Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Сергей Марков
Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

: UTC
«Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя / Сергей Марков»: Вече; Москва; 2012
ISBN 978-5-9533-6460-7
Аннотация

Он больше чем писатель. Латиноамериканский пророк. Например, когда в Венесуэле (даже не в родной Колумбии!) разрабатывался проект новой конституции, то в результате жаркой, чудом обошедшейся без применения огнестрельного оружия дискуссии в Национальном собрании было решено обратиться к «великому Гарсия Маркесу». Габриель Гарсия Маркес — человек будущего. И эта книга о жизни, творчестве и любви человека, которого Салман Рушди, прославившийся экзерсисами на темы Корана, называет в своих статьях не иначе как «Магический Маркес». Особенно данная биография ценна тем, что она написана Сергеем Марковым — известным журналистом-международником, писателем, кинодраматургом, специалистом по творчеству Маркеса, которому довелось лично встречаться с самим «Сервантесом нашего времени».

Сергей Марков
Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса
(Неофициальная биография писателя)

1

«Вспоминая моих грустных шлюх» — роман, точнее, поэма (возможно, и «лебединая песня») — единственное художественное произведение, созданное Гарсия Маркесом на рубеже веков и уже в XXI веке. (Хотя обдумывал он произведение по своему обыкновению десятилетия, его сюжет вкратце пересказывал автору этих строк ещё в 1984 году в отеле «Ривьера» в Гаване.)
Ранним майским утром 2004 года он закончил историю о старике, возжелавшем в свой девяностолетний юбилей познать юную девственную проститутку и впервые в жизни испытавшем любовь. Эта удивительная поэма с самым счастливым концом, какой только можно представить у Гарсия Маркеса (всю жизнь склонного, как известно, к трагическим финалам):
«— Ах, мой грустный мудрец, ты, конечно, стар, но не идиот же! — захохотала Роса Кабаркас. — Эта бедняжка с ума сходит от любви к тебе.
Я вышел на сияющую улицу и первый раз в жизни узнал самого себя у горизонта моего первого столетия. &t;…> Я приводил в порядок стол — пожелтевшие бумаги, чернильница, гусиное перо, — когда солнце прорвалось сквозь миндалевые деревья парка, и почтовое речное судно, задержавшееся на неделю из-за засухи, с ревом вошло в портовый канал. Наконец-то настала истинная жизнь, и сердце моё спасено, оно умрёт лишь от великой любви в счастливой агонии в один прекрасный день, после того как я проживу сто лет».
И вот объяснение тому, что уже после написанных мемуаров «Жить, чтобы рассказывать о жизни» и прощаний с самой жизнью Гарсия Маркес взялся за эту латиноамериканскую «песнь торжествующей любви». Судно вошло в портовый канал — и кажется, что его дожидался полковник, которому «никто не пишет». И «сердце спасено» — спасено Макондо из романа «Сто лет одиночества», то самое Макондо, где, по признанию Маркеса, осталось его сердце. Благодаря блуднице. Будто появившейся на свет из ребра героя поэмы. Плоть от плоти его.
Поэма об абсолютно одиноком человеке, всю свою почти вековую жизнь прожившем под игом диктатур, которые в Латинской Америке спешат, как сказал поэт, сменить одна другую, и знавшем в жизни только продажную любовь.
Эти вечные темы — одиночество, диктаторы, блудницы — главные в творчестве лауреата Нобелевской премии Габриеля Гарсия Маркеса. Поэт Иосиф Бродский, также лауреат вышеназванной премии, в своей Нобелевской лекции признал: «Стихи, по слову Ахматовой, действительно растут из сора; корни прозы — не более благородны». Давайте попробуем изучить, на какой почве взросли эти самые диктаторы и блудницы Гарсия Маркеса, что у них за корни, произведём пусть рискованное, но всё же оправданное (извечной пытливостью наших читателей и дикой в недавнем прошлом популярностью колумбийца) сопряжение его всемирно известных героев с их прототипами. Иными словами, осмелимся на препарационное исследование жизни (в том числе и личной, частной, да простят маркенисты) и творчества автора одного из величайших романов в истории — «Сто лет одиночества». Не забывая при этом, что, по словам того же Бродского, если искусство чему-то и учит, то «именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней — и наиболее буквально — формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности — превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную — но не стихотворение…».

