Интеллектуальные развлечения. Интересные иллюзии, логические игры и загадки.

Бушков Александр - Россия, которой не было (том 4)
Блеск и кровь гвардейского столетия.

Россия, которой не было – 4

«Россия, которой не было — 4. Блеск и кровь гвардейского столетия»: ОлмаПресс, ПФ «Красный пролетарий»; 2005
ISBN 5224048915

Аннотация

История для Александра Бушкова не есть нечто застывшее, окостеневшее. Автор с присущей ему дерзкой фантазией продолжает разгадывать исторические загадки.
Есть период в истории России — 17251825 годы, который с полным правом можно назвать Гвардейское Столетие. Потому что от гвардии в те годы зависело очень многое — в том числе, остаться очередному самодержцу на троне или пасть, быть ему живым, или...
Государи и государыни восседали на тронах, думая, что они правят. Но совсем рядом все эти сто лет была другая сила, не имевшая прав и полномочий вмешиваться в государственные дела. Однако эта сила по имени Гвардия решала судьбу трона.

ИСТОРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ: «НОВОЕ ВОЙСКО».

Этот период в истории России — 17251825 годы — с полным на то правом заслуживает наименования Гвардейское Столетие. Потому что как раз от гвардии в те годы зависело многое, очень многое — в том числе, остаться очередному самодержцу на троне или пасть, быть ему живым, или… Государи и государыни, разумеется, правили, восседали на тронах, прикладывая к указам большие печати, объявляя войны и заключая мир, осыпая золотом любимчиков и люто расправляясь с врагами. Но совсем рядом — штык достать может! — все эти сто лет помещалась другая сила, не имевшая никаких писаных прав и полномочий вмешиваться в государственные дела и судьбы государей; сплошь и рядом эта немаленькая сила по имени Господа Гвардия решала судьбу трона, свято веря, что имеет на это полное право. Неписаное. Право это висело на офицерском поясе и называлось «шпага». Впрочем, в ход чаще всего шли не шпаги, а совершенно мирные, на первый взгляд, предметы вроде тяжелых золотых табакерок и шарфов…
Этот период можно датировать предельно точно: с 28го января 1725 года, когда умер Петр I, до 14го декабря 1825 года, когда картечь Николая I положила конец Гвардейскому Столетию — блистающему и кровавому, веселому и жуткому, романтичному и насквозь обыденному.
Русскую гвардию этого столетия не раз и не два сравнивали с янычарами. Первым это слово употребил Петр Ш, с тех пор и повелось…
А кто такие янычары? Думается мне, небольшой экскурс в историю будет нелишним…
В середине XIV века никакой Османской империи еще не было, равно как и султанов. Поэтому глубоко ошибочны утверждения вроде «турецкий султан разбил сербов на Косовом поле». Разбитьто сербов на упомянутом поле Мурад разбил, но султаном он не был, время султанов еще не пришло…
В середине XIV века на территории нынешней Турции, коекак меж собой уживаясь, помещалось около двадцати княжеств, звавшихся бейлик — больших и маленьких, сильных и слабых. Один из них по имени Османский (от его владетеля Османа, сына Эртогрула) и стал тем центром, вокруг которого постепенно возникала Османская империя. Франция формировалась вокруг Парижа, Россия — вокруг Москвы, Османская империя выросла из Османского бейлика со столицей в крепости Бруса (Константинополь еще оставался в руках византийцев, а Анкара была небольшим городком на пути торговых караванов).
У Османа был сын Орхан — именно он и начал завоевания на Балканах. Причем по весьма примечательной причине: расширять свой бейлик на восток, за счет единоверных соседей, у него не хватало сил, соседи, вульгарно выражаясь, смотрелись гораздо круче. А на Балканах, как частенько у славян водится, междуусобицы и раздробленности оказалось не в пример больше…
Именно Османбей и положил начало просуществовавшему чуть менее пятисот лет янычарскому корпусу. По его инициативе вместо старой пехоты «яя» был создан отряд в тысячу человек, так и названный без особых затей: «новое войско». Потурецки — «ени чери». В русском языке это со временем превратилось в «янычары»…
Первая янычарская тысяча состояла из пленных, главным образом, христиан, и специально купленных для этой цели невольников помоложе, посильнее и посноровистее.
Удивляться этому не стоит. Для невольников, думается, было гораздо предпочтительнее махать саблей в рядах Орхановой армии, чем до скончания века гнуть спину с мотыгой на поле какогонибудь мелкопоместного урода. С одной стороны, солдат постоянно ходит под смертью, с другой же — войско в те времена без всяких оглядок на гуманизм и писаные конвенции (не существовало пока что никаких конвенций) грабило захваченные города, сколько душе угодно. Извечная коллизия: на одной чаше весов — проблематичная смерть, на другой — гораздо более реальные золото, вино и бабы. Ход мыслей тех, кто с охотой в эти игры играл, предугадать нетрудно — всякий надеется, что убьют его, а не соседа…
Пленные тоже без особого сопротивления становились в ряды своих пленителей. Таковы уж были установления эпохи. Никто и слыхом не слыхивал об идее «национального государства», которую только через триста лет внятно сформулирует кардинал Ришелье и начнет претворять в жизнь. На дворе стоял самый обычный феодализм, и совершенно житейским делом считалось перейти от одного владетеля к другому — причем религиозные различия никакой роли сплошь и рядом не играли. Религиозное противостояние и вызванные этим войны тоже были придумкой далекого будущего…
Время шло. Сын Орхана Мурад, сын Мурада Баязид потихонькуполегоньку присоединяли к своим владениям другие бейлики — где дипломатией, где военной силой, где покупкой земель, где династическим браком. Вот их потомки уже звались султанами. Султаны расширяли государство, выхватывая куски везде, где только могли оторвать — взят Константинополь и наречен Стамбулом, захвачены колонии венецианцев и генуэзцев в Крыму, продолжаются завоевания на Балканах…
И повсюду в первых рядах — янычары. Их уже не тысяча — гораздо больше. Мурад вводит систему под названием «девширме». В христианских провинциях Османского султаната, главным образом, на Балканах, раз в три года (или в семь, поразному) принудительно набирали мальчиков и юношей, которых обращали в ислам…
«Ага! — воскликнет иной нетерпеливый читатель, краем уха чтото такое слышавший. — И, конечно, тут же пинками загоняли в казарму, навешивали мушкет на спину и гоняли до седьмого пота!»
