продукты дегенерации вида суть нечто более дурное, чем сам вид. Но в таком случае дегенерацией была бы всякая болезнь и первый признак—уклонение типа—уже исчерпывал бы собою содержание понятия. Если же мы хотим придать ему более узкий смысл—а это безусловно необходимо при всяком практическом применении—то нам придется вложить в это многозначащее слово другой смысл: дегенерация должна простираться на вид. Человек, страдающий легочной чахоткой—болен, человек же безрукий—калека, но само по себе и то, и другое безразлично для вида; говорить же про таких людей, что они дегенеранты (не довольствуясь термином: больной, отличающийся от нормы), значило бы бросаться словами.
С этого пункта начинаются настоящие трудности, и для многих, шедших до сих пор рука об руку, с этого момента начинаются разногласия. Может быть, легче удастся добиться соглашения, если проследить все эти различные пути до их общего первоначального источника, если обратиться к истории развития этого вопроса.
Как понимал вырождение More?
Une dйviation maadive d'un type primitif. Cette dйviation, si simpe qu'on a suppose a son origine, renferme nйanmoins des ййments de transmissibiitй d'une tee nature, que ceui qui en porte e germe devient de pus en pus incapabe de rempir sa fonction dans 'humanitй, et que e progrиs inteectue dйjа enrayй dans sa personne se trouve menacй dans cee de ses descendants.
(«Это—болезненное уклонение от первоначального типа. Допустим, что вначале это уклонение чрезвычайно просто, и тем не менее в нем заключены элементы, способные передаваться дальше и отличающиеся тем свойством, что человек, носящий в себе такой зачаток, становится все более и более неспособным выполнять свою роль в обществе и что умственное развитие, задержанное уже и у него, ставится под еще большую угрозу у его потомства»).
Ухудшение нервного здоровья, прогрессирующее от поколения к поколению и обусловленное наследственными влияниями,—вот, следовательно, первичное ядро психиатрического учения о вырождении. More имел ввиду процесс, он имел в виду патологическую эволюцию, поддающуюся наблюдению лишь на нескольких, сменяющих друг друга, поколениях, и искал причину этого явления в наследственности.
Почти все позднейшие авторы отошли от More'я, аналогичная концепция проблемы остается в наше время лишь в антропологии. Направления же, по которым пошли главные пути, были предсказаны уже самим More’ем. Теперь мы знаем, что в его учении сливались в одно целое две проблемы, вовсе не необходимо связанные друг с другом. Наследственные болезни могут и не вызывать прогрессирующей дегенерации, а постепенное ухудшение вида мыслимо и без наследственности. Значительная часть примеров дегенерации, приводимых самим More’ем,—например, кретинизм и прогрессивный паралич,—не имеют ни малейшего отношения к наследственности, и это даже и в том случае, если называть (подобно More’ю) наследственными те соотношения, которые существуют между алкоголизмом родителей и неполноценностью детей.
Таким образом, в дальнейшем одни авторы опустили одну часть первоначального определения понятия, другие другую, и неудивительно, что это порядком затруднило взаимное понимание.
В медицине, особенно в психиатрии, стали на первых порах все больше и больше отодвигать на задний план процесс вырождения, процесс дегенерации и подчеркивать зато все сильнее наследственность. Прогрессирующее ухудшение, в лучшем случае, принималось в виде само собою разумеющейся предпосылки, однако, иногда эта идея исчезала совершенно. Зато тем резче выступает понятие наследственной передачи, и в конце концов патологическая наследственность и вырождение совпадают друг с другом.
Иное дело политическая экономия: соответственно своим задачам она обращала внимание только на уровень, на котором держится общество, и учитывала лишь понижение этого уровня; вопрос же о наследственных влияниях, как о возможной причине уменьшения национальной силы, стоял для нее всегда на втором плане. Она приблизилась к этой точке зрения лишь после того, как социальными проблемами стала заниматься и медицина; в результате получилось скрещение обоих направлений в новейшей медицинской литературе.
Нам не избежать краткого изложения руководящих идей, которыми определяется каждое из этих направлений. Начать можно с исследователей, придающих главное значение наследственной передаче дегенерации. Они распадаются опять-таки на две группы.
Moebius и Kraepein выдвигают на первый план возможность вреда для потомства, Sommer же и Ziehen— зависимость от предков.