2

По хронологии начнём наше исследование с древнейшей профессии (диктаторы появились всё-таки позже).
Прежде чем приступить к непростой, во многом по-прежнему табуированной теме блудницы, блуда в жизни и литературе, обратимся к не менее древнему, исконному, ветхозаветному греху — инцесту, который, по сути, в романе «Сто лет одиночества» стал альфой и омегой вырождающегося рода Буэндиа, рода человеческого. В истинном искусстве, в литературе, начиная с Софокла, инцест — это не сексуальное извращение. Это философия. Философия рока. Но в латиноамериканской литературе, наполняемой, как река притоками и родниками, легендами, сказаниями, мифами, инцест играет особую роль.
— У нас, в Латинской Америке, не считается таким уж кровосмешением секс тёти с племянником или дяди с племянницей, например, — говорила мне Минерва Таварес Мирабаль. — В литературе «бума» это достаточно распространённый сюжет — взять хоть «Тётушку Хулию…» Варгаса Льосы, который сам и был женат на своей тёте до того, как женился на своей двоюродной сестре Патрисии, многие другие книги… Сюжет жизненный, что называется. Мою подругу любимый дядюшка, старший брат её матери, благополучно лишил невинности, и потом они жили как муж и жена, ничего зазорного в этом никто не видел. Ребёнка, правда, она родила от другого. Может, действительно опасалась, что со свиным хвостиком появится. «Сто лет одиночества» её любимый роман…
Кстати, о хвостиках. Однажды мы сидели с Карин Лиден, той самой, что работала в 1982-м на Нобелевском фестивале, и её мужем-художником Андерсом, оформившим несколько книг Маркеса в Скандинавии, у камина в их поместье близ Хэрнёсанда в Швеции. Потягивая глинтвейн, беседовали о том, о сём, зашла речь и о хвостах.
— Между прочим, — говорила Карин, — до XVIII века испанцы, да и не только они, не сомневались в том, что хвосты имеют фиджийцы, евреи, англичане Девоншира и Корнуэлла, беарнцы во Франции, коренные жители Бразилии и некоторые скандинавские народы. Хвостик действительно бывает у людей — но только в конце первого и в начале второго месяца эмбриональной жизни. С третьего месяца он обычно исчезает. У Маркеса в романе «Сто лет одиночества» в результате близкородственного брака родилась не игуана, чего боялись, а мальчик с хвостом — хрящиком с кисточкой на конце. В одном из интервью Маркес как-то признался, что выбрал новорожденному такой хвостик из-за полного несовпадения с действительностью. Но это ошибка: встречающиеся хвостики чаще всего именно такие, напоминающие свиной…
В 1996 году Маркес в соавторстве со своей ученицей из гаванской школы кинематографии Стеллой Малагон написал сценарий к фильму «Алькальд Эдип» — аналогию «Царя Эдипа», но, в отличие от древнегреческого героя, алькальд маленького городка знает, что убивает отца и спит с матерью, её сыграла вызывающе сексапильная испанская актриса Анхела Молина. (Вскоре, кстати, на берлинской эротической выставке «Venus» я посмотрел римейк этой картины в стиле почти «жёсткого порно».)
Тема инцеста нашла своеобразное отражение и в «Осени Патриарха» с той мыслью, что любой диктатор, особенно тиран, — отец народа (народов). Тем самым едва ли не естественным оказывается мотив инцеста — влечение к дочерям. И эта нота занимает не последнее место в общем эротическом звучании романа о трагедии народа, живущего под властью тирана, не способного к любви и вынужденного довольствоваться любовью к власти, не приносящей ему удовлетворения. Вспомним и то, как Патриарх, этот мачо, ведёт себя в своём курятнике, бараке для любовниц, многие из которых, возможно, его внучки или правнучки: «…И лишь в мёртвые часы сиесты всё замирало, всё останавливалось, а он в эти часы спасался от зноя в полумраке женского курятника и, не выбирая, налетал на первую попавшуюся женщину, хватал её и валил…» Намёки на инцест присутствуют и в других произведениях Гарсия Маркеса. Но поистине к высотам античной трагедии возносится связь тётки с племянником в романе «Сто лет одиночества». «Роковое, неодолимое влечение друг к другу тётки и племянника подводит черту под длинной чередой рождений и смертей представителей рода Буэндиа, неспособных прорваться друг к другу и вырваться к людям из порочного круга одиночества, — пишет философ-литературовед Всеволод Багно. — Род пресекается на апокалипсической ноте и в то же время на счастливой паре, каких не было ещё в этом роду чудаков и маньяков. В этой связи нелишне вспомнить, что горестно утверждал, проповедовал и от чего предостерегал Н. А. Бердяев: „Природная жизнь пола всегда трагична и враждебна личности. Личность оказывается игрушкой гения рода, и ирония родового гения вечно сопровождает сексуальный акт“. Трудно отделаться от ощущения, что перед нами не одно из возможных толкований романа Гарсия Маркеса, между тем написано это было великим русским философом ещё в 1916 году. Кстати, последняя нота „Ста лет одиночества“ — не пустой звук для русского, точнее, петербургского сознания. „Петербургу быть пусту“ — ключевой мотив мифа о Петербурге, выстраданного староверами и переозвученного Достоевским и символистами. Миф о городе, который исчезнет с лица земли и будет стёрт из памяти людей».
(Отметим, что печать инцеста лежит на крушении великих империй: фараоны женились на своих сёстрах и цезари жили с сестрами, как с жёнами, кровосмешение имело место у ассирийцев, в Австро-Венгрии, в Британской империи, над которой никогда не заходило солнце… Также и в России, где за несколько столетий в высшем сословии стали «все родня друг другу». Гибель нашей великой истерзанной империи «увенчана», образно говоря, величайшим, может быть, в истории, по крайней мере если принимать в расчёт пространства, кровосмешением: матушка-Россия была изнасилована и распята «сыном» по имени Советский Союз.)
Тема инцеста в «нобеленосном» романе «Сто лет одиночества» стержневая и роковая: «…Её поразило это огромное обнажённое тело, и она почувствовала желание отступить. „Простите, — извинилась она. — Я не знала, что вы здесь“. Но сказала это тихим голосом, стараясь никого не разбудить. „Иди сюда“, — позвал он. Ребека повиновалась. Она стояла возле гамака, вся в холодном поту, чувствуя, как внутри у неё всё сжимается, а Хосе Аркадио кончиками пальцев ласкал её щиколотки, потом икры, потом ляжки и шептал: „Ах, сестрёнка, ах, сестрёнка“. Ей пришлось сделать над собой сверхъестественное усилие, чтобы не умереть, когда некая мощная сила, подобная урагану, но удивительно целенаправленная, подняла её за талию, в три взмаха сорвала с неё одежду и расплющила Ребеку, как маленькую пичужку. Едва успела она возблагодарить Бога за то, что родилась на этот свет, как уже потеряла сознание от невыносимой боли, непостижимо сопряжённой с наслаждением, барахтаясь в полной испарений трясине гамака, которая, как промокашка, впитала исторгнувшуюся из неё кровь.
Три дня спустя они обвенчались во время вечерней мессы. Накануне Хосе Аркадио отправился в магазин Пьетро Креспи. Итальянец давал урок игры на цитре, и Хосе Аркадио даже не отозвал его в сторону, чтобы сделать своё сообщение. „Я женюсь на Ребеке“, — сказал он. Пьетро Креспи побледнел, передал цитру одному из учеников и объявил, что урок окончен. Когда они остались одни в помещении, набитом музыкальными инструментами и заводными игрушками, Пьетро Креспи сказал:
— Она ваша сестра.
— Неважно, — ответил Хосе Аркадио.
Пьетро Креспи вытер лоб надушенным лавандой платком.
— Это противно природе, — пояснил он, — и, кроме того, запрещено законом.
Хосе Аркадио был раздражён не столько доводами Пьетро Креспи, сколько его бледностью.
— Плевал я на природу, — заявил он…»
И эта фраза — ключевая в романе. Приговор.
«Это произошло в садах земных наслаждений задолго до искушения, которого не выдержала Ева. Лучезарным утром Господь создал цветы. И вот прекраснейшей из новосотворённых роз — как раз тогда её губы, алеющие чистотой, впервые потянулись к солнечной ласке — явился злой дух.
— Ты прекрасна.
— Да! — ответила роза.
— Прекраснейшая и счастливейшая, — продолжал дьявол. — Какое изящество, цвет, аромат! Только…»
Так говорил любимый поэт нашего героя Рубен Дарио.
— Габриель многажды признавался в самых различных аудиториях, от студенческих до нобелевской, — поведала мне Минерва, — что всё его творчество пронизано, как волны нашего Карибского моря солнечными лучами, поэзией, юмором, страстью, эротикой Дарио, стихи и эссе которого зашифрованы во всех основных произведениях, от «Ста лет одиночества» и особенно «Осени Патриарха» до «Генерала в своём лабиринте» и «Шлюх»…
И тут нам понадобится отступление — длиною почти в жизнь. Предыстория создания наиболее, как нам представляется, автобиографического произведения Маркеса — «Вспоминая моих грустных шлюх». Понадобится вспомнить и грустных, и радостных, всяких. Имя им — легион.