Не спешите. Тогдашние турки были гораздо умнее и практичнее.
Всех набранных зачисляли в специальный корпус, который так и назывался: «аджемиогланы», то есть «чужеземные мальчики». И вот тамто специальные чиновники, отнюдь не заинтересованные халтурить и судить поверхностно, к ним долго и тщательно присматривались. Говоря современными терминами, определяли профессиональную ориентацию — в зависимости от задатков и способностей. Что греха таить, иные «волонтеры» попадали в гребцы на судах, в садовники или простые крестьяне. Но хватало и таких, что оказывались в специальной школе при султанском дворце, и эти «ичогланы», как их называли, получали лучшее образование, какое только могли дать в то время. И уходили на государственную службу. Иные делали прямотаки феерические карьеры. История Турции пестрит именами таких вот «ичогланов» — дипломатов, министров, высоких чиновников, финансистов…
А значительная часть уходила в янычары. Тогда, в первые столетия существования оджака (так назывался Янычарский корпус) янычар был фанатичным и жестоким профессионалом. Все свободное время должно быть отдано военным тренировкам. Жить разрешается исключительно в казармах. Жениться запрещено. Заниматься каким бы то ни было ремеслом — запрещено. Спецназ. Элита. Все военные новинки — в первую очередь, янычарскому оджаку. И самые горячие дела — опятьтаки янычарскому оджаку…
Некоторые считают тогдашних янычар лучшими солдатами в мире. Быть может, это правда. Ничего подобного янычарам не знал тогда ни христианский мир, ни единоверцысоперники Турции. Аналогов этой «бешеной рати» просто не существовало.
Численность корпуса растет. При первых султанах — дветри тысячи, к концу пятнадцатого столетия — уже двенадцать. Во времена одного из самых славных султанов, Сулеймана II (5201566) янычар уже двадцать тысяч, при общей численности армии в сорок восемь тысяч.
Сулейман, которого европейцы звали Великолепный, а турки — Кануни, то есть Законодатель, за сорок шесть лет своего правления провел тринадцать военных кампаний, из них десять — в Европе. При нем Османская империя достигла наивысшего расцвета могущества и славы — на суше и на море. И практически всем победам Великолепный обязан янычарам.
Ага янычар, то есть командующий оджака, играет в государстве огромное значение. Янычар уважают и боятся. Их значение растет, растет, растет…
Причина не только в их бешеной храбрости, но еще и в том, что они становятся едва ли не единственной силой, на которой держится султанат. Раньше, при первых султанах, главную военную силу составляли спахии, или сипахи — кавалеристы, получавшие на время службы земельный надел (кстати, среди них тоже хватало обращенных в ислам христианских мальчиков). Какоето время сипахи дрались отлично, но с бегом лет, как известно, всякая достаточно сложная система стремится к самоорганизации, и при этом те процессы, что она считает необходимыми для собственного блага, далеко не всегда совпадают с интересами окружающих, да и самого государства…
Случилось то, чего следовало ожидать: сипахи всеми правдами и неправдами стремились сделать свои наделы наследственными. Вместо военных профессионалов понемногу зарождалась каста обыкновенных помещиков, желание воевать пропало, вместо себя сипахи стали в массовом порядке выставлять наемников. Их части уже не воюют, а охраняют на поле боя султана и высших командиров, от былого «стального корпуса» остались одни воспоминания…
И янычары выдвигаются на первый план. Их число растет, растет… В 1680 году их уже более пятидесяти тысяч, во второй половине XVIII века — сто тринадцать тысяч четыреста (при общей численности армии в двести семь тысяч четыреста), к концу восемнадцатого столетия число янычар зашкаливает за двести тысяч…
Но это уже другие янычары! Не прежние. С ними происходит примерно то же, что стряслось с сипахи. Системы «девширме» больше нет. В оджак массово принимают коренных турок — выходцев из деревни, мелких торговцев, ремесленников. И, главное — детей янычар.
Вот именно, детей. Прежних строгих правил больше нет. Давно уже янычар женат, живет в собственном доме, а не в казарме, в любой момент без особого труда может уйти в отставку и заняться любым ремеслом…
Впрочем, этогото как раз многие не хотят. Гораздо более привлекательным выглядит оставаться в рядах — благо прежней системы многочасовой учебы уже нет, военной подготовке не уделяется почти никакого внимания. А жалованье, естественно, приличное. Вот и разбухают ряды — и каждый стремится пристроить в первую очередь собственных детушек на столь легкую и безопасную службу.
Ага, безопасную. Янычары пользуются любой возможностью увильнуть от войны…
Прежних элитных вояк давно уже нет. Незаметно сформировалась очередная каста — многочисленная, ленивая, горластая, готовая зубами грызть любого, кто посягнет на ее немаленькие привилегии. В середине XVIII века наш знаменитый некогда соотечественник Василий Баранщиков волею судьбы угодил в янычары — и оставил интереснейшие воспоминания. Сабля в самоцветах, пистолеты в золоте, по cтамбульской улице шествует расфранченный павлин, свысока глядящий на всех остальных…
Кстати, это именно янычары широко ввели в обиход в середине XVIII века ятаган — оружие длиннее кинжала, но покороче сабли. Дело в том, что, согласно правилам, янычар должен был оставлять в арсенале серьезное оружие: ружье и саблю. И выходить в город, на люди, чуть ли не голым — с жалким пистолетом и убогим кинжалом. А подраться янычары любили, в том числе и меж собой, поединков меж ними случалось не меньше, чем среди мушкетеров. Вот и придумали способ и правила не нарушать, и иметь за поясом чтото посолиднее кинжала…
С некоторого момента янычарские мятежи расцветают пышным цветом…
Это жуткая штука — янычарский мятеж. Остались свидетельства очевидцев.