По мнению Moebius'a, вырождение проявляется в неблагоприятных уклонениях от типа, которые могут вредно отражаться на потомстве, тогда как Ziehen называет дегенерацией «уклонение на почве тяжелого наследственного отягощения». Ясно видно, в чем различие этих двух взглядов, и ясно, что оно невелико.
Слабое же их место в том, что у них общего. Они чрезмерно расширяют понятие вырождения и почти целиком растворяют его в понятии наследственности. О том, что дегенерация прогрессирует от поколения к поколению, нет уже больше речи, и высоко даровитый dйgйnйrй supйrieur нисколько не противоречит этому пониманию сущности вырождения даже и в том случае, если его отец был пьяницей, а мать душевно больною. Но в подобных случаях можно было бы с тем же или даже с еще большим правой говорить о регенерации.
A. Grotjahn, Schamayer и др. не раз справедливо подчеркивали, что на вырождение надо всегда смотреть, как на процесс, и что его можно диагностировать только на целом ряде поколений. Независимо от того, как происходит передача по наследству (и происходит ли она), дегенерированное поколение должно быть хуже, чем было предшествующее, и оно только в том случае носит в себе угрозу для вида, если эта угроза существует и для его собственного потомства. По существу, следовательно, необходимо и то, и другое: унаследование и передача потомству (das Erben und das Vererben). Ни одно из приведенных определений 2) не выражает этого.
Результат известен; нет в настоящее время ни одной эндогенной душевной или нервной болезни, нет вообще такого нервного симптома, которых не пытались бы относить к дегенерации, а так как наследственный генез этих расстройств принимается — верно ли, нет ли — за какую-то аксиому, то в психиатрии понятие вырождения совпадает с понятием психопатической конституции.
Можно опасаться, что понятию дегенерации придется таким путем в конце концов совершенно исчезнуть. Оно делается настолько расплывчатым, что становится лишним. Нельзя, однако, не признать, что эволюция, приведшая к такому финалу, была сама по себе последовательной. Понятия вырождения и психопатической конституции совпадали, напр., уже для Magnan'a и Etminghaus'a, признак же прогрессирующего ухудшения отступал с тех пор все больше и больше на задний план. Таким образом, мы пришли в конце концов к точке зрения Nаесke, что «вырождение, как таковое, не есть еще болезнь, а лишь некое анормальное или, вернее, болезненное состояние, которое, правда, очень легко может повести и к настоящему заболеванию».
Нельзя яснее охарактеризовать психопатическое предрасположение. Психопатическая конституция, наследственное отягощение и вырождение — эти три слова — означают одно и то же понятие и нечего говорить, что число этих слов можно было бы даже увеличить. Каждый знает, почему так пышно плодятся подобные термины; желательно отграничить широкую область переходов от душевного здоровья к болезни, и вот начинаются поиски таких слов, которые облегчили бы эту работу. В конце концов напали и на слово «вырождение», что было, несомненно, неудачно и вызвало очень своеобразные последствия: дегенератами считаются люди нервные вследствие наследственного отягощения или резко-неровные по своему духовному складу, лица же с унаследованным (или приобретенным) явным душевным расстройством таковыми не считаются. Таким образом, слово это означает или менее значительную степень унаследованного душевного расстройства, или же подчеркивает—что все-таки является более приемлемым — болезненное предрасположение в противовес болезни. Есть, наконец, третий оттенок, по которому признак дегенерации надо видеть в одном определенном уклонении от нормального типа, а именно: в часто отмечавшейся у людей отягощенных дисгармонии их организации Higier полагает, напр., что «дегенерация представляет собою расстройство соматической или психической корреляции, возникающее при оплодотворении («Kopuation»). Но в конце концов всякая ненормальная конституция сочетается всегда с теми или иными нормальными чертами, так что каждая такая конституция будет всегда я расстройством корреляции, и понятия наследственности, патологической конституции и дегенерации в патологии опять совпадут друг с другом.
Поскольку это так, было бы, пожалуй, хорошо, если бы слово вырождение совсем исчезло из употребления. Ясно во всяком случае одно, что при таком применении оно должно потерять всякое содержание и, как говорит Rieger, стать фразой. Советы воздержаться от «сильнейшего злоупотребления» (Ziehen) этим термином делались так часто, что, невидимому, все-таки есть в нем какая-то потребность, если, вопреки всему, это слово и понятие никак не могут исчезнуть.
В каких случаях говорят о дегенерации? Когда падает физическая работоспособность или культурная продуктивность целого народа, когда увеличивается чисто преступлений и самоубийств, когда распространяется бездетность, сифилис и алкоголизм.