3

Минерва, или Мину, переводчица, филолог, внучка мультимиллионерши, дочь известных коммунистов, казнённых диктатором Доминиканской Республики Трухильо, познакомила меня с Гарсия Маркесом в 1980 году на коктейле в «Доме Америк». Классик возглавлял жюри кинофестиваля.
— Надеюсь, не будет вопросов по поводу того, что Фидель платит Габо советскими нефтедолларами и что вообще его завербовала ещё в 1957 году проститутка из КГБ?
— Клянусь! А почему ты называешь его Габо?
— Его все так зовут, как Чарли, Пеле… Пошли, а то он имеет обыкновение растворяться. Hoa! — расцеловалась Мину с небожителем и представила меня, назвав почему-то (у нас был бурный роман, накануне вечером она дала мне увесистую оплеуху за то, что я назвал Ленина немецким шпионом) молодым советским журналистом в стиле маркиза де Сада, — Гарсия Маркес, с блёсткой любопытства в глазах, усмехнулся в густые чёрно-бурые усы.
— Может, в Мехико послезавтра потолкуем? — спросил он. — Я там посвободнее.
То и дело отвлекали сценаристы, режиссёры, актёры и особенно актрисы, коих представлен был ярчайший латиноамериканский букет. Улучив момент и отклеившись от толпы, он стал рассказывать нам с Мину, как впервые побывал в СССР.
— Давно это было, — сняв очки, массивные, будто с другого, более крупного лица, вытерев костяшкой указательного пальца слезинку у переносицы, вздохнул он. — Я писал об этом, я ведь тоже журналист, — напомнил чуть кокетливо. — Но мою заметку об СССР у вас, по-моему, так и не напечатали. Помню, долго тащились из Праги, в поезде было жарко, душно… Темнело. Мой приятель Плинио опустил раму окна и позвал меня — указывая на купол церкви с неземным, малиново-лиловым отблеском уже севшего за лес солнца. Поезд остановился. Возле железнодорожного полотна вдруг открылся люк в земле — и прямо из подсолнухов, как в сказке или в цирке, появились солдаты с автоматами, которыми вооружена наша колумбийская наркомафия. Я так и не узнал, куда вёл этот люк. Возможно, там была тайная подземная казарма, бункер… Первый населённый пункт в СССР, где мы остановились, был Чоп. Симпатичная русоволосая девушка в форме сообщила, что можно погулять по городу, так как поезд на Москву отправится через несколько часов. В центральном зале вокзала по обе стороны от входа стояли недавно окрашенные серебряной краской статуи Ленина и Сталина в полный рост. Русский алфавит таков, что, казалось, буквы на объявлениях разваливаются на части, и это производило впечатление разрухи… Помню, несколько человек с чемоданами и сумками ожидали своей очереди за единственным стаканом перед тележкой с газированной водой. Деревенская атмосфера, провинциальная скудость напоминали наши колумбийские деревни. Но складывалось такое впечатление в СССР, что все всё время что-то едят… До сих пор помню вкус квашеной капусты, малосольных огурцов, сала, чем так здорово закусывать водочку! С детства на меня завораживающе действовали большие числа. Но тогда потрясло всё, что у вас связано с километрами, часами, вообще измерениями — будто они другие, нежели во всём мире, фантастические! Из Владивостока на побережье нашего, омывающего и Колумбию, Тихого океана по понедельникам отправляется скорый поезд, в Москву он прибывает в воскресенье вечером, преодолев пространство, равное расстоянию от экватора до полюса. Когда на Чукотском полуострове пять часов утра, на Байкале — полночь, а в Москве ещё семь часов вечера предыдущего дня! Этот ваш Советский Союз, шестая часть Земли, с двумястами миллионами человек, говорящих на ста пяти языках, — потряс всех нас! Двадцать два миллиона четыреста тысяч квадратных километров без единой рекламы кока-колы! И с одним-единственным подпольным борделем!
— Вы были в советском борделе?! — изумился я.
— Это не самое яркое из впечатлений. Было другое: гангстер, насильник, — понизив голос, сообщил писатель. И, взглянув заговорщицки из-под кустистых бровей, коснувшись усов, шёпотом добавил: — Серийный убийца, маньяк… Он не мог заснуть, не лишив кого-нибудь невинности, как древний китайский император. Нас вообще интересовал секс, мы были наслышаны о свободной любви революции…
На этом месте автор вновь вынужден прерваться (подражая Шахразаде из любимой Гарсия Маркесом «Тысячи и одной ночи») — дабы обратить внимание к истокам, корням происхождения самого нашего героя.