Во дворе казарм громоздятся перевернутые котлы — огромные, чуть ли не на роту. Господа янычары грохочут по ним палками, как по барабанам. Символика нехитрая: султан издавна считался «кормильцем» янычар, вот ему и дают понять: не нужно нам твоего хлебасоли, собака! Визжат и кружатся дервиши из особо буйных сект вроде бекташей, издавна приятельствовавших с янычарами. Страсти накаляются, и, в конце концов, немаленькая орава, размахивая оружием, вываливается на стамбульские улицы. И тут уж — кто не спрятался, сам виноват, что не так смотрел, не так свистел…
Дело не отграничивается мирными обывателями, попавшими под горячую руку. Янычары свергают министров, везиров (нечто вроде премьерминистра), а там и султанов. Причем если свергнутый янычарами султан остается всегонавсего с выколотыми глазами и в темнице, то может считать, что ему несказанно повезло…
За шесть лет, в 16171623 годах, в результате янычарских бунтов на троне сменилось четыре е султана! Естественно, это сплошь и рядом не самодеятельность оджака — янычарами управляют изза сцены противоборствующие группировки знати. Но янычары не в обиде, такое положение им страшно нравится: можно продать свои услуги подороже…
Понемногу наиболее умные султанские министры стали понимать, что нужны реформы, многое, в том числе и армию, нужно переделывать на европейский лад, потому что с тем, во что превратилась янычарская орда, уже невозможно не только воевать с внешним врагом, но и подавлять мятежи в собственной стране. Это уже не воины, а шайтан ведает что…
Султан Селим III в начале XIX века пытается ввести «новую систему». Речь в первую очередь идет о том, чтобы создать регулярную армию на европейский манер. Своими указами султан вводит обязательное военное обучение и строгую дисциплину, открывает школы для подготовки офицеров и военных инженеров, приглашает европейских инструкторов…
Благородное янычарское сообщество, как легко догадаться, разъярено до крайности. Господа янычары слишком хорошо понимают, чем все это может кончиться для их привилегий. Ну, а уж требование учиться воинскому делу и соблюдать дисциплину ни в какие ворота не лезет…
И вновь грохочут палки по днищам котлов, и дервиши орут: «Гу!»  и пора срочно спасать Святую Туретчину от еретических реформ Селима…
В 1807 году Селим был свергнут янычарами и убит.
Но потом янычары здорово промахнулись…
В 1808 году знатный вельможа Мустафапаша Байрактар, хотя и не был янычаром, поднял мятеж, со своими сторонниками захватил Стамбул, низложил «межеумочного» султана Мустафу IV, не успевшего толком и посидеть на престоле — и возвел на трон молодого Махмуда II.
Янычары встретили такие перемены с некоторым неодобрением. По их глубокому убеждению, свергать султанов было их собственной, давней и неотъемлемой привилегией, так что их глубоко оскорбило вмешательство какогото паши в их исконную сферу деятельности. Но они поворчали и успокоились, в конце концов, убивать султанов — дело житейское, каждый может попробовать…
И все бы ничего, но Байрактар, как стало доподлинно известно, собрался всерьез продолжать реформы Селима, а это было уже непростительно. «Не жилец», — мрачно подумали янычары, приглядываясь к котлам.
Короче, через три месяца Байрактара они убили — как водится, вдоволь погремев в котлы и побуянив на немощеных стамбульских улицах… А вот султана не тронули. С их стороны это было непростительной ошибкой — прадеды в былые времена с султанов только начинали, а уж потом переходили к мелочи вроде пашей… Что поделать, разленившиеся янычары потеряли былую сноровку.
Удержавшийся на троне Махмуд П правил себе и правил потихоньку, не особенно и увлекаясь богомерзкими реформами своих незадачливых предшественников… И янычары понемногу успокоились, бунтовать перестали.
Началась русскотурецкая война, как известно, для турок крайне неудачная — в первую очередь изза того, что их армия была невероятно отсталой во всех смыслах и для боев с европейскими армиями уже не годилась. Вспыхнули мятежи по национальным окраинам. На подавление по старой памяти бросили янычаров, но они позорнейшим образом оскандалились в Греции, где их противником была даже не армия, а вооруженный чем попало восставший народ…
Великолепно использовав это поражение как предлог, воспрянувший Махмуд II, человек коварный, тихой сапой приступил все же к реформам. Для начала он добился от высшего духовенства согласия на создание «новоманерных полков», как сказали бы при Петре I в России. И успел сформировать восьмитысячное регулярное войско «эшкенджи» под руководством египетских офицеров (в Египте и обстановка была не такая затхлая, и офицеры толковее, и войска боеспособнее).
Вот тут до янычаров, наконец, дошло… 15го июня 1826 года они по всем правилам подняли мятеж. Разгромили даже дворец великого везира — правда, его хозяин успел сбежать.
После чего они всем гамузом собрались на пустыре под Стамбулом и устроили митинг, громогласно понося реформы и высказывая друг другу свои обиды, и было их там — двадцать тысяч!
По сравнению с бунтами былых времен, когда султаны вмиг лишались голов, а весь Стамбул неделю прятался на всякий случай по погребам, это уже получалась какаято дурная пародия: разнести дворец везира — всегото! — а потом отправиться митинговать… Положительно, янычары были уже не те. Никакого сравнения с грозными прадедами, даже смешно…
Неизвестно, руководствовался ли в тот день султан Махмуд опытом Николая II на Сенатской площади. Но действовал он решительно: вместо того, чтобы скрыться в какоенибудь безопасное местечко, вызвал топчубаши, начальника артиллерии, генералфельдцехмейстера, если порусски…
По митингующим шарахнули картечью пушечные батареи. На пустыре полегло то ли шесть, то ли семь тысяч янычар, а остальные разбежались. Их разогнали по отдаленным гарнизонам и ссылкам. И не стало с того времени в Оттоманской Порте янычар…
Их история далеко не во всем похожа на историю русской гвардии — но в ином столько схожего, что оторопь пробирает…

НАСЛЕДИЕ ПЕТРА ВЕЛИКОГО, НЕВЕЛИКОЕ СОБОЮ.

Сходство главнейшее — то, что гвардия российская, как и янычары, со временем превратилась из удальцов, буквально не вылезавших со всех и всяческих полей сражений, в столичных дармоедов, вальяжно стоявших на страже у дворца монарха да блиставших на парадах усами и самоцветами. Причем сравнение в данном случае, как это ни унизительно для нашей национальной гордости, будет не в пользу наших предков. Если «сугубо фронтовой» период для янычар составил примерно двести пятьдесят лет, то российской гвардии было отведено в десять раз меньше, всего четверть века. При Петре немыслимым показалось бы, чтобы какойто из гвардейских полков во время войны отсиживался в столице. Но после его смерти…
Вот исчерпывающий реестр боевых действий российской гвардии согласно авторитетнейшему в сем вопросе изданию: «Военной энциклопедии» 1912 года.