Из примеров вытекает прежде всего следующее. Не при каждом дегенеративном процессе требуется прямая передача от родителей к детям Целый народ может с каждым поколением становиться все слабее и болезненнее, но наследственные влияния могут не играть при этом никакой роли. Допустим, что алкоголь не оказывает вредного влияния на зародышевую плазму; несмотря на это, все таки была бы возможна постеленная дегенерация целого народа при условии, если производство этого яда становилось бы все дешевле, а тем самым росло бы и потребление. С сифилисом дело обстоит вполне аналогично.
Некоторые авторы считают поэтому, что проблема вырождения не имеет в настоящее время никакого прямого отношения к учению о наследственности. И только те, которые верят в принцип передачи по наследству приобретенных качеств, будут искать во всех случаях среди причин вырождения также и наследственные влияния. Но было бы кардинальной ошибкой ставить вообще проблему дегенерации в зависимость от этого вопроса, и мы считаем необходимым, по крайней мере для начала, рассмотреть обе эти проблемы отдельно.
Нельзя зачеркнуть научной эволюции. Если бы в наши дни отмечался рос душевных заболеваний или если бы действительно начала сдавать физическая работоспособность нашего народа, то пришлось бы назвать это вырождением, даже если бы наследственные влияния наверное не играли в этом никакой роли. Совершенно то же самое придется сказать (вопреки всем определениям) и о первобытном народе, гибнущем от сифилиса и паралича, алкоголя и белой горячки, принесенных ему цивилизацией. Совершенно очевидна потребность в слове для обозначения этого процесса, и слово, естественной смысл которого соответствует этому процессу, и есть слово вырождение. Сам же этот процесс не что иное, как прогрессирующее с каждым поколением ухудшение вида.
Эту общую проблему вырождения мы не должны смешивать с другой, более специальной. «Мы понимаем под вырождением такое изменение в наследственных качествах («Erbquaitдten») целого ряда поколений, которое ведет к ухудшению функциональной работоспособности одного или нескольких органов и к меньшей приспособленности к условиям существования», пишет Schamayer в своей известной работе, получившей премию. И здесь в этом определении высказана опять в резкой формулировке одна необычайно важная проблема, которая в самых разнообразных формах будет всегда занимать собою антропологов и врачей. Но с нашей точки зрения она представляет собою второстепенный вопрос. Вот пример: задача, поставленная More’ем психиатрии, сохраняет свой особый интерес, пока она не решена. Мы должны выяснить, не уменьшается ли от поколения к поколению врожденная, унаследованная нервная сопротивляемость и не влияет ли это на внешние формы и течение душевных болезней. Однако, в учащении психозов и в их более тяжелом течении могли бы быть повинны одни внешние причины. Этот пример показывает как раз, как тесно связаны между собой все эти проблемы. Чем более экзогенных причин вырождения мы открываем, тем серьезнее становится наша озабоченность относительно того, не могут ли они превратиться также в эндогенные, т. — е. не передаются ли по наследству приобретенные качества.
Таким образом, перед нами две задачи, две проблемы: общий вопрос: может ли быть вообще доказано, что существует нервное вырождение, т. — е. ухудшение нервного здоровья, прогрессирующее от поколения к поколению, и частный вопрос: не вызывается ли подобное прогрессирующее нервное вырождение в некоторых случаях наследственными причинами, как полагал More.
Если приобретенные качества передаются по наследству, то тогда, конечно, нет такой дегенерации, которая не могла бы при подходящих условиях передаться на потомство, и всякое ухудшение нервного здоровья того или иного человека должно было бы, по крайней мере потенциально, наносить всегда ущерб также и его потомству. Излишне говорить, насколько поднялись бы, если бы это было так, шансы всякой (какой угодно) опасности вырождения, и совершенно ясно, что пришлось бы считать, что есть какие-то очень мощные возрождающие силы, препятствующие наступлению упадка.
Кончая эту главу, мы сведем еще раз результаты всех высказанных нами соображений к нескольким немногим положениям:
/. Вырождение означает ухудшение вида, увеличивающееся от поколения к поколению.
II. Это ухудшение проявляется в нецелесообразных для вида уклонениях.
1/1. Вырождение в медицинском (психиатрическом) смысле представляет собою прогрессирующее от поколения к поколению ухудшение (нервного) здоровья.