4

Габриель Хосе Гарсия Маркес родился с открытыми глазами в захолустном городишке Аракатака 6 марта 1928 года (получается, что он однолеток с Эрнесто Рафаэлем Геварой Линчем де ла Серна — Че Геварой). Это по одной из версий. По другой — родиться в 1928 году он не мог, потому что в церковной книге прихода Сан-Хосе (Аракатака) 8 сентября 1928 года зафиксировано рождение его младшего брата Луиса Энрике (№ 11, лист 96, пометка 192). Скорее всего, родился будущий писатель 6 марта 1927 года (запись того же прихода — № 12, лист 126, пометка 324). И на последней версии всю жизнь упорно настаивал его отец. (Откроем тайну: истинная дата рождения мальчика была сокрыта родителями, ибо будущий отец познал его будущую мать до венчания.)
Впрочем, в Латинской Америке, как мы поняли, в том числе и благодаря творчеству родившегося в Аракатаке то ли в 1928-м, то ли в 1927-м, — возможно всё. Факт тот, что с начала нашему герою сопутствовал магический реализм, а также факт, что особую роль в его судьбе играла цифра 7: в 1947 году опубликован первый рассказ, в 1967-м — «Сто лет одиночества»…
Рождению тому предшествовала вереница удивительных событий. Началось с того, что в полдень 19 октября 1908 года полковник Николас Маркес, будущий дед Габриеля, застрелил своего друга Медардо Пачеко Ромеро. Впрочем, началось всё раньше.
Впервые на землю Нового Света нога предков писателя ступила в семь часов утра 7 июля 1820 года. Это была изящная ножка прелестной тринадцатилетней особы по имени Хуанита, прибывшей в Колумбию из провинции Астурия, что на севере Испании, в Кантабрийских горах у Бискайского залива. Сойдя с корабля, девушка поцеловала крестик и помолилась Спасителю и Пресвятой Деве Марии. (Все или почти все предки нашего героя — ревностные христиане-католики, это играет немаловажную роль в дальнейшем повествовании.) Поначалу семья обосновалась в городке контрабандистов и торговцев наркотиками Риоача, уездном центре провинции Гуахира (незадолго до описываемых событий из тех мест были окончательно выкурены и выкорчеваны аборигены — индейцы-гуахирос).
Юная красавица из Астурии оказалась ветреной особой, на её счету, согласно преданиям, десятки разбитых мужских сердец. В промежутках между бурными, порой и с кровавой развязкой романами (а в зрелые годы она, будучи по характеру матриархальной, устроила у себя настоящий мужской гарем, одновременно даря любовь и умудрённым опытом мачо, и пылким безусым юнцам) «бесовка Хуанита» рожала. История умалчивает о том, сколько было у неё детей. Известно, что один из сыновей отправился в поисках удачи в глубь материка, в Аргентину, а другой, Николас де Кармен Маркес Эрнандес, остался в Гуахире, где 7 февраля 1864 года у него родился сын (один из многих сыновей и дочерей, законных и незаконных). Назвали его (будущего деда великого писателя) также Николасом. А неистовая Хуанита напоследок родила от некоего юного красавца-креола ещё и дочку, которой пятнадцать лет спустя суждено было произвести на свет девочку, которую назвали Транкилиной.
Маленького Николаса с его братьями и сёстрами воспитывала их бабушка по материнской линии Хосефа Франсиска Видал. Окончив начальную школу и будучи не в состоянии продолжать учёбу, так как родителям нечем было за неё платить, Николас, испробовав много профессий, поучаствовав даже в локальной гражданской войне, в возрасте семнадцати лет вернулся в Риоачу, где стал обучаться у отца их фамильному ювелирному ремеслу. В этом деле он немало преуспел, его изделия стали охотно покупать. Как преуспел и в деле другом: через два года после возвращения он стал отцом двоих детей, Хосе Мария и Карлоса Альберто. Их мать, Альтаграсия Вальдебланкес, принадлежала к одному из самых влиятельных и богатых родов Гуахиры. Была она привлекательной, эксцентричной и гораздо старше Николаса. История умалчивает о причине, по которой они не поженились. Оба сына носили фамилию матери и были воспитаны в строгих католических традициях и консервативном духе — на либеральные убеждения юного папаши в семье внимания не обращали.

5

К двадцати одному году, когда Николас женился, были у него и другие внебрачные дети. То ли чарами мужскими, то ли своими золотыми и серебряными рыбками, но он соблазнил свою кузину Транкилину Игуаран Котес, также происходившую из зажиточной семьи, стоявшую выше его по положению, но незаконнорожденную, что в определённом смысле молодых уравнивало. И вот внук с внучкой «беспутной авантюристки Хуаниты» обвенчались (то есть отец жениха и мать невесты являлись единоутробными братом и сестрой). В этом браке безусловен привкус инцеста. В то время в Европе и во всём остальном цивилизованном мире это уже осуждалось, но в Латинской Америке было едва ли не обыденностью. Заметим, что инцест — как проклятье — станет впоследствии одной из важнейших тем творчества внука Транкилины и Николаса — Габриеля Гарсия Маркеса. Славный род Буэндиа — стержневой род романа «Сто лет одиночества» — пресёкся именно инцестом.