XVIII век. В 17371739 годах гвардейцы участвуют в крымском походе Миниха — но незначительная часть, сведенная в отряд. При Екатерине II в летние кампании русскошведской войны (1778, 1789, 1790) отметились опятьтаки далеко не все гвардейцы: один батальон от каждого полка. Да и была эта кампания, честно говоря, войнушкой — мелкие масштабы, незначительные сражения. Понастоящему крупные и кровопролитные кампании XVIII столетия — Семилетняя война, турецкие походы — обошлись без малейшего участия гвардии.
XIX век. Гвардия (на сей раз, отдадим ей должное, практически вся) участвует в войнах с Наполеоном.
И на этом — все. В русскояпонскую войну немало гвардейских офицеров уехали на Дальний Восток добровольцами — да еще воевал в полном составе Гвардейский флотский экипаж. Но моряки и до того стояли както в стороне от разгульной и сытой, бездельной жизни сухопутных…
И только в Первую мировую гвардия в полном составе отправилась на фронт…
В XVIII столетии господа гвардейцы размещались не в казармах, а в своих собственных «слободах», своеобразных военных городках, не более четырех человек в просторной избе — это что касается холостых. Семейные обитали со своими чадами и домочадцами здесь же, в слободе, уже в отдельных домах, с обширными огородами… А впрочем, тот, кто хотел, мог жить не в слободе — в собственных апартаментах, у родственников, на съемной квартире. Достаточно было написать рапорт. В 1762 году молодого Гаврилу Державина, прибывшего на службу в Преображенский полк, поселили в казарме исключительно потому, что у него не было ни единого знакомого в Петербурге.
Из приказа по Семеновскому полку от 6го сентября 1748 года:
«…капрал Александр Суворов просит, чтобы позволено было ему жить в лейбгвардии Преображенском полку, в 10й роте, в офицерском доме, с дядею его родным реченного полку с господином капитаномпоручиком Александром Суворовым же, того ради вышеописанному капралу Суворову с оным дядей его родным жить позволяется».
«Вышеописанный капрал Суворов» — это и есть будущий генералиссимус. Выданное ему разрешение — не какаято исключительная поблажка, такова обычная практика.
В середине XVIII века Семеновский полк наполовину состоял из дворян. И практически каждый из них прихватывал с собой «в расположение части» собственных крепостных. Смотря по зажиточности, конечно. Молодой капрал Александр Суворов к магнатам не принадлежал, и при нем во время его службы находилось всего два дворовых. Но хватало и богатеньких, державших при себе десятьпятнадцать «душ». Сплошь и рядом именно эти «души» вместо своих хозяев отправлялись на хозяйственные и строительные работы. Еще один приказ по Семеновскому полку:
«Нижеописанных рот солдат, а именно: 2 роты князь Антона Стокасомова, Иева Казимерова… как на караулы, так и на работы до приказу не посылать, понеже оные, вместо себя, дали людей своих в полковую работу для зженья уголья; того ради оных людей прислать сего числа пополудни во 2 часу на полковой двор…»
Вот такие порядки в гвардии. Антон Стокасомов, конечно, рядовой солдат, но он еще и князь и не обязан пачкать благородные ручки «зженьем уголья»…
Что до строевых занятий — то и здесь господ гвардейцев особенно не утруждали.
«Ежели на сей неделе будет благополучная погода, то господам оберофицерам, командующим, начать роты свои обучать военной экзерциции…»
А если погода будет скверная, то, следовательно, не беспокоить шагистикой…
Вообще усердствовать с обучением было опасно. Сержант Осип Шестаковский, преподаватель полковой школы, должно быть, оказался излишне придирчив. И вот результат: «…Петр Кожин разбил ему бутылкою лоб до кости, Иван Лихачев драл за волосы, отчего оный Шестаковский находится в болезни».
Последствия? Обоих продержали сутки на полковом дворе «под ружьем» (то есть заставили стоять в полной боевой выкладке), да взыскали пятьдесят рублей в пользу побитого и предписали, говоря современным языком, оплатить больничный. В качестве предостережения на будущее отечески наставлялось: «…прочим приказать, дабы такие молодые люди от таких непорядков себя весьма хранили, а ежели кто впредь так непорядочно в компании чинить будет и таковые без упущения имеют быть штрафованы и написаны в солдаты».
Надо понимать, переведены в обычные полки. Кстати, и Кожин, и Лихачев как были капралами, так ими и остались. А унтерофицерыгвардейцы из дворян приглашались наравне с офицерами и на обычные балымаскарады, и на балы в императорском дворце.
Жизнь, одним словом, вольготная и служба — необременительная. Тем более что и караульная служба — не бремя. Приказ Елизаветы от 5го июля 1748 года с детским прямотаки простодушием гласит:
«Ее Императорское Величество соизволила усмотреть, что на пикетах в Петербурге стоящие обер— и унтерофицеры отлучаются от своих постов… наикрепчайше подтверждается, чтобы гда оберофицеры, также унтерофицеры и прочие чины были на своих местах безотлучно…»
Дальше ехать некуда: императрица (!) вынуждена особым приказом напоминать унтерам (!) что в их служебные обязанности, если кто запамятовал, входит безотлучное пребывание на посту…
Но и от этой «службы» гвардейцы увиливали, как могли. Например, добывали себе свидетельства о болезни и годами жили вдали от столицы, в Москве или в своих имениях. По воспоминаниям современников, прекрасно знавших эту систему, сложилась своеобразная твердая такса: чтобы получить свидетельство о болезни, следовало подарить лицу, от которого это зависело, дветри семьи крепостных…
Исторической точности ради следует упомянуть, что среди приказов по Семеновскому полку значится и такой:
«Хотя приказано и отдано было, чтоб унтерофицеры пред караулами больными не сказывались, а ныне были наряжены сержанты князь Алексей Гагарин — на караул, Александр Суворов — на ординарцию к Его Высокопревосходительству господину подполковнику к Степану Федоровичу Апраксину и, как пришли с нарядов, то сказались больными; а которые скажутся при наряде больными, таковых велено было приказом привозить на полковой двор; токмо видно, что господа командующие оберофицеры по тому не выполняют; и впредь таковых по силе отданного приказу привозить без всяких оговорок на полковой двор, а впредь в неисполнении полковых приказов командующие господа оберофицеры имеют ответствовать; того ради прислать от роты для показания оных сержантов дворов к господину Келлеру солдат; а ему, господину лекарю Келлеру, осмотря, рапортовать Его Превосходительства господина премиер майора». (30е января 1753 года).