IV. Возникновение вырождения (притом также и вырождения в медицинском смысле слова) мыслимо теоретически:
а) исключительно как результат действия внешних причин,
в) исключительно как результат передачи неблагоприятных respective патологических качеств от одного поколения к другому и
с) как следствие совпадения обеих причин.
V. Как внешние, так и внутренние причины (или их суммы) должны усиливаться в своем действии от поколения к поколению, для того, чтобы наступило вырождение. Поэтому о наследственном вырождении может идти речь только в том случае, если каждое последующее поколение болезненнее или слабее, чем предыдущее; если этого нет, то дело идет о простом случае обыкновенной наследственности. Законами наследственности определяется также и регенерация; уже по одному этому медицина не вправе ставить знаки равенства между понятиями: наследственность, патологическое предрасположение и вырождение.
IV. Ответ на вопрос, бывает ли (что теоретически, вполне мыслимо) вырождение без участия влияний со стороны наследственности, может быть дан только после решения вопроса о наследственности приобретенных качеств.НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ВЫРОЖДЕНИЕ  "fie:///D:Psychiatry.ruibraryibshow.php4-id=74.htm" Культура и вырождениеОсвальд Бумке
В настоящей и следующей главах мы попытаемся изложить факты нормальной и патологической наследственности в возможно более чистом виде, вне связи со всякого рода теоретическими соображениями, исключительно под углом зрения следующих вопросов: могут ли известные нам законы наследственности вести в некоторых случаях к вырождению, и может ли дегенерация (все равно каким бы путем она ни возникла) распространяться и усиливаться в силу этих или каких-либо других законов?
Слово «наследственность» означает «свойство всех организмов передавать потомству существенные особенности своей природы» (Weismann). Сходство поколений представляется чем-то само собой разумеющимся у тех живых существ, размножение которых происходит путем деления; у высших же растений и животных оно является одной из величайших загадок биологии. В этой области мы не знаем, как следует, даже самих фактов, не говоря уж об их причинах.
Есть все-таки кое-какие несомненные факты. Всем известно, что дети часто походят на своих родителей. Но часто сходство с дедом иди бабкой, или с каким-нибудь другим из старших родственников значительнее, чем сходство с отцом или матерью, а иногда какая-нибудь отдаленная прабабка словно оживает в лице своего правнука. Однако, чаще наблюдаются смешения («Misсhungen»). Некоторые черты производителей образуют у потомков промежуточные признаки: цвет мулатов держится середины между цветом белого и негра; другие признаки остаются сами по себе чистыми и неизменными, но появляются в какой-нибудь новой группировке: отцовские глаза и материнский цвет волос. Иногда наследственность простирается гораздо дальше. Появляются особенности, которых не было у родителей; они берутся у различнейших предков и объединяются в новом, не встречавшемся до сих пор сочетании. Такие люди ни на кого не похожи, и все-таки все в них наследственное. Вот почему родные братья и сестры так часто не похожи друг на друга. Это несходство вовсе не противоречит законам наследственности; оно доказывает лишь, как бесконечно разнообразны те формы, которые заключены в этих законах, как возможности.
Из этих бесспорных фактов сразу можно вывести совершенно независимо от всякой теории два таких закона. Во-первых: анатомический субстрат наследственности не есть нечто гомогенное и единое (по крайней мере у всех высоко организованных живых существ). Иначе было бы только две возможности: полное сходство детей с отцом или с матерью, либо настоящая смесь, нечто во всех отношениях промежуточное. И мы не знали бы как объяснить атавизм, как и вообще все формы скрытой наследственности, а также и все новые комбинации (за исключением чистых линий). Наследственная масса, зародышевые клетки или зародышевая плазма (Keimzeen, Keimpasma) должны, следовательно, быть дифференцированными, должны содержать в себе большое число структурных элементов («Bausteine»), которыми можно было бы воспользоваться, но которые вовсе не обязательно должны быть использованы все целиком в каждом случае. При такой предпосылке понятны (без дальнейшей гипотезы) и несходство родных братьев и сестер и все другие упомянутые нами варианты. Но из этого в то же время необходимо следует, что мы не в состоянии проникнуть в существо наследственности, констатируя лишь сходство вообще, а должны проследить порознь судьбу каждого отдельного признака).