«…Обрезав ребенку пуповину, акушерка принялась стирать тряпкой синий налёт, покрывавший всё его тельце, Аурелиано светил ей лампой. Только когда младенца перевернули на живот, они заметили у него нечто такое, чего нет у остальных людей, и наклонились посмотреть. Это был свиной хвостик…»
Николас отличался непоседливым, неуёмным и вздорным характером, но характер жены, по одной из версий, казался под стать её имени Транкилина (в переводе с испанского — спокойная, тихая, безмятежная), служил своеобразным транквилизатором в семейных отношениях — и они жили, по латиноамериканским меркам, душа в душу, посещая церковь и соблюдая основополагающие христианские заповеди.
Быть может, на каком-то подсознательном уровне страшась проклятья инцеста, Николас Маркес неустанно делал побочных детей. Притом с первых месяцев счастливой семейной жизни. Вскоре после свадьбы, оставив беременную Транкилину, он уехал со своим дядей Хосе Марией Видалом на заработки в Панаму, которая тогда была частью Колумбии. Где незамедлительно сделал с помощью тамошней красавицы Исабель Руис (она станет его любовью на всю жизнь) ещё одного бастарда — дочь Марию. Отметив рождение дочери, Николас поспешил домой — незадолго до этого родился его законный сын Хуан де Диос. Так он и жил, с трудом поспевая на роды или крестины своих детей по всей Северной Колумбии, а нередко его и не ставили в известность. Из всех незаконных детей Николаса Маркеса наиболее преуспел в жизни его первенец, старший сын Хосе Мария Вальдебланкес — впоследствии герой войны, юрист, крупный политический деятель Колумбии. Жена Транкилина родила Николасу ещё двух дочерей — Маргариту и Луису, появившуюся на свет, когда семья из Риоачи перебралась в Барранкас, некогда крупное богатое шахтёрское село, к началу XX столетия почти заброшенное.
Земли вокруг Барранкаса были дёшевы. Приобретя ферму на склоне Сьерры, потом ещё одну, на берегах реки Ранчерия, Николас осуществил давнишнюю мечту — стал землевладельцем. На фермах выращивались табак, кукуруза, фасоль, сахарный тростник, кофе, бананы. Не бедствовали. Поэтому будущий дед писателя мог не отказывать себе в излюбленном занятии — с девушками, молодыми и уже зрелыми женщинами всевозможных цветов и оттенков кожи, волос, глаз, разной комплекции делать детей. Транкилина относилась к этой слабости мужа якобы с сочувствием.
В 1898 году началась Тысячедневная война между либералами и консерваторами. Николас Рикардо Маркес Мехия командовал отрядом из полутысячи сторонников либерализма, за отвагу был награждён медалью. В 1900 он получил звание полковника, которым до конца дней гордился и носил погоны. После кровопролитной братоубийственной войны, окончившейся, как обычно в Латинской Америке, ничем, Николас Маркес с семьёй переехал в опустевшее село Барранкас. Там, поселившись в большом доме и ожидая военной пенсии, которая была обещана ветеранам войны, Маркес работал ювелиром: его золотые запонки, фигурки животных, браслеты, кольца, цепочки, брелоки пользовались спросом. И так же, как герой повести «Полковнику никто не пишет», хранил достоинство, посещал петушиные бои и вспоминал былое.
«Ещё бы не вспоминать! — шестьдесят пять лет спустя, в разгар работы над романом „Сто лет одиночества“ будет рассказывать своему „официальному“ биографу, британскому профессору Джеральду Мартину (автору книги „Габриель Гарсия Маркес. Жизнь“) его внук, журналист и писатель Гарсия Маркес. — В ту войну было убито с обеих сторон по одним данным, девяносто, а по другим, более достоверным, более ста двадцати тысяч колумбийцев! Сын стрелял в отца, брат резал брата! Дед был отважным воином, ему нечего было стыдиться, но иногда и он был вынужден сражаться с отрядами консерваторов, в которых воевали и родственники его жены, моей бабушки, и даже его собственные внебрачные сыновья, коих было даже больше, чем он сам мог бы предположить… Многие задавались вопросом, почему либералы потерпели поражение. Ответ прост. В армии консерваторов царила строжайшая дисциплина. А в войсках генерала Урибе-Урибе, который, по всей видимости, становится одним из прототипов моего полковника Буэндиа (хотя имя и фамилия идут от полковников Аурелиано Наудина и Франсиско Буэндиа, заметных фигур той войны), была настоящая анархия. К тому же Урибе разъезжал по стране, во всех уголках которой у него были любовницы. Как это обычно, даже банально для Латинской Америки, не правда ли?..»
Итак, в шахтёрском селе Барранкас 25 июля 1905 года родилась дочь полковника, Луиса Сантьяга Маркес Игуаран, будущая мать будущего классика. И вскоре там произошёл роковой поединок между недавними товарищами по оружию. Прозвучал выстрел, десятилетия спустя отозвавшийся эхом в мировой литературе.