История умалчивает, как выпутались молодые унтера из этой ситуации. Разумеется, подобные проделки молодости ничуть не наносят урона славе великого полководца — по юности лет он наверняка следовал общераспространенным нравам вольготного гвардейского бытия…
Помимо этого, множество светских бездельников лишь числилось в гвардии, номинально имея чины (вплоть до полковничьих и генеральских). На деле эти «почетные полковники» в жизни не появлялись в полку, не умели извлечь из ножен шпагу и вряд ли знали, где следует дернуть у ружья, чтобы оно выпалило. Какая уж там строевая служба… Кстати, и полсотни лет спустя после Елизаветы Павел I будет снимать с постов вдрызг пьяных гвардейцев — в Петербурге, средь бела дня…
В штатном обозе гвардейского полка сержанту для его пожитков совершенно официально, согласно уставу, отводилось шестнадцать повозок, для сравнения: армейский полковник имел право только на пять…
Княгиня Дашкова простодушно вспоминала: «Гвардейские полки играли значительную роль при дворе, так как составляли как бы часть дворцового штата. Они не ходили на войну; князь Трубецкой (генералфельдмаршал русской армии! — А.Б.) не исполнял своих обязанностей командира.
Из записок знаменитого Андрея Болотова: «К числу многих беспорядков, господствовавших в гвардии, принадлежало и то, что все гвардейские полки набиты были множеством офицеров; но из них и половина не находилась при полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах и вместо несения службы только лытали, вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскоши; и за все сие ежегодно производились, и с такой поспешностью, в высшие чины, что меньше нежели в 10 лет из прапорщиков дослуживались до бригадирских  чинов и по самому тому никогда и ни в которое время не было у нас так много бригадиров… нужно было только попасть в гвардейские офицеры, как уже всякий и начинает, так сказать, лететь, и, получая с каждым годом новый чин, в немногие годы, нередко, лежачи на боку, дослуживался до капитанов; а тогда тотчас выходил либо в армейские полковники  и получал полк с доходом, в несколько десятков тысяч состоящим, либо отставлялся бригадиром…»
Помните пушкинского Петрушу Гринева, которого батюшка сразу при его рождении записал в полк сержантом? К совершеннолетию означенный недоросль Петруша, в жизни не видевши ни мундира, ни казармы, стал уже офицером… И это было обычной практикой: новорожденных, пользуясь связями, записывали рядовыми или сержантами в гвардию. Иные нетерпеливцы проделывали это, когда младенец находился еще в материнской утробе — и это порой влекло некоторую конфузию, когда на свет появлялась девочка…
Вот для примера блестящая воинская карьера одного из князей Оболенских. 25го июня Василию Петровичу Оболенскому высочайше пожалован чин прапорщика. Через девять дней — подпоручика. 12го августа того же года — он уже капитан…
А знаете, сколько лет его высокопревосходительству, господину капитану?
Пять!
Правда, стаж воинской службы для столь юных годов немалый. Почти полжизни. На службу князинька поступил в три года, сразу в сержанты. А в двенадцать лет, в звании майора, уже вышел в отставку. К тридцати трем годам Василий свет Петрович получил чин генералмайора и орден за выслугу лет…
И подобных «майоров» — десятки, сотни! Ени чери, господа, ени чери…
Вы никогда не видели лейбкампанца в парадной форме? Я тоже, но сохранилось описание. Напоминаю, лейбкампания — это своего рода гвардия гвардии. Те триста Преображенских солдат, что, под предводительством Елизаветы Петровны, возвели ее на трон в 1741 году, по приказу благодарной государыни были выделены в особую гвардейскую роту — ЛейбКампанию.
Это было чтото! Даже на фоне тогдашнего гвардейского блеска. Все из трехсот, кто не из дворян, возводятся в потомственное дворянство. Каждый лейбкампанец получает чин армейского поручика. Сержанты — подполковников. Прапорщик — полковника. Ротный адъютант — бригадира. Поручики — генераллейтенантов…
Рейтузы с золотыми галунами, поверх красных камзолов — зеленые кафтаны, а поверх кафтанов еще и супервест, яркокрасная накидка с Андреевской звездой на груди и двуглавым орлом на спине. Шляпа с плюмажем из страусиных перьев, торчащим вертикально…
За двадцать лет своего существования лейбкампанцы ничем полезным себя не проявили. Зато гулять любили с размахом, так, что долго потом ежился стольный град СанктПетербург…
19— го августа 1755 года, вечер. Как издавна заведено, улицы на ночь перегораживают особыми шлагбаумами, рогатками, и возле них дежурят полицейские сторожа с трещотками. Один из таких сторожей вдруг видит, как к его будке что есть духу летит неизвестный штатского вида, оглашая ночную тишь истошным криком: «Караул! Спасайте!» За ним лейбкампанец с переломанным бильярдным кием (а они тогда были массивнее нынешних), догоняет бедолагу и, не обращая внимания на стража порядка, принимается лупить несчастного своим «орудием».
Караульный, как ему обязанностями и предписано, крутит трещотку, вызывая подмогу. Отвлекшись на минутку от своего предосудительного занятия, гвардеец с неудовольствием спрашивает, отчего это посторонний вмешивается не в свое дело.
Караульный, по фамилии Ефимов, обстоятельно отвечает: мол, никакой он не посторонний, а сторож при рогатке, и в его служебные обязанности как раз и входит поддержание порядка.
Тогда бравый гвардеец и ему в зубы — тресь! Сбивает наземь и принимается охаживать кием так, что Ефимову ясно: его намереваются истребить до смерти. Коекак вырвавшись, страж порядка бежит за помощью.