Это первое. Но, помимо, этого мы видим, что в зародышевых клетках содержатся возможности, оказавшиеся невоплощенными при развитии 'их обладателя или обладателей. Из них развиваются зачатки (Anagen), наследуемые от предков внуками, а не их родителями. Эти зачатки (Anagen) должны были, значит, находиться у родителей в скрытом состоянии или, как принято говорить, они были латентны. Это мыслимо только в том случае, если зародышевая плазма до известной степени независима от соматической плазмы родителей. Простирается ли эта независимость настолько, как это допускает учение Weismann'a о непрерывности зародышевой плазмы, это опять-таки новый вопрос, равно как и вопрос о том, являются ли хромосомы последними элементами зародышевых клеток. Но самый факт этой независимости, т. — е. какой-то формы непрерывности, нельзя оспаривать, и его, по-видимому, никто и не оспаривает. Конечно, очень ценно, что, благодаря наблюдениям Воeri над лошадиными глистами, это предположение получило анатомическое обоснование и наглядность; но его принципиальная необходимость была прочно установлена и до этого доказательства.
Существуют ли только два таких закона? Это невозможно, так как ими никоим образом не объясняется все, что мы наблюдаем. Почему в одном случае берут верх качества одного предка, а в другом другого, и почему после ряда поколений всплывают внезапно опять такие зачатки (Anagen), которые, казалось, уже давным-давно утратились? Почему в одном случае настоящее смешение, а в другом только новая группировка? И прежде всего при каких условиях и как часто бывает и то и другое? Все это, однако, вопросы подчиненного значения, относящиеся, так сказать, лишь к условиям выполнения («Ausfьirungsbestimmungen»); нет ли еще других, совсем иных законов, скрещивающихся с первыми и уничтожающих иногда их действие?
Этот последний и самый важный вопрос будет занимать нас позже. Сейчас мы опишем подробнее общие правила, уже названные нами выше и в грубых чертах почти всем известные. Экспериментальная наука о наследственности с давних пор старалась изучить их подробно и вскрыла уже многие из них. Мы будем рассматривать эти подробности опять-таки под углом зрения вопроса, допускают ли они мыслимость прогресса или регресса всего вида в целом. Не подлежит сомнению, что и прогресс и регресс иногда, действительно, наблюдаются; если подобные случаи можно объяснить непрерывностью и диффенецированностью зародышевой плазмы, то допускать другие законы ради этого объяснения нет надобности.
Экспериментальные исследования и наблюдения над людьми, привели прежде всего к опровержению тех теоретических выводов которые могли бы быть сделаны из всего сказанного до настоящего момента и которые, действительно, неоднократно я делались, Francis Gaton установил в свое время закон, согласно которому половина (Va = 0.5) всей наследственной массы дана за счет двоих родителей, 1/4 = (0,5)2 за счет четырех предков второго поколения (деды и бабки), V8 = (0,5)3 за счет восьми прадедов и прабабок и т. д. Общее наследие 1 равнялось бы, следовательно, 0,5-f—j- (0,5) 2-J-(0,5)3-}-… (0,5) п. Соответственно этому каждый предок должен был бы иметь определенное, математически точно выразимое влияние на облик потомства, и влияние это должно было бы убывать в обратном порядке. Сходную мысль высказал также Ottokar Loren z, полагавший, что доля участия четверых предков второго поколения (дедов и бабок) в наследственности является всегда одинаковой. Само собою разумеется, что эта закономерность оправдывается лишь в самых общих чертах и может быть выявлена лишь на очень больших числах. Участие каждого предка следует всегда понимать исключительно, как нечто потенциальное, и числа, высчитанные Gaton'ом, означали бы лишь ту вероятность, с которою могла бы реализоваться подобная наследственная масса. Но если это, действительно, закон, то мы должны были бы иметь возможность найти качества предков приблизительно в том распределении, которое выражается Gatоn'овскими числами, по крайней мере в тех случаях, где. имеется много детей. На деле же этого не бывает. Zieger, Sommer и Stromayer отвергли это учение частью с биологической, частью с клинической точки зрения. Правило Gaton'a сохраняет свое значение, сам Gaton нашел, что оно подтверждается, напр., для цвета шерсти определенной породы собак; аналогичные явления можно наблюдать нередко в потомстве мулатов: Peters открыл, кроме того, даже и в наследственности интеллектуальных способностей аналогичные отношения между детьми, родителями, дедами и бабками. Несмотря на это, «закон» Gaton'a оправдывается не всегда, он скрещивается, очевидно, с другими правилами. Уже в исследованиях Peters'a выяснилось, что при различной интеллектуальной одаренности потомки чаще следуют хоро&heip;