6

Версия официальная (укоренённая в сознании читателей самим Гарсия Маркесом в интервью, рассказах и романах).
Незаконнорожденный сын Медарды Ромеро и Николаса Пачеко, Медардо Пачеко Ромеро, был майором, воевал под командованием деда писателя, Николаса Маркеса, они были близкими друзьями. Когда Медардо приехал в Барранкас, Николас Маркес помог ему обустроиться, одолжил денег. Частенько за стаканчиком рома или виски «бойцы вспоминали минувшие дни», играли на бильярде, ловили рыбу, охотились. Но вдруг по округе стали распространяться слухи, что Медарда, красивая мать майора, спит с женатыми мужчинами. Как-то под вечер, прогуливаясь с друзьями по площади перед церковью, Николас Маркес краем уха услышал эти сплетни и воскликнул: «Неужели, правда? Быть того не может!» Но «доброжелатели» передали майору, будто полковник Маркес при всех назвал мать Медардо шлюхой.
Женщина оскорбилась и потребовала, чтобы сын вступился за её попранную честь. Сын, не поверив слухам, отказался вызывать друга на дуэль. Мать настаивала. «Знаешь, сыночек, — говорила она, — лучше уж надень мою юбку, а я натяну твои штаны! Потому что вырастила я на свою беду не мужика, а бабу!» Не снеся оскорблений, Медардо обрушился на друга, а закончил словами: «У тебя, Маркес, и во время войны был поганый и слишком длинный язык! Ты — чёрное пятно, позор нашей либеральной партии и мог только баб трахать!» Молча выслушав, полковник Маркес ответил бывшему сослуживцу: «Ты всё сказал, Медардо? Так вот знай: я не курица, которая кудахтает где попало. Настоящий мужчина не стал бы трепать языком и незаслуженно оскорблять других».
Но майор Медардо, науськиваемый матерью, оскорблял и задирал полковника Маркеса где только мог: на площади, на петушиных боях, в кабаке, даже в церкви. Будущий дед будущего автора повести «Полковнику никто не пишет» проявлял редкостную для колумбийского ветерана выдержку. За несколько месяцев полковник аккуратно выполнил все заказы на ювелирные украшения. Отдал долги. Не торгуясь, продал дом с садом. Передал ювелирную мастерскую помощнику. И тогда внешне спокойно, уверенно пошёл и объявил майору Медардо, чтобы тот не выходил из дома невооружённым, «ибо настал час пулями решить дело чести».
С утра 19 октября 1908 года, в день Святой Девы Пилар, покровительницы Барранкаса, шёл ливень. Взяв зонт, майор Медардо отправился в поле накосить мулам и овцам свежей травы. На пути в переулке его поджидал бывший однополчанин. Когда майор был шагах в тридцати, полковник окликнул его: «Медардо, я завершил свои дела и готов. Ты при оружии?» Медардо Пачеко бросил охапку мокрой травы, зонт и вытащил из кобуры револьвер кольт, а Маркес всё это время, не менее пяти секунд, как потом скажут очевидцы, выжидал. Но едва лишь майор Медардо со словами «Я вооружён и готов отстрелить тебе яйца, карахо!» прицелился, полковник Маркес дважды выстрелил: одна пуля попала майору в грудь, другая в голову, и он упал замертво. На выстрелы из ближнего дома выбежали люди. «Убийца!» — закричала женщина. «Да, я убил его, — констатировал полковник. — Пулей чести». После этого он направился домой, рассказал жене о том, что случилось, и потом пошёл в полицию. Там он сообщил: «Это я застрелил Медардо Пачеко Ромеро. Если он воскреснет, я убью его снова».
Большинство жителей Барранкаса, в течение полугода бывшие свидетелями оскорблений полковника Маркеса, восприняли убийство Медардо едва ли не как должное. Кое-кто вспоминал, что в минуты откровений полковник признавался, что до последнего надеялся на провидение, которое избавит его от необходимости отомстить бывшему другу. Даже родной дядя убитого, единственный полицейский в округе, с револьвером охранял камеру, в которой сидел Маркес, чтобы другие родственники во главе с неистовствующей матерью Медардо не устроили суд Линча. А тем временем дед убитого, генерал Франсиско Хавьер Ромеро, даже прятал у себя в доме будущую бабушку будущего писателя и её троих детей, в том числе трёхлетнюю Луису Сантьягу Маркес Игуаран, будущую мать Габриеля, родившуюся 25 июля 1905 года. (И это, учитывая, что в конце XIX — начале XX столетия в Колумбии была ещё весьма популярна кровная месть, вендетта, завезённая из Испании и Италии, уже здорово отдаёт магическим реализмом.)
В тюрьме Барранкаса полковник Маркес просидел неделю. Глава поселения отправил его в тюрьму соседнего города Риоача, но и там ему угрожал суд Линча родственников убитого. Маркеса выслали в далёкий городок Санта-Марта, а через несколько недель морем туда тайно прибыли и его жена с детьми. Однако оскорблённая и неутешная мать убитого и там их выследила…
Стоит заметить, что сам Гарсия Маркес на протяжении жизни многажды пересказывал историю дуэли в различных вариациях. Но всегда был на стороне любимого деда-полковника, не допуская и мысли, что в чём-то тот мог быть неправ. А что, если предположить, будто действительно там, перед церковью, Николас Маркес, возможно пропустив лишку рома, просто под настроение или сам не желая того, оскорбил мать своего бывшего товарища по оружию, назвав шлюхой? И если это так, то вся история как бы выворачивается наизнанку. Но тут уж, как говорят англичане, it’s my country, right or wrong. Это моя страна, права она или нет, мои корни, мои предки… По-видимому, такая исходная позиция — непреложное условие писателя, тем более в начале пути. Одно из немногих исключений — наш Чаадаев, но он, во-первых, не писатель, философ, а во-вторых, скверно кончил.
«Если он воскреснет, я убью его снова». Ничего христианского нет в этих словах. В романе «Сто лет одиночества», держа в руке пику, скажет подобное один из главных героев — Хосе Аркадио Буэндиа.
«…И таким образом жизнь их шла по-прежнему еще полгода, до того злосчастного воскресного дня, когда петух Хосе Аркадио Буэндиа одержал победу над петухом Пруденсио Агиляра. Взбешённый проигрышем и возбуждённый видом крови, Пруденсио Агиляр нарочно отошел подальше от Хосе Аркадио Буэндиа, чтобы все, кто находился в помещении, услышали его слова. „Поздравляю тебя, — крикнул он. — Может, этот петух осчастливит наконец твою ненасытную жёнушку! Поглядим!“ Хосе Аркадио Буэндиа с невозмутимым видом поднял с земли своего петуха.
— Я сейчас приду, — сказал он, обращаясь ко всем. Потом повернулся к Пруденсио Агиляру: — А ты иди домой и возьми оружие, потому что я тебя буду убивать.
Через десять минут он возвратился с толстым копьем, принадлежавшим ещё его деду. В дверях сарая для петушиных боев, где собралось почти полселения, стоял Пруденсио Агиляр. Он не успел защититься. Копьё Хосе Аркадио Буэндиа, брошенное с чудовищной силой и с той безукоризненной меткостью, благодаря которой первый Аурелиано Буэндиа в свое время истребил всех ягуаров в округе, пронзило ему горло. &t;…>