Прибывает воинская команда из армейских солдат с капралом. У побитого сломана нога, выбиты зубы, раны на голове и по всему телу. По горячим следам буяна задерживают. Он, точно, гренадер лейбкампании и армии поручик Петр Коровин. Выясняется, что избитый — тоже персона немаленькая, главный переводчик питерской полиции Карл Болсен. Оказалось, у Коровина была с ним мелкая бытовая стычка, вот лейбкампанец и не сдержался, случайно встретив в трактире «шпака»…
Второй случаи. 25го ноября 1755 года. В СанктПетербурге праздник. Мало того, государственный праздник номер один — очередная годовщина восшествия Ее Императорского Величества на престол. И в Зимнем дворце (старом, деревянном, на Мойке) государыня Елизавета Петровна, как обычно, собрала ЛейбКампанию на грандиозный банкет.
Пили долго, пили хорошо. Уже в первом часу ночи шествует по улице, выписывая зигзаги, лейбкампании гренадер (и армейский поручик, а как же!) Василий Поливанов. Узрев открытый трактир, он в компании двух приятелейгвардейцев сворачивает туда и грозно требует в момент очистить бильярдную для него одного.
Видя его состояние, гости решают улетучиться подальше от греха. Пьяный гвардеец качается на стуле — и падает на пол, вызвав смех не успевших выйти.
Сие для бравого гвардейца крайне оскорбительно. И он, выхватив шпагу, кидается за насмешниками, громогласно обещая всех тут же изрубить в капусту. Однако они на трезвых ногах зайцами порскнули кто куда. А Поливанов с досады начинает разносить трактир: все бутылки — вдребезги, пара окон выбита, а напоследок и бильярдный стол изрублен…
Обоих «героев» взяли в оборот, конечно. Оба около года просидели под замком, а потом благополучно вышли по объявленной императрицей амнистии — Елизавета не раз и не два объявляла такие амнистии исключительно для лейбкампанцев. Но оказались они за решеткой не благодаря неумолимой строгости закона, а исключительно потому, что генералполицмейстер столицы терпеть не мог лейбкампанцев и пользовался любым предлогом, чтобы упечь их на нары.
Между прочим, трагикомическая подробность. Когда Поливанов сидел под стражей, дежурный офицер Артемий Русаков явился на службу пьяным вдребедан и, движимый, должно быть, воспитательным порывом, измордовал гренадера, как бог черепаху (за что, в свою очередь, угодил под арест).
Таковы были военные нравы. Приведенные случаи — не курьезы, а, можно сказать, будни. Караульные уходят с постов, дежурные офицеры являются на службу на четвереньках, буянят все — не только гвардия, не только по пьяной лавочке. Вот пара случаев из повседневной служебной деятельности Корчемной конторы — учреждения, надзиравшего за тем, чтобы торговля спиртным производилась в «специально отведенных для этого местах», говоря языком нынешних кодексов.
При СанктПетербургском почтамте издавна торговали спиртным распивочно и навынос — на законном основании. Еще при Петре I тогдашний директор получил на это привилегию от казны. Однако ктото об этом, должно быть, запамятовал…
И вот в особняк на Миллионной улице врываются два десятка солдат под командой сержанта Астраханского полка Саввы Соколова и титулярного советника Балка. Ругательски ругая почтдиректора Аша «шинкарем и прочими тому подобными бранными словами», запечатывают казенной печатью подвал с запасами вина и водки.
И все бы ничего, но воинская команда расходилась не на шутку. В служебном кабинете директора они залезли в шкаф с французскими винами, часть опробовали тут же, часть порывались взять с собой. И это еще не все — переворачивая все в здании вверх дном, сержант взломал двери в «тайную экспедицию»…
«Тайная экспедиция», размещавшаяся на почтамте — святая святых тогдашней российской контрразведки. Там вскрывают письма, снимают копии с особо интересных, там лежат шифры, инструменты для распечатывания конвертов и приведения их потом в первоначальный вид, там всякая бумажка секретна, а бумаг — груды. А в толпе любопытных, по российской привычке набившихся в здание — лакеи сразу двух иностранных послов!
Одним словом, ситуация неописуемая, да вдобавок «прибитой на почтовом дворе герб поруганию ж отдан». И все это, повторяю, устроили сержант с титулярным советником…
Что интересно, их не наказали вовсе. Елизавета Петровна, находясь в добром расположении духа, попросту погрозила в адрес шалунов пальчиком. И бравые ребята из Корчемной конторы через несколько лет устроили заварушку почище…
Дворник шведского посольства злонамеренно продал комуто на сторону «две бутылки полпива» — что согласно букве закона было злостным нарушением всех предписании. И вот по приказу управляющего Корчемной конторы подполковника Позднякова полсотни солдат с примкнутыми штыками врываются в посольство, защищенное дипломатическим иммунитетом (эти правила уже тогда соблюдались в полной мере).
Дворника обнаружили и заарестовали моментально, но решили покуражиться, как следует. Солдаты гоняются по всему зданию за всеми, кто кажется им подозрительным. Одни караулят посла в его кабинете — чтобы не отправил комунибудь донесение о безобразиях — другие с гиканьем гоняют по дому чемто им не понравившегося шведаслугу, он прячется на кухне и запирает дверь, дверь выламывают, бедолагу связывают и вместе с дворником торжественно гонят через весь город в тюрьму. Шведский посол, оказавшись на свободе, мчится к канцлеру БестужевуРюмину, дипломатический скандал, шокинг, пассаж!
Вы будете смеяться, но дело опять кончилось пшиком. Успокоив расходившихся шведов, императрица велела разжаловать подполковника Позднякова на полгода в солдаты, а его помощника, секретаря конторы, на тот же срок перевести в простые переписчики бумаг. Но уже через месяц оба проштрафившихся без особого шума «возвернуты» к прежним чинам…
Это вовсе не благодушие. Это — опятьтаки янычарство. Так уж было заведено Петром I: армия (да и любые военизированные структуры, располагавшие солдатскими командами) вела себя в России, как в завоеванной стране. Человек в мундире стоял над всеми законами и творил, что хотел. Его просто не принято было наказывать серьезно, что бы он ни выкинул в административном раже. Янычарство…
Собственно говоря, все население Российской империи разделилось на две категории — военные и штатские. Первые, соответственно, секущие, вторые — секомые. Оказаться среди «секомых» мог и мужик подлого звания, и родовитый дворянин, имевший несчастье не принадлежать к обмундированным вершителям судеб.