В народе это событие истолковали как поединок чести, но в душах обоих супругов остались угрызения совести. Однажды ночью Урсуле не спалось, она вышла попить воды и во дворе около большого глиняного кувшина увидела Пруденсио Агиляра. Смертельно бледный и очень печальный, он пытался заткнуть куском пакли кровавую рану в горле. При виде мертвеца Урсула почувствовала не страх, а жалость. Она вернулась в комнату, чтобы рассказать мужу о случившемся, но тот не придал её словам никакого значения. „Мёртвые не выходят из могил, — сказал он. — Всё дело в том, что нас мучит совесть“. Две ночи спустя Урсула встретила Пруденсио Агиляра в купальне — он смывал паклей запекшуюся на шее кровь…»
Всю жизнь его будет преследовать призрак убиенного Пруденсио — как в реальной жизни самого полковника Маркеса преследовал призрак Медардо Пачеко. «Ты, Габито, даже представить не можешь, — скажет он семилетнему внуку Габриелю, — чего стоит убить человека!»
Итак, довольно поскитавшись по стране, от Тихого океана до Карибского моря, от Западной Кордильеры до Сьерры-Невады-де-Санта-Марты, бабушка и дед будущего писателя в августе 1910 года обосновались в селении Аракатака. В том районе на северо-востоке Колумбии начиналась «банановая лихорадка» — американская корпорация «United Fruit Company» проводила экспансию, скупая и осваивая новые и новые территории под плантации бананов. С конца 10-х годов XX века до середины 20-х туда за шальными, как казалось, и огромными деньгами приезжали тысячи людей!..
Иные версии.
«Удивительно, но когда я посетил Барранкас в 1993 году, то есть восемьдесят пять лет спустя, о той истории ещё многие помнили, — рассказывает биограф Гарсия Маркеса, профессор Мартин в своей книге. — Версий много. Одно известно доподлинно: в понедельник девятнадцатого октября 1908 года, в последний день праздничной недели Пресвятой Девы Пилар, когда под дождём процессия жителей Барранкаса проносила по улицам статую Мадонны к церкви, полковник Маркес, респектабельный политик, землевладелец, застрелил молодого человека по имени Медардо. Он был племянником близкого друга полковника Маркеса, генерала Франсиско Ромеро. Никто не стал бы спорить с тем неопровержимым фактом, что полковник Николас Маркес был великим бабником, не пропускал ни одной юбки. И это, с одной стороны, не вязалось с его репутацией набожного, респектабельного человека, прекрасного семьянина, дорожившего честью и благополучием своей семьи. Но, с другой стороны, нельзя забывать о том, что латиноамериканское общество всегда как бы сквозь пальцы, с негласным, а порой и гласным одобрением и даже с восхищением относилось к похождениям настоящих мачо. Главное было — соблюсти внешние условия приличия. И не болтать».
Наиболее убедительная и правдоподобная версия прозвучала из уст Филемона Эстрады, родившегося в тот год, когда это произошло, и выслушавшего за свою жизнь сотни свидетельств. «Я застал его уже слепым, но с ясной памятью, как это бывает у стариков, — рассказывал профессор Мартин. — Он подтвердил, что Николас был отцом множества незаконных детей, постоянно стремился их делать и его не остановило ни то, что Медарда Ромеро была сестрой его старинного друга, генерала Ромеро, ни то, что она была хоть и хороша собой, но не очень молода, имела взрослого сына, воевавшего под началом полковника. Однажды вечером в бодеге на площади после нескольких стаканов полковник Маркес стал во всеуслышание хвастаться, что спит с нею. Слухи распространились по Барранкасу. Одни осуждали саму Медарду, другие — жену полковника Транкилину. „Оскорбления смываются кровью!“ — заявила она своему сыну. Молодой Медардо во время войны зарекомендовал себя великолепным стрелком, отважным воином. Он уважал полковника, но мать наседала, требуя возмездия за оскорбления её чести, и молодой человек однажды не выдержал и бросил Маркесу вызов, который тот воспринял неожиданно болезненно и даже при всех дал молодому человеку пощёчину. В день престольного праздника Медардо, в белоснежном костюме и шляпе, красивый, молодой, на которого заглядывались все девушки селения, подъехал к церкви и спрыгнул с коня. В одной руке у него был большой букет полевых цветов, в другой — зажжённая свеча, когда полковник крикнул ему: „Оружие при тебе?“ Медардо ответил, что нет. Тогда полковник вытащил пистолет и выстрелил в него два раза. Так рассказывали многие очевидцы. Старуха, жившая в соседнем доме, вышла на звуки стрельбы и, увидев, что произошло, сказала полковнику: „Всё-таки ты убил его“. — „Справедливость всегда торжествует“, — небрежно ответил полковник. „После этого, — продолжал свой рассказ Филемон Эстрада, — Николас Маркес с ещё дымящимся пистолетом в одной руке и с зонтом в другой спокойно пересёк улицу, перепрыгнул через ограду и удалился. Его посадили в тюрьму. Но его сын, молодой адвокат Хосе Мария Вальдебланкес, вскоре вызволил полковника оттуда. Главным аргументом защиты на процессе был следующий: „Медардо — незаконнорожденный и точно неизвестно даже, как его фамилия, Пачеко или Ромеро, а следовательно, неизвестно, и кто именно был убит возле церкви! — заявлял незаконнорожденный Хосе Мария Вальдебланкес. — Так что до выяснения обстоятельств дела арестованного необходимо освободить“. И его отца отпустили“.
А вот Ана Риос, дочь компаньона Николаса Маркеса, Эугенио, была уверена, что к трагедии приложила руку жена полковника, Транкилина, которая на самом деле оказалась не такой уж и транкила, спокойной и безмятежной. Ана рассказывала, что Транкилина была ревнива, зная о многочисленных связях мужа, переживала, особенно если об этом становилось известно посторонним. На какие только ухищрения она ни пускалась: и речной водой омывала порог дома, и лимонным соком опрыскивала комнаты, и к колдуньям обращалась… Медарда была вдовой, а вдовы в небольших городках и селениях являлись предметом особого внимания и сплетен. К тому же Медарда была моложе, хороша собой и богата — Транкилина почувствовала реальную опасность для своей семьи. Кто-то, не исключено, что и она, распускал слухи, что Медарда „слаба на передок и всем даёт“. Потеряв терпение, Транкилина заплатила мальчику, чтобы звонил на башне в колокола, вышла на улицу и закричала: „Пожар! Медарда горит!“ И через несколько секунд из дома вдовы выскочил Николас, застёгивая на бегу штаны.
Транкилина сделала всё, чтобы мужа не линчевали, а когда суд приговорил его к одному году тюрьмы — чтобы досрочно выпустили. Некоторые говорят, что за свою свободу полковник Маркес расплатился золотыми рыбками, которые изготавливал в тюрьме.»