В книге «Русская история с древнейших времен» М.Н.Покровского, вышедшей в 1911 году, есть репродукция примечательной картины — к сожалению, здесь ее невозможно привести, масштаб не тот, все будет выглядеть мелким, неразличимым. Но, думается мне, из сопровождавшего ее текста читатель и так многое поймет…
«Оригинал картины А. П. Рябушкина „Потешные Петра I в кружале“ (1892 г.) находится в Третьяковской галерее в Москве. На картине мало воздуха и света, давит потолок, взор зрителя главным образом притягивается к длинной трубке, из которой затягивается наиболее характерный, с бритым подбородком петровский потешный, сидящий в новеньком головном уборе… Люди с бородами и в длинных мужицких армяках с удивлением вглядываются в этих своих „православных“, опоганенных табачищем и подобием антихристова образа. Атмосфера, в которой, с одной стороны, будет подготовляться протест против насильственных эксцессов петровской реформы, а с другой — образование известной пропасти между армией и народом — вся налицо».
Действительно, картина впечатляет — два мира смотрят друг на друга, два образа жизни. Эта «известная пропасть меж армией и народом» будет углубляться и углубляться. Жизнь станет все более милитаризованной, янычарство проникнет повсюду…
Стоит ли удивляться, что в романтическом XVIII столетии воевали меж собой… и помещики?
1742 год, Вязьма. Помещик Грибоедов вооружает чем попало свою дворню и под покровом ночи нападает на соседнюю усадьбу помещицы Бехтеевой. Выгоняет хозяйку и преспокойно селится в имении.
1754 год, Орловщина. Три брата Львовы выступили в поход на своего соседа, поручика Сафонова. Двое братьев — штатские, а третий — корнет, он и командует. На супостата выступает настоящая армия — шестьсот человек, впереди, верхами — помещики и приказчики. И это не шутки. Итог весьма серьезный. С обеих сторон — одиннадцать убитых, сорок пять тяжелораненых, двое пропали без вести.
1755 год. Помещица Побединская, провинциальная амазонка, лично ведет свою дворню в бой на соседейпомещиков Фрязина и Леонтьева. Опятьтаки все всерьез — оба помещика убиты. Известна и битва вооруженных крепостных генеральши Стрешневой с людьми князя Голицына.
1774 год. Майор Меллин, командир одного из полков, отправленных на войну с Пугачевым, получает донесения, от которых поначалу приходит в ужас и отказывается верить. Но все подтверждается: пользуясь всеобщим хаосом, иные дворяне, вооружив холопов, сражаются друг с другом, сводя старые счеты, крушат усадьбы врагов, а самих их вешают, благо все можно свалить на пугачевцев…
Но не будем забегать вперед. Болееменее подробно изучим выбранный нами век, начиная с первого момента появления на сцене господ гвардейцев, исполнившихся уверенности, что им дано право решать судьбу трона российского.
Итак, занавес поднят, чтобы не опускаться, еще трещат барабаны, топорщатся кружева, сверкают шпаги…
Начинается Гвардейское Столетие!

ЗИМА! РЕЙХСМАРШАЛ, ТОРЖЕСТВУЯ…

28— е января 1725 года. Гдето в задних комнатах еще хрипел Петр I, но жить ему оставалось считанные часы, и пора было позаботиться о приемнике… или преемнице.
Стояла ночь. Во дворце собрались «верхние люди», сановники — сенат, генералитет, синод. Вот только в углу огромной залы зачемто толпились гвардейские офицеры, которым по незначительности чинов, в общем, делать здесь в столь серьезный момент было нечего. Те из знатных особ, что не знали, какого рожна тут делает гвардия, спросить то ли стеснялись, то ли боялись, а другие и так прекрасно знали, что е чему.
Как мы помним, Петр коченеющей рукой нацарапал на грифельной доске «Отдайте все…» и более не смог вывести ни буквы. А впрочем, некоторые историки считают, что рассказ о незаконченном распоряжении — не более чем красивая легенда. Ну, какая разница…
Одни предлагали возвести на трон внука Петра и его тезку, Петра Алексеевича, сына убитого Алексея Петровича, поскольку мальчишка, как не крути, был самого что ни на есть благородного происхождения, не в пример отпрыскам от второго брака с чухонкой непонятного родаплемени.
Однако против выступила крепко сколоченная троица — князь Меншиков, Петр Толстой и генераладмирал Апраксин. Мотивы Толстого лежали на поверхности — в деле царевича Алексея он сыграл зловещую роль, одну из главных, и опасался возмездия (которое его через пару лет и настигло). Мотивы Меншикова тоже не представляли собой особой загадки: он, всем известно, пользовал Катьку Скавронскую в период меж драгунами и государем Петром Алексеевичем, и мог вертеть ею, как хотел…
И, едва вслух было озвучено предложение насчет юного Петра, началась заваруха. С улицы послышался сухой треск военных барабанов — и обнаружилось, что на дворе в полном составе выстроились оба гвардейских полка, Преображенский и Семеновский. Князь Репнин простодушно начал возмущаться: «Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал?»
На что генерал Иван Бутурлин — лицо, подчиненное Репнину по службе! — невозмутимо ответил, что гвардии велел сюда прийти именно он, по воле императрицы, которой обязан повиноваться всякий, в том числе и фельдмаршал.
Дальше было совсем просто. Меншиков (по некоторым воспоминаниям, со шпагой наголо) объявил, что, выражаясь современным языком, есть предложение избрать на царство государыню императрицу Екатерину. А если кто против, пусть смело выскажется в полный голос — интересно будут послушать и Меншикову, и господам офицерам вон там, в уголочке, и всей наличной гвардии, трещащей на дворе барабанами…
Упомянутые господа офицеры довольно громко, словно хор в греческой трагедии, загомонили, на хорошем и смачном русском языке объясняя, что они сделают с тем врагом народа, который станет противиться избранию матушки Екатерины. Впрочем, особого садизма они не проявляли, обещая лишь поразбивать головы и ноги повыдергивать. Зато Меншиков, по свидетельствам очевидцев, браво добавил чтото вроде: «Насмерть зашибем, к чертовой матери!»
В этих условиях сопротивляться внесенному Меншиковым предложению мог разве что самоубийца — а среди собравшихся таковых не нашлось. И кандидатура Меншикова была принята единогласно: все «за», ни единого против, а также воздержавшегося. Так что все обстояло весьма демократично: в конце концов, ни кому ноги так и не повыдергали и ни одной головы не расшибли…
Дело получилось неслыханное: пожалуй, впервые за всю историю европейских монархий на троне (к тому же — огромной империи, не какогонибудь Монако!) оказалась особа, мягко выражаясь, специфическая. Пьющая, вздорная, туповатая бабенка так до сих пор и не установленной точно национальности, но самого что ни на есть простонародного происхождения. Взятая при штурме города пленница, которую сначала раскладывали в обозе драгуны, потом пользовали господа сановники… Наконец, она попала на глаза государю императору Петру Алексеевичу, да както незаметно вспорхнула в законные супруги и полноправные императрицы… Что ей, впрочем, не помешало потом наставлять грозному «херу Питеру» развесистые рога, такие, что Людой олень позавидует.
Пожалуй, это был наивысший успех, какого только добился в своей причудливой и противоречивой жизни рейхсмаршал Александр Данилович Меншиков…
Этот титул — не ошибка и не ирония. Меншиков официально именовался в свое время «господин рейхсмаршал», поскольку был главой сухопутной армии и главноначальствующим русского флота. Вот и ввели специально для него очередной позаимствованный из немецкого языка титул.
Мне не удалось установить, несмотря на долгие и тщательные поиски, бывали ли еще в европейской истории рейхсмаршалы, кроме Александра Меншикова и Германа Геринга. В любом случае, если сравнивать обоих рейхсмаршалов, петровского и адольфовского, без малейшей натяжки обозначается череда очень уж зловещих, полумистических совпадений. И Александр, и Герман происходили из низов. Оба в молодости храбро воевали. Оба потом, заматерев в высших сановниках своих государств, печально прославились прямотаки фантастическим казнокрадством и стяжательством. Оба, как барбоска блохами, были увешаны орденами, должностями, почетными званиями (разве что в титулах Александр обскакал Германа). Оба кончили скверно — один умер в ссылке, в стоящей на вечной мерзлоте убогой избушке, другой отравился в тюремной камере в ожидании виселицы. Положительно, чтото есть в титуле рейхсмаршала, приносящее несчастье!
И началось «бабье царство»… Нужно упомянуть, что высокие сановники все же приняли некоторые меры против гвардейского самовольства — они создали высший орган управления государством, Верховный тайный совет. Совершенно непонятно, что в нем было тайного, если его членов все прекрасно знали, и собирались они на заседания не в конспиративном подвале, а в роскошных палатах, но так уж он именовался согласно очередным заимствованиям от немцев. Нельзя сказать, что орган этот очень уж ограничивал власть монарха, но коекакую роль в управлении государством все же играл.
Двухлетнее царствование Екатерины, если приглядеться к нему пристально, особого интереса не представляет. По инерции, ни шатко ни валко, государственные дела коекак тащились через пень колоду, сопровождаемые мелкими реформами, касавшимися третьестепенных деталек государственного аппарата. Из маломальски заметных событий следует отметить лишь отправку во Францию русского торгового корабля, да и то курьеза ради: судно послали в плавание не столько ради обучения навигацкому делу мореплавателей, сколько «для слуху народного, что русские корабли ходят во французские гавани».
Что еще? В народе ходили упорные слухи, что помер не настоящий царь Петр, а как раз тот подменыш, которого прислали из «града Стекольны» зловредные шведы, ввергнув в узилище настоящего. И вот теперь настоящему удалось освободиться из плена, он вотвот доберется до России и сделает всему православному народу неслыханное облегчение. Что любопытно, в дополнение к этим слухам так и не появилось ни одного самозванца, хотя момент был самый подходящий…
Но это, конечно, были только слухи. Царь Петр был один, настоящий, и он, когда гвардия решала судьбу трона, еще корчился гдето в задних комнатах, умирая то ли от жесточайшей простуды, то ли от нелеченного сифилиса — и мебель издавала странные скрипы, а по темным углам осиротело таились мохнатые тени…
Ну, и царствование Екатерины, разумеется, было ознаменовано прежним, непрестанным и лишенным особой фантазии казнокрадством Меншикова. Александр Данилыч както незаметно ухитрился отложить про черный день в лондонских и амстердамских банках девять миллионов рублей, бриллиантов и прочих драгоценностей еще на миллион (для сравнения: весь государственный бюджет Российской Империи в 1724 году составил шесть миллионов двести сорок три тысячи сто девяносто семь рублей).
Размах, с которым лихоимствовали Меншиков и прочие тогдашние «верховные господа», пожалуй, даже не превзойден во времена достопамятной нашей приватизации, что бы про нее ни говорили…
Вот Вам для примера два славных орла, родные братья Дмитрий и Осип Соловьевы. Митенька — оберкомиссар в Архангельске, заведующий всей тамошней внешней торговлей. Осипушка — комиссар в Голландии по приему и продаже российских товаров. Ну, и развернулись! Митенька через подставных лиц скупал в Архангельске зерно и, минуя таможню, отправлял его в Амстердам, где на бирже сидел Осипушка. Прибыль шла опятьтаки в лондонские и амстердамские банки (причем Осип, в добавление к русскому, оформил еще и голландское гражданство). Ясно даже ежу, что без «крышевания» Меншиковым тут просто не могло обойтись: не таков был Александр Данилыч, чтобы упустить из вида столь привлекательные негоции…
Да, еще ее величество Екатерина I издала именной указ об ужесточении правил кулачных боев: настрого запрещалось закладывать в рукавицы какие бы то ни было посторонние предметы вроде подков и булыжников, а так же войдя в раж, гоняться с ножами друг за другом. Шутки шутками, но Екатерина, похоже, была первым в истории лидером России, оставившим писаные распоряжения насчет спортивных мероприятий. В июле 2006 года этому указу исполнится двести восемьдесят лет — чем не праздник для Федерации бокса?
Через два с лишним года Екатерина умерла — как деликатно тогда объявлялось, от «горячки». На деле бабенку сгубило запойнейшее, без малейшего перерыва пьянство: Екатерина изволила вкушать любимое венгерское вино годами, без перерыва даже на денек. Человеческий организм таких забав не в состоянии выдерживать бесконечно — он и не выдержал однажды.

«ЗАПРЯГАЙТЕ САНИ, ХОЧУ ЕХАТЬ&heip;