7

Отец будущего нобелевского лауреата, Габриель Элихио Гарсия Мартинес, родился 1 декабря 1901 года в небольшом городке Синее. Он был внебрачным сыном Габриеля Мартинеса Гарридо и четырнадцатилетней Архемиры Гарсия Патернины, родители которой также приехали из Испании. Дед Архемиры, Педро Гарсия Гордон, появился на свет в Мадриде, какими-то судьбами оказался в Колумбии, где в 1834 году у него родился сын Аминадаб Гарсия, который был женат трижды, притом каждая жена значительно моложе предыдущей и рожала по крайней мере троих детей, чаще девочек. Аминабад признавал всех. Но больше других он любил свою беспутную и очаровательную Архемиру, родившуюся в сентябре 1887 года от четвёртой жены, Марии де лос Анхелес Патернины, которая была моложе его на двадцать с лишним лет.
Высокая, скульптурная, светлокожая, русоволосая Архемира ни разу официально не выходила замуж, но имела огромное количество любовных связей и рожала почти каждый год от разных мужчин, чаще не зная, да и не задумываясь над тем, кто отец того или другого ребёнка. Но всю жизнь она не могла забыть своего первого мужчину, того, который сделал её женщиной, — учителя Габриеля Мартинеса Гарридо. Получивший прекрасное гуманитарное образование, наследник крупных землевладельцев-консерваторов, воспитанный в строгих католических традициях, но слишком эксцентричный и необыкновенно влюбчивый, Габриель имел связи с сотнями девушек и женщин и пустил на ветер львиную долю своего наследства. В двадцать семь лет, будучи официально женатым отцом пятерых детей, после воскресной службы в церкви в душистых зарослях рододендронов он познал прелестную тринадцатилетнюю непорочную деву по имени Архемира, которая родила ему бастарда — Габриеля Элихио Гарсия Мартинеса, будущего отца нашего героя. (Полным именем Габриеля Элихио не называли — то, что опускалось имя Мартинес, было пожизненным напоминанием о незаконнорождённости.)
«Теперь я понимаю, что Архемира была удивительная женщина, — вспоминал Гарсия Маркес. — Я не знал человека более свободных нравов. У неё всегда была готова постель для какой-нибудь, даже незнакомой пары голубков. И был свой моральный кодекс, было плевать на то, что подумают другие. Некоторые из её сыновей, мои дядья, были младше меня, и я играл с ними, мы вместе всюду бегали, охотились на птиц и всё такое… Да, в то время землевладельцы совращали или насиловали тринадцатилетних девочек, а потом их бросали. Мой отец, став взрослым, однажды вернулся в родной город. Его матери было уже за сорок, и он пришёл в ярость, увидев, что она снова беременна. А она рассмеялась и сказала: „Ну и что? А ты, по-твоему, как на свет появился, мой мальчик?“»
Никогда не видевший своего любвеобильного отца Габриель Элихио вместе с братьями и сёстрами рос в бедности, больше напоминавшей нищету. Благодаря природному уму и великолепной памяти он сумел получить неплохое образование, звание бакалавра, несколько лет учился на стоматолога в университете Картахены. (По мнению Лихии Гарсия Маркес, сестры писателя, их будущему отцу, тогда молодому красавцу, соблазнившему университетскую преподавательницу, просто разрешили посещать занятия, но он вынужден был зарабатывать на жизнь, трудясь то землекопом, то ремонтником дорог, то телеграфистом, не оставляя при этом гомеопатии, которую считал призванием.)
В селении Ачи, куда привела его специальность телеграфиста, которую освоил самостоятельно, по книгам, он соблазнил дочь аптекаря и стал отцом первого своего внебрачного ребёнка. В соседнем Айяпели рьяный телеграфист соблазнил ещё нескольких девушек и уже собирался жениться на одной из них, но его разубедил двоюродный брат, Карлос Энрикес Пареха (через двадцать с лишним лет на факультете права Государственного Университета Боготы он будет преподавателем Габриеля Гарсия Маркеса). Скрываясь от рассерчавших родственников забеременевшей невесты, Габриель Элихио перебрался в Аракатаку, где устроился работать церковным музыкантом (был талантливым скрипачом, под исполняемый им сладостно-горький вальс из Американской Золотой эры «После бала» было пролито немало девичьих слёз). «Пустили козла в огород», — говорили люди. Он совратил по крайней мере пятерых хорошеньких девушек-хористок, которые, застав однажды Габриеля занимающимся любовью с какой-то приезжей прямо в алтаре, крепко его поколотили.
В церкви он познакомился и с Луисой Сантьяга Маркес Игуаран, законнорожденной дочерью почитаемого в городе полковника и искусного ювелира Николаса Маркеса. И влюбился в неё, образованную красавицу (Луиса окончила религиозную школу городка Санта-Марта, где монахини учили её не только грамотно писать, но и истории, астрономии, правилам хорошего тона), с первого взгляда.
«Я приветствовал её лёгким пожатием руки, — вспоминал сам Габриель Элихио. — Она ответила мне тем же и, чуть заметно улыбаясь глазами, протянула мне коробку с разными сладостями, которые привезла для меня. Вокруг были люди. Она не сказала мне ни слова, но по взгляду, по улыбке, по тому, как дрожали её руки, я понял, что я ей небезразличен».
Украдкой она сообщила Габриелю, что на следующий день после вечерней мессы будет ждать его в церкви. И, уйдя из дома тайком от своей тётушки Франсиски Симодосеи Мехии, с трудом дождалась окончания мессы. Он сразу, едва они встретились, спросил: «Вы пойдёте за меня замуж?» — «Замуж за вас? — переспросила, опешив, Луиса. — Сомневаюсь, все говорят, что вы ветреник, у вас в задней комнате постель для любовниц». — «Если вы мне отказываете, сеньорита Маркес, я не буду ждать вечность. Вы не единственная рыбка в пруду. Для многих девушек Аракатаки я желанный жених и женюсь завтра же». — «А если я соглашусь, то что вы мне сможете обещать?» — «Всё! А именно — что только смерть помешает мне жениться на вас!» — «И мне, — помолчав, — ответила Луиса, — только смерть помешает выйти за вас замуж. Но предупреждаю: мои родители не готовы выдавать меня и будут препятствовать нашему браку, особенно отец». Габриель обнял её и поцеловал в губы. «Особенно отец», — повторила девушка, намекая на то, что до венчания глупостей не допустит, иначе, учитывая понятия отца о чести и его горячность, всё кончится плачевно. (По другой версии, Луиса долго отвергала его ухаживания.)
Отец действительно не хотел расставаться с любимой дочерью, третьей и последней из законнорожденных. Узнав о сделанном предложении, он категорически запретил Габриелю к ним приходить и разослал повсюду гонцов, чтобы те собрали о нём все сплетни и слухи, которых было множество, в особенности касаемо его амурных похождений. Но Луису это не отпугнуло. Молодые переписывались и встречались — на главной площади Аракатаки, в аптеке, в лавке, в церкви, в кинотеатре, на берегу реки Магдалены… Габриель был упорен и храбр: по вечерам он играл на скрипке «После бала» и пел серенады под окнами возлюбленной, боясь схлопотать пулю от её отца. В апреле 1925 года родители решили, что расстояние способно излечить девушку от любви, и отец отправил её с матерью и одной из служанок в Санта-Марту с тем, чтобы они подолгу гостили в городках и селениях у многочисленных друзей отца, и путешествие продлилось целый год. Но будущий отец нашего героя не отступал. Он договорился с коллегами-телеграфистами населённых пунктов, где останавливалась Луиса, и засыпал её пылкими любовными посланиями по телеграфу и почте.
А когда теплоход, на котором приплыли мать с дочерью и служанкой, пришвартовался к пристани в Санта-Марте, первым, кого они увидели на берегу, был Габриель Элихио во фраке и с громадным букетом роз. В бело-розовом платье, с развевающимися на ветру лентами в волосах, Луиса, казалось, от счастья готова была чайкой полететь над волнами. Осознав, что многомесячное путешествие не излечило дочь от любви, а, напротив, до предела обострило чувство, мать, оставив Луису с её старшим братом, отправилась обратно в Аракатаку, чтобы вместе с мужем принять окончательное решение.
Санта-Марта — небольшой городок со множеством церквей. Влюблённая девушка посещала все мессы, делилась переполнявшими её чувствами с подругами, с которыми некогда училась, с монахинями местного монастыря. На исповеди она обо всём рассказала викарию Педро Эспехо, который прежде был священником в Аракатаке и ещё со времён Тысячедневной войны дружил с полковником Маркесом. Проникшись, святой отец дал самые положительные отзывы о Габриеле Элихио Гарсия Мартинесе, притом неоднократно. Одно из писем сохранилось в церкви Санта-Марты — оно напоминает советские характеристики для выезда за границу, где рефреном утверждалось: «Морально устойчив, политически грамотен…» «Да он просто святой у тебя, девочка! — улыбался викарий. — Таким и должен быть истинный мормон!» Падре признавался своему другу-полковнику, что «немножко нарушил тайну исповеди, но ради благого и Богоугодного дела», уверял, что лучше дать согласие на брак — «дабы избежать худших последствий», что Габриель Элихио Гарсия является добропорядочным католиком, что влюблённые составят прекрасную пару… В конце концов скрепя сердце полковник Маркес согласился «отдать дочь за бастарда-метиса, а главное — презренного консерватора». Но оскорблённый Габриель не пожелал видеть родителей невесты даже на свадьбе, сказал, что не хочет их знать, и дал торжественную клятву, что нога его не ступит в дом в Аракатаке. (По другой версии, полковник сам не пожелал присутствовать на свадьбе.)
Обвенчал их Педро Эспехо в семь (запомним!) часов утра 11 июня 1926 года в кафедральном соборе Сант&heip;